Киевская и галицко волынская летописи являются источниками. Характеристика Галицко-Волынской летописи

Первоисточники: Повесть временных лет. Галицко-Волынская летопись (сборник)

Повесть временных лет

О. В. Творогов

Галицко-Волынская летопись

Перевод c древнерусского, подготовка текста и предисловие – О. П. Лихачева

Повесть временных лет

«Повесть временных лет» занимает в истории русского общественного самосознания и истории русской литературы особое место. Это не только древнейший из дошедших до нас летописных сводов, повествующий о возникновении Русского государства и первых веках его истории, но одновременно и важнейший памятник историографии, в котором отразились представления древнерусских книжников начала XII в. о месте русичей среди других славянских народов, представления о возникновении Руси как государства и происхождении правящей династии, в котором с необычайной ясностью освещены, как бы сказали сегодня, основные направления внешней и внутренней политики. «Повесть временных лет» свидетельствует о высоко развитом в то время национальном самосознании: Русская земля осмысляет себя как могущественное государство со своей самостоятельной политикой, готовое при необходимости вступить в единоборство даже с могущественной Византийской империей, тесно связанное политическими интересами и родственными отношениями правителей не только с сопредельными странами – Венгрией, Польшей, Чехией, но и с Германией, и даже с Францией, Данией, Швецией. Русь осмысливает себя как православное государство, уже с первых лет своей христианской истории освященное особой божественной благодатью: оно по праву гордится своими святыми покровителями – князьями Борисом и Глебом, своими святынями – монастырями и храмами, своими духовными наставниками – богословами и проповедниками, известнейшим из которых, безусловно, являлся в XI в. митрополит Иларион. Гарантией целостности и военного могущества Руси должно было являться владычество в ней единой княжеской династии – Рюриковичей. Поэтому напоминания, что все князья – братья по крови, – постоянный мотив «Повести временных лет», ибо на практике Русь сотрясают междоусобицы и брат не раз поднимает руку на брата. Еще одна тема настойчиво обсуждается летописцем: половецкая опасность. Половецкие ханы – иногда союзники и сваты русских князей, чаще всего все же выступали как предводители опустошительных набегов, они осаждали и сжигали города, истребляли жителей, уводили вереницы пленных. «Повесть временных лет» вводит своих читателей в самую гущу этих актуальных для того времени политических, военных, идеологических проблем. Но кроме того, по словам Д. С. Лихачева, «Повесть» являлась «не просто собранием фактов русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущными, но преходящими задачами русской действительности, а цельной литературно изложенной (курсив наш, – О. Т. ) историей Руси» (Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 169). Можно с полным основанием рассматривать «Повесть временных лет» как памятник литературы, донесший до нас и записи устных исторических преданий, и монастырские рассказы о подвижниках, и представивший саму историю как повествование, рассчитанное на то, чтобы остаться не только в памяти читателей, но и в их сердце, побудить их к размышлениям и поступкам, направленным на благо государства и народа.

«Повесть временных лет» дошла до нас лишь в поздних списках, старшие из которых отдалены от времени ее создания на два с половиной – три столетия. Но сложность ее изучения не только в этом. Сама «Повесть временных лет» – лишь один из этапов истории отечественного летописания, истории, реконструкция которой представляет чрезвычайно сложную задачу.

Наиболее авторитетной по сей день остается гипотеза академика А. А. Шахматова, дополненная и уточненная его последователями (прежде всего – М. Д. Приселковым и Д. С. Лихачевым). Согласно их представлениям, «Повести временных лет» предшествовали другие летописные своды. А. А. Шахматов предполагал, что у истоков летописания находился Древнейший летописный свод конца 30-х гг. XI в., Д. С. Лихачев полагает, что первым этапом осмысления отечественной истории киевскими книжниками было создание «Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси» (названия обоих памятников даны исследователями). В 70-х гг. XI в. создается летописный свод Никона, в 1093–1095 гг. – так называемый Начальный свод. В начале XII в. (в 1113 г.?) монах Киево-Печерского монастыря Нестор создает «Повесть временных лет», существенно переработав предшествующий ей Начальный свод. Он предпослал рассказу об истории Руси обширное историко-географическое введение, изложив свои взгляды на происхождение славян и на место русичей среди других славянских народов; он описал территорию Руси, быт и нравы населявших ее племен. Помимо летописных источников Нестор использовал переводную византийскую хронику – Хронику Георгия Амартола, в которой излагалась всемирная история от сотворения мира и до середины X в. Нестор включил в «Повесть временных лет» тексты договоров Руси с Византией, добавил к содержавшимся уже в летописях его предшественников историческим преданиям новые: о сожжении Ольгой древлянского города Искоростеня, о победе юноши-кожемяки над печенежским богатырем, об осаде печенегами Белгорода. Нестор продолжил повествование Начального свода описанием событий конца XI – начала XII в. Именно под его пером «Повесть временных лет» превратилась в стройное, подчиненное единой концепции и литературно совершенное произведение о первых веках русской истории.

Нестор-летописец. В. М. Васнецов

А. А. Шахматов считал, что текст Нестора до нас дошел не в своем первоначальном виде: в 1116 г. «Повесть временных лет» была переработана монахом Выдубицкого монастыря Сильвестром (переработке подверглась, по А. А. Шахматову, лишь заключительная часть «Повести»). Так возникла вторая редакция «Повести временных лет», известная нам по Лаврентьевской летописи 1377 г., Радзивилловской летописи и Московско-Академической летописи (обе XV в.), а также по восходящим к ним (точнее – к их протографам) более поздним летописным сводам. В 1118 г. создается еще одна – третья редакция «Повести». Она дошла до нас в составе Ипатьевской летописи, старший список которой датируется первой четвертью XV в.

Однако изложенная выше концепция представляется недостаточно убедительной в той части, которая касается судьбы текста Нестора. Если принять точку зрения Шахматова на существование трех редакций «Повести» и реконструируемый им их состав, окажется трудным объяснить включение в текст второй редакции значительных фрагментов из третьей и, наряду с этим, сохранение явного дефекта – обрыва на середине текста статьи 1110 г., полностью читающейся в той же третьей редакции; требует объяснения и совпадение ряда исправных чтений Радзивилловской и Ипатьевской летописей при неверных или сокращенных чтениях в Лаврентьевской и т. д. Все эти проблемы требуют еще изучения, и этим в какой-то мере было подсказано решение положить в основу издания не Лаврентьевский, а именно Ипатьевский список «Повести временных лет».

Таким образом текст издается по Ипатьевскому списку Ипатьевской летописи, хранящемуся в Библиотеке РАН (шифр 16.4.4). Описки и пропуски исправляются в основном по списку той же летописи – Хлебниковскому XVI в. (хранится в РНБ , шифр F.ІѴ .230), который, восходя с Ипатьевским к общему оригиналу, часто содержит более правильные чтения. В необходимых случаях для исправления привлекаются и списки так называемой второй редакции «Повести» – Лаврентьевский (РНБ , шифр F. п. № 2) и Радзивилловский (Библиотека РАН , шифр 34.5.30).

