В дверях столкнулись с Грузиновым.

– Боже, как расцвела советская литература! – воскликнул Мариенгоф. – Куда ни ткнешь – попадешь в поэта или субъекта, считающегося им.

Грузинов улыбнулся простодушно, ласково, будто выслушал комплимент.

– Много у нас говорят о поэзии, это плохой признак. – Анатолий ударил себя по лбу рукой, обтянутой лайковой перчаткой. – С вами потеряешь голову. Я совсем забыл, что сегодня вечером надо быть в «Синей блузе».

– Фрак надоел? – заметил Иван.

Мариенгоф не ответил и, театрально приподняв шляпу, исчез в разношерстной толпе.

– Ты куда шел? – спросил Грузинов.

– Никуда, – я вздохнул, – надоели мне эти кафе и пустая болтовня. Пойдем ко мне. У меня собачий холод, но это лучше, чем собачья беготня.

Мы прошли мимо Страстного монастыря и поравнялись со знаменитым Настасьинским переулком, в котором находилось кафе, где часто выступали Каменский, Маяковский и Бурлюк, затем, перейдя на другую сторону, направились к Трехпрудному переулку.

– Ваня, ты, кажется, уезжаешь в деревню?

– Ненадолго, – сказал Грузинов. – Там сейчас не житуха, а чертуха, да и вообще, я в городе притулился.

Дома, в моей комнате было холодно, зуб на зуб не попадал.

Иван оглядел помещение.

– Рюрик, что ты «буржуйку» не соорудишь?

Я засмеялся.

– Нет человека, который не спрашивает об этом, перейдя порог моей комнаты. Здесь целая трагикомедия. Попечитель московского учебного округа, это по прежним временам персона грата, хозяин квартиры, принял Октябрьскую революцию спокойно, примирился с ней и «уплотнился» моей скромной особой: я не имею чести быть рабочим. Их уплотняемые боятся.

– А крестьян? – улыбнулся Иван.

– Крестьяне в городе – ты да Есенин, Клюев, Орешин, Клычков – уже получили так называемую жилплощадь.

– А «буржуйка» тут при чем?

– Ты слушай, чтобы понять трагикомедию, нужно знать предысторию. Попечитель, признав Советскую власть, принял новые порядки, а его супруга не хочет подчиняться советскому быту. Она сказала, что ей нет никакого дела, что вся Москва понастроила себе уродливые печурки, которые вдобавок названы дурацким именем «буржуйка». В своей квартире она не потерпит этого безобразия. И страдая от холода, мучает мужа, дочь и служанку, но уродовать стен и окон не позволяет.

– Ну а хозяин, попечитель что?

– В полном подчинении у попечительши.

Вдруг без всякого стука дверь распахнулась, и появилась маленькая толстенькая женщина с кипящим самоваром. Это была служанка Нюра.

– Уже чай? – воскликнул Грузинов. – Самовар хороший, совсем деревенский, люблю такие.

Поставив его на стол, Нюра удалилась.

– Это заменяет «буржуйку». У нас с попечительшей договор: я согласен не ставить «буржуйку», если самовар вносится, когда я появлюсь дома, и утром.

– Ну, это не по-деревенски, – сказал Грузинов. – Миндальничаешь с ними. Комната твоя, ты хозяин, а они носят другое звание, советское, – соседи.

– Это не так важно, – ответил я примиряюще. – У меня есть шуба енотовая. Мне продал ее попечитель, узнав, что я часто бываю у Луначарского. «Я уже стар, никуда не выхожу, – сказал он, – а вам она необходима, молодой человек. Не из-за денег продаю, они мне не нужны, но вам, простите, в вашем пальтишке неудобно мозолить глаза высоким особам. Луначарский – это министр. Это все равно что я пришел бы к самому Кауфману или к его высокопревосходительству господину Кассо…» И уговорил. Так что у меня переносная печка. Куда я иду, туда и она. Не дымит, и угара нет.

За чаем Грузинов начал рассказывать о себе, о планах на жизнь.

Я слушал с удовольствием. В Иване была теплота, спаянная с простотой, если можно так выразиться. В нем я чувствовал человека преданного, любящего и бескорыстного. Я понимал, что Грузинов, любит меня не за что-то – например, за стихи, или характер, или за то, что я отношусь к нему хорошо, – а просто так, любит во мне Рюрика Ивнева. Такие чувства бывают очень редко, но внешне я не показывал, что считаю Грузинова одним из самых обаятельных людей.

Иван рассказывал, что, живя в деревне, в окружении простых людей, занятых заботами о земле, он оказался не тем, кем его надеялись видеть родные и односельчане, – он выбрал тернистый путь сельского учителя, а почувствовав влечение к поэзии, начал писать. Русскую литературу и ее классиков знал в совершенстве. Его любимыми поэтами были Батюшков, Баратынский и Тютчев.

