Личный секретарь екатерины 2 поэт. Реформа центральных учреждений при Екатерине II

Г. Р. Державин родился 3 июля 1743 года близ Казани в семье мелкопоместных дворян. Род Державиных вел начало от потомков мурзы Багрима, добровольно перешедшего на сторону великого князя Василия II (1425-1462 гг.), что засвидетельствовано в документе личного архива Г. Р. Державина. "Мурза Багрим, — сказано в родословной, — крещен в православную веру самим великим князем Василием Васильевичем Всея Руси во крещении имя ему Илья... " [Российская национальная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Р. О. — Архив Г. Р. Державина: Т. 20, л. 18].

В 1758 году в Казани открылась первая гимназия в Поволжье и юный Державин вошел в число ее первых учеников. Но Державину не суждено было закончить гимназию.

В 1762 году он получил вызов на военную службу в Петербург, в лейб-гвардии Преображенский полк. С этого времени и начинается государственная служба Державина, которой поэт посвятил свыше 40 лет жизни. Время службы в Преображенском полку — это и начало поэтической деятельности Державина, которая без сомнения сыграла исключительную важную роль в его служебной биографии. Судьба бросала Державина на различные военные и гражданские посты: он был членом особой секретной комиссии, главная задача которой состояла в том, чтобы схватить Е. Пугачева; несколько лет находился на службе у всесильного генерал-прокурора кн. А. А. Вяземского (1777-1783 гг.). Именно в это время он пишет свою знаменитую оду "Фелица", опубликованную 20 мая 1873 г. в "Собеседнике любителей российского слова". "Фелица" принесла Державину шумную литературную славу. Поэт был щедро награжден императрицей золотой табакеркой, осыпанной бриллиантами. Скромный чиновник департамента Сената стал известнейшим на всю Россию поэтом. Не без участия Екатерины II поэт был назначен на пост губернатора в Карелию (1784-1785 гг.) и Тамбов (1786-1789 гг.). Принципиальность Державина, его стремление к законности стали причиной отъезда его из Карелии и отстранения от должности губернатора в Тамбове, причем в последнем случае он был обвинен в превышении своих губернаторских полномочий и отдан под суд. Трудно сказать, чем бы закончилось "дело Державина", если бы не заступничество императрицы. Ей Державин был очень нужен не столько как опытный чиновник, сколько как поэт. Именно это обстоятельство, по всей вероятности, стало решающим в назначении Державина 13 декабря 1791 года статс-секретарем Екатерины II [РГИА, ф. 1329 — оп. 1, д. 171. — л. 643]. Ему поручался просмотр всех сенаторских меморий и составление замечаний о найденных нарушениях закона, которые он должен был представлять императрице. В "Записках", говоря о характере своей деятельности, Державин писал, что "... дела у него были все роду неприятного, то есть прошения за неправосудие, награды за заслуги и милости по бедности..." [Державин, 6: 631]. Знакомство с архивными документами, хранящимися в ИРЛИ и РГАДА, подтверждают эти слова [РГАДА, ф. 1239. — д. 57833, оп. 3; ИРЛИ, ф. 96: оп. 7, д. 9]. Круг вопросов, поданных на рассмотрение императрице, был разнообразным: земельные споры, просьбы о пенсиях, награждениях, восстановлении в должности, наследственные дела и прочее. Прошения, направленные к Екатерине II, вначале шли к Державину и только после изучения докладывались им императрице.

Будучи педантичен, трудолюбив, Державин изучал каждое дело основательно, подробно излагая содержание его. Императрице это не нравилось, он докучал ей долгим объяснением дел, что нередко становилось причиной серьезных конфликтов между ними. Ярким свидетельством этого явления стало разбирательство "дела Якоби — иркутского наместника, обвиненного Сенатом в разных преступлениях". Начало разбирательства относилось к 1786 году. Детали этой истории хорошо изложены Державиным в "Записках". Якоби вменялась вина в желании "возмутить против России китайцев" и "закупке с ущербом казны на сибирский корпус провианта" [Державин, 6: 641]. Державину было поручено расследование этого дела в начале службы статс-секретарем, то есть в 1791 — начале 1792 года. Если верить Державину, инициатором обвинения Якоби был Вяземский, невзлюбивший его по личным мотивам, которые изложены в "Записках" неясно. Обвинение против Якоби было выдуманное, основанное на доносе надворного советника А. И. Парфентьева, служившего в канцелярии у наместника. В ходе разбирательства Державин обратил внимание на абсурдность и бездоказательность обвинения. Затянувшееся следствие, продолжавшееся в течение семи лет, свидетельствовало о том, что Вяземский и его сторонники настаивали на виновности Якоби.

Томимый бесконечными допросами, иркутский генерал-губернатор возлагал все надежды на Державина. "Я полагаю, — писал он в июле 1792 года, — что... сжалясь на томление мое, пятый год продолжающееся, скорее рассмотрение сие окончите. Что принадлежит до справедливости вашей, — продолжал Якоби, — то я в том уверен" [Державин, 5: 796]. Державин провел огромную работу по изучению всего дела. На это ему потребовался целый год. В ходе расследования было собрано огромное количество документов. Сенатский экстракт имел внушительный вид и состоял из 300 листов. Державин полагал, что императрица останется довольна деятельностью своего секретаря по рассмотрению столь сложного дела. Однако этого не произошло. Более того, почти ежедневные доклады Державина по делу Якоби превратились для Екатерины II в самую настоящую пытку. Императрица не хотела соглашаться с доводами Державина, настаивавшего на невиновности наместника. "При продолжении Якобиева дела вспыхивала, возражала на его примечания, и в один раз с гневом спросила..., кто ему приказал и как он смел с соображением прочих подобных решенных дел Сенатом выводить невиновность Якобия". Запальчивость Державина, стремление доказать свою правоту заканчивались нередко удалением его из кабинета царицы [Державин, 6: 636].

После окончания разбирательства дела в ноябре 1792 года Державин представил указ, оправдывающий наместника, но его не утвердила императрица по каким-то своим личным мотивам. С. И. Шешковской, известный мастер сыскных дел, и рекетмейстер Терский согласились с мнением Державина. Трудно сказать, что заставило их пойти на этот шаг. Не исключено, что Державин сумел привести убедительные факты непричастности Якоби по всем пунктам обвинения. Дело закончилось. Наместник был оправдан.

Много хлопот и беспокойств доставило Державину еще одно сложное "дело банкира Р. Сутерланда". Начало расследования его относится к 1791 году. Дело Сутерланда состояло в следующем. Придворный банкир Сутерланд являлся посредником при заключении заграничных займов. Он имел в наличии большие суммы денег, которыми нередко ссужал знатных сановников екатерининского двора, часто не получая их обратно. Сам Державин также пользовался услугами банкира. В письме от 8 января 1789 года Сутерланд просил Державина "немедленно все деньги и с процентами на срок переслать", в противном случае он грозился опротестовать его векселя [Державин, 5: 731]. Пытаясь выйти из финансовых затруднений, Сутерланд сблизился с итальянским купцом Моцениго и, получая от него товары, употреблял вырученные деньги на свои спекуляции. В итоге махинаций банкира Моцениго потерпел убыток в 120000 рублей. Не найдя выхода из положения, Сутерланд покончил жизнь самоубийством.

Императрица создала специальную комиссию по расследованию этой истории, куда вошли: А. А. Васильев, Г. Р. Державин, П. И. Новосильцев [Державин, 6: 648]. Как видно из документов, "дело Сутерланда" причислялось к разряду секретных. В специальной инструкции, составленной Екатериной, указывалось "... проводить расследование с надлежащей скромностью так, чтобы излишнею огласкою не нанести вред и кредиту..." [ИРЛИ, арх. Державина, ф. 96. — оп. 5. — л. 9, л. 1]. Дело, разумеется, было не в кредите. Екатерина II больше всего боялась огласки лиц, бравших деньги у Сугсрланда. Расследование открыло, что многие знатные вельможи, как-то: кн. Потемкин, Вяземский, Безбородко и даже великий князь Павел Петрович — пользовались услугами банкира [Державин, 5: 731].

Видя дотошность Державина, активно взявшегося за расследование дела, его прямоту, Екатерина раздражалась так, что выгоняла своего секретаря от себя [Державин, 5: 652 — 653]. Особенно он прогневал ее, когда начал читать реестр денег, взятых у Сутерланда. В числе должников банкира были А. А. Вяземский, Г. А. Потемкин и великий князь Павел Петрович, на которого "Екатерина зачала жаловаться, что он мотает, строит такие безпрестрастно строения, в которых нужды нет..." [Державин, 5: 652]. Екатерина II ждала, что Державин закроет глаза на это дело, но была удивлена и очень раздражена его молчанием. Державин "не умел играть роли хитрого царедворца, потупя глаза, не говорил ни слова" [Державин, 5: 652]. Разгневанная императрица прибегла к испытанному средству — выгнала Державина из кабинета. Она, по-видимому, уже тогда начала понимать, что ошиблась в выборе Державина.

Находясь на посту кабинет-секретаря, Державин увидел жизнь двора воочию, и у него изменилось представление и о Екатерине II. Если первая встреча Державина с императрицей буквально ошеломила его и царица "показалась существом сверхъестественным" [Державин, 8: 990], то в дальнейшем он изменяет свое мнение о ней. "В период службы поэта при дворе Екатерина неоднократно спрашивала его, чтобы он писал вроде "Фелицы". Он ей обещал и несколько раз принимался, "... но ничего написать не мог, не будучи возбужден каким-либо патриотическим славным подвигом" [Державин, 6: 606]. Это, конечно, не означало того, что Державин перестал видеть в Екатерине II "просвещенную монархиню". Просто в представлении Державина она утрачивает черты исключительности, перестает быть неземным существом.

Служба поэта на посту секретаря императрицы была намного сложнее, чем губернаторская. Фаворитизм, закулисные козни, постоянно изменяющаяся обстановка при дворе серьезно осложняли деятельность Державина как личного секретаря императрицы. Державин, оказавшись в водовороте дворцовых хитростей и толков, нажил себе немало врагов. Происходило это не только из-за запальчивости Державина. Просто он во время разбирательства дел, прошений затрагивал интересы тех или иных противоборствующих сторон. Весь драматизм ситуации, в которой оказался Державин, состоял в том, что его честность и принципиальность усиливали к нему неприязнь двора.

