Писатель николай шпанов. Николай шпанов

Вотчина

Грамота Петра Великого канцлеру Головкину на вотчину.

Во́тчина - земельное владение, принадлежащее феодалу потомственно (от слова «отец») с правом продажи, залога , дарения . Вотчина составляла комплекс, состоящий из земельной собственности (земли, построек и инвентаря) и прав на зависимых крестьян. Синонимы вотчины - аллод , бокленд .

Во времена Киевской Руси вотчина являлась одной из форм феодальной земельной собственности. Владелец вотчины имел право передать её по наследству (отсюда и происхождение названия от древнерусского слова «отчина», то есть отцовская собственность), продать, обменять или, например, поделить между родственниками. Вотчины как явление возникли в процессе формирования частной феодальной собственности на землю. Как правило, их собственниками в IX-XI веках были князья, а также княжеские дружинники и земские бояре - наследники прежней родоплеменной верхушки. После принятия христианства сформировалось и церковное вотчинное землевладение, собственниками которого являлись представители церковной иерархии (митрополиты , епископы) и большие монастыри .

Существовали различные категории вотчины: родовые, купленные, дарованные князем или другими, что частично влияло на возможность собственников свободно распоряжаться вотчиной . Так, владение родовыми вотчинами ограничивалось государством и родственниками. Собственник такой вотчины был обязан служить тому князю , на землях которого она находилась, а без согласия членов своего рода вотчинник не мог её продать или обменять. В случае нарушения таких условий собственника лишали вотчины. Данный факт свидетельствует о том, что в эпоху Киевской Руси владение вотчиной не было ещё приравнено к праву безусловной собственности на неё.

Вотчина различалась по экономической структуре (в зависимости от роли домена , типа феодальных повинностей крестьян), по величине, по социальной принадлежности вотчинников (светские, в том числе королевские, церковные).

См. также

Wikimedia Foundation . 2010 .

Синонимы :

Смотреть что такое "Вотчина" в других словарях:

См … Словарь синонимов

Термин древнерусского гражданского права для обозначенияземельного имущества с правами полной частной собственности на него. ВМосковском царстве В. противополагается поместью, как земельномуимуществу с правами условного, временного и личного… … Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

вотчина - ВОТЧИНА, истор. Вид земельной собственности, владение, приобретенное или пожалованное с правом передачи по наследству, с правом продажи, заклада и т.п. (см. Сл.РЯ XI XVII. 3. 74). И нет этой отдаленной государевой вотчине ни конца, ни края,… … Словарь трилогии «Государева вотчина»

1) древнейший вид земельной собственности в России, переходившей по наследству. Возникла в 10 11 вв. (княжеская, боярская, монастырская), в 13 15 вв. господствующая форма землевладения. С кон. 15 в. противостояла поместью, с которым сближалась … Большой Энциклопедический словарь

ВОТЧИНА, вид земельной собственности (наследственное семейное или корпоративное владение). Возникла в 10 11 вв. (княжеская, боярская, монастырская), в 13 15 вв. основная форма землевладения. С конца 15 в. бытовала наряду с поместьем, с которым… … Русская история

Вотчина - термин древнерусского права, обозначавший земельное имущество с правами полной частной собственности на него. Возник в Киевской Руси в IX X вв. (В. князей и бояр). В XI XV вв. В. стала преобладающей формой феодального наследуемого землевладения.… … Энциклопедия права

1) древнейший вид земельной собственности в России, переходившей по наследству. Возникла в X XI вв. (княжеская, боярская, монастырская); в XIII XV вв. господствующая форма землевладения. С конца XV в. противостояла поместью, с которым сближалась… … Юридический словарь

ВОТЧИНА, древнейший вид земельной собственности в России, родовое имение, переходившее по наследству. Возникла в 10 11 веков (княжеская, боярская, монастырская), в 13 15 веках господствующая форма землевладения. В конце 15 17 веков отличалась от… … Современная энциклопедия

ВОТЧИНА, вотчины, жен. (ист.). В Московской Руси родовое имение крупного землевладельца (князя, боярина), переходившее от отца к сыну. Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935 1940 … Толковый словарь Ушакова

ВОТЧИНА, ы, жен. На Руси до 18 в.: родовое наследственное земельное владение. | прил. вотчинный, ая, ое. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова

Термин, употребляемый в русской исторической литературе для обозначения комплекса феодальной земельной собственности (земля, постройки, живой и мертвый инвентарь) и связанных с нею прав на зависимых крестьян. Синонимами вотчины являются сеньория … Политология. Словарь.

Вотчина – важнейшее явление, существовавшее в средневековой Западной Европе и на Руси. Так назывались земельные угодья вместе с хозяйственными постройками и другим имуществом, а также зависимыми крестьянами. Это слово имеет тот же корень, что и в словах «отец», «отчизна», что указывает нам на то, что вотчина передавалась по наследству, была имуществом семьи.

Вотчина появилась в Древней Руси, когда формировалась власть князей и бояр. Князья раздавали земли членам своих дружин и другим представителям знати. Как правило, это была награда за службу или какие-то выдающиеся заслуги. Существовала и другая категория землевладельцев – высшие церковные иерархи и монастыри.

Вотчина передавалась владельцу и его семье в полное безраздельное владение, без каких бы то ни было условий. Ее можно было передать по наследству, подарить, продать. В своей вотчине владелец был полноправным хозяином. Он не только пользовался результатами деятельности крестьян, то есть обеспечивал свое существование. В пределах владений вотчинник чинил суд, разрешал споры, собирал подати и т.д.

Вотчина в Древней Руси

Институт наследственного землевладения сыграл огромную роль в становлении средневековых государств, в том числе, и Древней Руси. В те времена земля являлась главным средством производства. Тот, кто владел землей, мог оказывать влияние на все сферы жизни общества. Благодаря деятельности владетельной знати формировалось право, судопроизводство, экономика, церковные и государственные устои.

В период феодальной раздробленности основными владельцами вотчин были бояре и князья. Свободные крестьяне тоже владели землей, но только в форме общинной собственности. Постепенно ситуация в государстве менялась: Русь освободилась от монгольского завоевания, начались процессы сбора земель и централизации власти в руках московских великих князей. В такой сложной обстановке князья были вынуждены ограничивать права и вольности бояр.


На смену старой знати постепенно стали приходить дворяне – люди, которые получали свои привилегии за службу и пользовались ими только до тех пор, пока служили. Именно так появилась новая форма владения землей – поместья.

Вотчина и поместье - в чем разница

Важнейшим отличием поместий от вотчин является их условный и неличный характер. Произошло это так: московским князьям нужно было вести войны, усмирять непокорные районы и охранять свои границы. Образовалась необходимость в большом количестве служилых людей. Чтобы обеспечить служилых и их семьи, им выделяли поместья – землю с крестьянами.

Изначально дворянин владел поместьем только в период своей службы и не мог передавать его по наследству. Поместье оставалось государственной собственностью – оно давалось служилому в пользование и отчуждалось с окончанием службы.

В дальнейшем происходило два параллельных процесса. Великие князья (которые, начиная с Ивана Грозного, стали именоваться русскими царями) все более активно сокращали права бояр. На владения вотчинами накладывали ограничения, а у некоторых неугодных боярских кланов вотчины просто отбирали. Кроме того, бояр заставляли служить в обязательном порядке. Значительная часть служилых людей набиралась из боярских детей, которые отныне не могли пользоваться привилегиями своих отцов, не принося пользы стране.

Одновременно с этим поместья становились наследуемым имуществом. Так власть предержащие стимулировали дворян к преданной службе. По существу к началу 18-го столетия вотчина и поместье стали одним и тем же. Окончательно решил этот вопрос Петр Первый, издавший указ о единонаследии. Все угодья, которые прежде именовались вотчинами или поместьями, с этого момента стали называться именьями.


В истории нашего государства это имело далеко идущие последствия. Сформировался класс помещиков, владевших огромными землями и крепостными крестьянами на правах наследуемой собственности. В дальнейшем дворяне получили «свободу»: их обязанность служить была отменена, а именья вместе с крестьянами остались. Система «земля в обмен на службу Отечеству» утратила силу, что и привело к последующим социальным потрясениям.

Николай Николаевич Шпанов - советский писатель, сценарист и публицист, автор военной, детективной и фантастической прозы.

Родился в г. Никольск-Уссурийский Приморской губернии (ныне г. Уссурийск Приморского края) в семье железнодорожного служащего. По свидетельству дружившего с писателем А. Д. Морозова, тот происходил из остзейского рода von Schpanoff, потомки которого ввиду бедности были вынуждены во второй половине XIX в. переселиться из родового гнезда в Эстляндии на новоприсоединенный к России Дальний Восток.

Будущий писатель еще в юности начал путешествовать: посетил Китай и Японию. По окончании классической гимназии поступил на кораблестроительный факультет Санкт-Петербургского политехнического института, но в связи с началом Первой мировой войны, перевелся в Военно-инженерное училище. В 1916 окончил Высшую офицерскую воздухоплавательную школу (г. Гатчина), после чего принял участие в боях на полях Первой мировой войны в качестве летчика-наблюдателя. В 1918 добровольцем вступил в Красную Армию, и около 20 лет (до 1939 года) прослужил в среднем командном составе Военно-воздушных сил.