Грузинов – самородок, образованный и умный публицист, интересный поэт, хотя и оказавшийся под влиянием Сергея Есенина, объективный и доброжелательный человек, с мягким юмором относящийся к человеческим слабостям, но принципиальный в своих выступлениях и полемически острый. Есенин относился к нему благожелательно.

В разговорах прошел вечер. Нюра два раза появлялась с кипящим самоваром. Зашел разговор о Маяковском, которого я встречал еще в Петербурге, когда он был солдатом пулеметной роты и целые дни проводил в квартире Осипа и Лили Брик.

Мне часто приходилось бывать в этой квартире на углу Жуковской улицы и Литейного. Она состояла из двух сравнительно маленьких комнат, украшенных текинскими коврами и причудливыми туркестанскими тканями. Все в ней было необычно: и уклад жизни, и разговоры, и манеры. Здесь царил культ Маяковского. Все бывавшие там молчаливо признавали его талант и восхищались, наслаждаясь стихами, которые он охотно читал по просьбе Лили и ее гостей.

Лиля Брик была прирожденной хозяйкой салона, не большого и шумного, со звездами первой величины, а маленького, комфортабельного, как бы сжавшегося для прыжка ввысь, где сверкала одна звезда – Маяковский. Стихи, которые читал Владимир, не могли не восхитить. И я, подружившись с Есениным, влюбленный в его творчество, не чувствовал себя изменником, когда искренне радовался поэзии Маяковского.

Для многих людей на первом месте стоят поэты с их утверждаемым или уже утвердившимся именем, а затем, как бедные родственники, шествуют их стихи. Для меня на первом месте всегда стояли стихи, независимо от того, кому они принадлежат, а потом шли поэты как авторы этих произведений, но свет падал не на авторов, а на их творения.

Я не понимал слепоты, которая овладевает толпой, когда она аплодирует имени, а стихи вяло слушает и часто путает. В салоне Брик все было поставлено на свои места. Дверь квартиры на Жуковской улице открывалась без скрипа тем, кто искренне любил творчество Маяковского.

Любить Маяковского здесь никто не требовал.

Как читал Владимир, трудно передать. Это музыка, которая гремела и убаюкивала. Это голос, который повелевал и дрожал от страха, умоляя не отвергать любовь. Это бурная, все ломающая на своем пути страсть и нежная, еле слышимая молитва. Такого сочетания противоположных чувств, вызванных поэзией Маяковского, давно никто не встречал. Слушая его стихи, я каждый раз находил в них что-то новое и пленительное…

– Скажи, Рюрик, – спросил Грузинов после моего рассказа о Маяковском, – он и тогда любил острить?

– Мариенгоф рассказывал, что, когда они встречались, Маяковский острил или пытался.

– Когда он читал стихи, острить не было повода.

– Если все и было так, как рассказывал Анатолий, это происходило потому, что Мариенгоф не пытался говорить с ним просто. Недоразумения происходят оттого, что каждый считает себя выше другого и не разговаривает, а снисходит до разговоров, вот и получается, они стоят как два петуха и ждут момента, чтобы клюнуть друг друга.

– Послать бы их в деревню, там широко, вольготно, всем места хватит.

– Что же ты приехал в город? – Я улыбнулся. Грузинов ответил:

– Я имел глупость сорвать плод с древа познания. В городе, конечно, по сравнению с деревней – ад, но ад благоустроенный. И если не так много пищи для живота, для ума – уйма. И потом, я – деревенский, злобы у меня меньше, она не прирожденная, а прилипшая, отмыть ее легче. Я не могу не любить Маяковского-поэта, но мог бы полюбить его как человека, если бы он не фыркал на меня, как кошка на собаку.

– А разве он фыркал?

Ваня ответил:

– Фыркнешь, если по головке не погладят. Каждый выражает, чем дышит. Разве это плохо? И Мариенгоф хочет, чтобы все дышали, как он прикажет. Возьми, например, Демьяна Бедного. Анатолий забросал его лакированными туфельками. А чем плох мужик? Говорит с народом его языком, не придумывает. Демьян сделал для революции больше всех нас, и это надо помнить. Да и с художественной стороны, если мерить реалистическим аршином, он далеко не плох.

– Но ты его тоже лягнул? – заметил я осторожно.