Наиболее тесно связанной с традициями литературы Киевской Руси является Галицко Волынская летопись, входящая в состав Ипатьевской летописи и следующая там непосредственно за Киевской летописью. Галицко Волынская летопись делится на две части: первая (до 1260 г.) посвящена описанию жизни и деяний Даниила Галицкого и истории Галицкого княжества, вторая повествует о судьбах Владимиро Волынского княжества и его князей (брата Даниила Василька Романовича и сына Василька Владимира), охватывая период с 1261 по 1290 г. Как первая, так и вторая части Галицко Волынской летописи представляют собой самостоятельные тексты, отличающиеся друг от друга идейной направленностью и стилем.
Первую часть Галицко Волынской летописи принято называть «Летописцем Даниила Галицкого». В центре внимания автора Летописца галицкий князь Даниил Романович, к которому он относится с большой любовью и уважением. Автор Летописца не скупится на похвалы своему герою. Заканчивается же Летописец кратким сообщением о смерти князя и очень сдержанной похвалой ему. Такое несоответствие окончания произведения остальному повествованию в нем о Данииле Галицком дает основание исследователю этого памятника Л. В. Черепнину утверждать, что «Летописец Даниила Галицкого был составлен еще при жизни этого князя и что краткие сообщения о его последних годах и смерти принадлежат не галицкому, а владимиро волынскому летописанию». Л. В. Черепнин приходит к выводу, что «Летописец Даниила Галицкого» как единое цельное произведение был составлен при епископской кафедре в гор. Холме в 1256–1257 гг. Основная идея этой летописи, посвященной галицкому князю Даниилу, – борьба князя с мятежным боярством, обличение боярской крамолы. Вторая центральная тема «Летописца Даниила Галицкого» – тема славы русского оружия и Русской земли.
Волынская летопись, как считает И. П. Еремин, «от начала до конца – труд одного и того же автора… Об одной руке свидетельствуют как содержание летописи, так и весь ее литературный строй». Волынская летопись, скорее всего, была составлена в 90 х гг. XIII в., на первый план здесь выступают интересы Волынского княжества. Волынская летопись носит ярче выраженный местный характер, чем «Летописец Даниила Галицкого». По своему стилю она более близка к традициям киевского летописания XII в. и отличается большей простотой стиля, чем «Летописец Даниила Галицкого».
Л. В. Черепнин, анализируя состав «Летописца Даниила Галицкого», выделил ряд источников, легших в его основу. Среди этих источников были; галицкая повесть о судьбе малолетних Даниила и Василька Романовичей, «Сказание о битве на Калке», написанное участником битвы, повесть о борьбе Даниила с феодальным боярством, «Сказание о Батыевом побоище», рассказ о поездке Даниила в Орду на поклон к Батыю, цикл воинских повестей о борьбе с ятвягами, местные летописи, официальные документы, памятники переводной литературы. В Летописце все эти источники составили цельное единое повествование, объединенное как основными идеями произведения, так и стилистическим единством.
Автор «Летописца Даниила Галицкого» значительную часть своего повествования отводит перипетиям борьбы Даниила с галицким боярством, с польскими и венгерскими феодалами за Галицкий княжеский стол. Приступая к рассказу об этих событиях, он дает им такую характеристику: «Начнемь же сказати бещисленыя рати, и великыя труды, и частыя войны, и многия крамолы, и частая востания, и многия мятежи». Но его интересуют и заботят не только события, связанные с историей Галицкого княжества, он думает и печалуется о судьбах всей Русской земли. Поэтому среди его рассказов мы встречаем подробное описание битвы на Калке, нашествия Батыя в 1237–1240 гг. Рассказывая о Калкской битве, автор летописи уделяет много внимания геройству и отваге Даниила, но он отдает должное и другим участникам сражения и с горечью восклицает о беде, постигшей всех русских князей. Особо остро боль и обида за порабощенную Русскую землю звучат в рассказе о хождении Даниила на поклон к Батыю в Орду. Тот контраст, с каким предстает здесь перед читателем Даниил по сравнению с эпизодами, в которых он выступает мужественным и отважным воином («бе бо дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе на немь порока», стб. 744–745), придает этому рассказу особую силу и значимость. По дороге в Орду Даниил посещает Выдубицкий монастырь и просит братию помолиться о нем. Во время своего долгого пути в Орду он воочию видит беды и притеснения, которые терпят русские люди от ордынцев. От этого он «нача болми [еще больше] скорбети душею» (стб. 806). Когда Даниил предстал перед Батыем, то Батый, сказав: «Данило, чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, а то добро же», – спрашивает князя, пьет ли он «черное молоко, наше питье, кобылии кумуз [кумыс]»? Даниил отвечает: «Доселе есмь не пил, ныне же ты велишь – пью» (стб. 807). Позже Даниилу, в виде особой чести, поднесли «чюм» (ковш) вина. Сказав об этом, летописец восклицает: «О злее зла честь татарьская» (стб. 807) и так развивает эту горестную мысль: «Данилови Романовичю князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевом и Володимером и Галичемь со братомь си и инеми странами, ныне седить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарьская! Его же отець бе цесарь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны все. Сын того не прия чести, то иныи кто можеть прияти? Злобе бо их и льсти несть конца» (стб. 807–808). Сообщая о возвращении Даниила из Орды, рассказчик дает выразительное описание чувств, охвативших сыновей Даниила и его брата: «И бысть плачь о биде его и болшая же бе радость о здравьи его» (стб. 808).
«Летописец Даниила Галицкого» отличается особой красочностью описания битв, своеобразным рыцарским колоритом. Любовь автора к воинской тематике, к батальным сценам проявляется в той тщательности, с какой он описывает воинское убранство, доспехи, оружие, в том, как он изображает общий вид войск, их движение. Вот, например, одна из таких зарисовок: «И воемь же всим съседшим и воружьшимъся пешьцем исо стана. Щити же их яко заря бе, шеломи же их яко солнцю восходящу, копиемь же их дрьжащим в руках яко тръсти мнози, стрелчемь же обапол идущим и держащим в руках рожанци свои и наложившим на не стрелы своя противу ратным. Данилови же на коне седящу и вое рядящу» (стб. 813). С беспредельной любовью описывает автор лошадей, конское убранство. Конь – верный помощник князя в его воинских подвигах. Так писать мог только человек, сам тесно связанный с военным делом.
Эти особенности «Летописца Даниила Галицкого» заставляют видеть в авторе этого произведения дружинника из ближайшего окружения князя. Это был человек высокой книжной культуры, знакомый с произведениями переводной литературы, любящий блеснуть своим литературным искусством. Отсюда обилие в тексте сложных грамматических форм, стилистических украшений, развернутых сравнений, риторических восклицаний. Вместе с тем автор «Летописца Даниила Галицкого» широко употребляет краткие афористические изречения, звучащие как поговорки: «Да луче есть на своей земле костью лечи, нежли на чюжей славну быти» (стб. 716), «Един камень много горньцев избиваеть» (стб. 736), «Война без падших мертвых не бываеть» (стб. 822) и т. п.
Для «Летописца Даниила Галицкого» характерно также использование в нем сюжетов и образов легендарных устных преданий, в том числе преданий половецкого эпоса. К числу последних относится знаменитый рассказ этой летописи о половецком хане Отроке, бежавшем «во Обезы, за Железная врата», которого, после смерти Владимира Мономаха, посланец хана Сырчана «гудец» (музыкант, играющий на струнном инструменте – гудке) Орь смог уговорить вернуться на родину, дав понюхать ему траву родных полей «емшан» (в других списках – «евшан») – полынь. Ни уговоры Оря, ни половецкие песни не могли повлиять на решение Отрока не возвращаться больше в родные степи. Однако, когда Орь дал Отроку пучок полыни, тот, вдохнув в себя запах родных степей, заплакал и сказал: «Да луче есть на своей земле костью лечи, нежли на чюжей славну быти» (этот сюжет был использован в известном стихотворении А. Майкова «Емшан»).
«Летописец Даниила Галицкого» воспринял и продолжил традиции предшествовавшего ему южнорусского летописания, но эта летопись отличалась целым рядом оригинальных, присущих только ей черт. Д. С. Лихачев относит «Летописец Даниила Галицкого» к особому жанру древнерусских литературных произведений – к княжеским жизнеописаниям.
В отличие от других летописей в «Летописце Даниила Галицкого» не было характерной для летописей погодной сетки: это цельное историческое повествование. В дошедшем до нас тексте Летописца погодная сетка есть, но, как впервые установил М. С. Грушевский, даты (произвольные и, как правило, ошибочные) были проставлены позже, скорее всего, составителем Ипатьевского списка Ипатьевской летописи.
В Волынской летописи наибольшее внимание уделяется волынскому князю Владимиру Васильковичу. В литературном отношении особо примечательно описание последних дней жизни и смерти Владимира Васильковича. Описание это производит на читателя сильное впечатление и своими фактическими подробностями, и удачно найденными литературно повествовательными деталями. Вот один из таких эпизодов. Между Владимиром Васильковичем и его братом Мстиславом существует договор, по которому владения Владимира Васильковича после его смерти (у него не было детей) должны перейти Мстиславу. Но на эти владения есть и другие претенденты. Один из них, сын двоюродного брата Владимира Васильковича, князь Юрий Львович, просит уступить ему Берестье (современный Брест). Отказав послу Юрия Львовича в этой просьбе, Владимир решает предупредить Мстислава о притязаниях Юрия Львовича. Он отправляет к нему своего верного слугу Ратьшу. Немощный и больной, лежа на своем смертном одре, Владимир Василькович, «взем соломы в руку от постеля своее», велит своему посланнику передать этот клок соломы Мстиславу и сказать ему: «Брат мой, тот вехоть соломы дал, того не давай по моемь животе никому же!» (стб. 912).
Заканчивается описание последних дней жизни князя Владимира Васильковича похвалой ему, в которой подчеркивается высокая образованность князя, его человеческие достоинства: «Глаголаше ясно от книг, зане бысть философ велик, и ловечь хитр, хоробор, кроток, смирен, незлобив, правдив, не мьздоимець, не лжив, татьбы ненавидяше, питья же не ни от воздраста своего, любов же имеяше ко всим» (стб. 921).
В науке существуют различные гипотезы о возможном авторе Волынской летописи, но наиболее верным представляется высказывание по этому вопросу И. П. Еремина: «Об авторе Волынской летописи уверенно сказать можно только то, что он был горячим сторонником князя Владимира Васильковича, был в курсе всех событий его княжения и лично его знал, что человек он был начитанный, хорошо усвоивший практику и традиции летописного дела, – видимо, местный монах или священник».

Пауткин А. А.