С 1925 Николай Шпанов регулярно печатался в изданиях обществ «Добролёт» и «Осовиахим», пропагандируя авиацию как наиболее действенное средство укрепления обороноспособности страны. Из-под его пера выходят брошюры «Что сулит нам воздух» (1925), «Мирное применение воздушного флота и воздушный флот в гражданской войне» (1928), «Дирижабль на войне» (1930), «Самолет как средство сообщения» (1925), «Водяные вездеходы: Что такое глиссер и для чего он нужен» (1927), «Советские снегоходы: Что такое аэросани и для чего они нужны» (1927), «Сердце самолета: Как работает и устроен авиационный двигатель» (1927) и др. Кроме того, он создал цикл методических пособий, написанных столь просто и увлекательно, что с их помощью ранее незнакомый с техникой человек к концу восьмимесячного цикла обучения мог чинить авиационные моторы. Его перу принадлежит также учебник для летных училищ «Основы воздушных сообщений» (1930) и написанный в соавторстве технический справочник «Современные авиационные моторы» (1931).

Шпанов был участником нескольких экспедиций. В 1920-х он вошел в состав организованного «Авиахимом» полета на аэростате из Москвы в Коми, что нашло свое отражение в книге «Наш полет в лесные дебри» (1926). Эта 48-страничная книжечка стала первой книжной публикацией художественного произведения Н. Шпанова, переработанный и дополненный вариант которой позднее вышел под названием «Красный камень».

В 1928 году от агентства «ТАСС» и «Известий ЦИК СССР и ВЦИК» он принял участие в походе ледокола «Красин» по спасению экспедиции Умберто Нобиле, во время которого побывал на островах Новая Земля и Колгуеве, после которой написал книги на арктическую тематику «Во льды за «Италией» (1929), «Полярный поход «Красина» (1929), «В страну вечных льдов» (1930) и «Край земли» (1930).

В конце десятилетия Шпанов становится участником агитавтопробега «Автодора» в те же края. Эта поездка была описана Шпановым в книге «По автомобильной Трансевразии: На автомобиле по уссурийскому бездорожью» (1930), ставшей последней книгой автора о путешествиях, в которых он принимал личное участие.

Со своими рассказами для юношества и путевыми очерками писатель регулярно выступает на страницах «Крестьянской газеты», журналов «Всемирный следопыт», «Вестник воздушного флота» и «Самолёт». В последнем, который являлся авиа-техническим журналом ОДВФ (Общество Друзей Воздушного Флота), Н. Шпанов с конца 1923-го и до середины 1925 года работал сначала зав. редакцией, затем - зам. редактора, а позднее -сотрудником журнала. Поэтому несколько своих произведений, опубликованных в «Самолёте», он подписал псевдоним «К. Краспинк» (Коля - Красный Пинкертон). С 1928 по 1937 годы он также был зам. главного редактора журнала «Техника воздушного флота».

В 1930-м выходит первый сборник рассказов Шпанова «Загадки Арктики». За ним последовали сборник «Песцы» (1931) и повесть «Лед и фраки» (1932). Затем - несколько книг по истории изобретений в области моторостроения: «Рождение мотора» (1934), «Четыре такта» (1935) и художественных биографий Дени Папена, Этьена Ленуара, Джеймса Уатта, Николая Отто, Евгения Лангена (1934-1936).

В научной фантастике Николай Шпанов дебютировал в 1925 году с рассказом «Льды и крылья», опубликованном в журнале «Самолет». Рассказ с несложным сюжетом, в котором пресловутые американские фашисты пытаются навредить большевикам, автор наводнил многочисленными техническими новинками, часть которых представляет интерес для фантастического жанра. Во-первых, здесь действует пароход «Красная звезда», построенный в Ленинграде и превосходящий в полтора раза «Титаник» и «Лузитанию»; во-вторых, - действие части сюжета проходит на суперсовременном дирижабле, описанным автором следующим образом: «Сaлон воздушного корaбля – гигaнтского дирижaбля Англо-Советского Воздухоплaвaтельного Общества «RA-34» совершaет свой обычный трaнс-aтлaнтический рейс между Мон-Реaлем и Ленингрaдом через Лондон. Сегодня «RA-34» вылетел из Мон-Реaля в 10 чaсов утрa. Сейчaс только что кончился обед. Ночью дирижaбль прибудет в Лондон. Почти все пaссaжиры собрaлись в сaлоне. Это – огромнaя кaбинa, продольные стены которой почти сплошь стеклянные. В конце кaбины – дверь, ведущaя в коридор и в пaссaжирские кaбины. Гигaнт «RA-34» идёт с полной нaгрузкой. Нa его борту помещaется 25 человек комaнды и свыше девяностa пaссaжиров…»

После второго фантастического произведения автора – рассказа «Таинственный взрыв» (1925), в 1930 году в московском журнале «Вокруг света» печатается его фантастический роман под названием «Земля Недоступности» (книжное название «Лед и фраки», 1932). Действие в романе разворачивается в советской части Северного Ледовитого океана. Тема повести – экспедиция к Северному полюсу на подводной лодке «Наутилус», вооруженной всеми средствами современной техники: радио, электричество, сложная система буров, разведочных зондов, платиновых «ножей», прокладывающих дорогу лодке в ледяных пространствах. В книгу включены обильные упоминания о недавних экспедициях, в частности подробный рассказ о спасении шхуны «Нанук», зазимовавшей у Чукотской земли, и т. п. В произведении автор использует часть реальных персонажей из книг «Край земли» и «В полярные льды за «Италией», с которыми автор лично встречался. В рецензии на повесть Е. Тагер, помимо привлекательности произведения, указывает и на существенные недостатки: «В погоне за дешевыми эффектами Шпанов не слишком заботится даже о связи некоторых эпизодов с основными сюжетными линиями романа. Такова, неизвестно к чему приплетенная, загадочная история с сумасшествием русского моряка, таинственно попавшего на «Землю Недоступности» и ставшего жрецом у туземного, затерявшегося среди вечных льдов, племени. Крайне схематизированы и стандартны действующие лица романа: завзятый «янки» Билькинс, верящий только в «здравый смысл» и «математику», антрацитовый король Хармон, в утренней пижаме отдающий распоряжения по телефону, немецкий лейтенант Литке, сухой и лаконичный, с непременным моноклем в глазу; наконец, опустившийся белоэмигрант Маневич, под пьяную руку разглагольствующий о пресловутой «русской душе», – все эти персонажи, как и многие другие, кажутся взятыми из халтурной фильмы, изображающей «разлагающуюся Европу... Итак, следует констатировать, что попытка Шпанова создать советский научно-технический роман окончилась полнейшей неудачей» .

В 1936 году газета «Комсомольская права» опубликовала отрывки из новой «повести о будущей войне» Шпанова «Двенадцать часов войны», а в 1938 году на экраны страны вышел художественный фильм «Глубокий рейд», поставленный режиссером П. Малаховым по сценарию Николая Шпанова. Фильм рассказывал о том, как в ответ на вражеское нападение три советские эскадрильи подвергли разрушительной бомбардировке столицу и военно-промышленные центры противника, включая город Форт. Советские сухопутные силы, используя успехи авиации, прорывают фронт и наносят поражение вражеской армии. На фильм последовали похвальные отклики в газетах «Правда» и «Кино». Окрыленный успехом, Шпанов попытался опубликовать полный вариант повести «Двенадцать часов войны», послужившей основой для киносценария. Из фильма в повесть переносятся название вражеского города Форт, бомбардируемого советской авиацией, сцены уничтожения вражеского дирижабля и наземный таран, которым автор закрывал тему гибели советских солдат. В таком виде рукопись и была предложена нескольким издательствам и везде – неудачно. По утверждению писателя повесть 14 раз подвергалась запрещению, а готовый набор повести в издательстве «Советский писатель» был рассыпан. Только в журнале «Знамя» удалось опубликовать большой отрывок из нее. И лишь после существенной переработки рукописи по настоянию Вс. Вишневского , практически новый вариант произведения уже под названием «Первый удар» удалось опубликовать в 1939 году в журнале «Знамя» усилиями все того же В. Вишневского.

Совершенно неожиданно для самого писателя повесть имела оглушительный успех, в короткий срок вышло 5 книжных изданий огромными тиражами. Повесть Шпанова, как заметил К. Симонов , «твердой рукой поддержана сверху» . Роман был рекомендован к изучению всем трудящимся, красноармейцам. Извещение о его выходе со специальной аннотацией было дано в журнале политического Управления РККА «Политучеба красноармейца», а первое издание книги вышло в серии «Библиотека командира». Как показали исследования архивных материалов, этой «рукой» оказался И. Сталин , который лично ее читал и оставил карандашные заметки.

Интересно также, что после подписания 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении (пакт Молтова – Риббентропа) повесть на некоторое время была изъята из продажи. Впрочем, запрет был аннулирован после нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года.