Дворцовая жизнь текла по своим особым законам. Климат двора нередко определялся фаворитами императрицы, которые в угоду своим личным интересам готовы были на все: подлог, подкуп и пр. Даже опытным царедворцам в этой обстановке нелегко было разобраться во всех хитросплетениях дворцовой политики. Что касается Державина, то он часто становился "неугодным" для многих вельмож из-за своего служебного рвения и прямоты. В этом отношении показателен случай, происшедший с Державиным во время разбирательства прошения известного механика И. П. Кулибина, занимавшего видное положение в Академии Наук. В 1783 г. директором Академии была назначена кн. Е. Р. Дашкова, неприязненно относящаяся к механику, вследствие невыполнения им какого-то ее распоряжения. После этого она при каждом удобном случае старалась досадить Кулибину. В период службы статс-секретарем Державин ходатайствовал за Кулибина перед императрицей. Он просил увеличить размер жалованья Кулибину, испытывавшему большие материальные трудности. В письме от 30 марта 1792 г. Державин уведомлял Кулибина о решении Екатерины II выплачивать ему дополнительно 90 рублей жалованья в год" [Державин, 5: 787-788]. В "Записках" Державин отмечал, что Дашкова, узнав о поступке его, "так рассердилась, что приехавшему ему в праздничный день с визитом... наговорила, по вспыльчивому ея или, лучше, сумасшедшему нраву, премножество грубостей..." [Державин, 6: 654]. Дашкова написала также письмо гр. Безбородко с жалобой на Державина [Державин, 6: 654].

Этот эпизод сказался отрицательным образом на положении Державина при дворе. Дашкова, по словам его, настроила против него не только вельмож, но и императрицу, "поселив в сердце (ее -О. Л.) остуду, которая примечана Державиным по самую ея кончину" [ИРЛИ, ф. 56: оп. 7, д. 9]. Возможно, что Державин несколько сгущал краски, полагая, что случай с Дашковой стал роковым в его служебной карьере. Задолго до этого императрица имела неоднократную возможность убедиться в несговорчивости, неуступчивости своего секретаря. Державин при дворе стал нетерпим. Но давать открыто ему отставку Екатерина не хотела: она не желала ссоры.

В сентябре 1793 года Державин был отставлен от секретарства и назначен сенатором. Чтобы как-то сгладить обиду Державина, императрица дала ему чин тайного советника и орден Владимира второй степени. Державин, разумеется, понял весь смысл назначения на новую должность, но с присущей ему энергией принялся за работу уже в новом качестве — сенатора.

Литература

Державин Г. Р. Сочинения: В 9 т. / Под ред. Я. К. Грота. — СПб., 1864 — 1883.

ИРЛИ, арх. Державина, ф. 96, оп. 5. — л. 9., л. I.

ИРЛИ, ф. 56, оп. 7. — д. 9.

РГАЛА, ф. 1239. — д. 57833, оп. 3.

РГИА, ф. 1329, оп. 1, д. 171. — л. 643.

РНБ. Р. О. Архив Г. Р. Державина. — Т. 20. — Л. 18.

Взаимосвязь преобразований Екатерины II

Замечание 1

В $1775$ г. Екатерина II провела Губернскую реформу по следам крупнейшего восстания под руководством Емельяна Пугачева. Собственно, развернувшиеся после бунта преобразования были в целом направлены на то, чтобы подобное не повторилось, и эта цель была достигнута.

По Губернской реформе количество губерний удвоилось, для более удобного фискального и полицейского надзора. Разделение проходило строго по количеству населения – так, в губернии должно было проживать около $400$ тыс. душ, а на территории уезда примерно $30$ тыс. душ. Руководство губернией осуществлял губернатор, чьи полномочия по реформе были увеличены.

Сенат

Как отмечено выше, реформы проводились, грубо говоря, для наведения порядка, поэтому естественно, что они были между собой связаны. Изменения в центральных учреждениях начались постепенно ранее, в $60$-е гг. Так, Сенат перестал быть главным органом в стране, его поделили на $6$ департаментов, которые даже располагались по разным городам – в Петербурге и Москве. Эти департаменты занимались различными проблемами – судебными делами, отдельно вопросами Прибалтики, Украины и пр. Значительный политический вес сохранил только $1$ департамент, и то, это была публикация законов.

При общей потере авторитета Сената выросла власть обер-прокурора и генерал-прокурора Сената. Императрица общалась с Сенатом через генерал-прокурора, который обладал властью министра финансов, юстиции, а также функцией казначея. Генерал-прокурором при Екатерине II долгое время был Вяземский А.А.

При Екатерине II важную роль играл Кабинет со статс-секретарями, который рассматривал большинство вопросов внутренней политики. Статс-секретари Екатерины II стали важными лицами, т.к. через них императрица фактически руководила страной. Среди статс-секретарей отметим Олсуфьева А.В., Теплова Г.Н.

Кроме статс-секретарей у Екатерины II существовало разделение, по которому отдельные доверенные лица занимались отдельными вопросами. Так, например, Миних Л.И. руководил таможенной политикой, а Бецкой И.И. – образованием и просвещением в целом. Такое единоличное управление стало основой для появившихся в $XIX$ в. министерств.

Наиболее приближенные и влиятельные сановники в Российской империи заседали с Екатериной II в Совете при высочайшем дворе, который стал восстановленным аналогом Императорского совета Петра III. Поначалу он был созван с началом в $1768$ г. русско-турецкой войны, но с $1769$ г. созывался регулярно. Это был сугубо совещательный орган, обсуждавший как внешнеполитические вопросы, так и внутреннюю политику. Какие-либо решения Совета при принятии оформлялись как манифесты или указы монарха.

Коллегии

Львиная доля дел передавалась из центра на места, поэтому роль коллегий упала, многие были закрыты (Вотчинная, Камер-, Юстиц-, Штатс- Ревизион-, Берг-, Мануфактур-коллегия и др.). Наиболее авторитетные коллегии сохранили свою роль:

коллегия Иностранных дел,
Адмиралтейская,
Военная.

Остался также Синод, но его положение уже было подчиненным по отношению к светской власти, т.к. отличительной чертой политики просвещенного абсолютизма являлась секуляризация, на которую Екатерина II решилась.

Кроме того, была сформирована вполне четкая и прозрачная система учреждений управления и контроля, в которой решающую роль играло дворянство. Административная система в таком виде существовала и в $XIX$ в.

Памятные записки А.В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. Москва. 1862. - Записки об императрице Екатерине Великой полковника, состоявшего при ее особе статс-секретарем, А.М. Грибовского. Москва. 1864.

Записки современников о своей эпохе имеют, бесспорно, важное значение в исторической литературе; однако, несмотря на всю важность этих исторических памятников и очевидное преимущество их перед памятниками иного рода, к ним следует все-таки относиться с разборчивой критикой, не принимая безусловно на веру каждое слово автора. Человек, описывающий виденное и слышанное собственными глазами и ушами и рассуждающий о людях, с которыми ему приходилось сталкиваться при самых разнообразных обстоятельствах жизни, едва ли может рассказывать обо всем этом совершенно спокойно и беспристрастно. Личные понятия и воззрения, симпатии и антипатии, удачи и неудачи - невольно отражают в рассказах самого, по-видимому, добросовестного повествователя и кладут резкую печать на все его суждения и заключения. Есть мемуары, писанные прямо с целью чьего-либо обличения. Имеются также мемуары, составленные в надежде исторгнуть их авторам восторженную дань похвал даже у отдаленнейшего потомства. Попадаются, наконец, и такие записки, которые напоминают собой то журнал действий какого-нибудь присутственного места или учреждения, то отметки, делаемые в календарях нашими помещиками. Творения последнего рода не имеют, разумеется, никакого литературного достоинства и осиливаются не без труда и зевоты, но как исторический материал часто превосходят самые красноречивые и увлекательные мемуары. С какой целию они составлялись - по простой ли привычке записывать на память все, что занимало и интересовало писавшего, от полноты ли душевной по случаю каких-нибудь особенных событий, по другим ли каким побуждениям и соображениям, - решить это нелегко. Ясно в этих записках лишь одно, что автор писал их "не мудрствуя лукаво", ибо нередко является в своем собственном изображении далеко не в блистательном виде, с простодушием и наивностью повествуя о таких случаях, которые обыкновенно людьми "себе на уме" проходятся благоразумным молчанием. Но это-то именно простодушие и наивность и драгоценны для историка: они дают ему право верить такому автору гораздо более, нежели тем, которые судят и рядят, принимая всевозможные тоны, рисуясь на каждой странице насчет других, несравненно более интересных и важных предметов.

Таковы именно выставленные под заглавием этой статьи записки Александра Васильевича Храповицкого. Показанные рядом с ними записки Грибовского не совсем в том же роде. У Грибовского уже есть некоторые рассуждения и поползновения к красотам слога; он вообще не записывает, а описывает, делает разные характеристики и оценки, составляет "изображение императрицы Екатерины II" и т.п. У Храповицкого нет никаких подобных ухищрений. Храповицкий, положительно "не мудрствуя лукаво", заносил в свою памятную книжку все, что видел, слышал и перечувствовал во время службы своей в звании статс-секретаря Екатерины II, около которой, таким образом, и вращается исключительно его рассказ. Статс-секретарем Екатерины был также Грибовский, и в его записках императрица стоит на первом плане; но Грибовский, как мы уже заметили, старается изобразить Екатерину своими словами; Храповицкий же по преимуществу передает нам слова самой императрицы, разные ее ответы и вопросы, замечания и изречения, не присоединяя к этому никаких толкований и рассуждений. Вот, например, как начинаются его "Памятные записки".

25 апреля. "Открылась новая дорога в Грузию, минуя горы, через что стала открыта вся Грузия".

6 июня. "Je ne l"aime pas (Portrait de Franclin) [Мне это не нравится (Портрет Франклина.) ]".

13 июня. Во вторую часть Благочиния войдет квартирная и пожарная часть. "Беглеца командою искать не можно: ему одна дорога, а команде сто; надобно, чтоб обыватели не держали в селениях и ловили".