Древнерусские летописи – достояние как гражданской, так и литературной истории, свидетельство высокого уровня развития повествовательного искусства эпохи средневековья. Еще в 1852 г. исследователь новгородского летописания Д. Прозоровский писал по этому поводу: «Летописи наши составляют драгоценный материал для истории русской словесности: это неоспоримо. Можно даже сказать частнее: летописи принадлежат истории изящной словесности, ибо в них содержатся не одни голые факты, но нередко встречаются истинно одушевленные строки, отличающиеся силою и краткостью выражений, глубиною и ясностью мысли, простотою и сердечностью чувства – качествами, которые и ныне почитаются лучшими достоинствами словесных произведений». Именно такое произведение было создано в XIII в. на юго-западе Руси. По месту написания это удивительное сочинение именуют Галицко-Волынской летописью.

Этот памятник дошел до нас в составе Ипатьевского свода (нач. XVв.) наряду с «Повестью временных лет» и Киевской летописью. Он охватывает события XIII в. (с самого начала столетия до 1292 г.) и расположен в заключительной части большого свода. Читается Галицко-Волынская летопись и в более поздних списках, близких по своему составу к Ипатьевскому. Исследователи единодушно признают высокие художественные достоинства летописи. Так, К.Н. Бестужев-Рюмин говорил о «значительном успехе в искусстве писания», которого достигли книжники этого региона. А.С. Орлов называл Галицкую летопись «наиболее поэтической». А Д.С. Лихачев отмечал, что «летописец сознательно ставит перед собой художественные задачи, вносит в свой рассказ элемент эмоциональности».

Как явствует из принятого в научной литературе названия, памятник состоит из двух частей, написанных в одноименных княжествах. Граница двух летописей незаметна для непосвященного читателя. Она определяется на основании изменений в манере изложения и политических симпатиях древнерусских книжников. Считается, что волынское повествование открывается сведениями, помещенными под 1261 г.

Галицко-Волынское княжество, объединенное Даниилом Романовичем, занимало обширные пространства к востоку от Карпатских гор. В те времена Карпаты именовались Угорскими (то есть венгерскими) горами. Географическое положение, близость к западной Европе определили особенности культурно-исторического развития этих земель. Многие князья, правившие здесь, оказывали влияние не только на русские дела, но и на жизнь соседних европейских государств. В период раздробленности владетели этих земель вели самостоятельную политику, подчас расходившуюся с устремлениями киевских князей. В этом плане весьма показательно то, как безымянный автор «Слова о полку Игореве» охарактеризовал стратегическое положение Галицкого княжества в своем обращении к могущественному Ярославу Осмомыслу: «Отворяеши Киеву врата».

В зависимости от действий местных князей враг с запада мог пройти на Киев, а мог быть остановлен еще в Карпатах. Но не только военными преимуществами обладали владетели этого края. Они могли диктовать свою волю, используя и экономические рычаги. Через город Галич, от которого и происходило название княжества, пролегали торговые пути в центральную и западную Европу. Из этих мест, и прежде всего из Перемышля, в Киев поступали многие товары, в том числе и соль.

История региона была достаточно драматичной. Юго-западной Руси приходилось переживать многочисленные войны, нашествия кочевников, венгерских и польских рыцарей. На севере сложными были отношения с Литвой. Не обошло стороной Галицко-Волынские земли и татарское разорение. Правда, здесь волна нашествия уже несколько потеряла прежнюю сокрушительную силу.

Но не только с иноземными врагами приходилось сталкиваться владетелям этих земель. В отличие от других территорий Древней Руси, здесь огромным влиянием обладало боярство. Князья вынуждены были вести ожесточенную борьбу с этим сословием. Особенно преуспел в этом потомок Мономаха Даниил Романович (1202-1264). Он продолжал объединительную политику своего отца, грозного Романа Мстиславича, павшего на берегу Вислы в битве с поляками в 1205 г. Даже враги высоко ценили доблесть Романа. Свидетельства тому можно найти в польских и византийских хрониках (напр., в Великопольской хронике конца XIII-нач.XIVв., в хронике Я.Длугоша, относящейся к XV столетию, или в сочинении М.Бельского, писавшего в XVI в. Из византийцев следует упомянуть историка Никиту Хониата).

Неслучайно поэтому Галицкая летопись открывается поэтической похвалой Роману Мстиславичу. Князь-богатырь сравнивается в ней с дикими и страшными животными: «Устремил бо ся бяше на поганыя, яко и левъ, сердит же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и крокодилъ, и преходжаше землю ихъ, яко и орелъ, храборъ бо бе, яко и туръ». Возможно, сравнение русского князя со львом и крокодилом восходит к каким-то византийским источникам. Нельзя полностью сбрасывать со счетов и латинскую традицию соседей-католиков (ведь матерью Романа была дочь польского князя Болеслава Кривоустого).

После гибели Романа нелегкая судьба ждала его малолетних сыновей Даниила и Василька, вступивших в длительную борьбу за обладание отчиной. Сначала княжичи вынуждены были скитаться вместе с матерью по городам Руси, Венгрии и Польши. В это время заметную роль в делах юго-западной Руси играл Мстислав Удалой – будущий тесть Даниила. На долю братьев выпало много испытаний. Восемнадцатилетнему Даниилу пришлось участвовать в трагической битве на Калке (1223 г.). Только к концу 30-х гг.XIII в. усилия братьев увенчались успехом.

Галицким княжеством стал править Даниил, а Василько сел во Владимире Волынском. Интересно, что Даниил Романович был единственным в истории Древней Руси королем, получившим корону от папы римского, который стремился таким образом склонить русского правителя к принятию католичества. Вот как определял характер Даниила Романовича Н.М.Карамзин: «Славный воинскими и государственными достоинствами, а еще более отменным милосердием, от коего не могли отвратить его ни измены, ни самая гнусная неблагодарность бояр мятежных:, - добродетель редкая во времена жестокие и столь бурные». Этот выдающийся князь-воитель и стал героем галицкого исторического повествования.

Культура Галицко-Волынской Руси соединила в себе различные компоненты, ведь здесь пересекались и тесно взаимодействовали традиции разных народов и конфессий. К сожалению, слишком мало текстов, созданных в этом пограничном регионе, сохранилось до наших дней. По сути, только Галицко-Волынская летопись и представляет оригинальную литературу это области Руси. Другие произведения, созданные здесь, утрачены. Да и сама летопись дошла до нас в неполном виде. Правда, отдельные юго-западные вкрапления обнаруживаются в предшествующих киевских сводах (в том числе в «Повести временных лет» и в большей мере в Киевской летописи 1198 г.).

Ограниченность сведений об оригинальной литературе до некоторой степени восполняется фактами из жизни средневековой книги вообще. Здесь, на юго-западе Руси, создавались или были обнаружены рукописи, говорящие о развитии книжного дела. Это – духовные тексты и переводные произведения. Известно 16 галицко-волынских рукописей домонгольской поры. Самые древние среди них – Евангелие тетр («Галицкое», 1144 г.), Евангелие апракос («Добрилово», 1164 г.), Выголексинский сборник (конец XII в.), включающий в себя переводные жития Нифонта и Федора Студита. Одна из более поздних рукописей – Евангелие (1266-1301 гг.) содержит приписку пресвитера Георгия, в которой писец упомянул потомков Даниила Галицкого – сына Льва Даниловича и внука Юрия.

Собственно Галицкую летопись вслед за историком Л.В.Черепниным нередко называют «летописцем Даниила Галицкого». Почему же применительно к этому произведению используется понятие «летописец» (не следует путать с создателем самого текста)? Вот, что писал по этому поводу Д.С.Лихачев: «Летопись охватывает своим изложением более или менее всю русскую историю от ее начала и до каких-то пределов, приближающихся ко времени ее составления, летописец же обычно посвящен какой-то части русской истории: истории княжества, монастыря, города, тому или иному княжескому роду». Именно так и построен рассказ о событиях, участником которых довелось стать Даниилу Романовичу.

Медиевисты уже давно подметили одну существенную особенность Галицкой летописи, выделяющую ее из массива памятников русского летописания. Повествование здесь отличается внутренним единством, оно практически лишено сухих отрывочных записей. Установлено, что в летописи первоначально отсутствовала привычная погодная сетка («В лето…»). Первым на эту черту указал М.Грушевский еще в начале XX в. Даже хронологическая разбивка текста позднейшими сводчиками, которые, по всей видимости, испытывали трудности при работе со «сплошной», лишенной датировок рукописью, не нарушила связи между ее частями. Чем же, помимо общности стиля, обусловлено это единство «летописца» Даниила Романовича?

Традиционное летописное повествование всецело подчинено прямому однонаправленному и непрерывному ходу времени. По-иному строит свой рассказ о княжении Данила галицкий автор. Он может «овогда же писати впредняя, овогда же возступати в задняя, чьтый мудрый разумееть» (то забегать вперед, то возвращаться памятью к давно минувшему). Благодаря этому, фрагментарность, свойственная летописям, сглаживается, возникает определенная связь между событиями и сообщениями о них. Книжник располагает исторический материал не только в привычной летописной последовательности, Группируя необходимые сведения, он чувствует себя свободнее, нежели его предшественники и современники. Летописец может упомянуть о том, чему суждено произойти спустя многие годы, кратко остановиться на каком-либо явлении, пообещав описать его подробно в дальнейшем («потом спишем»). Такая непринужденность в обращении с фактами, способность автора «заглянуть в будущее», дает основание думать, что составление «летописца», обработка источников, их систематизация, написание новых фрагментов осуществлялось уже в период, когда Даниил воплотил в жизнь свои планы, достиг апогея могущества в середине XIII в.