В 1939 году Николая Шпанова принимают в Союз писателей СССР и он становится профессиональным писателем. В том же году в качестве корреспондента он принимает участие в боевых действиях у реки Халхин-Гол и публикует ряд очерков, посвященных военному конфликту с 6-й отдельной армией Японии на территории Монголии.

В 1941 году, в первые месяцы Великой Отечественной войны Шпанов посетил театр боевых действий. И, как следует из воспоминаний Лидии Чуковской, в сентябре с ужасом и горечью рассказывал ей о том, что в действительности происходит на фронте, насколько реальность отличается от описанных им в «Первом ударе» лихих победах советской армии. В годы Великой Отечественной войны Н. Шпанов опубликовал биографический очерк «Майор Кошевой» (1941), отрывки из повести «Истребители» (1941), биографическую повесть о Герое Советского Союза, летчике Н. Ф. Гастелло «Мальчик из Полесья» (1942) и сборник рассказов «Горячее сердце» (1942).

В 1943-44 гг. был опубликован также и целый ряд его фантастико-приключенческих произведений: роман «Тайна профессора Бураго» (1943-44) в виде шестикнижья (переизданы в 1945 году в Абакане в 3 томиках), повести «Происшествие на «Клариссе» (1943), «Пленники острова Туманов» (1943) и «Война невидимок» (1944). Все эти произведение после войны автор переработал и объединил в большой авантюрный роман «Война невидимок» (1958), в котором действуют все традиционные штампы того времени развлекательной литературы: гениальный изобретатель, коварные шпионы, проницательные контрразведчики, беспечные начальники и бдительные простые советские люди.

В 1949-1951 годах написаны два самых крупных произведения Николая Шпанова – романы «Поджигатели» (1949) и «Заговорщики» (1951), в которых Вторая мировая война была представлена как результат сговора американских империалистов с германскими фашистами, а послевоенные события раскрывают технологию развязывания новой мировой войны империалистическими хищниками с помощью предателей из социалистического лагеря. Романы были непривычны для советского читателя. Наряду с обширным цитированием совершенно секретных документов (авторская фантазия), книги выглядели с одной стороны многоплановыми, а с другой - имели довольно занимательный авантюрный сюжет. Следует отметить, что отрицательные персонажи в романах были выписаны автором с большей тщательностью, чем достаточно однообразные в своих добродетелях коммунисты и борцы за мир. Эта своеобразная дилогия была написана в ключе тогдашней официальной доктрины СССР и не удивительно, что за короткий срок выдержала более десятка переизданий, принеся значительную прибыль не только автору, но и многим областным издательствам.

После 1955 года эти романы при жизни автора более не переиздавались, а книга «Заговорщики», имевшая особую политическую направленность (в романе, например, Иосип Броз Тито был описан как агент ЦРУ), подлежала изъятию из библиотек и книготорговой сети, так же как и памфлет автора «Дипломаты «плаща и кинжала» (1952). Памфлет содержал очерки об организованных советской госбезопасностью в социалистических странах на рубеже 1940-50-х однотипных политических процессах по обвинению кардинала Мидсенти, Т. Костова, Л. Райка, Р. Сланского и др. в сотрудничестве с американскими «поджигателями войны» и их подручными из рядов «мирового сионизма».

В 1955 году выходит отдельным тиражом повесть «Связная Цзинь Фын», предварительно опубликованная в журнале «Смена» в 1951 году как главы из третьей книги романа «Поджигатели», но в связи с вышеописанными событиями, так и оставшейся незавершенной. Он почти не принимает участия в литературной и общественной жизни, а вскоре оказался в изоляции от основного направления советской литературы, претерпевшей изменение после известного ХХ съезда КПСС.

С конца 1950-х Николай Шпанов переключается на произведения детективного жанра, в которых преимущественно ловят шпионов и предателей. Наряду с майором Прониным, вышедшего из под пера писателя Льва Овалова , в цикле повестей «Похождения Нила Кручинина» Шпанов создал один из первых в советской литературе образ сыщика, являющегося сквозным героем нескольких произведений. Своеобразными аналогами литературных героев А. Конана Дойла – Шерлока Холмса и доктора Ватсона – Шпанов делает героев своих произведений Нила Платоновича Кручинина и его верного друга Сурена Грачика.

В 1958 году вышел его фантастический роман «Война невидимок», рассказывающий о борьбе советских ученых и разведчиков против фашизма. Роман был написан на основе печатавшихся во время войны отдельных повестей «Тайна профессора Бураго» (1943) и «Война невидимок» (1944). «Тайна профессора Бураго» вышла в виде шести небольших книжечек и стала первой половиной романа, а вторая, напечатанная и не законченная в журнале «Огонек», в романе стала его 13 и 14 главами. Но надо заметить, что автор свой роман значительно переработал, так что повести не всегда идентичны книге 1958 года. Эта книга была напечатана тиражом 225 000 экземпляров и вызвала жестокие нападки критиков, которые перешли в откровенную травлю Шпанова.

Последние годы жизни Николай Шпанов тяжело болел и жил на хуторе Эсберг Ракверского р-на Эстонской ССР, где работал над посвященной современности завершающей частью трилогии, начатой «Поджигателями» и «Заговорщиками» – романом «Вне закона». Перед самой кончиной была опубликована последняя книга автора – антиамериканский фантастический роман-памфлет «Ураган» (1961), который остался практически незамеченным ни критикой, ни читателями. В этой книге автор высказал смелую идею подавлять водородные и атомные бомбы противника прямо на земле или в воздухе.

Собственно, и смерть Николая Шпанова осталась незамеченной. Писатель скончался в Москве в возрасте 65 лет и на его похороны не пришел ни один человек, кроме ответственного за церемониал чиновника Литфонда.

Вклад Николая Шпанова в фантастическую литературу ограничивается (без учета многочисленных переработок и дополнений им собственных произведений) шестью названиями: рассказы «Льды и крылья» и «Таинственный взрыв» (оба - 1925), повесть «Первый удар» (1939), а также романы «Земля Недоступности» («Лёд и фраки» - 1930), «Война невидимок» (1958) и «Ураган» (1961). Несмотря на неоднозначность творческого наследия Шпанова, его взлеты и падения, в фантастике критиками принято пренебрежительно отзываться о его книгах. «Шпанов как фантаст, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей , - писал в своей монографии «Как стать фантастом» Кир Булычев . - Он казался мне человеком, которому судьба подарила самородок. Вот он вытащил из тайги этот самородок – свой талант – и принялся, суетясь, отщипывать, отбивать, откалывать от него куски, пока весь самородок не промотал» .

Впрочем, в работоспособности Шпанову отказать нельзя. Как бы то ни было, - «Учись у Шпанова!» - советовал маститый

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ШПАНОВ

Сын железнодорожного служащего. Окончил классическую гимназию. Поступил на кораблестроительный факультет Петроградского политехнического института, но проучился только два курса. В 1916 году окончил Военно-инженерное училище и Высшую офицерскую воздухоплавательную школу. Воевал на фронтах Первой мировой войны, в 1918 году вступил добровольцем в Красную армию. Почти четверть века отдал военно-воздушному флоту страны. Возглавлял журналы «Вестник воздушного флота» и «Самолет».

В 1925 году в журнале «Всемирный следопыт» появился первый фантастический рассказ Ник. Шпанова – «Таинственный взрыв». В 1926 году – первая книга очерков «Наш полет в лесные дебри» – о приключениях аэростата «Авиахим СССР» во время воздухоплавательных состязаний. «Шпанов был высок… – вспоминал Г. И. Гуревич, – чуть сутулился. Помню серо-седые волосы, кажется, очки. Биография у него была колоритная. Кажется, в 1926 году он летал на воздушном шаре, совершил вынужденную посадку в области Коми. Написал об этом десять раз, понравилось…»

В 1930 году вышли книги очерков Ник. Шпанова – «По автомобильной Трансевразии. На автомобиле по Уссурийскому бездорожью»; «Подвиг во льдах» – о спасательной экспедиции ледокола «Красин»; «Во льды за „Италией“ (вступительную статью к этой книге написал знаменитый летчик А. Б. Чухновский); наконец, книга рассказов – „Загадка Арктики“, а в 1931 году – фантастическая повесть „Земля недоступности“, переизданная в 1932 году под названием „Лед и фраки“.