– Лягаться должны все, без лягания нет литературы, – ответил Грузинов. – Возьми армию. Она не состоит из одной пехоты или артиллерии. Поэзии, как армии, нужны все виды оружия, а у нас каждый думает, что только его орудие стреляет в цель, и потому получается кавардак. Представляешь, что стало бы с армией, если бы саперы отвергали конницу да еще кидали палки под копыта лошадей. Каждый считает себя умным, да только таким умникам можно повторять слова мужика, который сказал про своего помещика: «Барин-то у меня умный, да ум у него дурак».

| |

„ЖЕРНОВА ЗАРЖАЛИ ЖАРОМ...”
Иван Васильевич Грузинов (1893-1942 г.)
Перевод с русского языка на болгарский язык: Красимир Георгиев

Жалонери. Оръжейна.
Жалка жаба жъне ужас.
Дирижабли дирижират.
Жертвена жалейка лъже.
Жужне жвакащият дъжд.
Жадни мижави жирафи
лижат чуждото желе.
Жлеб жужее, жар жарее.
Жален рижав. Железари.
Жълтохрили ръждавеят.
Жули жлъчка. Режа жили.
Жив лежа. Жената жаля.
Кожите фуражки мажат.
Жътва, жълти бръмбаражи.

Ударения
ВОДЕНИЧНИТЕ КАМЪНИ ЦВИЛЕХА С ПЛАМ

Жалоне́ри. Оръже́йна.
Жа́лка жа́ба жъ́не у́жас.
Дирижа́бли дирижи́рат.
Же́ртвена жале́йка лъ́же.
Жу́жне жва́каштият дъ́жд.
Жа́дни ми́жави жира́фи
ли́жат чу́ждото желе́.
Жле́б жуже́е, жа́р жаре́е.
Жа́лен ри́жав. Железа́ри.
Жълтохри́ли ръждаве́ят.
Жу́ли жлъ́чка. Ре́жа жи́ли.
Жи́в лежа́. Жена́та жа́ля.
Ко́жите фура́жки ма́жат.
Жъ́тва, жъ́лти бръмбара́жи.

Превод от руски език на български език: Красимир Георгиев

Иван Грузинов
ЖЕРНОВА ЗАРЖАЛИ ЖАРОМ...

Жалонеры. Ружья. Жерла.
Жрут. Жиреет жаба жути.
Дирижабли дребезжат.
Давизжала жидким жгутом.
Брызжут жемчугом дождей.
Жадны ржавые жирафы.
Лижут жесткое желе.
Жернова заржали жаром
Рыжих жал. Железа скрежет.
Жабры сжать. Жужжит желудок.
Желчь дрожит. Разрежу жилы.
Жердь жую. Жену жалею.
Животы, фуражки, лужи.
Жатва, желтые жуки.

---------------
Руският поет и литературен критик Иван Грузинов (Иван Васильевич Грузинов) е роден на 8/20 ноември 1893 г. в с. Шебаршино, Смоленска губерния. Първите му публикации са от 1912 г. Завършва учителски институт, работи като учител, писар и редактор в издателството към Съюза на поетите, в. „Красная газета”, изд. „Сегодня” и др. Член е на литературната група на имажинистите. През 1922 г., 1924 г. и 1927 г. е арестуван с обвинения във вражеска пропаганда и от 1927 г. е на заточение с тригодишна присъда в Сибир. Автор е на стихосбирките „Бубны боли” (1915 г.), „Серафические подвески” (1921 г.), „Бычья казнь” (1921 г.), „Избяная Русь” (1925 г.), „Западня слов” (1926 г.), „Роды” (1926 г.), „Малиновая шаль” (1926 г.) и др., на книги с литературна критика и спомени за Есенин, Хлебников и Маяковски, сред които „Имажинизма основное” (1921 г.) и „С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве” (1927 г.). Умира от глад през 1942 г. в селището Кунцево, близо до Москва.

Рецензии

Авангард- но и так непривычно!
Звуковые аллитерации поражают
- с упором на Ж?!))
Ценный выбор...
Делает честь.
Приятно то, что понятно и
родственно душе и сердцу!
Благодарен за знакомство с
оригиналом и за Ваш переводческий труд!
Удач по творчеству и всех благ!

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Рейтинг: / 1
Просмотров: 10522

Страница 1 из 2

Иван Грузинов

С. ЕСЕНИН РАЗГОВАРИВАЕТ О ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ

1

1919 г.
Есенин неподражаемо читал свои стихи: в кругу близких, в клубах, в кафе, на бульварах.
Но насколько хорошо Есенин читал стихи, настолько же плохо он говорил с эстрады. Есенин не был оратором. Говоря в общественных местах, перед посторонней публикой, он долго подыскивал нужные обороты речи, бесконечно тянул неопределенные междометия, иногда неожиданно, с силой выбрасывал отдельные слова, отдельные короткие фразы.
Он интенсивно размахивал руками, стараясь помочь себе жестами. Не найдя нужного ему слова, нужного оборота речи, он часто заменял их жестикуляцией и мимикой.
И, несмотря на трудности, с какими сопряжено было для него публичное выступление, он неоднократно выступал с речами: об искусстве, о своих стихах. Он учился ораторскому искусству так же, как учатся плавать: смело бросал себя, как в омут, в толпу.
Но говорить перед большой аудиторией связно и плавно ему удавалось редко.
Аудитория почти всегда добродушно относилась к Есенину, выступавшему с речами.
Однажды он в кафе «Домино» пытался произнести речь о литературе. Он долго тянул что-то невнятное. Слушатели не выдержали, начали подсмеиваться над оратором.
Послышались возгласы:
- Поэт-то ты, Есенин, хороший, а говорить не умеешь! Брось! Лучше читай стихи!
Есенин не докончил речи, виновато махнул рукой и сошел с эстрады.
- Я не оратор. Это правда. Я не оратор, - оправдывался он, подойдя ко мне.