Период времени, охваченный галицким повествованием, равен примерной продолжительности человеческой жизни. По всей видимости, изложение истории Галицко-Волынского княжества должно было доводиться до смерти Василька Романовича (1269 г.) или, во всяком случае, до кончины Даниила Романовича (1264 г.). Продолжение «летописца» после 1264 г. представляется возможным, ибо Васильку уделено большое внимание: князья-братья неразлучны, совместно решают сложнейшие политические задачи. В настоящее время трудно однозначно ответить на вопрос: утрачено ли окончание памятника, или же что-то помешало продолжению его составления?

Можно с уверенностью утверждать, что ведущим стал биографический принцип построения повествования. История княжества и история жизни правителя как бы слились. А жизнь Даниила проходила в бесконечных походах и сражениях. Так, он оказался одним из немногих, кто уцелел в трагической Калкской битве 1223 г. Вот почему биограф галицкого князя отдает предпочтение героической теме, все в его произведении проникнуто духом светских, дружинных представлений.

К XIII в. древнерусские летописцы выработали определенные способы изображения исторических лиц. Главное внимание уделялось деяниям князя, он был основной фигурой в летописном повествовании. Специальным рассуждениям о чертах какого-либо правителя отводилось особое место и время. Качества князя сами по себе почти всегда интересовали летописца лишь в связи с его кончиной: за сообщением о смерти, как правило, следовало перечисление достоинств умершего. В некрологических похвалах летописец иногда помещал и сведения о внешности князя.

В Галицкой летописи Даниил Романович изображается иначе. Исторический материал довольно непринужденно группируется автором таким образом, чтобы как можно подробнее показать деятельность Даниила. В традиционном повествовании перечисление добродетелей становилось своеобразным рубежом, знаменующим естественную смену правителей и перенесение авторского внимания на поступки другого лица, оно удачно вписывалось в общий строй погодного изложения событий. Жизнеописанию Даниила чужда подобная локализация характеристики. Она распространяется до масштабов всего произведения и как бы рассредоточена по многим отдельным описаниям. Каждый из конкретных эпизодов при этом является лишь подтверждением неизменных качеств Даниила, еще одной яркой их иллюстрацией.

Черты характера галицкого правителя (например: «Бе бо дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе на немь порока») очень редко описываются автором, как правило, они проявляются из подробного изложения событий, при этом на первый план выдвигается эмоционально-художественное начало.

Для галицкого книжника самыми важными становятся воинские качества господина. Многократно характеризуются ратные подвиги самого князя и его дружинников, передаются вдохновенные обращения Даниила к воинам. Он страшен противникам не только как полководец, предводитель дружин, но и как весьма искусный воин. Поэтому в жизнеописании появляются не совсем обычные батальные картины. Речь идет об изображении князя в бою как простого воина.

Летописцы всегда отмечали смелость и решительность князя в руководстве дружинами. «Неполководческие» же действия героя, не связанные с ролью военачальника, упоминались крайне редко. Галицкая летопись дает уникальные примеры личных подвигов Даниила и его сына Льва. Не раз фиксируются отдельные единоборства в ходе сражений. В этих фрагментах не просто предлагается информация о том, что князь с полками «пошел», «бился», «победил», а отражаются самые острые моменты борьбы, в максимальном приближении показаны отдельные эпизоды боя: «Данил же вободе копье свое в ратьного, изломившу же ся копью и обнажи мечь свои, позрев же семь и семь (туда и сюда) и види стяг Васильков (брата), стояще и добре борющь,…обнажив меч свои, идущу ему брату на помощь многы язви (то есть – многих поразил) и иныи же от меча его умроша». Летописец смотрит на поведение князя в бою с точки зрения дружинника-профессионала, раскрывая конкретность приемов ведения боя. Таков рассказ о рукопашной схватке Льва Даниловича с ятвягами: «Львови же, убодшему сулицу свою (копье) в щит его и не могущу ему тулитися (укрыться), Лев Стекыитя (вождя ятвягов) мечемь уби».

Наиболее ярким описанием личного подвига Даниила может быть назван фрагмент повести о Ярославской битве (1245), входящей в состав Галицкой летописи. В этом сражении русские полки сошлись с дружинами Ростислава Черниговского и венгерскими рыцарями воеводы Фильния. Князь проявил тут большую доблесть: «Данил же, видив близ брань Ростиславлю и Филю в заднемь полку стояща со хоруговью…выеха ис полку и, видев Угрина (то есть венгра) грядущего на помощь Фили, копьемь сътече и (его) и вогруженну бывшу в немь уломлену спадеся…,пакы (опять) же Данило скоро приде на нь и раздруши полк его и хоруговь его раздра на полы». Здесь показана героическая борьба за стяг, который был не только важной реликвией, но и средством руководства войсками. На княжеское знамя ориентировались дружинники в неразберихе боя, им подавались знаки-команды. Поэтому захват или уничтожение «хоругви» противника – деяние имевшее не только символическое значение.

Другой тип изображения князя всецело ориентирован на то, чтобы читатель увидел в нем предводителя дружин. Это – описания торжественные, создающие впечатление величия и могущества. Под 1252 г. рассказывается о посещении Даниилом венгерского короля, у которого в это время находились немецкие послы. Галицкий князь демонстрирует западным соседям свою силу. Их взору открылись дружины, двигающиеся боевым порядком: «…Беша бо кони в личинах и в хоярех (попонах) кожаных, и людье во ярыцех (латах), и бе полков его светлость велика от оружья блистающася; сам же еха подле короля, по обычаю Руску, и бе конь под ним дивлению подобен и седло от злата жьжена и стрелы и сабля златом украшена иными хитростьми, яко же дивитися, кожюх же оловира Грецького и круживы златыми плоскоми ошит и сапози зеленого хъза (кожи) шити золотом. Немцем же зрящим много дивящимся».

В этом фрагменте текста легко заметить своеобразный парадный портрет князя. Обилие реальных бытовых деталей служит идеализации Даниила. Снаряжение и одежда интересуют автора как атрибуты могущественного правителя. Известно, что в древнерусской исторической письменности подвиги дружины часто переносились на князя. Эта особенность реализуется и в описании шествия армии Даниила Романовича: блистают полки, сияет и фигура князя. Книжник любуется парадом, с гордостью сообщает об удивлении немецких послов, вызванном богатством оснащения войска и роскошным одеянием Даниила. Ситуация появления Даниила перед иноземцами используется летописцем с определенной целью: дать самое яркое и впечатляющее его изображение. Это - своего рода центр идеальной характеристики князя.

Еще одним подтверждением литературного дарования галицкого летописца, его умения передавать детали и создавать красочные картины могут служить описания архитектурных объектов. Обычно летописцы ограничивались замечаниями эмоционального характера, выражали удивление по поводу величия и красоты той или иной постройки. Биограф Даниила Романовича стремился воспеть не только воинские подвиги, политическую мудрость своего господина, но и его усилия по украшению своего княжества величественными храмами, новыми городами. Среди них наиболее известен Львов, названный так в честь старшего сына Даниила. Особенно ярко поведал летописец XIII в. о трагической судьбе построек небольшого городка Холм – столицы Галицко-Волынского княжества.

Деятельность Даниила пришлась на время монголо-татарского нашествия. Строившимся городам с самого их основания угрожала страшная разрушительная сила. Поэтому обладающее художественной цельностью описание холмских сооружений приобретало драматическое звучание, ведь и первое упоминание о Холме содержится в летописи рядом с повестью о поражении русских дружин на Калке в 1223 г. Хотя завоеватели так и не сумели овладеть укрепленной столицей Даниила, город постигла другая беда: «Прилучи же ся сице за грехы загоретися Холмови от оканьныя бабы». Пожар, зарево которого видели даже жители Львова, отстоящего по нынешним мерам более, чем на 100 км, погубил произведения искусных мастеров.

Несчастье и побудило летописца подробно рассказать о том, чего лишились люди. Многое исчезло в огне безвозвратно. Гибель прекрасного – вот внутренний конфликт повествования. Автор не стал описывать архитектуру Холма, когда упомянул об основании города: «Потом спишем о создании града и украшение церкви». Он предпочел печальную ретроспекцию. Начиная свое повествование, летописец говорит о происхождении имени города, его предыстории. Однажды во время охоты Даниил увидел «место красно и лесно на горе, обьходящу округ полю». Он спросил живущих там: «Како именуется место се?» И услышал в ответ: «Холм ему имя есть». Князю полюбилось это место, сюда он призывает искусных ремесленников из всех земель, округа оживает, а Холм становится цветущим городом. Спасающиеся от татар седельники, лучники, колчанщики, кузнецы, медных и серебряных дел мастера прославили своим трудом молодой город. Вообще тема искусства, освященного «мудростью чудну», близка галичанину. Он упоминает «некоего хытреца», украсившего столпы церкви Иоанна Златоуста невиданными изваяниями и даже прямо называет имя «хытреца Авдея », создавшего пышные узоры в том же храме.