В годы Великой Отечественной войны отдельными выпусками печатался фантастический роман Ник. Шпанова «Тайна профессора Бураго» с рисунками художника П. Алякринского. Вышло шесть выпусков (1943–1944). Три из них в 1945 году были, как это ни странно, повторены в далеком Абакане. В 1958 году роман переиздали в новой редакции под названием «Война невидимок». Два старых друга – моряк Павел Житков и летчик Александр Найденов встречаются в доме профессора Бураго. Профессор и Житков совместно работают над проблемой невидимости для флота, а Найденов занят фантастическим «оптическим ухом». Вокруг профессора роятся шпионы, он вдруг загадочно исчезает, оставив записку о якобы ошибочности своих научных открытий. При всем этом от романа трудно было оторваться. Не случайно Кир Булычев позже заметил с явной горечью: «Шпанов как фантаст, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей. Он казался мне человеком, которому судьба подарила самородок. Вот он вытащил из тайги этот самородок – свой талант – и принялся, суетясь, отщипывать, отбивать, откалывать от него куски, пока весь самородок не промотал…»

Популярностью пользовались книги Ник. Шпанова о советских сыщиках (необычные для того времени) – «Ученик чародея» (1956), «Похождения Нила Кручинина» (1956), а так же весьма объемные политические романы «Поджигатели» (1950) и «Заговорщики» (1952). Это была первая попытка рассказать о тайнах Второй мировой войны, кардинально перекроившей мир. Кстати, и эпиграф из Ленина был подобран соответствующий: «Надо объяснить людям реальную обстановку того, как велика тайна, в которой война рождается». С уважением и почтением отзывался о политическом всезнайстве Ник. Шпанова писатель Юлиан Семенов. «Если хочешь научиться чему-то, – однажды написал он мне, – учись у того, кто умел хватать успех за хвост. Учись у Шпанова огромности темы, исторической насыщенности. Просто так – это не получается даже у ловкачей». И указывал на невероятное количество реальных персонажей Ник. Шпанова: Сталин, Рузвельт, Гувер, Димитров, Гитлер, Кальтенбруннер, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Гесс, Даллес, капитан Рэм, короли и президенты, послы и писатели, физики и летчики. «Как трудна должна быть задача писателя-художника, когда он берется за перо, чтобы воплотить в художественных образах одну из самых драматических эпох современной истории! – такими словами издательство предварило одно из изданий романа „Поджигатели“. – Действительно, это гигантская задача, которая даже не по силам одному человеку. Не случайно ведь в мировой литературе нет еще настоящего, правдивого произведения, посвященного художественному раскрытию тайны, в которой рождалась вторая мировая война».

Поистине портрет эпохи.

Кто-то скажет – смазанный, неточный.

Несомненно. Но несмазанных и стопроцентно точных попросту не существует.

Все же, заговорив о Ник. Шпанове, вспоминают прежде всего военно-фантастическую повесть «Первый удар». Отрывки из нее под названием «Гибель Сафара; Поединок» и с подзаголовком: «Главы из научно-фантастической повести „Двенадцать часов войны“ впервые появились в „Комсомольской правде“ (август-ноябрь, 1936). В 1939 году повесть напечатал журнал „Знамя“. Отдельной книгой „Первый удар. Повесть о будущей войне“ вышел в том же 1939 году сразу в Воениздате, в ГИХЛе, в Гослитиздате, в Детиздате, в „Роман-газете“, в „Советском писателе“. О том, что книгу специально торопились донести до читателей, говорят выходные данные первого издания: сдано в производство 15 мая 1939 года, подписано к печати 22 мая 1939 года.

Будущая и явно близкая война волновала всех. Повсеместно цитировались слова Ленина: «Фраза о мире – смешная, глупенькая утопия, пока не экспроприирован класс капиталистов». Войны ждали, войны боялись. Летчиков обожали, от советской авиации ждали чуда. В фантастике тогда успели отметиться чуть ли не все знаменитые советские летчики. Герои Советского Союза Илья Мазурук и Георгий Байдуков выступили соответственно – один с рассказом «Незарегистрированный рекорд» (1938) и с очерком «Через два полюса», а другой с рассказом «Разгром фашистской эскадры. Эпизод из войны будущего» (1937). При этом печатались указанные фантастические рассказы и очерки не где-нибудь, а в главной партийной газете страны – «Правде». В 1936 году была напечатана «Мечта пилота» Михаила Водопьянова – и тоже не где-то там, а в «Комсомольской правде». Этим, впрочем, Михаил Водопьянов не ограничился. «Старт: Новелла о ближайшем будущем» появилась в «Учительской газете» в 1939 году, а в следующем году в «Новом мире» вышла его же фантастическая пьеса «Мечта». В 1937 году в «Известиях» выступил еще один Герой Советского Союза – Александр Беляков с рассказом «Полет „Планеты“.

Много шуму в конце тридцатых наделала книга майора германской армии Гальдерса «Воздушная война 1936 года. Разрушение Парижа». Речь в ней шла о будущей молниеносной войне. Именно молниеносной. Утром 9 июля армады германских бомбардировщиков берут курс на Париж, а вечером 12 июля «французский и бельгийский посланники в Гааге передали британскому правительству просьбу о немедленном заключении перемирия».

Такую книгу не могли не заметить в СССР.

Как ответ Гальдерсу появился роман П. Павленко «На Востоке».

Мариэтта Шагинян восторженно писала по этому поводу: «На Востоке» – замечательная книга. Если многие из писателей могли до сих пор делать свое дело мимо соседа, не зная и не читая чужих книг, то сейчас, после романа Павленко, с этим покончено. Не прочтя и не учтя его, не устроив смотра собственным силам, не почистив собственную кухню, не поучившись и не «переквалифицировавшись» при помощи огромной удачи Павленко, писатель рискует сразу осесть, как дом от землетрясения…»

«Павленко – большевик с хорошей биографией, – писала дальше М. Шагинян. – Он много и умно читал, прежде чем стать писателем. Он вовсе не стыдился учиться у современного Запада. Но он „импортировал“ западную литературную технику точь-в-точь так, как мы в начале пятилетки импортировали в Союз заграничную машиностроительную технику: он ее взял без сюжета, как машину капитализма. Западный способ письма, паузы в синтаксисе… Павленко взял эту технику, служащую на Западе как иллюзия, и заставил ее работать в своем романе как конвейер для облегченного развития действия. Получилось очень хорошо, получилось по-советски, получилась та самая заграничная марка, которую мы освоили у себя на заводе, и стахановец гонит на нее такие нормы, о каких она дома не помышляет, а в то же время марка никому не грозит ни безработицей, ни затовариванием, ни кризисом, ни забастовкой…»

Герои П. Павленко с упоением громили Японию в считанные дни.

В считанные часы громили фашистскую Германию герои Ник. Шпанова.

И тот и другой прекрасно знали, что будут услышаны. Еще в 1930 году И. Сталин в письме к Горькому разъяснил, как следует готовить советский народ к грядущим потрясениям. «Мне кажется, – писал он, – что установка Воронского, собирающегося в поход против „ужасов“ войны, мало чем отличается от установки буржуазных пацифистов…» Партия, указывал Сталин, решительно против произведений, «рисующих „ужасы“ войны и внушающих отвращение ко всякой войне (не только к империалистической, но и ко всякой другой). Это буржуазно-пацифистские рассказы, не имеющие большой цены. Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы против империалистической войны, как войны контрреволюционной. Но мы за освободительную, антиимпериалистическую, революционную войну, несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от „ужасов кровопролития“, но даже изобилует ими».

Установка была дана. Ее запомнили.

В передовой «Правды» от 18 августа 1940 года можно было прочесть: «…и когда маршал революции товарищ Сталин даст сигнал, сотни тысяч пилотов, штурманов, парашютистов обрушатся на головы врага всей силой своего оружия, оружия социалистической справедливости».

«Мы знаем, – вторили „Правде“ герои Ник. Шпанова, – что в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики не пацифисты. Мы – активные оборонцы. Наша оборона – наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны».

(Кстати, о границах. В романе П. Павленко есть такой эпизод. «Английские моряки, свидетели боя под Майдзуру, подтверждали наблюдения норвежского капитана относительно непонятной тактики красных, а сам норвежец в конце разговора признался, что еще вчера ночью он встретил подлодку красных в заливе Чемульпо, но никому не сказал об этом из боязни за судьбу своего „Тромсэ“. Он будто бы крикнул советскому офицеру, стоявшему на мостике лодки: „Где вы намерены еще драться, черт вас возьми?“ И тот ответил, пожимая плечами: „Это пограничное сражение, сэр. Я не знаю, как развернутся дела“. – „Если считать происшедшее сражение за пограничное, как выразился этот русский подводник, с которым говорил капитан „Тромсэ“… – начал Локс, но Нельсон перебил его: „Красивая фраза, не больше“. – «Люди, бомбившие столицу противника и нагнавшие панику на два моря, имеют право не только говорить афоризмы, но и приписывать себе чужие“).

Советские ученые тоже не остались в стороне от темы.