2

Есенин читает В. Розанова. Читает запоем. Отзывается о Розанове восторженно. Хвалит его как стилиста. Удивляется приемам его работы. Розанов в это время для него как поветрие, как корь. Особенно нравились ему «Опавшие листья».
Стоим под аркой в кафе «Домино», под аркой, разделявшей «Домино» на два зала. Есенин упоминает об одной из книг Розанова.
Я спрашиваю его:
- А ты был, Сергей, знаком с Розановым?
- В Петербурге, когда я юношей приехал туда, я познакомился с Розановым. Розанову нравились мои стихи. Однажды Розанов, встретив меня, приласкал; как мальчика, погладил по голове и сказал: пиши, пиши! Хорошие стихи пишешь!

3

Георгиевский пер., д. 7, квартира Быстрова.
Есенин увлекается Меем. Помню книжку Мея, в красной обложке, издание Маркса. Он выбирает лучшие, по его мнению, стихи Мея, читает мне. Утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык. Утверждает, что Мей имажинист.
По-видимому, увлечение Меем было у него непродолжительно. В дальнейшем он не возвращается к Мею, ни разу не упоминал о нем.

4

«Домино».
Комната правления союза поэтов. Зимние сумерки. Густой табачный дым. Комната правления по соседству с кухней. Из кухни веет теплынью, доносятся запахи яств. Время военного коммунизма: пища и тепло приятны несказанно.
Беседуем с Есениным о литературе.
- Знаешь ли, - между прочим сказал Есенин, - я очень люблю Гебеля. Гебель оказал на меня большое влияние. Знаешь? Немецкий народный поэт…
- У немцев есть три поэта с очень похожими фамилиями, но с различными именами: Фридрих Геббель, Эмануэль Гейбель и, наконец, Иоганн Гебель - автор «Овсяного киселя».
- Вот. Этот самый Гебель, автор «Овсяного киселя», и оказал на меня влияние.

5

Есенин любил конкретно выражать свои мысли, любил наглядность в объяснении. Любил подкреплять свои мысли сравнениями.
Так, выворачивая перчатку и показывая ее собеседнику, он иногда произносил такую фразу:
- Я выворачиваю мир, как перчатку.

6

1920 г.
Ночь. Шатаемся по улицам Москвы. С нами два-три знакомых поэта. Переходим Страстную площадь.
- Я не буду литератором. Я не хочу быть литератором. Я буду только поэтом.
Есенин утверждал это спустя четыре года после выхода в свет его повести «Яр», напечатанной в «Северных записках» в 1916 году. Он никогда не говорил о своей повести, скрывал свое авторство. По-видимому, повесть его не удовлетворяла: в прозе он чувствовал себя слабым, слабее, чем в стихах. В дальнейшем он обратился исключительно к стихотворной форме: лирика, поэма, драма, повесть в стихах.
В том же году, после выхода в свет «Ключей Марии», в кафе «Домино» он спрашивает: хорошо ли написана им теория искусства? Нравятся ли мне «Ключи Марии»?
Почему-то не было времени разбираться в его теории искусства по существу, и я ответил, что книжку следовало бы разделить на маленькие главы.

7

«Домино». Хлопают двери. Шныряют официанты. Поэтессы. Актеры. Актрисы. Люди неопределенных занятий. Поэты шляются целыми оравами.
У открытой двери в комнату правления союза поэтов - Есенин и Осип Мандельштам. Ощетинившийся Есенин, стоя вполоборота к Мандельштаму:
- Вы плохой поэт! Вы плохо владеете формой! У вас глагольные рифмы!
Мандельштам возражает. Пыжится. Красный от возмущения и негодования.