Рассказывая о соборах и других постройках, летописец часто прибегает к эпитету «красный» (красивый) и однажды – «прекрасный» («храме прекраснии»). Красивы не только сами здания, их убранство, но и окружающая местность, сад, заложенный князем. Церковь же Иоанна Златоуста, по словам летописца,- «красна и лепа». Ее Даниил «украси иконы». Глагол «украсити» и его формы многократно появляются в описании интерьера. Вообще слова галичанина удивляют новизной и свежестью впечатлений. Тут современный читатель найдет и цветовые эпитеты, и сведения о материале, размере и композиции сооружений. Здесь же будет охарактеризовано местоположение храмов, их убранство и даже происхождение тех или иных деталей интерьера.

Лазурь, белый, зеленый и багряный – вот цвета, использованные в холмском описании. В церкви Иоанна Златоуста двери отделаны «каменьемь галичкым белым и зеленым холмъскым», а в храме девы Марии стоит чаша «мрамора багряна». Но чаще всего, конечно, встречается эпитет «золотой». При всей многозначности символики золота в средневековой культуре сочетание с другими цветовыми обозначениями придает этому эпитету окрашивающее значение (например, верх церкви украшен «звездами златыми на лазуре»). Детализация, зачастую изысканная, говорит не только о писательском мастерстве галичанина, но и о его познаниях в строительном деле, хозяйственных вопросах. Летописец дает сведения о материале, из которого изготовлены тот или иной предмет, архитектурная деталь. Это – камень разного вида, дерево, стекло, металлы. Так, церковный пол, который «бе слит от меди и от олова», блестит, «яко зерчалу». Поражает своей точностью и другое сравнение при описании гибнущих в огне пожара зданий: «И медь от огня, яко смола ползущь». Старательно характеризуется даже способ обработки описываемого предмета: изделия «тесаны» или «истесаны», «точены» из дерева, «слиты» из меди и т.д.

В архитектуре самых западных земель Руси подчас заметны черты романского стиля, развитого в Европе XIII в. Рассказывая об убранстве церкви Святого Иоанна, летописец указывает: «Окъна 3 украшена стеклы римьскими». Так он называет витражи. Здесь же имелось и еще одно иноземное чудо, изваянное «от некоего хытреца»: своды здания покоились «на четырех головах человецких». Не атланты ли это?

Находились в холмских построках и скульптуры. Образ святого Димитрия стоял, по словам летописца, в церкви Святых Безмездников «пред бочными дверми». Автор уточняет, что он был «принесенъ издалеча». О другой статуе, Иоанна Златоуста, говорится: «Створи же…блаженный пискупъ Иванъ, от древа красна точенъ и позлащенъ». Современный читатель может понять, что речь идет о скульптуре больших форм, только благодаря информации о материале и способе изготовления. Известно, что трехмерная пластика не нашла распространения в Древней Руси, поэтому летописец, как и многие древнерусские писатели, испытывал в данном случае известные терминологические затруднения.

Средневековый автор оставил нам сведения, по которым можно судить о связях зодчества юго-западной Руси не только с европейской архитектурой, но и с античной и византийской традицией. На расстоянии поприща от города «стоить же столпъ…каменъ, а на немъ орелъ каменъ изваянъ». Это редкостное на Руси сооружение напоминает колонны, возвышавшиеся в византийской столице. Конечно, холмская колонна, увенчанная орлом, - символ власти, военной победы и силы, уступала величием и мощью константинопольским образцам. Тем не менее, она должна была впечатлять современников своим изяществом и высотой. Недаром летописец решил указать точные размеры колонны в локтях: «Высота же камени десяти лакотъ с головами же и с подножьками 12 лакотъ». Учитывая различное метрическое толкование этой древней единицы (от 38 до 54 см), следует предположить, что взору путника открывалось сооружение высотой пять – шесть метров.

Точные цифровые размеры, определения типа «градецъ малъ», «церковь привелика», «вежа высока» (то есть башня) соседствуют в описании с информацией, благодаря которой можно представить себе планировку холмских храмов. Например, здание церкви Иоанна «сиче бысть»: «Комары (своды) 4, с каждо угла переводъ (арка)…входящи во олтарь стояста два столпа…и на нею комара и выспрь (купол)». Церковь Святых Безмездников: «Имать 4 столпы от цела камени, истесанаго, держаща верхъ». Эти краткие сведения позволяют предпринять хотя бы частичную реконструкцию памятников, которые представляли собой четырехстолпные храмы с апсидами.

Архитектурные памятники юго-западной Руси XII-XIII вв. почти не сохранились до наших дней. Навсегда утрачены и древние холмские постройки. Имя бывшей столицы Даниила Романовича зазвучало со временем по-польски (Хелм ныне город Люблинского воеводства). Культура Прикарпатья на протяжении многих столетий находилась под сильным влиянием католицизма. Это привело к постепенному исчезновению здесь древнерусских храмов. Зачастую лишь скудные археологические данные позволяют ученым судить об особенностях зодчества Галицко-Волынского княжества эпохи его расцвета. Поэтому рассказ галицкого летописца приобретает особую важность, оставаясь единственным письменным источником сведений о строительной деятельности Даниила Романовича.

Исследователи и комментаторы «Слова о полку Игореве» не раз упоминали Галицкую летопись в числе памятников, близких по звучанию рассказу о походе Игоря Святославича на половцев. Два эти произведения обладают сходством между собой на уровне отдельных образов, устойчивых оборотов и мотивов, близки они и тематически. Нельзя однозначно утверждать, что галицкий летописец знал «Слово» (хотя это и не исключено), ведь в данном случае нет буквальных текстовых совпадений, какие обнаруживаются в позднейших псковских текстах (например, приписка в Апостоле-апракос 1307 г.; повесть о битве под Оршей 1514 г. в Псковской летописи). Характер подобия «Слова» и Галицкой летописи, конечно, иной, чем у «Слова» и «Задонщины». Тем не менее, черты близости между собой двух уникальных в поэтическом и жанровом отношении произведений, выпадающих из привычных классификаций, говорят о том, что факты художественного «взлета» были не единичны в конце XII-середине XIII вв. Можно говорить о существовании южнорусской повествовательной традиции, лишь отрывочно представленной дошедшими до нас памятниками; о взаимодействии литературных центров юга Руси, и возможно, о Галицко-Волынской «школе» героического повествования, которая отразилась и в «Слове».

Назовем важнейшие аспекты сходства двух произведений, разделенных между собой несколькими десятилетиями. Прежде всего, оба безымянных автора ставили своей целью рассказать о ратных подвигах, воинском труде князя. Родство задач можно заметить, сравнив слова летописца: «Начнемъ же сказати бещисленыя рати и великия труды и частые войны» с начальной фразой «Слова» – «Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святославлича». Историк Л.В.Черепнин справедливо указывал, что «в обоих случаях речь идет о «хоробром гнезде»: в «Слове» – это «два сокола» – внуки Олега Гориславича, а в летописи – тоже два сына славного князя Романа, только они относятся к другой княжеской ветви – роду Мономаховичей».

Как правило, вслед за Вс. Миллером, со «Словом» сравнивают известную похвалу князю Роману и легенду о емшане, открывающие летопись. Эти два фрагмента привлекают исследователей при изучении эпической природы «Слова». Вот образы, близость которых легко заметна: Роман в летописи храбр «яко и тур» – брат Игоря Всеволод назван в «Слове» «буй туром»; Мономах «пилъ золотом шеломемь Дону», Кончак «снесе Сулу» (то есть вычерпал) в летописи – и Всеволод Большое гнездо в «Слове» способен «Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти». Вс. Миллер в своей книге «Взгляд на «Слово о полку Игореве»(1877) выдвигал гипотезу о том, что начало летописи – отрывок из не дошедшей до нас части «Слова». Л.В.Черепнин возводил два произведения к одному воинскому циклу, указывая, в частности, на близость выражений: «Истягну ум крепостью своею, поостри сердца мужеством» – в «Слове»; «укрепите сердца ваша и подвигните оружие свое на ратнее» – в летописи.