В редкой сейчас книжке «Война и стратегическое сырье» (1942) академик А. Е. Ферсман восторженно, я бы сказал, поэтически писал:

«Летит эскадрилья бомбардировщиков и истребителей в темную осеннюю ночь – алюминиевые коршуны весом в несколько тонн из сплавов алюминия: дуралюминия или силумина. За ними – несколько тяжелых машин из специальной стали с хромом и никелем, с прочными спайками из лучшей ниобовой стали; ответственные части моторов – из бериллиевой бронзы, другие части машин – из электрона – особого сплава с легким металлом – магнием. В баках – или особая легкая нефть, или бензин, лучшие, чистейшие марки горючего, с самым высоким октановым числом, ибо оно обеспечивает скорость полета. У штурвала – летчик, вооруженный картой, покрытой листом прозрачной слюды или специального борного стекла. Ториевые и радиевые светящиеся составы синеватым светом освещают многочисленные счетчики, а внизу, под машиной – быстро отрываемые движением специального рычага авиационные бомбы из легко разрывающегося металла с детонаторами из гремучей ртути и целые гирлянды зажигательных бомб из металлического порошка алюминия и магния с окисью железа…

То приглушая мотор, то вновь запуская его на полный ход, так что от шума пропеллеров и моторов эскадрильи бомбардировщиков дрожат стены и трескаются стекла, коршуны противника спускают на парашюте осветительные ракеты. Мы видим сначала красновато-желтое пламя медленно спускающегося факела-люстры, – это горит специальный состав из частиц угля, бертолетовой соли и солей кальция. Но свет постепенно делается более ровным, ярким и белым, загорается порошок магния, спрессованный с особыми веществами в ракете, порошок того металлического магния, который мы так часто зажигали для фотографической съемки, иногда с примесью зеленовато-желтых солей бария…

Заговорили зенитки, следящие за пикирующим полетом коршуна. Шрапнели и осколки особых зенитных снарядов осыпают вражеский самолет, и снова хрупкая сталь, сурьма и взрывчатые вещества из угля и нефти вводят в действие разрушительную силу цепных химических реакций. Эти реакции, которые мы называем взрывом, протекают в периоды тысячных долей секунды, создавая колебательные волны и механические удары огромной силы…

Вот – удачный выстрел. Пробито крыло налетевшего коршуна, и тяжелым грузом, с остатками бомб, летит он на землю. Взрываются бензиновые и нефтяные баки, рвутся не сброшенные снаряды, сгорает и превращается в кучу бесформенного окисленного металла многотонный бомбардировщик из алюминия, созданный человеческим гением и человеческой злобой для уничтожения другого человека. «Фашистский самолет сбит», – гласит краткое сообщение прессы. «Сильнейшая химическая реакция закончена, и химическое равновесие восстановлено», – говорит химик. «Еще один удар по фашистской своре, по ее технике, живой силе и нервам», – говорим мы. Свыше 46 элементов участвует в воздушном бою – больше чем половина всей Менделеевской таблицы».

Настоящая военно-геохимическая поэма!

Успех повести Ник. Шпанова «Первый удар» определился не только полным совпадением взглядов автора и официальной доктрины, но, несомненно, и литературным талантом автора. В повести переплетены элементы фантастические, героические, производственные. Да, летчик Сафар сверкает глазами: «Жалко, не я распоряжаюсь историей, а то драка была бы. Без драки Европу не привести в порядок. Отдам жизнь для того, чтобы все встало на место!» – о чем некоторые критики упоминают сейчас с возмущением. Но разве не мечтали «привести Европу в порядок» герои Алексея Толстого, Ильи Эренбурга, Бруно Ясенского, Сергея Буданцева? Летчики Ник. Шпанова знают свое дело. Потому к ним и отношение особое, какого не могло быть ни в какой прежней книге. «Политработники под руководством комиссаров частей обходили машины. Они заглядывали в полетные аптечки: все ли на месте? Есть ли предписанные наставлением медикаменты и перевязочные средства? Заготовлены ли препараты против обмораживания? Они, не стесняясь, открывали личные чемоданчики летчиков, штурманов, радистов. Туда, где не хватало шоколада, они совали плитки „Колы“. Незаполненные термосы отправлялись на кухню для заливки кипящим какао. Не отрывая людей от работы, они совали им в карманы лимоны, попутно, как бы невзначай, проверяя, надето ли теплое белье, не потерял ли кто-нибудь в спешке перчатки, исправны ли кислородные маски?»

Производственная повесть? Несомненно.

Фантастическая? Несомненно.

«По мнению Грозы (один из боевых летчиков, – Г.П. ) важно было уменьшить «ножницы» в полетных свойствах бомбардировщиков и истребителей за счет улучшения первых. Чем меньше разница в этих свойствах, тем больше у бомбардировщиков шансов на спасение, а может быть, и на победу. Это значит, что бомбардировщик должен быть возможно более легким. Два легких бомбардировщика могут в сумме поднять столько же бомб, сколько несет при дальнем рейде тяжелый корабль. Они без труда преодолеют расстояние, отделяющее их от цели. Но при этом неоспоримо преимущество легких бомбардировщиков перед большим кораблем. Освободившись от груза бомб, да еще и от половины веса собственного горючего, бомбардировщик превратится в боеспособный сверхистребитель. Тут уж он не только может защищаться, но и активно нападать.

– Для этого прежде всего нужен меньший собственный вес, – оживился Сафар. – На наших красавцах это достигнуто применением сверхлегких сплавов магния и бериллия в комбинации с высоколегированными сталями – раз; установкой паротурбинных двигателей – два… Ты понимаешь, когда я еще амбалом был, – задумчиво и даже как-то мечтательно сказал Сафар, – кругом все говорили: пар? – отжившее дело! Паровик – это прошлое. Внутреннее сгорание – вот где перспективы! Я тогда мало в таких вещах понимал, а потом, как учиться стал, опять то же самое слышу: паровая машина – это, мол, древность, бензиновый мотор и дизель куда лучше. А вот теперь гляди-ка – старичок-паровичок опять пришел и мотору очко дает…»

Да, действительно, на мощных бомбардировщиках, описанных Ник. Шпановым, стоят… паровые двигатели. «Группа молодых инженеров – учеников академика Вишнякова – удачно использовала силовую установку на самолете большого тоннажа. Смелый переход на длинные валы передач сделал возможным отказ от установки многих моторов. Можно было перейти к одному двигателю большой мощности и передавать его энергию винтам, отнесенным на любое расстояние в крылья. Это имело значительные аэродинамические и тактические преимущества. Оставалось найти такой двигатель, который при небольшом удельном весе позволил бы сосредоточить высокую мощность и был бы достаточно компактным… Выходом явилась паровая турбина… Отдача ее росла за счет повышения оборотов. Критическое число, лимитированное прочностью материалов, с применением так называемых сталей Кикодзе-Урванцева выросло необычайно. Возможность отдаления от турбины котла и конденсатора позволило разместить всю установку по самолету так, что его лоб определялся лишь габаритами человека и вооружения…»

Рассуждения о пользе паровых турбин взяты не с пустого места.

Об изобретателях Ник. Шпанов еще в 1936 году выпустил сразу три книги – «История одного великого неудачника», «Джемс Уатт» и «Рождение мотора». А самолеты знал по собственному опыту. Он прекрасно чувствовал тему. «Теряя высоту, Сафар мог уже без помощи трубы видеть землю. Темно-синий массив леса перешел в серую рябь кустарника. Дальше тянулись гряды невысоких холмов. Холмы были пустынны. Никаких объектов для использования своих бомб Сафар не видел. А он твердо решил не садиться (самолет его подбит, – Г.П. ), не истратив с пользой бомбы. Поэтому, придав машине минимальный угол снижения, на каком она тянула, не проваливаясь, Сафар снова повел ее по прямой. Отсутствие пронзительного свиста пропеллеров и монотонного гудения турбины создавали теперь, при свободном планировании, иллюзию полной тишины. Мягко шуршали крылья да тоненьким голоском пел саф (указатель скорости, – Г.П. ). Если летчик давал штурвал от себя, голос сафа становился смелей, переходил на дискант; подбирал на себя – саф возвращался к робкому альту…»

Или сцена бомбового удара.

«Инженер не договорил. Желтое зарево сверкнуло на мраморе щитов. Медная обводка кожухов турбин отбросила сияние к дрогнувшему потолку. Выдавленная столбом воздуха, стеклянная стена обрушилась внутрь машинного зала. Снаружи, с гладкой поверхности уснувшего озера, поднялся к небу пенистый фонтан воды. Грохот взрыва дошел до зала позже, когда над озером взметнулся уже следующий гейзер. Он перебросил пенистую струю через широкое полотно дамбы, сливая ее с фонтаном бетона и стали, вскинутых очередной бомбой. Точно обрадовавшаяся освобождению, вода бросилась в прорывы. Плотина дрожала от напора пенящейся воды. Вода рвала надломленные глыбы бетонной стены. За каждой бомбой, падающей в озеро, следовал ослепительный фонтан воды и камней. Гидравлическое давление подводных взрывов рвало тридцатиметровую толщу бетона, как гнилую фанеру. Двести шестьдесят миллионов тонн воды уничтожающим все на своем пути потоком обрушились на Фюрт-Нюрнберг, которым она столько времени рабски отдавала свою голубую энергию для производства орудий войны. Вода переливалась через гранитные набережные, заливала улицы, клокотала на площадях. Берега канала не могли вместить грандиозную массу воды, отданной водохранилищем. Она потоком устремилась в русло Регнитца и понеслась к Бамбергу. Загорелись склады серы, заготовленные для производства иприта. Лопнул первый гигантский газгольдер с отравляющими веществами. Нарывные, слезоточивые, удушающие газы: иприт, люизит, фосген – все то, о чем с ужасом шептались в мирное время и во что старались не верить, как в страшный призрак ада, все это потекло по берегам Майна. Тяжелая пелена желтого, серого дыма застилала весь простор долины до Штейгервальда. Волна страшного взрыва докатилась туда за шестьдесят километров. В Бамберге взлетели на воздух заводы взрывчатых веществ. Небо пылало. На десятки километров вокруг поля покрылись хлопьями копоти. Красные черепичные крыши нюрнбергских домов почернели до того, что не отражали больше огненной пляски пожарищ. Толпы обезумевших охранников стремились в убежища. У входов клокотал водоворот потерявших рассудок людей. Электричества не было. Лифты, набитые визжащими от ужаса охранниками, стояли посреди темных шахт. На глубину тридцати метров нужно было спускаться по железным лестницам. В полутьме, к которой еще не привыкли глаза, люди оступались и падали. Их никто не поддерживал…» Даже «сидя в рубке флагманского самолета, совершающего третий заход для бомбометания, Косых (один из советских летчиков, – Г.П. ) чувствовал, что задыхается. Воздух вокруг машины был раскален и насыщен густым, тошнотворным запахом гари…»

«К 4 часам 19 августа судьба пограничного боя на северном участке юго-западного фронта, где немцами было намечено произвести вторжение на светскую территорию силами ударной армейской группы генерала Шверера, была решена».