Вносными знаками отмечены здесь подлинные слова самой Екатерины; знаки эти встречаются на каждой странице. В том же тоне и духе, как начало, ведены все записки Храповицкого, обнимающие собой пространство времени с 1782 по 1793 год включительно. Чтение без привычки таких крайне лаконических отметок может утомить иного читателя; но войдя, что называется, по вкус, всякий невольно заинтересуется ими и поймет, что отметки эти гораздо любопытнее самых велеречивых историй о Екатерине Великой. Общих мест, пышных фраз, торжественных од и панегириков сказано и спето в честь этой императрицы немало. Официальный лиризм напоминают нам и Храповицкий с Грибовским; но они, кроме того, показывают нам Екатерину не только лишь на троне, "в царских утварях", по выражению одного ее историка, но и Екатерину в уборной, в кабинете, за рабочим столом, в тесном кружке близких к ней людей, - Екатерину смеющуюся, шутящую, острящую и разговаривающую просто, как и все, - Екатерину грустящую, скучающую, плачущую, хворающую, - словом, Екатерину-женщину, действующую по общим для всех смертных законам человеческой природы, с тою, конечно, разницею, что такое, например, обыкновенное явление, как улыбка, называясь улыбкою императрицы Екатерины II, наполняло души тех, к кому относилась, восторгом, а наморщенная бровь ее повергала многих в страх и отчаяние.

У Храповицкого встречаются беспрестанно такие отметки: "Плакали" (т.е. плакала Екатерина. Храповицкий почти везде выражается о ней не иначе, как во множественном числе). - "Идучи в спектакль, упали". - "Жаловались головою". - "По случаю просьбы генерал-майора Ферзена, женатого на Радзивиловой, пропели:

Но мы не виноваты,
Что были глуповаты".

"Такому великорослому нет места на корабле. Великая разность с другим Ферзе-ном: тот герой и со временем будет подпора государства". - "Сказывали о болезни, продолжавшейся близ двух часов с несносною коликою. Ничего не помогло, ни теплое, ни холодное, но прошло, как свернулись в постели на тот манер, как ложатся сороки. Сего с год не было; было на галерах и в Чернигове". - "Пришед поутру из теплой бани, жаловались на худобу оной". - "Не веселы". - "Гневались; получили колику". - "Посылали сказать на низ (т.е. в нижний этаж дворца, к тогдашнему фавориту графу А.М. Дмитриеву-Мамонову), что красный воск от мозолей помог, извиняясь, что налагают на меня такую комиссию". - "После обеда ссора с графом А.М. Слезы. Вечер проводили в постели". - "Слезы. Не выходили, меня не спрашивали и как почтовые пакеты, так и прочие бумаги, присланы ко мне через З.К. Зотова; легли на канапе, и я уехал в 11 часов". - "Чихнули и сказали: Quand on eternue, on ne meurt pas [Если чихаешь, значит не умираешь (фр.) ]". - "Гневного духа. С утра докладывал Зубов по гвардейским бумагам. У меня не подписали благодарности графу Румянцеву за поздравление его с новым годом: Je ne suis plus si familiere avec lui [Я не так хорошо знакома с ним (фр.) ], я не могла его выжить из Молдавии". - "Приметное неудовольствие". - "Слезы и отчаяние. В 8 часов пускали кровь, в 10 легли в постель". - "Поздравя с тезоименитством, поднес резную на камне головку Junius Brutus: приняли милостиво и раза два благодарили; причесались, убрали голову, но при надевании платья вдруг жалуются на ипохондрию и не могут сносить публики; слезы и проч.".

Ясно, что Храповицкий видел и слышал Екатерину близко, как только может слышать и видеть свидетель, перед которым не скрывают ни слез, ни отчаяния, ни гневного духа, ни веселости и ипохондрии. Храповицкому именно довелось наблюдать при дворе и в домашнем быту Екатерины то, чего не могла видеть "публика", что видели только немногие избранные. Он с лишком десять лет был в самых близких сношениях с императрицей. Она не раз доверяла и поверяла ему весьма немаловажные вещи, бывала с ним порою очень откровенна, нисколько при нем не стеснялась и вообще держала себя с ним без всяких особенных церемоний, видя и понимая, что он не принадлежит к числу особ, с которыми церемонии эти необходимы. Храповицкий за ним, действительно, не гонялся. Исполнительный, услужливый, вкрадчивый, гибкий, придворный и делец вместе, он может быть назван одной из самых типических личностей того времени. Совершить что-либо особенное, выходящее из ряда вон, увлечься каким-нибудь рискованным предприятием - на это, разумеется, Храповицкого не хватило бы; но составить "Карантинное положение" или "Устав о соли", править должность директора театров, писать разнообразные доклады и толково их докладывать, рассказывать иностранным послам о процветании и благоденствии России, проводить целые ночи за перепискою сочиняемых Екатериною комедий и опер и ставить их на сцену, читать императрице во время ее болезни - "для разбития мыслей" - сказки, выбирать ей разные камни, антики и камеи, всегда и на все быть готовым, кстати улыбнуться, кстати сделать печальное лицо, никого не задеть, со всеми ужиться - в этом отношении Храповицкий был образцовый человек. Всегда по горло занятый, он, однако же, подобно большинству тогдашних придворных, не чужд был при этом и умения пожуировать жизнью*. Ко всем этим достоинствам Храповицкий присоединил еще одно свойство, также немало благоприятствовавшее ему в глазах Екатерины: он был отчасти поэт. Впрочем, литература не составляла для него серьезного занятия; Александр Васильевич, как и многие современные ему писатели, брался за "трубу и свирелку" только для развлечения, в часы досуга: серьезное же в занятиях его составляла одна служба, которой он и отдался и телом, и душой.

______________________

* Бантыш-Каменский в своей биографии Храповицкого (Словарь достопамятных людей русской земли. Ч. 3. Стр. 503 - 508) говорит, что Александр Васильевич "при всех своих достоинствах имел одинаковую слабость с Ломоносовым", т.е. в переводе - любил выпить. Только он производил это очень осторожно и ловко, а именно - выпивал не иначе, как на сон грядущий, имея в виду, что в это время его уже не потребует к себе императрица. Екатерина, узнав об этом, в виде опыта послала однажды нарочно за своим статс-секретарем поздно вечером. Дело могло разыграться очень плохо; но Храповицкий нашелся. Он велел тотчас же пустить себе из руки кровь и явился пред лицо государыни как ни и чем не бывало.

______________________

Храповицкий родился 7 марта 1749 года и получил образование в Сухопутном кадетском корпусе. В 1775 году он служил секретарем в Правительствующем сенате, а в 1782 году определен статс-секретарем императрицы "к принятию челобитен". В этом же году он награжден орденом св. Владимира третьей степени, а в следующем, имея всего тридцать пять лет от роду, уже был произведен в действительные статские советники*.

______________________

* "Раут". 1854 г. Статья Сумкова "А.В. Храповицкий". Стр. 129.

______________________

Быстрая и завидная карьера Храповицкого по характеру и особенностям той эпохи не могла назваться необыкновенно блестящей: но зато он был обязан своими служебными успехами только своим же служебным способностям и усердию да покровительству некоторых влиятельных лиц, преимущественно генерал-прокурора князя Вяземского, который, узнав его еще по службе в Сенате, весьма лестно отозвался о нем государыне. Таким образом, Храповицкий вступил в важное статс-секретарское звание, напутствуемый довольно хорошо и готовый работать на все руки; но, как человек предусмотрительный и бывалый, он позаботился обставить себя сколь возможно благонадежнее со всех сторон и не упускал из виду ничего, что могло служить к его поддержке.

Стараясь всячески сближаться с людьми значительными и влиятельными во всех сферах, он не преминул подружиться и с любимым камердинером Екатерины Захаром Зотовым, который в знак дружбы не раз передавал Александру Васильевичу "самые тайные разговоры". Но едва ли не лучшими рекомендациями для Храповицкого в глазах императрицы послужили все-таки его исполнительность и "знакомство с музами". Екатерина, как известно, любила литературу и сама занималась ею немало, хотя о деятельности своей в этом роде отзывалась в следующих выражениях: "Что касается моих сочинений, то я смотрю на них как на безделки. Я любила делать опыты во всех родах; но мне кажется, что все, написанное мною, довольно посредственно, почему, кроме развлечения, я не придавала никогда этому никакой важности"*. Тем не менее императрица писала много, особенно для театра, - и вот тут-то Храповицкому приходилось действительно работать без устали. Он был то переписчиком, то корректором, то режиссером, то переводчиком, то компилятором, то собирателем. Сегодня переписывал какую-нибудь новую пьесу, завтра сочинял куплеты для другой, послезавтра составлял словарь рифм, там собирал русские пословицы или делал выписки из книг самого разнообразного содержания, а в антрактах носился по городу с разными словесными и письменными поручениями вроде того, например, "чтобы для Циммермана, живущего в Ганновере, сшить соболью шапку и послать лучшего чаю и кофе". Екатерина, видимо, доверяла литературному вкусу и такту своего статс-секретаря и очень часто также обращалась к нему за его мнениями, принимая их большею частью очень благосклонно и высказывая при этом свои, иногда очень интересные. "Памятные записки" полны такого рода отметками:

"Поднес первые тетради лексикона рифм и получил благодарность". - "Переписывал оперу Боеславича. За переписку получил благодарность; показывали начатую оперу Ивана Царевича". - "Судя по плану, делал и подавал арии для оперы Иван Царевич; получил благодарность". - "Приказано составить четвертый акт; я оный сделал и приписал арии и хоры для пятого акта и не спал всю ночь". - "Переписывал оперу Иван Царевич; не спал ночь. Был призван и получил благодарность с отзывом, что много моей тут работы". - "Переписывал историческое представление, подражание Шекспиру, жизнь Рюрика, только первый акт". - "Переписывал третий акт Олега Поднес и благодарил за брата Петра Васильевича**. Изволили говорить, что мы все малы, а батюшка*** был be! homme [видный человек (фр.) ]". - "Переписывал третий акт Игоря; поднес; говорено об Олеге и велено хоры переделать белыми стихами". - "Поднес хоры; их опробовали". - "Носил на низ (т.е. к графу Дмитриеву-Мамонову) список о назначенных в владимирские кавалеры. Je n"ai pas l"honneur de connaitre toute cette societe [Я не имею чести знать всю эту компанию (фр.) ] - сказал граф A.M. "Рассмеялись". Сегодня его рождение; приказано, чтобы в комнатах его сыграли обе "Провербы", и позвать меня за труд мой в переписке оных. Когда он наверх пришел, то позвали меня в спальную, и тут при ее величестве он пригласил меня на ужин. В 7 часов вечера открылся театр. "Провербы" играли удачно. Спросили меня, много ли смеялся?" - "Поднес переписанную мною комедию L"insouciant ["Беззаботный" (фр.) ]; поблагодарили за труд; - поздравил с праздником, самого поздравили. "Это праздник невест и женихов". Для меня уже поздно. "А которой год?" В марте месяце минет сорок. "Еще жениться можешь", и т.д.