Мировоззренческое родство создателей рассматриваемых произведений определило близость средств художественной изобразительности, ведь двух средневековых авторов интересует, прежде всего, героика походной жизни. Так, перед читателями «Слова» предстает в развернутом виде целый средневековый арсенал. Это не какие-то отдельные названия средств ведения боя, а точные, рассыпанные по всему тексту, имеющие зачастую терминологический оттенок, обозначения. Одно их перечисление (от засапожного ножа до эмблем целых полков) займет немало времени. Редкие воинские повествования обладают таким качеством. Именно Галицкая летопись дает в этом смысле богатый сравнительный материал. Вспомним хотя бы уже упоминавшееся описание парада галицких полков (под 1252 г.). Важно не только обилие воинских реалий, сходен способ их подачи, особая роль в повествовании. Сравним золотое седло, стрелы и саблю, обшитые золотом кожух и сапоги Даниила Романовича с упоминаемыми в «Слове» княжескими атрибутами с эпитетом «золотой»: «злат стремень», «златой шелом», «седло злато», из которого Игорь пересел в «седло рабское», «злаченые стрелы». Столь же внимательны авторы и к национальным особенностям реалий дружинного быта. Летописца интересует татарское оружие, также как и автора «Слова» «шеломы половецкие», «шеломы оварские», «шеломы литовские» или «сулицы ляцкие» (то есть польские).

В ряду гипотез, связанных с попытками отыскать реального создателя «Слова», есть и такие, где внимание медиевистов обращено на Галич. Например, называли премудрого галицкого книжника Тимофея, которому, как полагают, принадлежит рассказ Галицкой летописи о детских годах Даниила Романовича. Первым эту точку зрения высказал еще в 1846 г. Н.Головин. Писатель А.К.Югов (автор исторического романа о Данииле Галицком «Ратоборцы») считал создателем «Слова» певца Митусу, также упоминаемого в Галицкой летописи. В рассуждениях Б.А.Рыбакова об авторе «Слова» тоже присутствует летописец-галичанин. Подобного рода атрибуции остаются лишь более или менее оригинальными гипотезами, однако весьма показателен стойкий интерес медиевистов к юго-западной Руси при решении ряда вопросов, касающихся судьбы «Слова».

Ряд героев «Слова» был в той или иной мере связан с юго-западной Русью. Первым следует упомянуть Ярослава Владимировича Галицкого, названного в «Слове» Осмомыслом. Этот князь приходился тестем Игорю, был отцом Ефросиньи Ярославны. Есть в «Слове» обращения и к другим юго-западным князьям.

Реальную возможность для сравнительного анализа двух памятников открывает мотив единения князей-братьев. Идея братской любви была опоэтизирована автором «Слова». Хотя два главных участника похода 1185 г., Игорь и Всеволод, пренебрегают понятием «братства» в системе феодальных отношений, решаясь на сепаратные действия, тем не менее их взаимная преданность соответствует идеалу того времени. Столь же убедительный пример братских отношений между князьями демонстрирует Галицкая летопись. Даниил и Василько Романовичи на протяжении всего повествования упоминаются вместе. Иногда братья действуют даже в разных землях, но летописец и в этом случая ставит их имена рядом. Непременно фиксируются и факты редких разлучений Романовичей (например, «гонящим же има разлучистася, потом же видев брата добре борющася» – Ср. с разлучением Святославичей в «Слове»: «Ту ся брата разлучиста»).

Еще одним из моментов, сближающих Галицкую летопись и «Слово», является половецкая тема. Галичанин приводит в начале своего труда половецкую легенду о ханах, побежденных предком Даниила Романовича – Владимиром Мономахом. Один из ханов, по имени Отрок, бежал со своими людьми за Кавказские гора «во обезы» (вероятно, имеются в виду абхазы). Второй хан, Сырчан, остался кочевать у Дона. Его люди вынуждены были бедствовать и питались рыбой. Так с точки зрения степняков выглядел триумф русского князя Владимира Мономаха. После смерти могущественного противника, вынудившего половцев влачить столь жалкое существование, хан Сырчан послал к «обезам» своего певца по имени Орь. Посланец должен был передать сородичам радостную весть и приглашение вернуться в родные степи. Сырчан так напутствовал Оря: «Володимеръ умерлъ есть. А воротися, брате, поиди в землю свою. Молви же ему моя словеса, пой же ему песни половецкия. Оже ти не всхочет (если же не захочет вернуться), дай ему поухати зелья, именем евшанъ (то есть, «дай ему понюхать траву полынь»)». Орь выполнил ханское повеление, однако Отрок не захотел слушать степные песни, отказался он и возвращаться на родину. Тогда певец дал Отроку понюхать степную траву «евшан». И когда живущий в благополучии и довольстве Отрок понюхал ветку полыни, он заплакал и произнес: «Да луче есть на своеи земле костью лечи, и не ли на чюже славну быти». После чего вернулся в свои земли. Показательно, что галицкий летописец, приведя эту поэтичную легенду, счел необходимым сообщить: «От него родившюс Кончаку, иже снесе Сулу пешь ходя, котел нося на плечеву».

Летописная легенда о траве «евшане» послужила основой для стихотворения А.Н.Майкова «Емшан» (1874 г.). За несколько лет до написания этого стихотворения поэт осуществил перевод «Слова о полку Игореве».

Галицкая летопись – важный этап в вызревании и развитии средневекового историзма древнерусской литературы. Здесь с особой силой проявилась документальность как неотъемлемое свойство летописания, обусловленное самой его природой.

Волынская летопись, завершающая собой Ипатьевский свод, несколько меньше Галицкой по объему. Доля воинских описаний в ней значительно скромнее. Внимание ее создателей привлекали другие традиционные темы: свадьбы и кончины князей, необычные природные явления, политическая жизнь юго-запада Руси. Волынские книжники придерживались в своей работе иных образцов, нежели «биограф» Даниила Романовича. Эта летопись по своему литературному строю явно тяготеет к традициям киевского летописания XII в. Предпочтение отдается устоявшимся приемам повествования. Ко времени завершения летописи Киев давно уже потерял прежнее значение в жизни Руси, трагические события 1240 г. завершили этот исторический процесс. Однако прежнее отношение к Киеву как к «образцу», в том числе и в деле летописания, сохранялось еще достаточно долго. После смерти Даниила Романовича правители Волынской земли приобрели больший вес в делах юго-западной Руси. Возможно, книжники Владимира-Волынского, помимо выражения местных политических устремлений, хотели представить себя преемниками, продолжателями киевской литературы вообще, и летописания в частности.

На страницах Галицкой летописи Романовичи представали перед читателем неразлучной парой, но первым всегда назывался Даниил. Теперь «акцент» делается на фигуре князя Василько, а после его кончины внимание и симпатии летописца всецело отданы его сыну Владимиру Васильковичу. Летопись открывается рассказом о свадьбе. Василько отдает свою дочь Ольгу за Андрея Черниговского: «Бяшеть же тогда брат Васильков Данило князь» (ср. в Галицкой летописи: «Данило со братом Васильком»). Во время свадебного пира приходит известие о наступлении татар. Далее сообщается о встрече Василька с нойоном Бурундаем. Татары рассержены на Даниила. «Данилови же убоявшуся побеже в Ляхы, а из Ляхов побеже во Угры». Никогда раньше мы не встречали изображения такого испуга и смятения прославленного воина. Так проявились иные идейные ориентиры волынского книжника.

Вторая половина XIII в. – эпоха, когда русские князья, оказавшись в зависимом положении, вынуждены были участвовать в татарских набегах на окрестные земли, неволей становиться пособниками своих же собственных врагов. Один из таких кровавых походов был осуществлен в польские пределы. О трагедии польского города Сандомира повествует «Повесть о Сандомирском взятии», вошедшая в состав Волынской летописи под 1261 г.

В центре повести – подвиг безымянного ляха, павшего на городской стене. После четырех дней беспрестанного обстрела из «пороков» (стенобитных машин), татарам удалось сбить «заборола». Под прикрытием лучников они начали штурмовать стены. В этот момент и «створи дело памяти достойно» один из защитников крепости. Штурм возглавляли два татарина «с хоруговью». Они первыми взобрались на стену и пошли по ней, «секучи и бодучи». Двигаясь с двух сторон стены, они не находили себе достойных соперников. В скоротечной стычке с ними и проявил мужество «некто же от Ляховъ, не боярин, ни доброго роду, но прост сыи человекъ». Этот воин простого звания лишен надежного доспеха («за одним мятлем»), грозного вооружения. Нет у него даже щита, а в руках обыкновенная сулица. Волынский летописец нашел удивительное сравнение для передачи состояния безымянного героя. Он бросается в схватку, «защитився отчаяньем, акы твердымъ щитом». Отважный лях убил одного из врагов, но тут же сам пал от руки второго татарского воина, предательски напавшего сзади.

Героический подвиг обреченного смельчака с легким метательным копьем в руках воспринимается метафорически. Этот поединок знаменует неравную борьбу с могучей силой, армией, имеющей не только численное, но и техническое превосходство. При всем разнообразии героев русских летописей среди них весьма редко появлялся человек, занимавший низовое положение в феодальной иерархии. Пожалуй, только восходящие к фольклору сюжеты «Повести временных лет» дают подобные примеры. Так героика воинских повествований XIII в. окрашивается в трагические тона, усиливается понимание жертвенности ратного подвига, а всеобщность страданий (всем жителям Сандомира от мала до велика суждено принять страшную смерть – «не оста отъ нихъ ни одинъ») как бы уравнивает бойцов.