Впрочем, это не означало того, что решена судьба всей войны, хотя немецкие рабочие уже подняли на земле восстание. Повесть заканчивалась многозначительными словами: «Волков тщательно прикрыл за собою дверь и на цыпочках пошел по коридору, стараясь не задеть лежащих там и там летчиков. Иногда он наклонялся и заботливо поправлял выбившийся из-под головы мешок парашюта или сползшее пальто. Любовно поглядывал в лица спящих.

За дверью пробили часы.

Они отсчитали пять звонких ударов.

Жизнь, конечно, не была столь тщательно организована, как действие повести.

«Дом на Воровского, угол Мерзляковского переулка, где была аптека, разбит, – вспоминала Ольга Грудцова, дочь известного фотографа Наппельбаума. – Дома стали похожи на людей с распоротыми животами. Видны кровати, диваны, картины на стенах… Вернулся из командировки на фронт Николай Николаевич Шпанов… Он – бывший царский офицер – подавлен неразберихой, неорганизованностью, растерянностью нашей армии…»

«Сто сорок страниц повести Ник. Шпанова посвящены первому дню войны, точнее первым двенадцати ее часам, – писал позже военный обозреватель Ю. Сибиряков. – По сценарию Ник. Шпанова за это время произошли весьма важные события. В полыхающих от пожаров германских городах вспыхнули восстания рабочих, на аэродромах у немцев практически не осталось готовых к бою самолетов, для „стратосферных дирижаблей“ не было газа, в рядах самой армии вторжения началась смута…» И дальше: «Как ни странно, но книга Ник. Шпанова не была изъята из библиотек даже после подписания пакта Молотова – Риббентропа в том же 1939 году. Да и с чего бы? Ведь этот пакт, наконец, позволил создать ту самую общую границу с „вражеским государством“, с которым предстояло воевать. Разделявшая Советский Союз и Германию Польша была поделена между временными союзниками по пакту, оставалось только ждать, кто первым нарушит пакт. Пакт, как и предполагалось и как это было озвучено в книге „Первый удар“, нарушили немцы. Сочинение Шпанова было изъято из книгохранилищ только после начала войны и тогда за хранение ее уже можно было угодить под трибунал».

Фантастику Ник. Шпанов не оставил и после войны.

В 1961 году в романе «Ураган» он высказал смелую идею подавлять водородные и атомные бомбы противника прямо на земле или в воздухе. В те годы писать о физиках разрешалось только «как бы», и Ник. Шпанову понадобился весь его немалый талант, чтобы умудриться обрисовать проблему. «В предстоящем полете Андрей не видел сложности: самолет приблизится к блиндажу с урановым контейнером, электронное устройство приведет КЧК в готовность выдать поток тауприм. Магнитная бутыль „откупорится“ в тот момент, когда радиолуч, посланный с самолета, отразится от уранового заряда контейнера. Добрый джинн – тауприм выскочит из бутылки и превратит злого джинна – уран – в безобидный свинец. Эти операции будут автоматически повторены при прохождении над вторым контейнером, изображающим „водородную бомбу“. Заключенная в ее заряде потенциальная энергия взрыва будет локализована. Дейтерий станет инертным гелием. Все это произойдет на шестисоткилометровой трассе полигона в несколько минут».

«Просто смешно, – писал Ник. Шпанов о своем герое, – как мало Андрей знает о собственном теле по сравнению с тем, как точно его знание металлического чудовища. – (Речь идет о самолете нового типа, – Г. П. ) – Тупорылый, со скошенным лбом, «МАК» некрасив. Едва намеченные, словно недоразвитые, отростки крыльев не внушают доверия. Трудно представить, что на этих тонких, как бритва, плавниках на грани атмосферы может держаться самолет. Глаз летчика, десятилетиями воспитывавшийся на стройности плавных форм, с неудовольствием задерживается на всем угловатом, что торчит из корпуса «МАКа». Профили крыла, элеронов, хвостового оперения кажутся повернутыми задом наперед. Их обрубленные консоли возбуждают сомнение в естественности конструкции, смахивающей на человека со ступнями, повернутыми пальцами назад. Летчик не сразу свыкается с тем, что аэродинамика гиперзвукового полета за пределами плотной атмосферы опрокинула традиционные представления от устойчивости и управляемости. Угловатый подфюзеляжный киль окончательно лишает машину привычной стройности. Куцая стальная лыжа, не подобранная внутрь фюзеляжа, торчит, как хвост доисторического ящера, возвращает мысль в глубину веков. Лыжи, необходимые далеким предкам «МАКа» чтобы, не капотируя, ползать по земле, и потом отмершие из-за полной ненужности, вдруг снова стали нужны, как внезапно отросший атавистический придаток. Старики помнят пращура «МАКа» «Авро», бегавшего по аэродрому с выставленной впереди антикапотажной лыжей, похожий на неуклюжий суповой черпак».

К сожалению, Ник. Шпанов отличался не только точностью.

Я помню, с каким изумлением вчитывался в странички повести «Старая тетрадь».

«Люлька отделилась от корабля (речь идет о дирижабле, зависшем в воздухе в районе Северного полюса, – Г.П. ) и, слабо вздрагивая, углубилась в гущу тумана. Я не ощущал ни холода, ни сырости. Туман как туман. Как в Лондоне или в Осло. Прошло около пяти минут. По скорости движения люльки я полагал, что нахожусь уже на высоте не более пятидесяти метров. В этот момент я вовсе не размышлял о величественности событий, а только беспокойно следил за вибрирующим тросом, на котором висела люлька. Это довольно неприятно – спускаться в непроглядной мгле с высоты двухсот метров на неисследованную точку арктических просторов. Честное слово, еще никогда в жизни, даже странствуя по снежной пустыне Свальбарда, я не чувствовал себя таким одиноким. Каждый миг я ожидал появления внизу ослепительно белой поверхности льда.

Туман редел, но льда не было и в помине. Еще через одну тревожную минуту я, наконец, понял, почему до сих пор не вижу льда: я спускался прямо на темную поверхность гладкого, словно отполированного, моря. Да, да… Я немедленно вызвал дирижабль и передал Амундсену о том, что увидел. Выключив аппарат, я снова взглянул вниз. До воды было еще далеко. А между тем мне казалось, что по сторонам темная стена той же самой блестящей, как змеиная кожа, воды уже поднимается выше меня.

В чем дело?

Я закрыл на мгновение глаза.

Открыл вновь. Нет, это не обман зрения…

Вокруг меня, полого возвышаясь, в виде гигантской воронки вздымалась темная масса воды. Теперь ее странное поблескивание было гораздо ближе. Кругом и вверху. Насколько хватал глаз, вода вовсе не была неподвижной, как это мне показалось сначала: наоборот, она находилась в непрерывном и быстром движении. Я начинал испытывать неприятное головокружение. Но я продолжал вглядываться в то, что было подо мной и не только в глубине водоворота, имевшего вид огромной бездонной воронки… кругом, куда только ни падал взгляд, громоздились бешено крутившиеся бревна, доски, обломки. Я отлично помню, что мое внимание привлекло то обстоятельство, что, несмотря на постоянное движение и трение друг о друга, эти бревна и доски не только не были расщеплены, а были даже совершенно обомшелыми, словно веками спокойно лежали в воде. Немного освоившись с грохочущим вихрем, я разглядел там огромное количество корабельных снастей. Вокруг меня непрерывной вереницей неслись, плясали, кувыркались, погружались в воду и снова всплывали мачты, реи, куски бортов, переборки, двери. Шорох трущихся друг о друга обломков вокруг меня сделался пронзительным, все заглушающим, как голос недр. Теперь я уже не различал верхнего края воронки, на дно которой спускался. Я был поглощен жадной утробой взбесившегося океана. И вдруг среди хаоса крутящихся досок я увидел блеск большой медной надписи в лапах такого же медного английского льва: «Террор». А через минуту мимо меня пронеслось большое бревно с медным словом на боку: «Жаннета» (Корабли полярных экспедиций, исчезнувшие когда-то в Арктике, – Г.П. ) И я, содрогнувшись, понял: здесь в этом водовороте, вечная могила тех, кто терпел крушение в полярной области. И как бы в подтверждение моей мысли, мимо, едва не задев моей утлой люльки, пронеслась какая-то корабельная надстройка. К медной решетке ее иллюминатора приникла целая куча белых черепов…»