______________________

* Correspondance de l"imperatrice de Russie Catherine Il avec le chevalier de Zimmermann. Page 378.
** П.В. Храповицкий, человек чрезвычайно умный и образованный, служил преимущественно по финансовой части во времена князя Вяземского, графа Васильева и Голубцова. Он вышел в отставку в царствование Александра I с чином тайного советника. Александр Васильевич благодарил императрицу за орден св. Владимира 4 ст., пожалованный его брату 22 сентября 1786 года.
*** Отец Храповицких Василий Иванович служил сержантом в лейб-компании и при восшествии на престол императрицы Елизаветы Петровны получил дворянское достоинство. Он умер в чине генерал-поручика.

______________________

Составлять лексикон рифм, переписывать, дописывать и переводить разные пьесы, сочинять хоры, собирать пословицы, держать корректуру, заботиться о сценической постановке, делать всевозможного рода выписки - все это брало немало времени, требовало и сноровки, и умения угодить автору и вместе с тем все это нисколько не снимало с Храповицкого ответственности по вверенным ему статс-секретарским и другим чисто казенным делам, которые императрица никогда не упускала из вида. Неутомимого Александра Васильевича хватало, однако же, на все. Он в одно время подносил Екатерине тетради лексикона рифм и "Карантинное положение", одной рукой принимал конфирмованные сенатские доклады, а другой представлял переписанную "Провербу"; кончая чтение иностранной и внутренней почты, садился за чтение императрице сказок; покончив со сказками, принимался за "Устав о соли". Случалось также, что Храповицкого требуют вдруг к государыне. Он летит, торопится, задыхается - и потом вносил в свои "Памятные записки": "Читая из Плутарха жизнь Кориолана, замечено, что при богослужебных обрядах римлян провозвестники кричали: hoc age - вонми, и что были у них свои оглашенные. Нарочно за сим был позван".

При такой суете сует Екатерина была вправе называть Храповицкого "souffre douleur [козел отпущения (фр.) ]", но и вправе была замечать, что "однако же, он от того не худеет" Александр Васильевич действительно не только не худел, но, напротив, толстел от своих многосложных обязанностей, исполнение которых, по-видимому, доставляло ему величайшее удовольствие. Он был настоящий придворный-делец, умевший, когда было нужно, и сказку прочесть, как дело, и дело доложить, как сказку. Екатерина не любила грубой лести, но от лести тонкой была, как и все умные женщины, не прочь - и потому Храповицкий не пропускал случая, представлявшего ему возможность слегка подкурить государыне. Екатерина, например, замечала, что "при начале царствования, по счастью, попала на хорошие правила, плоды коих теперь видимы". - Храповицкий тотчас же осмеливался ввернуть, что "не попали, но с ними взошли на престол". - "Всякий может делать из себя свои заключения", - отвечала императрица, по-видимому, совершенно равнодушно, но реплика статс-секретаря не могла быть ей неприятною. Рассматривая в другой раз кабинетские ведомости, Екатерина "изволила изъясняться о разности придворных во времена императрицы Елизаветы Петровны и нынешних: тогда Разумовский был из певчих, а Сивере из лакеев". "Я, - говорит Храповицкий, - сказал, что тогда страх и опасение заменяли нынешние почитание и усердие, рассказав, с какою робостью батюшка ходил в караул".

Такая вкрадчивая любезность, редкая деятельность и основательность, в соединении с умением делать дело и исполнять всякие поручения, не могли, конечно, не обратить на Храповицкого милостивого внимания Екатерины. Александр Васильевич, действительно, был на самом хорошем счету у императрицы, и она, между прочим, сказала раз про него и про заведовавшего вместе с ним театральным управлением Соймонова: "Je mettrais la main au feu, qu"ils ne prennent pas des cadeaux [Руку даю на отсечение, они не принимают подарки (фр.) ]". В другой раз, когда Храповицкий поднес ей бумаги и доклад по делам придворной комиссии, в которую был назначен членом, Екатерина объявила ему свое благоволение "за труды и ясность" и присовокупила: "Обер-гоф-маршал и гофмаршал не годятся; не купи села, купи приказчика". Александр Васильевич тщательно записывал в свои записки каждый раз, когда удостаивался поцеловать высочайшую ручку или когда был просто приласкан императрицей; например: "Приласкан во время чесания волос, по тому случаю, что привез книги, т.е. сказки; они надобны для разбития мыслей и суть такого рода, что при чтении не требуют внимания, ибо много читали таких, кои мысли занимают". - "Встретился в уборной ввечеру; сказал, что иду от Марьи Саввишны (Перекусихиной). "Je croyais, que vous m"apportiez encore quelque chose [Я думала, что вы принесете мне ещё что-то (фр.) ]" - относится, думаю, к книгам веселым"*.

______________________

* Мария Саввипша Перекусихина, о которой здесь упоминается, любимая камер-юнгфера Екатерины II, играла в свое время весьма значительную роль и даже включена Бантыш-Каменским в "Словарь достопамятных людей русской земли" (Ч. 2. Стр. 568 - 570) как "заслуживающая стоять наряду с знаменитыми соотечественницами". Мария Саввишна находилась безотлучно при государыне, первая входила к ней в спальню в семь часов утра, сопровождала ее во время прогулок и, по выражению Бантыш-Каменского, "была счастлива только тогда, когда видела спокойствие на величественном челе обладательницы многих царств".

______________________

Беспрерывные сношения по всякого рода делам, разнообразные мелкие услуги и неоцененное добродушие Храповицкого должны были неизбежно придать обращению с ним Екатерины такого рода оттенки, которых не было в обращении государыни с ее "орлами", державшимися совсем на другой ноге, нежели Александр Васильевич. Екатерина нередко подсмеивалась над толщиною Храповицкого и советовала ему всегда садиться на диван, а не на стул, потому что она сама не будет в состоянии поднять его, если он упадет; она замечала при этом, что, несмотря на свою дородность, он однако же бегает довольно проворно; а раз даже, находясь в особенно веселом расположении духа, толкнула его в грудь бумагами, сказав: "Je vous tuerai avec un morceau de papier [Я могу убить вас даже куском бумаги (фр.) ]". Подшучивала она и над сердечными делами Храповицкого, по поводу разных мнимых или действительных красавиц, спрашивая, зачем ездит он в город (из Царского Села), не поссорился ли он с своею возлюбленною и т.п. Интересовалась она также состоянием здоровья своего статс-секретаря, в особенности же его необыкновенной потливостью, которая, впрочем, не могла назваться зауряд необыкновенною при его тучности и непоседном образе жизни. Об этом именно предмете в "Памятных записках" находится несколько таких отметок: "Подавал книги; вспотел". - "Говорено о жаре и что я много потею. "Надобно для облегчения употребить холодную ванну; но с летами сие пройдет; я сама сперва много потела". - "Спрошен в три часа пополудни в Эрмитаже; очень потел. Приказали посоветоваться с медиками и употреблять холодные ванны". - "При входе поутру спрошен, не болен ли?" "Посмотрите, он похудел от пота". - "Разговаривали о моей потливости с Марьей Саввишной. "Не видали человека мне подобного и в сей день похожи были на меня". - "Поутру спросили: "Здоров ли?" - "Слава Богу". - "Перестал ли потеть?" - "Три дня уже не потею".

Все это неоспоримо показывает известную степень не только расположения, но и короткости. Екатерина, конечно, не позволяла себе разговаривать и шутить подобным образом с другими, также довольно близкими с ней людьми. Но лучшим доказательством короткости государыни с Храповицким служит откровенность ее с ним по поводу вещей более серьезных и важных. "Памятные записки" изобилуют разными чрезвычайно интересными и характеристичными замечаниями и изречениями Екатерины. Не было почти ни одного слова, почему-либо замечательного или любопытного, события, случившегося в период времени с 1782 по 1793 год, о котором бы императрица не говорила чего-нибудь с своим статс-секретарем.

Записанные Храповицким отзывы и мнения Екатерины о разных более или менее известных лицах вообще интересны не потому только, что они большею частью очень характеристичны и метки, но и потому еще, что по ним можно судить, отчего так, а не иначе поступала в известных случаях императрица со своими приближенными, чем руководствовалась в своих действиях, чему давала особенную цену, на что смотрела с удовольствием и на что - косо.