Особого внимания, безусловно, заслуживает яркий в литературном отношении фрагмент Волынской летописи, повествующий о последних годах жизни и кончине князя Владимира Васильковича. Бездетный князь, завещавший свои земли двоюродному брату, долгое время безропотно переносил жестокие страдания. Болезнь, ставшая причиной его смерти, потрясала современников. Кроткий страдалец избегал военных экспедиций, умело вел политику с татарами, отказывался участвовать в их набегах против соседей. Об этом человеке летописец говорит как о праведнике, сравнивая его с Иовом многострадальным. Похвала Владимиру Васильковичу отличается не только подробностью и объемом, она позволяет достаточно полно судить о характере конкретного человека. Здесь по-иному расставлены акценты, изменен традиционный порядок перечисления свойств личности князя. Но, что еще более важно, Волынская летопись донесла до нас сложный повествовательный комплекс, соединивший в себе многие достижения предшествующего летописания и всей древнерусской литературы.

Некрологическая похвала соединила в себе реальные черты человека и более отвлеченные добродетели: «Сии же благоверный князь Володимерь возрастомь бе высок, плечима велик, лицемь красен (то есть красив), волосы имея желты, кудрявы, бороду стригыи, рукы же имея красны и ногы, речь же бяшеть в нем толъста (то есть «говорил басом»),…глаголаше ясно от книг, зане бысть философ велик и ловечь (охотник) хитр, хоробр, крепок, смирен, не злобив, правдив, не мьздоимець, не лжив, татьбы ненавидяше, питья же не пи от воздраста своего, любовь же имеяше ко всим…».

Летописец не случайно отметил книжную образованность Владимира Васильковича. Волынский правитель может быть по праву отнесен к числу наиболее мудрых князей, просветленных верой и любовью к книгам. Перечисление книг, которые переписал сам Владимир или заказал искусным писцам, занимает достойное место в посмертной похвале. Война, охота, строительная деятельность – вот обычные, часто освещаемые сферы деятельности древнерусских князей. Здесь оценка дается еще и книжной деятельности «философа», равного по своим познаниям представителям духовенства. Вот книжные вклады и дарения, которыми ознаменован духовный путь Владимира Васильковича: в церкви Благовещения, построенной городе Каменец «положи» Евангелие-апракос, окованное серебром, Апостол-апракос и Паремийник; в городе Бельске снабдил церковь книгами; во Владимире Волынском, «списав», дал церкви «святой Богородици» Евангелие-апракос; для «своего» (то есть ктиторского) монастыря святых Апостолов князь, «сам списавъ», дал Евангелие-апракрс и Апостол; Перемышльской епископии было поднесено Евангелие, окованное серебром и жемчугом («сам же съписал бяше»); в Черниговскую епископию было отослано Евангелие, писанное золотом и украшенное серебром, жемчугом и финифтью.

С особым вниманием и подробностями передается деятельность князя по украшению и обустройству каменного храма «Святого великомученика Христова Георгия», поставленного в городе Любомле. Здесь Владимир Василькович провел последние месяцы жизни, в этом городе он долго болел и умер. Для своего любимого собора князь переписал Евангелие «чудно видением». Книга была окована золотом, украшена драгоценными камнями, жемчугом и финифтью. Кроме того, переплет рукописи украшало деисусное иконографическое изображение. Столь же искусно, по словам летописца было исполнено и другое Евангелие, переплет которого обтянут «оловиром» (драгоценная ткань), украшен финифтью и изображениями святых князей-мучеников Бориса и Глеба. Таким образом, посмертная похвала волынскому князю раскрывает перед читателем не только историю пополнения рукописных сокровищ монастырских библиотек, происхождения тех или иных храмовых реликвий, но и особую сферу древнерусского прикладного искусства – изготовление книг. Способ письма, переплет, материалы, используемые для украшения, и даже иконописные сюжеты на окладе – все это не ускользает от внимания летописца.

Перечисление заслуг покойного волынского князя перед церковью, конкретизация его неустанной заботы о храмах и монастырях демонстрирует сам круг церковных книг, их значение, очерчивает область духовного чтения наших предков, а также жанровый состав рукописей. Так, самыми важными книжными вкладами князя являются Евангелия и Апостол. Все это апракосные книги, то есть сборники чтений с назначением на каждый праздник. Такова и структура Паремийника (от греческого - притча), включавшего в себя чтения из Св.Писания, Ветхого или Нового Завета, произносимые на вечернем богослужении. Среди книжных вкладов Георгиевского храма летописец называет Пролог на двенадцать месяцев, «изложено житиа святых отец, и деаниа святых мученикь, како венчашася своею кръвию за Христа», двенадцать Миней, Триоди, Октоихи, Ирмологии. По словам автора похвалы, Владимир Василькович «списа» Служебник Святому Георгию, молитвы вечерние и утренние. Молитвенник же князь приобрел за восемь гривен у протопопицы. Труды князя по украшению собора иконами и росписями остались не завершенными – помешала «болесть».

Владимир Василькович умер в конце 1288 г., то есть ровно через триста лет после крещения Руси. Возможно, поэтому создатель посмертной похвалы широко использовал в своем сочинении фрагменты похвалы Владимиру Крестителю из «Слова о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Строки выдающегося ораторского произведения XI в. подверглись при этом смысловому приспособлению к новым литературно-историческим условиям. По тональности развернутого повествования о болезни и последних днях Владимира Васильковича легко заметить стремление инициировать его канонизацию. Самым значимым в этом плане стало сообщение об обретении нетленных мощей князя. Летописец сообщает, что вдовствующая княгиня в сопровождении епископа Евсигния и всего клира увидела нетленное тело своего мужа по прошествии нескольких месяцев: «Открывши гробъ и видиша тело его цело и бело, и благоухание от гроба бысть и воня подобна арамат многоценных, и тако чюдо виде, видевше же прославиша бога. И замазаша гробъ его месяца априля въ 6 день, в среду Страстное недели».

Похвальное слово Илариона вполне могло восприниматься автором XIII в. в качестве первого шага на долгом пути к церковному почитанию крестителя Руси (по мнению большинства историков канонизации, Владимир Святославич был официально причислен к лику святых в середине – второй половине XIII в., то есть всего за несколько десятилетий до кончины волынского князя). Налицо аналогия ситуации, когда «помощь» авторитетного источника воспринимается как своеобразный залог успеха столь важного начинания. Волынский книжник подобно Илариону обращается к своему усопшему господину: «Востани от гроба твоего, о честная главо, востани, отряси сонъ, неси бо умерлъ, но спишь до обьщаго востания!».

Сейчас можно только предполагать, почему старания волынского книжника не увенчались успехом. Возможно, из-за того, что скоро юго-запад Руси попал под влияние католиков и Литвы, а через 80 лет после смерти Владимира Васильковича в Галиции был создан католический епископат.

Летописание южной Руси в целом оказало большое влияние на дальнейшее освоение различных тем в древнерусской литературе. Жизнеописание Даниила Романовича во многом определило судьбу воинской темы, жанра княжеского жития, в частности жития Александра Невского. Отзвуки образности Галицкой летописи слышатся, например, в произведениях о Куликовской битве. От героического повествования летописи тянется живая нить традиции к литературе позднейшей поры, когда были созданы известные древнерусские памятники военно-исторического содержания. Особый вклад в развитие принципов запечатления человека внесли создатели Волынской летописи второй пол. XIII в. Поэтическая система южнорусского летописания была воспринята как ценность последующей литературой. Ее совершенство подкупало русских поэтов, многое усвоила и наша современная культура.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/

Так называемая Галицко-Волынская летопись вошла третьей составной частью в Ипатьевский свод и охватывает период с 1201 по 1292 гг., хотя события, о которых рассказано под первой датой, по другим источникам относятся к 1205 г., так что датировки должны быть сдвинуты. Хронологическая неточность возникла из-за того, что в протографе Ипатьевского списка, видимо, не было погодной сетки. В том, что события вначале были записаны не по годам, признался сам летописец, обещая в статье 1254 г. вписать даты позже по разным летосчислениям. Такая установка связана была, вероятно, с тем, что автор ориентировал повествование на изложение основных событий из жизни главного героя — галицкого князя Даниила Романовича, вследствие чего посвященная ему часть летописи имеет в науке название «Летописец Даниила Галицкого» и относится к типу княжеских летописцев.

Большинство исследователей сходятся в том, что эта часть Галицко-Волынской летописи ограничивается 1260 г., с рассказа 1261 г. начинается вторая часть — Волынская летопись, написанная другим автором и посвященная брату Даниила — Васильку Романовичу и его сыновьям. Вторая часть летописи значительно менее интересна в литературном отношении, ее автор (или авторы, об этом в науке нет полного единства точек зрения) прямо ориентировался на традиции литературы предшествующего, Киевского периода, и летописную, и ораторскую. Например, в похвальном слове князю Владимиру Васильковичу используется текст похвалы князю Владимиру Святославичу из «Слова о Законе и Благодати». Таким образом, жанровая разновидность летописи может быть определена как местный княжеский летописец.С Киевской Галицкую летопись роднит внимание к дипломатическим переговорам.