Не правда ли, напоминает другой весьма известный водоворот? Только находится тот другой водоворот не в районе Северного полюса, а «над самым побережьем Норвегии, на шестьдесят восьмом градусе широты, в обширной области Нордланда, в суровом краю Лафодена». И «опоясан широкой полосой сверкающей пены. Но ни один клочок пены не залетал в пасть чудовищной воронки: внутренность ее, насколько в нее мог проникнуть взгляд, представляла собой гладкую, блестящую, черную, как агат, водяную стену с наклоном к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов, которая бешено вращалась стремительными рывками…» И дальше: «…над нами и выше нас виднелись обломки судов, громадные бревна, стволы деревьев и масса мелких предметов – разная домашняя утварь, разломанные ящики, доски, бочонки». Все отличие от описаний Ник. Шпанова только в том, что крутилась вся эта «домашняя утварь» в рассказе Эдгара Алана По «Низвержение в Мальстрем».

Что ж, вспомним слова Федора Сологуба, цитировавшиеся А. Р. Палеем: «Подлинный поэт не пренебрегает творческим наследием предшественников, он использует его, переплавит в своем творческом горне и создаст произведения, отличающиеся яркой поэтической самобытностью».

Время решает все вопросы, в том числе вопросы самобытности.

Умер Сталин, пришла эпоха Хрущева. То, что вчера гарантировало успех, уже не срабатывало. Новые идеи, новые люди, новые интересы. В марте 1959 года в «Комсомольской правде» появилась большая статья: «Куда идет писатель Шпанов». Но это уже мало кого интересовала. Из книги Исповедь «содержанки», или Так закалялась сталь автора Рудковская Яна

Петр Николаевич ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (1864), ген.-адъют., ген.-лейт. по гвард. кав., внук имп. Ник. I, сын в. кн. Ник. Ник. старш. и в. кн. Алекс. Петр., ур. принц. Ольденбургской, брат в. кн. Ник. Ник., двоюр. дядя Ник. II, образ. дом., жен. с 1889 на в. кн. Милице Ник. Черногорской, доч. короля

Из книги Новые мученики российские автора Польский протопресвитер Михаил

Федор Николаевич Степанов Многие современники событий "Белой гвардии" из круга семьи Булгаковых вспоминали, что в доме на Андреевском спуске, 13 бывал молодой человек низкого роста, слегка полноватый и несколько напоминающий карася. Но вспомнить имя этого человека, к

Из книги На благо лошадей. Очерки иппические автора Урнов Дмитрий Михайлович

Иван Николаевич - Какая была моя настоящая фамилия, не знаю. Это в детдоме такую дали - Тятькин. Говорят, когда в детдом, значит, привели, директор спрашивает меня: «Как твоя фамилия?» Я ему: «Не знаю». - «А ты чей?» - «Тятькин». Так и записали. А подрос, в школу пошел -

Из книги «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны автора Колоницкий Борис Иванович

ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ Тосковать о том, кого любишь, много легче, нежели жить с тем, кого ненавидишь. Жан Лабрюйер Параллельно со всем этим в моей семье происходили печальные события. Виктор Николаевич понимал, что мы не сможем быть вместе, однако своими действиями осложнял и

Из книги Эта жизнь мне только снится автора Есенин Сергей Александрович

Из книги Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) автора Вересаев Викентий Викентьевич

Был ли Лев Николаевич лошадью? «Все мы немножко лошади». Вл. Маяковский, «Хорошее отношение к лошадям» «Лев Николаевич, право, вы когда-нибудь были лошадью», – сказал, как известно, Тургенев, слушая устный рассказ Толстого о предполагаемых «переживаниях» старого коняги,

Из книги автора

Глава VI АВГУСТЕЙШИЙ ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ: ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ В РЕПРЕЗЕНТАЦИЯХ, ОСКОРБЛЕНИЯХ И СЛУХАХ ЭПОХИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ Великий князь Николай Николаевич (1856 – 1929), двоюродный брат Александра III, отца царствующего императора,

Из книги автора

6. Великий князь Николай Николаевич как отрицательный персонаж Приведенные факты свидетельствуют о возрастании популярности великого князя Николая Николаевича в 1914 – 1915 годах. Сторонники войны, придерживавшиеся разных политических взглядов, именно с великим князем

Из книги автора

Николай Николаевич Захаров-Мэнский Только несколько слов… Русское зарубежье о Сергее Есенине. Антология. – М.: Терра – Книжный клуб, 2007. То, что мне хочется сказать сегодня, отнюдь не является ни исчерпывающими воспоминаниями современника, ни критическим очерком

Из книги автора

Николай Николаевич Раевский-Старший (1771–1829) Известный боевой генерал эпохи наполеоновских войн. Особенно знаменит был подвигом, совершенным при деревне Салтановке или Дашковке в июле 1812 г. С десятичным отрядом он сдерживал напор сорокатысячной армии маршала Мортье,

Из книги автора

Николай Николаевич Раевский-Младший (1801–1843) Брат предыдущих. С десяти лет находился на военной службе. Пушкин о нем писал: Едва-едва расцвел, и вслед отца-героя В поля кровавые под тучи вражьих стрел, Младенец избранный, ты гордо полетел. Участвовал в походах и битвах

Из книги автора

Николай Николаевич Муравьев (Карский) (1794–1866) Брат М. Н. Муравьева-Виленского (Вешателя) и религиозного писателя А. Н. Муравьева. С отличием участвовал в войнах 1812–14 гг., затем, под начальством Паскевича, в персидской и турецкой войнах, где отличился при штурме Карса. Когда