8

Осень. «Домино».
В кафе «Домино» два больших зала: в одном зале эстрада и столики для публики, в другом только столики. Эти столики для поэтов. В первый год существования кафе залы разделялись огромным занавесом. Обычно во время исполнения программы невыступающие поэты смотрели на эстраду, занимая проход между двумя залами.
В глубине, за вторым залом, комната правления союза поэтов.
Есенин только что вернулся в Москву из поездки на Кавказ. У него новая поэма «Сорокоуст». Сидим с ним за столиком во втором зале кафе. Вдруг он прерывает разговор:
- Помолчим несколько минут, я подумаю, я приготовлю речь.
Чтобы дать ему возможность приготовиться к выступлению, я ушел в комнату правления союза поэтов. Явился Валерий Брюсов.
Через две-три минуты Есенин на эстраде.
Обычный литературный вечер. Человек сто посетителей: поэты и тайнопишущие. В ту эпоху, в кафейный период литературы, каждый день неукоснительно поэты и тайнопишущие посещали «Домино» или «Стойло Пегаса». Они-то и составляли неизменный контингент слушателей стихов. Другая публика приходила в кафе позже: ради скандалов.
На этом вечере была своя поэтическая аудитория. Слушатели сидели скромно. Большинство из них жило впроголодь: расположились на стульях, расставленных рядами и за пустыми столиками.
Есенин нервно ходил по подмосткам эстрады. Жаловался, горячился, распекал, ругался: он первый, он самый лучший поэт в России, кто-то ему мешает, кто-то его не признает. Затем громко читал «Сорокоуст». Так громко, что проходящие по Тверской могли слышать его поэму.
По-видимому, он ожидал протестов со стороны слушателей, недовольных возгласов, воплей негодования. Ничего подобного не случилось: присутствующие спокойно выслушали его бурную речь и не менее бурную поэму.
Во время выступления Есенина я все время находился во втором зале кафе. После выступления он пришел туда же. Он чувствовал себя неловко: ожидал борьбы и вдруг… никто не протестует.
- Рожаете, Сергей Александрович? - улыбаясь, спрашивает Валерий Брюсов.
Улыбка у Брюсова напряженная: старается с официального тона перейти на искренний и ласковый тон.
- Да, - отвечает Есенин невнятно.
- Рожайте, рожайте! - ласково продолжает Брюсов. В этой ласковости Брюсова чувствовалось одобрение и поощрение мэтра по отношению к молодому поэту.
В этой ласковости Брюсова была какая-то неестественность. Брюсов для Есенина был всегда посторонним. Они были чужды друг другу, между ними никогда не было близости. «Сорокоуст» был первым произведением, которое Брюсов хорошо встретил.
Об отношении Есенина к Брюсову можно судить по одной есенинской частушке:

Скачет Брюсов по Тверской
Не мышой, а крысиной,
Дядя, дядя! я большой,
Скоро буду с лысиной.

9

На улицах Москвы желтые, из оберточной бумаги, афиши:

БОЛЬШОЙ ЗАЛ КОНСЕРВАТОРИИ
(Б. Никитская) в четверг, 4-го ноября с. г.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ « СУД НАД ИМАЖИНИСТАМИ».
Литературный обвинитель Подсудимые имажинисты
Гражданский истец
Валерий Брюсов.
И. Грузинов, С. Есенин,
A. Кусиков, А. Мариенгоф,
B. Шершеневич, И. А. Аксенов
Свидетели со стороны обвинения Адалис, С. Буданцев, Т. Левит Свидетели со стороны защиты И. Эрдман, Ф. Жиц.
12 судей из публики.
Начало в7 1/2 час. вечера.
Билеты продаются - Зал Консерватории, ежедневно от 11 до 5 час. Театральная касса РТО (Петровка, 5), а в день лекции при входе в зал.

Суд над имажинистами - это один из самых веселых литературных вечеров.
Валерий Брюсов обвинял имажинистов как лиц, составивших тайное сообщество с целью ниспровержения существующего литературного строя в России.
Группа молодых поэтов, именующих себя имажинистами, по мнению Брюсова, произвела на существующий литературный строй покушение с негодными средствами, взяв за основу логического творчества образ, по преимуществу метафору. Метафора же является частью целого: это только одна фигура или тропа из нескольких десятков фигур словесного искусства, давно известных литературам цивилизованного человечества.
Главный пункт юмористического обвинения был сформулирован Брюсовым так: имажинисты своей теорией ввели в заблуждение многих начинающих поэтов и соблазнили некоторых маститых литераторов.
Один из свидетелей со стороны обвинения доказывал, что В. Шершеневич подражает В. Маяковскому, и, чтобы убедить в этом слушателей, цитировал параллельно Маяковского и Шершеневича.
Есенин в последнем слове подсудимого нападал на существующие литературные группировки - символистов, футуристов и в особенности на центрифугу, к которой причисляли в то время С. Боброва, Б. Пастернака и Аксенова. Последний был на литературном суде в качестве гражданского истца и выглядел в своей роли старшим милиционером.
Есенин, с широким жестом обращаясь в сторону Аксенова:
- Кто судит нас? кто? Что сделал в литературе гражданский истец, этот тип, утонувший в бороде?
Выходка Есенина понравилась публике. Публика смеялась и аплодировала.