В этом отношении особенно любопытны в "Записках" два следующих места, где Екатерина делает характеристику некоторых своих вельмож: "Отмечено письмо по английскому отказу, оно было круто; "J"avais la tete chaude et je l"ai [Я была горяча и осталась такой (фр.) ]. Могу вдруг положить на бумагу все идеи с обеих сторон представляющегося дела". Я сказал, что одну вещь в разных видах представить и обмыслить вашему величеству свойственно по сделанной привычке с малолетства: тут повторен прежний анекдот об учителе, который заставляет одно письмо писать разными оборотами; я на сие навел, слыша давно о том от князя Вяземского. Изъяснение о горячих головах: "Теперь один князь Потемкин-Таврический; таковы были: князь Г.Г. Орлов, Захар Чернышев, Петр Иванович Панин; князь Михаил Никитич Волконский здраво мыслил, но был ласкатель. У Муравьева (Николая Ерофеича) был ум математический; Чичерин (Николай Иванович) умел разобрать дело avec son esprit de justice [с его духом правосудия (фр.) ]; Елагин (Иван Перфильевич) хорош без пристрастия; теперь нет таких голов; la tete chaude a ses avantages [горячая голова имеет свои преимущества (фр.) ]; граф П.А. Румянцев-Задунайский имеет воинские достоинства; но двояк и храбр умом, а не сердцем. Граф Кирилл Григорьевич Разумовский не глуп, но имеет испорченное сердце". - "Читано за секрет письмо князя Потемкина-Таврического от 5 мая, - дела много, оставляю злобствующих и надеюсь на вас, матушка; принц де Линь, как ветряная мельница, у него я то Терсит, то Ахиллес. "Конечно, князь может надеяться; оставлен не будет; он не знает другого государя; я сделала его из сержантов фельдмаршалом; не такие злодеи его ныне, каковы были князь Орлов и граф Никита Иванович Панин, тех качества я уважала. Князь Орлов всегда говорил, что Потемкин у меня как черт. Князь Орлов был genie, силен, храбр, решим, mais doux comme un mouton, il avait le coeur d"une poule [гениален (...), но нежный как ягненок, он имел сердце цыпленка (фр.) ]; два дела его славные: восшествие и прекращение чумы; первое не может быть сравнено с восшествием Елизаветы Петровны. Тут не было неустройства, но единодушие". Вашего величества имя много тут действовало. "Меня знали восемнадцать лет прежде. Alexis Orloff n"a pas meme le courage [у Алексея Орлова не имеет даже мужества (фр.) ], и во всех случаях остановляется препятствиями".

Интересны также записанные Храповицким отзывы Екатерины о княгине Дашковой и Державине, показывающие, как смотрела императрица на эти личности и какою степенью ее расположения они пользовались.

"Выведен совет, чтоб очистить комнаты для Анны Никитичны Нарышкиной, - пишет Храповицкий, - но так расположено, чтоб не было комнат для княгини Дашковой: "С одной хочу проводить время, а с другой нет; они же и в ссоре за клок земли". - "Дашкова с Львом Александровичем Нарышкиным в такой ссоре, что, сидя рядом, оборачиваются друг от друга и составляют двуглавого орла; ссора за пять сажен земли", - насмешливо говорила Екатерина Храповицкому. - "Дашкова побила Нарышкина свиней", - отмечено в другом месте "Памятных записок", - "смеясь сему происшествию, приказано скорее кончить дело в суде, чтоб не дошло до смертоубийства". - "Княгиня Дашкова прислала письмо к графу А.М. Дмитриеву-Мамонову с изъяснением о свиньях". "Тот любил свиней, а она цветы, и оттого и все дело вышло". - "Вышед к волосочесанию, - пишет в третьем месте Храповицкий, - изволили смеяться, что в одной сатирической книге, с английского переведенной, нашли где искать longitude: c"est dans les proces! [географическую долготу: в суде! (фр.) ] Посылан с запискою о сем на низ; там приписали, что тут же найдут и квадратуру циркуля и в тот самый день княгиня Дашкова помирится с Л.А. Нарышкиным. Сему смеялись, остапя записку у себя"*.

______________________

* Ссора Дашковой с обер-шталмейстером Л.А. Нарышкиным, возникшая из-за свиней последнего, пойманных и побитых в саду княгини, немало занимала и забавляла весь двор. Нарышкин, известный пгутник и остряк, встречая Дашкову, с комическим трагизмом говорил: "Ellе est sanglante encore du meurtre de... mes cochons! (C ее рук еще не смыта кровь... моих свинок!)" Екатерина в это время обнаруживала вообще к Дашковой заметную холодность, главнейшей причиной которой было то обстоятельство, что самолюбивая и гордая княгиня присваивала себе всю честь переворота 1762 года.

______________________

О Державине в "Записках" Храповицкого говорится следующее: "По докладу сената приказано Державина отдать под суд". "Он лихотворец и легко его воображение может быть управляемо женою, коей мать злобна и ни к чему не годна"*. - "Читал просьбу Державина и поднес "Оду Фелице". Приказано сказать ему, что доклад и просьба его читаны и что ее величеству трудно обвинить автора "Оды Фелице". "Cela le consolera [Это утешит (фр.) ]". "Донес о благодарности Державина: "On peut lui trouver une place [Мы можем найти ему место (фр.) ]". - Провел Державина в Китайскую и ждал в Лионской". "Я ему сказала, что чин чина почитает... В третьем месте не мог ужиться; надобно искать причину в самом себе. Он горячился и при мне. Пусть пишет стихи. Il ne doit pas etre content de ma conversation [Должно быть, он не удовлетворён моими словами (фр.) ]". Велено выдать неполученное им жалованье и впредь производить оное до определения к месту". - "Державин явился - об нем докладывали - недосуг, - после обеда впущен, приласкали, но не очень". - "Сказали мне после доклада Державина, по случаю просьбы купца Милютина, по почте из Софии присланной, где ссылается на просьбу, Державиным поданную, что Державин присылает все прошения о деньгах, готов принять миллион: это работа его тещи; она самая негодница и доходила до кнута, но так оставлена за то только, что была кормилицею великого князя Павла Петровича". - "Разбирая почту по просьбе Елмановой, велено ей сказать: J"ai un coeur de roche [У меня каменное сердце (фр.) ], и спросить Державина: не знакома ли ему? Теща его всех просительниц знает", и т.д.

______________________

* Державин был женат первым браком на Екатерине Яковлевне Бастидон, мать которой была кормилицей великого князя Павла Петровича, а отец - португалец, камердинер Петра III. Это именно обстоятельство и заставило Екатерину смотреть на Бастидоновых очень недоброжелательно.

______________________

Французская революция произвела, как известно, сильное впечатление на Екатерину. Получив известие о злодейском умерщвлении французского короля, императрица даже заболела, слегла в постель и два дня почти никого к себе не принимала.

"Ее величество говорили со мной о варварстве французов, - пишет Храповицкий, - и о явной несправедливости в утайке голосов при суждении: "C"est une injustice criante meme envers un particulier [Это - несправедливость вопиющая, даже по отношению к частности ]". Когда узнали сие в Лондоне во время спектакля и актер объявил о сем публике во время антракта между большой и малой пьесой, то все зрители не велели продолжать и разошлись. Англия расположена разорить Францию. "Il faut absolument exterminer jusqu"au nom des francais [Абсолютно необходимо истребить ее, чтобы не осталось и имени французского (фр.) ]".

Был оборот к собственному ее правлению, с вопросом у меня о соблюдении прав каждого. Я отвечал, что не только ничего ни у кого не отнято при новых установлениях, для пользы государства нужных, но и права и привилегии нам пожалованы и утверждены ее величеством". - "Продолжение разговора о парижском варварстве. В Вене народ хотел побить всех французов и намерен сие исполнить, буде коснутся королевы (т.е. Марии-Антуанетты), дочери покойной Марии-Терезии. "L"egalite est un monstre qui veut etre roi [Равенство монстр, который хочет быть королем (фр.) ]". - "Подписан указ сенату о разрыве политической связи с Франциею и о высылке из России всех обоего пола французов, которые не сделают присяги по изданному при указе образцу".

Напуганная и раздраженная всеми этими событиями, Екатерина сделалась крайне подозрительна. Благодаря такому настроению вскоре нашлись вещи, показавшиеся ей вредными и опасными. Вот что записано у Храповицкого о Радищеве и его известной книге: "Говорено о сочинении "Путешествие от Петербурга до Москвы". Тут рассеивание французской заразы; отвращение от начальства; автор мартинист; я прочла тридцать страниц". - "Продолжают писать примечания на книгу Радищева, а он, сказывают, препоручен Шешковскому (начальнику секретной экспедиции) и сидит в крепости". - "Примечания на книгу Радищева посланы к Шешковскому. Сказывать изволили, что он бунтовщик, хуже Пугачева, показав мне, что в конце хвалит Франклина, как начинщика, и себя таким представляет". С приметною чувствительностью приказано рассмотреть в совете (дело Радищева), чтоб не быть пристрастию, и объявить - "дабы не уважали до меня касающееся, ибо я презираю".

Екатерина одно время подозревала даже Храповицкого в мартинизме и масонстве, что, конечно, до глубины души огорчало и беспокоило преданного слугу. Он с томлением выжидал случая объясниться и, наконец, дождавшись его, не преминул упомянуть об этом в "Записках" в следующих выражениях: "Читал в московской почте донесение князя Прозоровского касательно окончания дела о книгопродавцах, торговавших запрещенными книгами. При вопросе: "Почему запрещена Киропедия?" - нашел я случай изъяснить о старом масонстве, что был в ложе Александра Ильича Бибикова и что я же перевел Societe antiabsurde, сочинения ее величества*. Кажется, что выслушан хорошо и некоторыми отзывами отделен от нынешних мартинистов".

______________________

* Le secret de la Socie"le" anti-absurde, devoile par quelqu"un qui n"en est pas Cologne. 1759. (Печатано н Петербурге.) Брошюра эта, направленная против масонства, имеется в двух разных переводах, пол названиями: 1) Тайна общества, вздоров не терпящего, открытая человеком посторонним. Спб. (без означения года). 2) Тайна противонелепого общества, открытая непричастным оному. Спб. 1759. Последний перевод принадлежит Храповицкому.

______________________

Записывая тщательно и аккуратно каждое ничтожнейшее проявление благоволения и расположения к себе со стороны императрицы, Храповицкий так же аккуратно отмечал и случаи ее гнева и неудовольствия, например: "Некстати вошел с запискою об убившемся кровельщике. "Не дадут кончить несчастного письма". После, при волосочесании, извинились, письмо было к князю Потемкину-Таврическому". - "На нескорый приход за почтою сказано: "Ты после третьеводнишнего прячешься; я не сердилась, mais c"etait un moment d"impatience [это было моментом нетерпения (фр.) ], на что надобно смотреть; весь год тобой довольна". Встав на колени, поцеловал ручку". - "Прикрикнули за донесение о шебеке, на петербургской верфи построенной. Изъяснился. "Я напрасно кричала, excusez, je suis un peu impatiente aujourd"hui; c"est peut etre le beau temps, qui en est la cause [извините, я немного нетерпеливо сегодня; может быть хорошая погода является причиной (фр.) ]".