Легенда о траве евшан

Начинается повествование Галицкой летописи с похвалы князю Роману, отцу Даниила, принимавшему активное участие в борьбе с половцами. Характеризуя князя, автор прибегает к ряду сравнений с животными, в том числе необычными для Руси. Это сравнение напоминает характеристики князей в «Слове о полку Игореве», где они называются соколами, а Всеволод — туром. Похвала Роману сопровождается легендой о половецких князьях-братьях Отроке и Сырчане и о траве евшан, по мнению исследователей, восходящей к половецкому фольклору. Но использована она автором как своеобразный эмоциональный ключ к повествованию о галицком князе.

В центре легенды стоит героический облик предка Романа и Даниила — Владимира Мономаха, победителя половцев, результат деятельности которого определен в летописи метафорой, использованной и в "Слове о полку Игореве", — "пилъ золотомъ шеломомъ Донг". Славе этого предка "ревновал" князь Роман, борясь со степными кочевниками. Но главная мысль легенды связана не с этим героем, а с изгнанным «во обезы» половецким ханом Сырчаном, который не пожелал вернуться на зов брата, сообщившего ему о смерти Мономаха, не был тронут напевами родных песен, но ощутив запах травы евшан, "восплакавшю, рче", что лучше умереть на своей земле, чем "на чюже славну быти", — и отправился на родину.

Мысль о родной земле как высшей ценности человеческой жизни оказывается центральной для всего повествования галицкого летописца. Легенда интересна еще и тем, что в ней есть черты, роднящие ее со "Словом о полку Игореве". Это не только отдельные стилистические элементы, часть из которых уже отмечена выше, но и героизация защитников Руси, в том числе прежних времен. Временем исторических воспоминаний в том и другом памятнике служит эпоха Владимира Мономаха. Наконец, в обоих произведениях идентичны принципы ритмической организации, что было установлено в работе В.И. Стеллецкого.

Повесть о битве у Ярослава

Повествовательное начало, присущее вступлению к летописи, ярко проявляется в дальнейшем тексте, вследствие чего галицкий летописец очень мало использует форму погодной записи. Большинство летописных статей включает фрагменты сюжетного характера. Ведущее место занимают воинские повести, большая часть которых принадлежит к событийному типу. Ярким примером такой повести может служить рассказ о битве у Ярослава между Ростиславом с венграми и поляками, с одной стороны, и Даниилом, Васильком и Львом — с другой. Как и в других фрагментах, автор обращает внимание на то, как складывались междукняжеские отношения и коалиции в битве. В первую часть повести включен также рассказ о подготовке осады города Ростиславом и устроенном им поединке с Воршем, который, по мнению летописца, служил недобрым для князя предзнаменованием, поскольку конь под ним упал. Далее повествуется о действиях Даниила и Василька, собравших войско, над которым по пути к месту битвы появилось облако орлов и ворон, что автор рассматривает как благоприятное для галицких князей знамение. Подробно рассказано о расстановке сил, причем попутно автор характеризует Даниила и Василька как храбрых воинов.

Детально описан ход сражения: сначала в битву вступил воевода Андрей с небольшими силами, Даниил послал ему на подмогу ратников, на полк Васильки устремились поляки, а на полк Даниила Ростислав. При этом воевода Фильний сказал, что русские полки не могут долго сражаться, надо лишь стерпеть их первый натиск. Но предсказание его не оправдалось. Автор рассказал о поединке Даниила с венгром, идущим на помощь Фильнию (а о самого хвастуна «Львъ младъ сый изломи копье свое»), затем о бегстве поляков от полка Васильки. Третья часть повести посвящена описанию результатов битвы: упоминаются взятые пленные, добыча, возвращение Даниила в основанный им город Холм и бегство Ростислава.

Каждый из персонажей произведения наделен индивидуальными чертами. Врагам придаются черты хвастливости и недальновидности. Образ повествователя воссоздается, как и в большинстве воинских повестей, через отдельные реплики. Повесть написана живым разговорным языком, широко используются реплики персонажей, особенно выразительны они в устах врагов, хвалящихся своей силой и надеющихся на победу, которую им не удается завоевать. В описании сражения используются немногочисленные воинские формулы, ярко рисующие картину битвы. Но в большинстве случаев автор дает детальный рассказ о событиях, не прибегая к помощи формул даже в тех случаях, когда они были бы вполне уместны.

Повесть о разорении Киева Батыем

Тяготение к ярким описаниям событий, воинской героике заметно также в повести о взятии Киева Батыем. В момент, когда татаро-монголы пришли к Киеву, там не было князя, а воеводой был Дмитр, поставленный Даниилом Галицким. Возможно, потому, что главный герой летописца не участвовал в событиях, автор этого памятника не уделяет героям повествования большого внимания, делая акцент на живописном изображении событий.

Первая часть повести рассказывает о приходе Батыя к городу и установлении осады. Автор подчеркивает многочисленность и силу войска. Использованная гипербола перекликается с формулой, описывающей шум во время битвы, но приобретает совершенно иной характер. Далее автор сообщает, что от пленного Товрула осажденные узнали, какие татарские воеводы пришли с войском. Перечисление их имен так же, как предыдущий фрагмент, должно подчеркнуть могущество Батыева войска.

Центральная часть повествует о ходе сражения, сначала о приступе к городу, затем о сражении на стенах, в описании которого появляются яркие образы, трансформировавшиеся в более поздних памятниках в формулы. Далее автор рассказывает о попытке горожан построить новые укрепления около церкви и их разрушении. Третья часть очень кратка и сообщает о захвате города и пленении Дмитра.

Образ воеводы Дмитра нарисован только двумя авторскими репликами: в ходе боя упомянуто о его ранении, а в конце повести сказано, что его «изведоша язвена и не убиша его мужьства ради его». Такая сдержанность в изображении галицкого воеводы связана, возможно, с тем, что сам повествователь не был участником этих событий и не мог более конкретно описать действия героя. Той же причиной, вероятно, следует объяснить и отсутствие прямой авторской оценки. Лишь постоянные упоминания о силе и могуществе врага помогают летописцу выразить свое сочувствие осажденным. Эта смысловая особенность нашла свое выражение в стилистике повести. Не склонный к повторам, автор, характеризуя силу Батыя, прибегает к синонимичным оборотам. Они эмоционально подчеркивают авторскую мысль. Художественные средства в повести немногочисленны и связаны в основном с картиной боя.

Таким образом, воинские повести в Галицкой летописи отличаются детальностью и яркостью изображения событий, вниманием к героям, особенно к главному герою, князю Даниилу, склонностью к живописному изображению битв.

Архитектурные описания летописи

Князь Даниил описан автором летописи не только как воин полководец и дипломат, что было обычным для этого жанра, но и как градостроитель. Особенно большое внимание уделено летописцем строительству города Холм, поскольку его строения погибли во время сильного пожара, а автору хотелось передать читателю представление о красоте и великолепии этого детища князя. Город был создан на месте, полюбившемся Даниилу во время охоты. Повествователь детально описывает строительство основных храмов города, перечисляя использованные материалы, обращая внимание на цветовое оформление строений, архитектурные особенности, иконы. Цветовые эпитеты по частоте использования могут быть сопоставлены только со "Словом о полку Игореве". Архитектурные описания Галицкой летописи уникальны в литературе эпохи феодальной раздробленности и свидетельствуют о творческой индивидуальности и литературном мастерстве ее автора.

Проблема авторства Галицкой летописи

Вопрос об авторстве Галицкой летописи до сих пор остается спорным. Неясно даже, было ли произведение создано одним летописцем или несколькими. В качестве предполагаемого автора чаще всего называют митрополита Кирилла, долгое время проведшего в Галицком княжестве, или человека из его ближайшего окружения. Однако доказать эту точку зрения весьма затруднительно. Попытка восстановить облик летописца по тексту самого произведения предпринята, например, в работе А.А. Пауткина. Летописец представляется образованным книжником, опирающимся как на значительную традицию русских и переводных памятников ("Повесть временных лет", греческие хроники, в том числе Хроника Иоанна Малалы, «Александрия» и «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, библейские тексты), так и на народную традицию. Это, несомненно, приверженец князя Даниила, жизнь которого он описал с явной симпатией и биографическими подробностями; возможно, участник его походов.

Личность автора Галицкой летописи определяет характеристику основных стилевых особенностей произведения, относящегося к типу княжеского летописца. В отличие от других видов летописей, в Галицкой один центральный герой, поэтому повествование ее более последовательно и мотивированно; ярче выражено авторское отношение к персонажам. Стиль произведений книжный, но использующий элементы разговорной речи и устной народной традиции. Он отличается изысканной риторичностью, умеренной и ненавязчивой, которая создается немногочисленными случаями использования синонимов, тавтологии, изобразительно-выразительных средств, главным образом в воинских и архитектурных описаниях. Последний тип описаний является исключительной принадлежностью именно данного памятника и характеризуется яркой эмоциональностью и живописностью.