10

Через несколько дней после «суда над имажинистами» ими был устроен в Политехническом музее «суд над русской литературой».
Представителем от подсудимой русской литературы являлся Валерий Брюсов.
Есенин играл роль литературного обвинителя. Он приготовил обвинительную речь и читал ее по бумажке звонким высоким тенором.
По прочтении речи стал критиковать ближайших литературных врагов-футуристов.
На этот раз он, сверх ожидания, говорил удачно и быстро овладел аудиторией.
- Маяковский безграмотен! - начал Есенин. При этом, как почти всегда, звук «г» он произносил по-рязански. «Яговал», как говорят о таком произношении московские мужики.
И от этого «ягования» подчеркивание безграмотности Маяковского приобретало невероятную четкость и выразительность. Оно вламывалось в уши слушателей, это резкое з г р.
Затем он обратился к словотворчеству Велемира Хлебникова.
Доказывал, что словотворчество Хлебникова не имеет ничего общего с историей развития русского языка, что словотворчество Хлебникова произвольно и хаотично, что оно не только не намечает нового пути для русской поэзии, а, наоборот, уничтожает возможность движения вперед. Впрочем, смягчающим вину обстоятельством был признан для Хлебникова тот факт, что он перешел в группу имажинистов: Хлебников в Харькове всенародно был помазан миром имажинизма.

11

Вечер. Идем по Тверской. Советская площадь. Есенин критикует Маяковского, высказывает о Маяковском крайне отрицательное мнение.
Я:
- Неужели ты не заметил ни одной хорошей строчки у Маяковского? Ведь даже у Тредьяковского находят прекрасные строки?
Есенин:
- Мне нравятся строки о глазах газет. «Ах, закройте, закройте глаза газет!»
И он вспоминает отрывки из двух стихотворений Маяковского о войне: «Мама и убитый немцами вечер» и «Война объявлена».
Читает несколько строк с особой, свойственной ему нежностью и грустью.
Неоднократно Есенин утверждал, что Маяковский весь вышел из Уитмана.
Мне приходилось слышать от Есенина следующую частушку о Маяковском:

О, сыпь! ой, жарь!
Маяковский бездарь.
Рожа краской питана,
Обокрал Уитмана.

Отрицательное отношение к Маяковскому осталось у Есенина на всю жизнь.
В сборнике «Страна советская», изданном в 1925 году, он пишет о рекламных стихах Маяковского:
Мне мил стихов российский жар. Есть Маяковский, есть и кроме, Но он, их главный штабс-маляр, Поет о пробках в Моссельпроме.

12

1921 г.
Мы несколько раз посетили с Есениным музеи новой европейской живописи: бывш. собрания Щукина и Морозова.
Больше всего его занимал Пикассо.
Есенин достал откуда-то книгу о Пикассо на немецком языке, со множеством репродукций с работ Пикассо.

13

Ничевоки выступают в кафе «Домино».
Есенин и я присутствуем при их выступлении. Ничевоки предлагают нам высказаться об их стихах и теории.
С эстрады мы не хотим рассуждать о ничевоках. Ничевоки обступают нас во втором зале «Домино», и поневоле приходится высказываться.
Сначала теоретизирую я. Затем Есенин. Он развивает следующую мысль:
В поэзии нужно поступать так же, как поступает наш народ, создавая пословицы и поговорки.
Образ дня него, как и для народа, конкретен.
Образ для него, как и для народа, утилитарен; утилитарен в особом, лучшем смысле этого слова. Образ для него - это гать, которую он прокладывает через болото. Без этой гати - нет пути через болото.
При этом Есенин становится в позу идущего человека, показывая руками на лежащую перед ним гать.

14

После первого чтения «Пугачева» в «Стойле Пегаса» присутствующим режиссерам, артистам и публике Есенин излагал свою точку зрения на театральное искусство.
Сначала, как почти всегда в таких случаях, речь его была путаной и бессвязной, затем он овладел собой и более или менее отчетливо сформулировал свои теоретические положения.
Он сказал, что расходится во взглядах на искусство со своими друзьями-имажинистами: некоторые из его друзей считают, что в стихах образы должны быть нагромождены беспорядочной толпой. Такое беспорядочное нагромождение образов его не устраивает, толпе образов он предпочитает органический образ.
Точно так же он расходится со своими друзьями-имажинистами во взглядах на театральное искусство: в то время как имажинисты главную роль в театре отводят действию, в ущерб слову, он полагает, что слову должна быть отведена в театре главная роль.
Он не желает унижать словесное искусство в угоду искусству театральному. Ему, как поэту, работающему преимущественно над словом, неприятна подчиненная роль слова в театре.
Вот почему его новая пьеса, в том виде, как она есть, является произведением лирическим.
И если режиссеры считают «Пугачева» не совсем сценичным, то автор заявляет, что переделывать его не намерен: пусть театр, если он желает ставить «Пугачева», перестроится так, чтобы его пьеса могла увидеть сцену в том виде, как она есть.

