Прошлое - изобретение, говорит Джон Банвилл. Возможно, по этой причине каждая автобиография делится воспоминанием о тумане капризного, произвольного, ложного. Чарльз Спенсер Чаплин вспоминает эпизод в жестком рассказе о его жизни, который он называет «замечательным». В то время, только с начала века, и, проведя сезон, пораженный пьянством отца, Чарли и его брат Сидней вернулись со своей матерью, стреляющей звездой водевиля, известной как Лили Харли. Три из них вернулись в крошечную комнату, которую они заняли на одной из задних улиц Кеннингтон-Кросс в Лондоне.

«В конце была бойня, и овцы прошли перед домом, по дороге к жертве». Интересно, не стал ли этот эпизод основой моих будущих фильмов: сочетание трагического и комического. И, возможно, в этом случайном событии лежит ключ ко всему, что произошло после: между абсурдностью и трагедией; между запустением и смехом. «Чтобы действительно переигрывать, - писал он позже, - вы должны уловить боль и поиграть с ней». Сто лет назад родился Шарлотта. Это произошло, как и почти все великие находки человечества, случайно.

«Я не хотел быть армянским»

Теперь можно увлечь удивленное одиночество шатающегося парня; сломанный человек, который до сих пор является наилучшим возможным воплощением трагического и неструктурированного измерения современного мифа. Идея, которая едва ли указывала, заключалась в том, чтобы поместить себя в точное место и неточную необходимость обязательно потерянного субъекта, чуждого любому определению, извлеченному из возможности самого смысла.

«Какая грусть! Конец аллеи…» А.Фет

Человек, который воображает Чаплина и который признает самого близкого каждого зрителя, - это прежде всего душа восстания. Все человечество, видимое с точки зрения комедии, - это Чарльз Чаплин, - говорит он сам режиссер. Абсурдность навязывает себя как необходимость. И в этом бою это было невозможно против пустоты, комический, который кормил каждую секунду своего детства страданиями разбитого стекла, не колеблясь предлагать себе голый, глубоко сентиментальный. Это произошло после таких взаимных шедевров, как «Иммигрант» или «Ростовщик».

Его особый момент освобождения

Там, где это была его самая рискованная ставка, комедия сливается с мелодрамой без тонкостей, без оправданий. Это всего лишь мягкий крик, который впитывает каждый смех. Чаплин хочет, чтобы перелом, который определяет внутренность нового времени, можно увидеть во всей его грубости. Камю заставил Сифсуса проклятого героя, сразу же обретенного и вечного, в котором камень, который он тащит, достигает зенита. В этот момент, хотя и слепой и вечно осужденный, герой мельком видит на мгновение бесконечности.

Анализ стихотворения А.А. Фета «Какая грусть! Конец аллеи…»

Чаплин, менее риторический, просто бросает камень, катящийся сверху. И позади нее, потертое тело Шарло-Сифсифо. Трагедия сосуществует с самыми элементарными изъянами. И в смехе, пожалуй, человек воспринимает свой особый освобождающий момент. Чаплин был в ужасе от современности или, скорее, от этой мягкой и жестокой части современного, которая заглядывает в свою пропасть. Его испугала лихорадка стремительного, вихрь нового, глупость униформы. И он осудил его со всеми доказательствами, которые он мог вложить в кассеты или камни, например, «Современные времена» или «Великий диктатор».

Но, несмотря на свою известность, он также владел самыми тонкими жестами. Это приключение превратилось бы в блестящую ежедневную жизнь - как в политическом отражении самого судорожного момента века - под названием «Комедиант открывает мир». Книга, изначально состоявшая из пяти частей журнала «Женский домашний компаньон», только что была опубликована в Кастилии и изображает профиль провидческого интеллектуала.

Но, вне всякого сомнения, книга его поездки в сторону от Соединенных Штатов - это, прежде всего, идеальный контрапункт того, что означала премьера «Огни города». Если вам нравится, вы можете прочитать это как облегчение, как форму уклонения от написания неопределенности, вызванной второй раз, когда Чаплин сыграл все это. Ирония заключается в том, что центральная «шутка» фильма, в которой слепой смущает бродягу для богатого, - это точно, звучно: хлопнув дверью, что вы не слышите о роскошном автомобиле, с которым, конечно же,, ничто не связано с торжественной плоской шарлотной торжественностью.

«Какая грусть! Конец аллеи…» Афанасий Фет

Чаплину было трудно начать разговор на экране. Чаплин, по-своему, был самым антимодернистским режиссером; самый важный среди современных людей, посвятивших себя самым современным искусствам, кино. Сам режиссер рассказал историю своего главного героя: После убийства одной из его жертв он возвращается домой, как буржуазный муж, в конце напряженного дня. Это парадоксальная смесь добродетели и порока; человек, который, обрезая свои розовые кусты, избегает стучать гусеницей, а в конце сада он сжигает тело одной из своих жертв в духовке.

Декларация экзистенциальных принципов

Чаплин говорил о «дьявольском юморе», чтобы ссылаться на историю человека, который в конечном итоге делает убийство простой работой. Приверженность естественности, с которой мир в целом и Запад, в частности, усвоили преступление как нечто большее, чем другое? Оттуда, возможно, недоумение цензуры, которая, несмотря на то, что режиссер переписывал каждую сцену, едва мог изменить что-либо. Формула оригинального «яда» осталась нетронутой. Но лента также является экзистенциальным утверждением принципов; великая фреска тупика, к которому ведет голод прогресса; где он несет ненасытную, античеловеческую, современность.

Внезапно фигура Шарлота стала самой любимой из самых страшных. Комитет по неамериканской деятельности положил все воображения, что он способен обслуживать всевозможные обвинения. От более очевидного коммуниста, за дружбу и за то, что он защитил открытие второго фронта поддержки России во Второй мировой войне, к одному из сутенеров. Он был применен так называемый Закон Манна, который запрещает передачу людей между государствами с целью их проституции. Это должно быть то, что он сделал с Джоан Барри.

Таким образом, Чаплин в своей явной невинности превратился в более ясное осознание опасности, в совершенном образе парадокса наших дней. Как Верду, он был свидетелем обвинения, доказательство того, что за очевидной комедией реальности скрывается самая глубокая трагедия.

Никогда больше он не вернется в Соединенные Штаты, страну современного. Одиночество - единственное средство или, по крайней мере, облегчение. Каким-то образом, в отличие от его юношеского общественного облика и печального отражения частных страданий, элементарное противоречие Чаплина конденсируется. Когда они однажды спросили его о своем представлении о красоте, он ответил, что он считает, что это было вездесущность смерти и соблазна, печальная печаль, которую мы различаем в природе и во всем, в мистическом общении, пережитом поэтом; выражение его может быть и мусором, на котором луч света падает, как роза в русле.