Самый прискорбный и чувствительный для Храповицкого случай высочайшего неудовольствия приключился с ним из-за известной тогда актрисы Урановой и актера Сандунова..

Последний хотел жениться на Урановой; но за ней ухаживал граф Безбородко, и Храповицкий с товарищем своим по управлению театрами, Соймоновым, держа, разумеется, сторону графа, препятствовал честным намерениям Сандунова. Уранова, любившая своего жениха, решилась на довольно смелый поступок. В эрмитажном театре давали однажды оперу "Федул с детьми", сочинения самой императрицы. Уранова превзошла себя в этой опере. Екатерина была в восхищении и часто кивала ей головой с одобрительной улыбкой. Когда Уранова пропела последнюю арию, все зрители осыпали ее рукоплесканиями, а императрица бросила ей свой букет. Уранова схватила его, поцеловала и, подбежав на авансцену, упала на колени и закричала: "Матушка царица! Спаси меня, спаси!" Зрители были поражены таким неожиданным явлением. Екатерина встала и с участием и любопытством обратилась к певице, Уранова в ту же минуту вынула и подала государыне просьбу, в которой подробно излагала обстоятельства, препятствовавшие ей выйти замуж. Екатерина сильно разгневалась, приказала обвенчать Уранову с Сандуновым и перевести их в московский театр; Храповицкий же и Соймонов лишились своих мест. Об этом происшествии в "Записках" Храповицкого отмечено следующее: "Ввечеру играли в эрмитаже Федула, и Лиза (т.е. Уранова) подала на нас просьбу. В тот же вечер прислана записка к Трощинскому, чтоб заготовил указ об увольнении нас от управления театром. Трощинский в полночь был у меня для совета". - "Как встали, спросили Трощинского и подписали у него указы. Мы уволены, а князь Юсупов директор. Рассказывали всем, что нас сменили*".

______________________

* Пантеон русского театра. 1840. № 2. Статья "Воспоминание о московском театре при Медоксе". Стр. 97 и 98.

______________________

Такие неприятные случаи Храповицкому, впрочем, доводилось заносить в свою памятную книжку не часто: отметками же о высочайших благодарностях, похвалах, милостивых улыбках и т.п. записки его не бедны. Отмечены у него и все еще более существенные знаки благоволения к нему императрицы в виде денежных наград, подарков и проч. За время своего десятилетнего пребывания в звании статс-секретаря Александр Васильевич получил орден св. Владимира третьей степени, орден св. Владимира второй степени, чин действительного статского советника, деревни, в разное время деньгами 20 000 руб. и три золотые, осыпанные брильянтами табакерки. 8 сентября 1790 года, в день торжества мира со Швециею, Храповицкому был пожалован брильянтовый перстень в 6000 руб. и определено 2000 руб. пенсии, а 2 сентября 1793 года, по случаю празднования мира с Турцией, он был произведен в тайные советники и назначен сенатором в четвертый департамент. - "В сенате мне сказано о чине и я приведен к присяге", - записал 7 сентября Александр Васильевич. Это последняя строка его "Памятных записок".

В 1797 году, в день коронования императора Павла Петровича, Храповицкий получил аннинскую ленту, а император Александр I произвел его 15 сентября 1801 года в действительные тайные советники. Александр Васильевич умер 20 декабря того же года и погребен в Александро-Невской лавре, где чуть заметная надпись на углубившейся до половины в землю плите указывает его могилу.

_______________________

Записки Адриана Моисеевича Грибовского, начинающиеся с 1792 года, служат как бы продолжением записок Храповицкого. Грибовский был родом малоросс и воспитывался в Московском университете. В 1784 году, когда Державин был олонецким губернатором, Грибовский поступил к нему секретарем из комиссии о сочинении нового уложения, в которую открыли ему доступ его начитанность и познания во французском языке. В 1788 году Грибовский находился в военно-походной канцелярии князя Потемкина и сочинял по его поручению журнал военных действий армий, бывших под начальством светлейшего.

Во время четырехлетней службы своей при Потемкине Грибовский получил два чина: коллежского асессора и надворного советника, с переименованием в подполковники в Изюмский легкоконный полк, орден св. Владимира четвертой степени и 4000 десятин земли в Екатеринославской губернии. По отбытии из Петербурга в Яссы для заключения мира с Турцией графа Безбородко, все, как бывшие в его ведении, так и другие собственные ее величества дела, были переданы последнему любимцу Екатерины, графу Платону Александровичу Зубову, тогда уже генерал-адъютанту. Зубов слышал о Грибовском как о дельном и способном чиновнике и в 1792 году исходатайствовал высочайшее соизволение о назначении его управляющим вышеупомянутыми делами. Адриан Моисеевич прибыл в Петербург в январе 1792 года и, разумеется, тотчас же явился к любимцу. Этим именно он и начинает свои "Записки", так рассказывая про свое первое свидание с Зубовым.

"Генваря 15, ввечеру, поехал я во дворец, чтоб отдать письмо, данное мне в Яссах графом А.А, Безбородко к Платону Александровичу Зубову, за которое письмо обязан был О.М. де Рибасу. Как мне желалось вручить сие письмо лично, то я и был допущен в спальню и оное вручил. Платон Александрович сидел тогда в низких креслах, положив ноги на табурет, что было почти всегдашней его привычкой. Он, прочитав письмо, сделал мне большое наклонение головою, что, кажется, означаю и приветствие и отпуск; но я, увидев стоявшего перед ним Г.Р. Державина, с которым я имел до того частую переписку, подошел к нему и, поцеловавшись с ним, немедленно вышел.

Генваря 16. Призван будучи к Василию Степановичу Попову, узнал от него, что П.А. Зубов желает иметь меня при делах, ему порученных, и чтобы я к нему явился. Такая скорая перемена моей службы меня тогда удивила, но я после узнал, что П.А. давно имел сие намерение. Писанное мною из Ясс к Державину письмо о смерти князя Потемкина, которая составляла тогда весьма любопытную новость, было ему показано и ему полюбилось. Вчерашний день, узнав от Державина, что я был сочинителем означенного письма, призвал Попова и велел мне объявить о своем намерении.

Генваря 17. Поутру вошел я в покои Платона Александровича, которых третьего дня по причине вечера я не мог рассмотреть. Это первый этаж дворца, известный под названием малого этажа, выходящий на Дворцовую площадь, на самом углу Миллионной. Платон Александрович был еще в шлафроке, обшитом собольими хвостами. В то время никого в спальне его не было, кроме родственника его Карийского. Подошед ко мне, сказал тихо: "Здравствуй! Если ты желаешь со мной служить, то мы поладим". На сей комплимент я отвечал утвердительно. Тогда было от роду ему 24, а мне 26 лет".

Получив место при Зубове, Грибовский получил тотчас же казенную квартиру на Миллионной, в старом Брюсовом доме, против второго дворцового корпуса, где помешался двор великого князя Константина Павловича. Ему была выдана мебель из кригсцалмейстерской, а стол, кроме напитков, приказано отпускать от придворной конторы, на что назначено по пятидесяти рублей в день; "однако стол этот, - замечает Адриан Моисеевич, - в самом деле и пяти рублей не стоил; напитки же отпускались особо, в довольном количестве. Стол П.А. Зубова, графа Н.И. Салтыкова и графини Браницкой обходился придворной конторе по четыреста рублей в день, кроме напитков, которые с чаем, кофеем и шоколадом стоили не менее половинной против стола суммы".

Сообщив все эти подробности, Грибовский описывает некоторые лица, бывшие "или при делах, или просто в обществе государыни". Так, например, в числе приводимых им характеристик мы находим довольно полные сведения о графе Безбородке.