15

1922 г.
Есенин в кафе «Домино» познакомил меня с Айседорой Дункан. Мы разместились втроем за столиком. Пили кофе. Разглядывали надписи, рисунки и портреты поэтов, находящиеся под стеклянной крышкой столика. Показывали Дункан роспись на стенах «Домино».
Разговор не клеился. Была какая-то неловкость. Эта неловкость происходила, вероятно, потому, что Дункан не знала русского языка, а Есенин не говорил ни на одном из европейских языков.
Вскоре начали беседу о стихах. И время от времени обращались к Айседоре Дункан, чтобы чем-нибудь показать внимание к ней: по десять раз предлагали то кофе, то пирожное.
В руках у Есенина был немецкий иллюстрированный журнал. Готовясь поехать в Германию, он знакомился с новейшей немецкой литературой.
Он предложил мне просмотреть журнал, и мы вместе стали его перелистывать. Это был орган немецких дадаистов.
Есенин, глядя на рисунки дадаистов и читая их изречения и стихи:
- Ерунда! Такая же ерунда, как наш Крученых. Они отстали. Это у нас было давно.
Я возразил:
- У нас и теперь есть поэтические группы, близкие к немецким дадаистам: фуисты, беспредметники, ничевоки. Ближе всех к немецким дадаистам, пожалуй, ничевоки.
Уходя из «Домино», Есенин попросил меня дать ему только что вышедшую книжку стихов известной беспредметницы, сказав, что «Серафические подвески» у него уже есть.
В творчестве Есенина наступил перерыв. Он выискивал, прислушивался, весь насторожившись. Он остановился, готовясь сделать новый прыжок.
За границей прыжок этот был им сделан: появилась «Москва кабацкая».
Для «Москвы кабацкой» он взял некоторые элементы У левых эротических поэтов того времени, разбавил эти чрезмерно терпкие элементы Александром Блоком, вульгаризировал цыганским романсом.
Благодаря качествам, которые Есенин придал с помощью Блока и цыганского романса изысканной и малопонятной левой поэзии того времени, она стала общедоступней и общеприемлемей.

16

Перед отъездом за границу Есенин спрашивает А. М. Сахарова:
- Что мне делать, если Мережковский или Зинаида Гиппиус встретятся со мной? Что мне делать, если Мережковский подаст мне руку?
- А ты руки ему не подавай! - отвечает Сахаров.
- Я не подам руки Мережковскому, - соглашается Есенин, - я не только не подам ему руки, но я могу сделать и более решительный жест… Мы остались здесь. В трудные для родины минуты мы оставались здесь. А он со стороны, он издали смеет поучать нас!

Владимира Маяковского в первый раз я увидел на одном из поэзоконцертов Игоря Северянина.

Это было в конце 1914-го или в 1915 году в Политехническом музее.

Когда поэзоконцерт, в сущности, был окончен, конферансье или кто-то другой из находившихся в эстраде людей объявил о выступлении Маяковского.

Маяковский, сделав шага два-три вперед, начал чтение стихов.

Он был тогда еще очень молод. Ему едва-едва перевалило за двадцать лет. Маяковский прочел отрывок из поэмы «Облако в штанах», которая в то время им слагалась.

В числе многих других строк он прочитал тогда на вечере поэзии Игоря Северянина и эти:

А из сигарного дыма ликерного рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!

Публика, состоявшая, по-видимому, почти сплошь из приверженцев и поклонников Игоря Северянина, отнеслась к Маяковскому более чем холодно. После чтения стихов на некоторое время водворилась полная тишина. Затем люди, сделав вид, что они никак не реагируют на стихи Маяковского, зашевелились и двинулись к выходу.

Такой холодный прием публики, по-видимому, взволновал молодого поэта. Он начал нервничать, закурил на эстраде папиросу. <...>

4

На одном из литературных вечеров мне пришлось вновь увидеть Маяковского.

В Политехническом музее, не помню точно когда, он читал одно из своих новых произведений. Если не ошибаюсь, он выступал тогда с «Мистерией-буфф».

Состав публики на этот раз был совсем иным по сравнению с тем, какой бывал когда-то на поэзоконцертах Игоря Северянина.

По внешнему виду слушатели вечера поэзии Маяковского были весьма демократичны.

Маяковский, обладавший большим опытом публичных выступлений, умел быстро ориентироваться в аудитории.

Публика, присутствующая на данном вечере поэзии, заинтересовала его и понравилась ему. Маяковский врезался в самую гущу публики.

Случайно я оказался рядом с Маяковским и в первый раз видел его лицом к лицу.

Маяковский завел с аудиторией разговор о поэзии. <...>

Олег Демидов впервые представил полное собрание сочинений Ивана Грузинова

13 декабря в Культурном центре фонда «Новый мир» состоялась презентация книги поэта Ивана Грузинова, одной из загадочных и трагических фигур в окружении . Книга представляет собой полное собрание сочинений поэта, впервые изданное спустя 75 лет после смерти Ивана Грузинова. О книге и ее главном герое гостям вечера рассказал ее составитель Олег Демидов, мариенгофовед и исследователь творчества имажинистов.