Псевдоним К. Краспинк.
Биобиблиографический словарь: Шпанов Николай Николаевич - прозаик.
Сын железнодорожного служащего; по устному свидетельству дружившего с Ш.А. Д. Морозова, тот происходил из остзейского рода von Schpanoff, потомки которого ввиду бедности были вынуждены во второй половине XIX в. переселиться из родового гнезда в Эстляндии на новоприсоединенный к России Дальний Восток. По окончании классической гимназии Ш. поступил на кораблестроительный ф-т Санкт-Петербургского политехнического института, откуда в связи с началом Первой мировой войны перевелся в Военно-инженерное училище. В 1916 окончил Высшую офицерскую воздухоплавательную школу и принимал участие в боях. Добровольно вступил в 1918 в Красную Армию, где около 20 лет служил в среднем командном составе Военно-воздушного флота. С 1939 всецело посвятил себя лит. труду.
С 1925 Ш. регулярно печатался в изданиях Добролета и Осовиахима, пропагандируя авиацию как наиболее действенное средство укрепления обороноспособности страны («Что сулит нам воздух», 1925; «Мирное применение воздушного флота и воздушный флот в гражданской войне», 1928, «Дирижабль на войне», 1930, и др.). Ш. написал ряд брошюр и книг («Самолет как средство сообщения», 1925; Водяные вездеходы: Что такое глиссер и для чего он нужен. 1927; 2-е издание: М., 1928; Советские снегоходы: Что такое аэросани и для чего они нужны. М., 1927; 2-е издание: М., 1928; Сердце самолета: Как работает и устроен авиационный двигатель. М., 1927, и др.), сыгравших заметную роль в массовом увлечении авиацией в 1920-е. Особо следует отметить созданный Ш. цикл методических пособий, написанных столь просто и увлекательно, что с их помощью ранее незнакомый с техникой человек к концу восьмимесячного цикла обучения мог чинить авиационные моторы. Перу Ш. принадлежит учебник для летных училищ «Основы воздушных сообщений» (1930), а также написанная им совместно с М.А. Дзиганом работа «Советские авиационные моторы» (1931).
С 1927 Ш. регулярно публикуется во «Всемирном следопыте» и в «Крестьянской газ.», выступая с рассказами для юношества и путевыми очерками. Он участвовал в организованных Осоавиахимом агитационном перелете дирижабля на Дальний Восток («Наш полет в лесные дебри», 1926) [на самом деле это был организованный Авиахимом полет на аэростате из Москвы в «лесные дебри» Коми, а переработанный вариант книги «Наш полет в лесные дебри» называется «Красный камень» - (Максим Безгодов) ] и Автодором агитавтопробеге в те же края («По автомобильной Трансевразии: На автомобиле по уссурийскому бездорожью», 1930). В 1929-32 в творчестве Ш. главенствовала арктическая тема - он участвовал в походе «Красина», побывал на островах Новая Земля и Колгуеве («Полярный поход «Красина», 1929; «Во льды за «Италией», 1929; «В страну вечных льдов», 1930, «Подвиг во льдах», 1930; «Край земли», 1930; 2-е издание 1929). От путевых очерков Ш. перешел к беллетристике, издав два сб. рассказов «Загадки Арктики» (1930), «Песцы» (1931) и повесть «Лед и фраки» (1932). Работа над книгой об авиаторах привела Ш. к изучению истории изобретений в области моторостроения, в результате чего в 1934-36 им было опубликовано несколько книг на эту тему: «Рождение мотора» (1934; 2-е издание 1936), роман «Четыре такта» (1935), повесть «История одного великого неудачника» (1936) и беллетризированная биография «Джеймс Уатт» (1936). На примере судеб Ж. Ленуара, Д. Папина и Дж. Уотта Ш. пытался показать трагический характер взаимоотношений изобретателя и общества; в дальнейшем к сюжету о похищении изобретения Ш. возвращался неоднократно в своих приключенческих романах.
Всенародную известность Ш. принесло повесть «Первый удар» (1939), рассказывающая о том, как в случае агрессии советская авиация сразу же поразит врага в его логове. Выходившая как в «Библиотеке командира», так и в «Библиотеке школьника» гигантскими тиражами, повесть Ш. (имевшая подзаголовок «Повесть о будущей войне») и созданный на ее основе одноименный кинофильм [фильм назывался «Глубокий рейд» - (Максим Безгодов) ] служили иллюстрацией официальной военной доктрины. В годы войны Ш. опубликовал биографический очерк «Майор Кошевой» (1941), а также биографическую повесть о герое-летчике Н.Ф. Гастелло «Мальчик из Полесья» (1942) и сб. рассказов «Горячее сердце» (1942). Удовлетворяя возникшую в годы войны потребность в агитационной лит-ре с захватывающим авантюрным сюжетом, Ш. создал «Тайну профессора Бураго» (Выпуски 1-6. 1943-44), где были представлены традиционные для Ш. персонажи: гениальный изобретатель, коварные шпионы, проницательные контразведчики, беспечные начальники и бдительные простые советские люди. Роман пользовался необычайным читательским успехом (переизд.: Абакан, 1945).
В годы войны Ш. приступил к работе над романом «Поджигатели» (1949), где Вторая мировая война была представлена как результат сговора американских империалистов с германскими фашистами. Продолжением «Поджигателей» явился роман «Заговорщики» (1951), посвященный трактовке послевоенных событий в том же ключе. Оба романа выдержали ряд переизданий. Тематическая новизна романов, их многоплановость, сюжетная занимательность, а также непривычное для советского читателя обширное цитирование совершенно секретных документов обеспечили романам Ш. на протяжении нескольких лет стабильный читательский успех, чему способствовал и сам Ш., вносивший в переиздания дополнения и исправления сообразно с требованиями момента. Многоплановость сюжетных линий была подчинена сугубо дидактическим целям: с той же наглядностью и обстоятельностью, которая ранее отличала его руководства по самостоятельной починке авиационных моторов, Ш. показывал технологию развязывания новой мировой войны империалистическими хищниками с помощью предателей из социалистического лагеря. Отрицательные персонажи выписаны Ш. с большей тщательностью, чем достаточно однообразные в своих добродетелях коммунисты и борцы за мир. Дополнявшие в худож. отношении официальную пропаганду, оба романа Ш. выдержали за короткий срок несколько десятков переизданий, принеся значительную прибыль не только автору, но и многим областным издательствам, ибо в условиях дефицита приключенческой литературы читатели были склонны видеть в романах не сколько идеологическую, сколько авантюрную составляющую. Несмотря на то что все цитируемые Ш. документы были сочинены им самим (как, например, расписка И. Тито в получении им денег от ЦРУ), не только в читательской, но и в писательской среде сложилось впечатление о Ш. как о необычайно сведущем человеке, которому были будто бы доверены важнейшие государственные тайны... После 1954 романы Ш. не переиздавались, а «Заговорщики», имевшие особую антититовскую направленность, подлежали изъятию из библиотек и книготорговой сети, так же как и памфлет Ш. «Дипломаты «плаща и кинжала» (1952), содержащий очерки об организованных советской госбезопасностью в социалистических странах на рубеже 1940-50-х однотипных политических процессах по обвинению кардинала Мидсенти, Т. Костова, Л. Райка, Р. Сланского и др. в сотрудничестве с американскими «поджигателями войны» и их подручными из рядов «мирового сионизма». Несмотря на полное отсутствие собственно лит. достоинств, оба романа Ш. до середины 1960-х пользовались устойчивым признанием в низовых читательских слоях и во многом повлияли на формирование у советского человека послевоенного времени специфических конспирологических стереотипов мировоззрения. Несомненно влияние Ш. на творчество А.В. Ардоматского, А.Б. Чаковского и Ю.С. Семенова.
Несмотря на свою значимость в лит. иерархии начала 1950-х, Ш. почти не принимал участия в лит.-общественной жизни. Потомок остзейских рыцарей старался держаться как можно далее и от власти, и от лит. среды; создавая «великие произведения, правдиво отражающие нашу великую эпоху» (А. Дымшиц), он видел в этом прежде всего посильное исполнение своего долга перед Советской империей, а не только средство заработка, а с началом «оттепели» оказался в полной лит. изоляции, хотя находился в расцвете своих сил и не нуждался в средствах. Книги Ш. на политические темы после XX съезда КПСС казались настолько одиозными, что Ш. был вынужден вновь обратиться к псевдодетективным сюжетам о ловле шпионов. Несмотря на то что Ш. никогда не был объектом каких-либо идеологических проработок и был исключительно корректен в личном и деловом отношениях, лит. репутация его была такова, что в середине 1950-х печатать новые книги Ш. согласились лишь Трудрезервиздат и Воениздат. В первом увидели свет несколько книг для юношества; по заказу последнего для «Библиотечки военных приключений» Ш. написал «Похождения Нила Кручинина» (1955; 1956) и «Ученик чародея» (1956); последняя повесть, изобилующая ссылками на Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, вызвала недоуменную реплику читателя-юриста: «Все детективные повороты в конце концов сводятся к поимке и изобличению Квэпа ‹...›, который казнил сотни советских граждан, насиловал женщин, руководил шпионско-диверсионной деятельностью против СССР, совершил несколько убийств на территории СССР, готовил взрыв и гибель 25 тысяч детей и... избежал расстрела и остался чудом в живых. Это уже не лезет ни в какие ворота» (Войтинский С. Без знания дела // Комсомольская правда. 1957. №235 (1947). 3 окт. С. А). Детгиз издал повесть «Связная Цзинь Фын» (1955) - о китайской девочке-разведчице, мужественно сражающейся против гоминьдановцев. Существенно переработанное переиздание «Тайны профессора Бурого» под названием «Война невидимок» (1958), мгновенно разошедшееся 225-тысячным тиражом, вызвало недоуменные отклики в прессе, перешедшие в травлю самого Ш. (Белкин А. Куда идет писатель Н. Шпанов // Комсомольская правда. 1959. №68(10393). 21 морга С.2).
Последние годы жизни тяжелобольной Ш. прожил на хуторе Эсберг Ракверского р-на Эстонской ССР, работая над посвященной современности завершающей частью трилогии, начатой «Поджигателями» и «Заговорщиками». Выход в свет «Урагана» (1961) прошел незамеченным, так же как и осталась незамеченной кончина самого Ш.; на его похороны не пришел ни один человек, кроме ответственного за церемониал чиновника Литфонда (Качер Л.Н., Беляева Л.И. Спецпохороны в полночь: Записки «печальных дел мастера». М., 1991. С.10)...
Энциклопедия фантастики: Рус. сов. прозаик, журналист, также известный произв. др. жанров. Род. в с. Никольско-Уссурийское (ныне - Приморского края), учился в Петроградском (ныне - СПБ) политех. ин-те, окончил Воен.-инженерное уч-ще и Высшую офицерскую воздухоплавательную школу в Петрограде; участник первой мировой войны, в 1918 г. вступил в Красную армию, в к-рой прослужил до 1939 г.; после демобилизации работал ред. неск. журн. - «Вестник воздушного флота», «Самолет» и др. Печататься начал с 1925 г.; с 1939 г. - професс. писатель.
Первые НФ р-зы Ш. - «Таинственный взрыв», «Записка Анке» и др. - опубл. в сер. 1920-х гг., однако печальную известность принес писателю вознесенный на щит официальной пропагандой и многократно переизд. роман о войне в близком будущем - «Первый удар» (1936); вместе с аналогичными произв. С. Беляева, В. Курочкина, П. Павленко роман служил худож. подспорьем сталинского тезиса о войне «малой кровью и на чужой территории». Ш. известен также в свое время популярными фантаст.-детективными романами о борьбе сов. ученых и разведчиков против фашизма - «Тайна профессора Бураго» (сокр. 1942-44) и «Война невидимок» (1944 - публикация не завершена); в сильно сокр. виде вошли в состав романа «Война невидимок» (1958); а также пропагандистским «антиамер.» фантаст. романом-памфлетом «Ураган» (1961), созданным по рецептам «холодной войны».