Действительный тайный советник граф Александр Андреевич Безбородко занимал после графа Остермана первое место в Иностранной коллегии и, отличаясь самою разностороннею деятельностью, пользовался большой доверенностью императрицы. Из малороссийских старшинских детей он, благодаря необыкновенным способностям своим и знанию дел, достиг важнейших чинов и званий и приобрел громадное состояние, "не теряя тем", по выражению Грибовского, "своей репутации". Перед кончиною Екатерины он имел уже более шестидесяти тысяч душ крестьян, соляные озера в Крыму и рыбные ловли на Каспийском море, а император Павел присоединил к этому еще упраздненный город Дмитров Орловской губернии с двенадцатью тысячами душ. Кроме того, при всех замечательных с иностранными дворами трактатах и в других экстраординарных и торжественных случаях Безбородко получал значительные подарки червонцами и брильянтами. "Одним словом, - говорит Грибовский, - гетману нашему около двадцати лет рекою лилось богатство; да оно, при склонности его к лакомым столам и к женщинам, было ему нужно; надобны были чрезвычайные суммы, чтобы удовлетворить сии прихоти, собрать горы серебра и осыпать себя брильянтами". Пиры и праздники Безбородко отличались пышностью и роскошью; в особенности прославился он праздниками, данными им в 1793 году по случаю мира с Турциею и в 1796 году по случаю приезда в Петербург шведского короля. Тут в его великолепных залах видны были горки вышиною в шесть и шириною в три аршина, сверху донизу установленные старинными золотыми и серебряными сосудами необыкновенной величины. Безбородко в торжественные дни приезжал ко двору в великолепной позолоченной четырехместной и восьмистекольчатой карете, запряженной цугом и окруженной разодетыми гайдуками и скороходами; андреевская звезда его, погон для ленты, пуговицы на кафтане и пряжки на башмаках были из брильянтов. Вообще, количество и ценность находившихся у него драгоценных камней изумляли всех, кому случалось их видеть. При всем том Безбородко вовсе не походил на вельможу, на барина. Он не любил великосветского общества и бывал на торжественных празднествах только по необходимости. Для великосветского общества он и не годился, как по своей неловкости, так и по привычке окружать себя постоянно простыми женщинами. Безбородко был роста выше среднего, толст, имел лицо несколько продолговатое, с веселым выражением, нос прямой, широкий, рот часто разинутый, глаза серые, лоб низкий, стан неуклюжий, ноги толстые. На этих толстых ногах, сверх того, белые шелковые чулки были почти всегда небрежно опущены, и двигался тучный сибарит, точно исполнял чрезвычайно трудную и тяжелую обязанность. До ходьбы, однако же, он был охотник и ежедневно, вернувшись в двенадцать часов из дворца и надев простой сюртук и простую шляпу, отправлялся странствовать пешком по городу. "Нередко, - пишет Грибовский, - встречали его в вольных домах у прелестниц, откуда, увидя подобного себе гостя, скоропостижно удалялся. Он не был женат и, кажется, был одним из первых деловых людей, которые в то время подавали другим пример к вольной жизни. Беспереводно имел на содержании актрис и танцовщиц, которые жили в другом доме; в летнее время на даче его на Выборгской стороне бывали большие пирушки с пушечного пальбою, на которые, кроме его любимой красавицы, приглашаемы были его угодники, им взысканные и обогащенные, по большей части также с любовницами. Чтобы иметь понятие о щедрости его к своим фавориткам, скажу, что итальянской певице Давии давал он ежемесячно по 8000 рублей золотом, а при отпуске ее в Италию подарил ей деньгами и брильянтами на 500 000 рублей. Танцовщицу Ленушку, от которой имел дочь, он выдал потом за служившего в канцелярии его чиновника Е., причем дал ей в приданое упраздненный и ему императором Павлом пожалованный в Петербургской губернии город Рожествен, в котором жили не только казенные крестьяне, но и мещане, и который приносил ежегодно доходу 8000 рублей; сверх того в Петербурге дом в 300 000 рублей, а мужу исходатайствовал чин действительного статского советника по почтамту". Безбородко не был нисколько спесив в обхождении; всем, даже самым мелким чиновникам своим он говорил, вопреки обычаю того времени, "вы". "Но от простоты, - замечает Грибовский, - весьма был далек, но, напротив того, при весьма неловкой наружности был очень расторопен и дальновиден". По возвращении из Ясс, после заключения там мира с Портою, Безбородко увидел, что почти все бывшие в его ведении дела перешли к Зубову, так что ему приходилось ездить ко двору только в совет, собиравшийся во дворце два раза в неделю. Опасаясь, чтоб это не подало повода к каким-нибудь невыгодным для него слухам, Безбородко все-таки или ежедневно являлся во дворец, или просто посылал одну свою карету к малому дворцовому подъезду. Это дошло до сведения императрицы, которая заметила сама, что Безбородко, приезжая во дворец, скромно усаживался в углу уборной и потом незаметно исчезал. Екатерина приказала своим камердинерам докладывать ей всякий раз о приезде графа. Случалось, однако же, что сам граф останавливал дежурного камердинера, говоря, что у него нет никакого дела; случалось также, что он входил к императрице для того только, чтоб показать ей письмо из Константинополя от племянника своего Кочубея, бывшего в то время посланником. Такое бездействие Безбородко продолжалось по самую кончину Екатерины.

Пристроившись к Зубову, Грибовский, разумеется, не мог остаться в тени и пошел в гору. Скоро он сделался статс-секретарем и, следовательно, близким лицом к Екатерине.

Рассказывая об образе жизни императрицы, Грибовский, между прочим, знакомит нас с распределением времени и занятий государыни. Она вставала в семь часов утра и до девяти занималась в кабинете письмом, причем выпивала одну чашку кофе без сливок. ("Не пописавши, - сказала она однажды Грибовскому, - нельзя и одного дня прожить".) В девять часов переходила она в спальню и садилась на обитый белым штофом стул перед выгибным столиком, к которому был приставлен другой такой же, обращенный выгибом в противную сторону, для докладчика. В это время на Екатерине бывал обыкновенно белый гродетуровый капот и белый же флеровый чепец, наклоненный несколько, по замечанию Грибовского, на левую сторону. Императрица усаживалась и звонила в колокольчик. На этот звон являлся дежурный камердинер и получал приказание позвать обер-полицей-мейстера, который в числе других лиц, имевших до ее величества дела, дожидался в уборной. За обер-полицеймейстером таким же порядком являлись и все остальные. Входивший кланялся, целовал у императрицы, когда ей было угодно, руку, и если имел дело для доклада, то по данному знаку садился против нее за выгибной столик. Суворов же при входе клал обыкновенно три земных поклона перед образом, а потом, обратясь к государыне, делал и ей такой же поклон. "Помилуй, Александр Васильевич, что ты делаешь!" - говорила Екатерина, поднимая и усаживая старого чудака. - "Матушка! - отвечал на это фельдмаршал, - после Бога, ты одна моя здесь надежда!"

Екатерина занималась таким образом до двенадцати часов. Затем она переходила из спальни в малый кабинет, где старый парикмахер ее, Козлов, убирал ей волосы по старинной моде, с небольшими позади ушей буклями. В это время приходили великие князья, а иногда и великие княжны, пожелать бабушке доброго утра. После во-лосочесания императрица выходила в уборную, в которой могли присутствовать все, имевшие туда доступ. Сюда для услуг ее величества являлись четыре пожилые девицы, имевшие каждая свою специальность. Одна из них, Алексеева, подавала лед, которым Екатерина терла лицо; другая, гречанка Палакучи, накалывала на голову государыне флеровую наколку; две остальные, сестры Зверевы, подавали булавки. В течение этого туалета, продолжавшегося не более десяти минут, Екатерина разговаривала с кем-нибудь из присутствовавших, - преимущественно с Л.А. Нарышкиным и графом А.С. Строгановым. Раскланявшись потом со всеми, императрица возвращалась в спальню, сопровождаемая своими камер-юнгферами, и там при помощи их и Марии Саввишны Перекуси-хиной одевалась к обеду. Платье Екатерина носила в простые дни шелковое, сшитое фасоном, называвшимся молдаванским. Верхнее было по большей части лиловое или дикое, нижнее - белое. В праздники же императрица надевала платье парчовое с тремя орденскими звездами: андреевскою, георгиевскою и владимирскою; иногда надевала также ленты этих орденов и малую корону. Башмаки носила на каблуках, но не очень высоких.

Обедала Екатерина во втором часу пополудни. Бывшие за ее столом получали особое приглашение, за исключением Зубова, который всегда обедал с императрицей. После обеда время проходило за чтением иностранной почты или за чтением какого-нибудь интересного сочинения. В шесть часов начиналось вечернее собрание в покоях императрицы или театре в Эрмитаже.

В десятом часу все разъезжались, а в одиннадцать часов Екатерина уже почивала.

В пору, описываемую Грибовским, государыне шел шестьдесят седьмой год. За шестнадцать лет перед тем она была еще хороша, и красоту ее напоминали даже в 1795 году некоторые черты и части ее лица. Черты эти не отличались правильностью, но общее выражение их было привлекательно. Глаза ее, голубые, оттененные черными ресницами, были очень хороши. Ходила она медленно и твердо, говорила протяжно, и голос имела мужественный. Ростом Екатерина была невысока и в последнее время довольно полна, но в известные минуты умела придавать всей своей фигуре такой гордо-повелительный и эффектный вид, что казалась многим женщиной высокого роста и невольно приводила в смущение людей, очень неробких и свыкшихся с придворной обстановкой и обычаями. Свежесть лица и зубы, за исключением одного верхнего, Екатерина сохранила до конца жизни; зрение же ее в последние годы несколько ослабело, и она читала не иначе, как в очках с увеличительными стеклами. Грибовский рассказывает, что, придя раз с докладом, он застал ее читающей таким образом, и она, улыбаясь, сказала: "Верно, вам еще не нужен этот снаряд? Сколько вам лет от роду?" - "Двадцать шесть", - отвечал Грибовский. - "А мы, - прибавила императрица, - в долговременной службе государству притупили зрение и теперь принуждены очки употреблять".

Эта "долговременная служба" прервалась самым неожиданным образом 5 ноября 1796 года. Еще накануне вечером никто не мог подозревать печального события. Во дворце был малый эрмитаж, и Екатерина казалась чрезвычайно веселой, получив известие, что генерал Моро отброшен австрийцами за Рейн. По этому случаю она написала даже австрийскому посланнику, графу Кобенцелю, шутливую записку такого содержания: "Je m"empresse d"annoncer а l"excellente excellence que les excellentes troupes de l"exellente cour ont completement battu les frangais [Спешу сообщить вашему превосходительству, что превосходные силы двора вашего превосходительства полностью разбили французов ]". Вся под влиянием этого приятного известия, Екатерина более обыкновенного шутила со своим придворным остряком Л.А. Нарышкиным и только ранее удалилась в свою комнату, сказав, что чувствует от смеху легкую колику. На другой день она встала в обычное время, занималась писанием русской истории, напилась кофе, приняла Зубова; потом вышла из кабинета, объявив, что сейчас вернется. Прошло, однако ж, довольно много времени, а императрица не возвращалась. Приближенные ее стати тревожиться, и камердинер Захар Зотов решился наконец осведомиться, в чем дело. Он хотел отворить дверь в комнатку, в которую вошла Екатерина, но дверь что-то задерживало. Зотов сделал усилие - и увидел государыню на полу, без чувств, головой к стене, а ногами к двери, которая оттого и не отворялась. С Екатериной сделался апоплексический удар. Неожиданная весть мигом облетела дворец, подняв всеобщую суматоху. Все забегаю, засуетилось, заохало; в Гатчину, к наследнику, разом полетело несколько гонцов; кто плакал, кто хлопотал, кто решительно недоумевал, что ему делать, кто обдумывал уже план будущих действий. Зубов же совершенно потерял голову. Он не позволил дежурному доктору пустить императрице кровь и ходил как помешанный. Прибывший вскоре из Гатчины Павел Петрович несколько раз милостиво обращался к любимцу и уверял его в своем благорасположении; но Зубов как будто ничего не понимал. Он беспрестанно заглядыват в спальню, где лежала Екатерина, и возвращался оттуда в дежурную комнату с горькими рыданиями.