«У нас отчего-то принято ориентироваться на самых известных поэтов, а на их окружение внимания не обращают, - начал Олег Демидов . — Есенина нельзя изучать без Анатолия Мариенгофа, Вадима Шершеневича, Рюрика Ивнева и, конечно, Ивана Грузинова. Я считаю, что поэт не может расцвести вне контекста, окружение всегда влияет на гения, его необходимо изучать».

Собрание сочинений состоит не только из прижизненно изданных произведений Ивана Грузинова, но и его мемуарных текстов о Сергее Есенине («О смерти Есенина», «С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве») и критических статей («Борис Пастернак «Сестра моя жизнь», «Леф»).

Иван Грузинов в последние годы жизни Есенина был особенно близок к нему, современники даже называли Грузинова «нянькой при Есенине».

У двух поэтов действительно было много общего - оба родились в деревне (тема русской деревни впоследствии стала одной из главных в их творчестве), оба были в какой-то степени «бунтарями», создавая стихи, из которых цензура безжалостно вырывала яркую, но непозволительную для печати обсценную лексику.

Грузинов, выехавший из родной деревни Шебаршино и отслуживший в Первую мировую войну писарем на Юго-Западном фронте, приезжает в Москву в 1917 году и начинает писать. Он пробует себя в разных направлениях, в результате чего его первый сборник «Бубны боли» представляет собой любопытный сплав , символизма и имажинизма. От футуризма Грузинов взял богатые аллитерации: «Жернова заржали жаром / Рыжих жал. Железа скрежет…» , от символизма - бальмонтовские и блоковские романтические интонации: «Я напрасно ждал желанной встречи, / Ты была лишь смутная мечта. / И, целуя волосы и плечи женщин, /Говорил: не та, не та, не та» .

Он скромен в выражении любви - по словам Олега Демидова, Грузинов был влюблен в Наталью Кончаловскую, мать режиссера Никиты Михалкова, - в его стихах не читается эротического подтекста. Причем любовно-лирическая линия просматривается даже в произведениях о красоте природы: «И звезда легка, как одуванчик, / Осиянный пухом золотым» .

«Через символизм Грузинов пришел к имажинизму, - говорит Олег Демидов. - Он пытался доказать имажинистам, что он «свой», через натуралистичные стихотворения «Роды» и «Бычья казнь», затем через сборник «Серафические подвески».

За издание сборника «Серафические подвески», написанного Иваном Грузиновым совместно со своей гражданской женой, поэтессой-футуристкой Ниной Петровной Хабиас, поэта на год вывели из состава членов Всероссийского союза поэтов, а через два месяца арестовало ГПУ (поводом послужило бесцензурное издание книг под фиктивной маркой). Сборник вышел под обложкой, которую советская цензура никак стерпеть не могла: на ней были изображены кубические фаллосы. Содержание стихов соответствовало: резкая, неприкрашенная натуралистичность.

Стихи из сборника распространялись в литературной среде, Грузинова и Хабиас называли «литературными подонками Москвы».

Грузинов дерзко и в то же время с необычайным чувством юмора отзывался о современниках, объясняя своим друзьям, почему не стоит приглашать тех или иных литераторов в дом: « заговорит вас до смерти, а если приглашать в дом Маяковского, то придется убрать все мещанское: снять абажуры, портреты и Толстого». Осипа Мандельштама Грузинов изображал неисправимым ловеласом и на все аргументы отвечал: «Вы их не знаете. А я знаю!»

Последним испытанием для Грузинова стала сибирская ссылка в Киренск и запрет «минус шесть» - власти наложили запрет на въезд Грузинова в шесть городов, среди которых была и Москва.

Несмотря на это, он стремился туда, последние годы жизни прожил в Москве, промывая склянки в аптеке, чтобы заработать денег, и умер в предвоенной столице, на которую уже надвигались фашисты.

«Грузинов - явление на стыке разных литературных течений, - заявил внук поэта Михаила Зенкевича и заместитель председателя Гумилевского общества Сергей Зенкевич. - Жаль, что он находился в положении «бедного родственника», которого считали «примазавшимся» к имажинистам и опоздавшим, чтобы примкнуть к акмеистам. Он просто оказался не на своем месте не в свое время».

«Я прошел. Следы мои сияли. Я погас. Следы мои горят…» - так называется статья Олега Демидова про поэта, озаглавленная строками из стихотворения Грузинова. В связи с этим нужно вернуться к уже сказанным словам Олега Демидова: поэт, даже если он кажется обрамлением более талантливой литературной звезды, не должен забываться.