"Там, - пишет очевидец всех этих сцен граф Ф.В. Ростопчин, - вельможа сей сидел в углу; толпа придворных удалялась от него, как от зараженного, и он, терзаемый жаждою и жаром, не мог выпросить себе стакана воды. Я послал лакея и подал сам питье, в котором отказывали ему те самые, кои сутки тому назад в одной улыбке его устраивали здание своего счастья, и та комната, в которой давили друг друга, чтоб к нему приблизиться, обратилась для него в необитаемую степь".

Отчаянное горе Зубова было не ложным предчувствием: император Павел оставил его сначала при занимаемых им должностях и 26 ноября 1796 года пожаловал даже инспектором по артиллерии, но 6 декабря велел ему иметь пребывание в его литовских деревнях, потом дозволил отправиться за границу, а в ноябре 1800 года вызвал снова в Петербург, переименовал в генералы от инфантерии и назначил шефом первого кадетского корпуса. Не испытав решительной опалы, граф Зубов и не возвышался более на своем случайном поприще. Значение его невозвратно кончилось в десятом часу утра 5 ноября 1796 года.

Вместе с Зубовым и другими "екатерининскими орлами" кончил свою карьеру и Грибовский. Нам неизвестны подробности последних дней его жизни, но в конце "Записок" сохранились следующие беглые заметки:

"Присылка за мной в подольскую деревню сенатского курьера в мае.

Беклешов отправляет меня с ним в коляске, которая и сломалась.

В Киеве дана коляска генералом Сухтеленом, который на место ее взял мой дормез. В Могилеве курьер занемог горячкой, а комендант отправил меня в Витебск с солдатом из тамошних рот. Губернатором в Витебске был Жегулин; прием сделал он мне холодный и робкий и отправил с другим солдатом в Петербург. Приехал я в Петербург в перекладной кибитке, а коляска оставлена за семьдесят верст за худобой. Подъехали к дому князя Куракина, тогдашнего генерал-прокурора; от него в дом Макарова, в Галерную улицу; сей ездил к генерал-прокурору и, возвратясь, повел меня в крепость, где поместил в равелине. На другой день князь Куракин приехал и божился, что не знает причины моего заключения; велел отнесть мне один номер газеты, скрипку, книги и три изрядных блюда".

"В этом году был освобожден и опять в подольскую деревню с курьером отправлен".

"Приехал в Вишневчин, польское мое имение, и продал его, а в 1803 году, в феврале, приехал в Москву".

Шубинский, Сергей Николаевич (1834-1913) генерал-майор в отставке, писатель, русский историк, журналист, основатель и многолетний редактор журналов "Древняя и Новая Россия", "Исторический вестник" и библиофил.

О. Г. Левенштейн
(Йошкар-Ола )

государственная служба, статс-секретарь, делопроизводство, справедливость, сенатор

Г.Р. Державин родился 3 июля 1743 года близ Казани в семье мелкопоместных дворян. Род Державиных вел начало от потомков мурзы Багрима, добровольно перешедшего на сторону великого князя Василия II (1425-1462 гг.), что засвидетельствовано в документе личного архива Г.Р.Державина. "Мурза Багрим, - сказано в родословной, - крещен в православную веру самим великим князем Василием Васильевичем Всея Руси во крещении имя ему Илья... " [Российская национальная библиотека им.М.Е.Салтыкова-Щедрина. Р.О.- Архив Г.Р.Державина: Т.20, л.18].

В 1762 году он получил вызов на военную службу в Петербург, в лейб-гвардии Преображенский полк. С этого времени и начинается государственная служба Державина, которой поэт посвятил свыше 40 лет жизни. Время службы в Преображенском полку - это и начало поэтической деятельности Державина, которая без сомнения сыграла исключительную важную роль в его служебной биографии. Судьба бросала Державина на различные военные и гражданские посты: он был членом особой секретной комиссии, главная задача которой состояла в том, чтобы схватить Е.Пугачева; несколько лет находился на службе у всесильного генерал-прокурора кн. А.А.Вяземского (1777-1783 гг.). Именно в это время он пишет свою знаменитую оду "Фелица", опубликованную 20 мая 1873 г. в "Собеседнике любителей российского слова". "Фелица" принесла Державину шумную литературную славу. Поэт был щедро награжден императрицей золотой табакеркой, осыпанной бриллиантами. Скромный чиновник департамента Сената стал известнейшим на всю Россию поэтом. Не без участия Екатерины II поэт был назначен на пост губернатора в Карелию (1784-1785 гг.) и Тамбов (1786-1789 гг.). Принципиальность Державина, его стремление к законности стали причиной отъезда его из Карелии и отстранения от должности губернатора в Тамбове, причем в последнем случае он был обвинен в превышении своих губернаторских полномочий и отдан под суд. Трудно сказать, чем бы закончилось "дело Державина", если бы не заступничество императрицы. Ей Державин был очень нужен не столько как опытный чиновник, сколько как поэт. Именно это обстоятельство, по всей вероятности, стало решающим в назначении Державина 13 декабря 1791 года статс-секретарем Екатерины II [РГИА, ф.1329 - оп.1, д.171. - л.643]. Ему поручался просмотр всех сенаторских меморий и составление замечаний о найденных нарушениях закона, которые он должен был представлять императрице. В "Записках", говоря о характере своей деятельности, Державин писал, что "... дела у него были все роду неприятного, то есть прошения за неправосудие, награды за заслуги и милости по бедности..." [Державин, 6: 631]. Знакомство с архивными документами, хранящимися в ИРЛИ и РГАДА, подтверждают эти слова [РГАДА, ф.1239. - д.57833, оп.3; ИРЛИ, ф.96: оп.7, д.9]. Круг вопросов, поданных на рассмотрение императрице, был разнообразным: земельные споры, просьбы о пенсиях, награждениях, восстановлении в должности, наследственные дела и прочее. Прошения, направленные к Екатерине II, вначале шли к Державину и только после изучения докладывались им императрице.

Будучи педантичен, трудолюбив, Державин изучал каждое дело основательно, подробно излагая содержание его. Императрице это не нравилось, он докучал ей долгим объяснением дел, что нередко становилось причиной серьезных конфликтов между ними. Ярким свидетельством этого явления стало разбирательство "дела Якоби - иркутского наместника, обвиненного Сенатом в разных преступлениях". Начало разбирательства относилось к 1786 году. Детали этой истории хорошо изложены Державиным в "Записках". Якоби вменялась вина в желании "возмутить против России китайцев" и "закупке с ущербом казны на сибирский корпус провианта" [Державин, 6: 641]. Державину было поручено расследование этого дела в начале службы статс-секретарем, то есть в 1791 - начале 1792 года. Если верить Державину, инициатором обвинения Якоби был Вяземский, невзлюбивший его по личным мотивам, которые изложены в "Записках" неясно. Обвинение против Якоби было выдуманное, основанное на доносе надворного советника А.И.Парфентьева, служившего в канцелярии у наместника. В ходе разбирательства Державин обратил внимание на абсурдность и бездоказательность обвинения. Затянувшееся следствие, продолжавшееся в течение семи лет, свидетельствовало о том, что Вяземский и его сторонники настаивали на виновности Якоби.

Томимый бесконечными допросами, иркутский генерал-губернатор возлагал все надежды на Державина. "Я полагаю, - писал он в июле 1792 года, - что...сжалясь на томление мое, пятый год продолжающееся, скорее рассмотрение сие окончите. Что принадлежит до справедливости вашей, - продолжал Якоби, - то я в том уверен" [Державин, 5: 796]. Державин провел огромную работу по изучению всего дела. На это ему потребовался целый год. В ходе расследования было собрано огромное количество документов. Сенатский экстракт имел внушительный вид и состоял из 300 листов. Державин полагал, что императрица останется довольна деятельностью своего секретаря по рассмотрению столь сложного дела. Однако этого не произошло. Более того, почти ежедневные доклады Державина по делу Якоби превратились для Екатерины II в самую настоящую пытку. Императрица не хотела соглашаться с доводами Державина, настаивавшего на невиновности наместника. "При продолжении Якобиева дела вспыхивала, возражала на его примечания, и в один раз с гневом спросила..., кто ему приказал и как он смел с соображением прочих подобных решенных дел Сенатом выводить невиновность Якобия". Запальчивость Державина, стремление доказать свою правоту заканчивались нередко удалением его из кабинета царицы [Державин, 6: 636].

После окончания разбирательства дела в ноябре 1792 года Державин представил указ, оправдывающий наместника, но его не утвердила императрица по каким-то своим личным мотивам. С.И.Шсшковской, известный мастер сыскных дел, и рекетмейстер Терский согласились с мнением Державина. Трудно сказать, что заставило их пойти на этот шаг. Не исключено, что Державин сумел привести убедительные факты непричастности Якоби по всем пунктам обвинения. Дело закончилось. Наместник был оправдан.

Много хлопот и беспокойств доставило Державину еще одно сложное "дело банкира Р.Сутерланда". Начало расследования его относится к 1791 году. Дело Сутерланда состояло в следующем. Придворный банкир Сутерланд являлся посредником при заключении заграничных займов. Он имел в наличии большие суммы денег, которыми нередко ссужал знатных сановников екатерининского двора, часто не получая их обратно. Сам Державин также пользовался услугами банкира. В письме от 8 января 1789 года Сутерланд просил Державина "немедленно все деньги и с процентами на срок переслать", в противном случае он грозился опротестовать его векселя [Державин, 5: 731]. Пытаясь выйти из финансовых затруднений, Сутерланд сблизился с итальянским купцом Моцениго и, получая от него товары, употреблял вырученные деньги на свои спекуляции. В итоге махинаций банкира Моцениго потерпел убыток в 120000 рублей. Не найдя выхода из положения, Сутерланд покончил жизнь самоубийством.

Императрица создала специальную комиссию по расследованию этой истории, куда вошли: А.А.Васильев, Г.Р.Державин, П.И.Новосильцев [Державин, 6: 648]. Как видно из документов, "дело Сутерланда" причислялось к разряду секретных. В специальной инструкции, составленной Екатериной, указывалось "...проводить расследование с надлежащей скромностью так, чтобы излишнею огласкою не нанести вред и кредиту..." [ИРЛИ, арх.Державина, ф.96. - оп.5. - л.9, л.1]. Дело, разумеется, было не в кредите. Екатерина II больше всего боялась огласки лиц, бравших деньги у Сугсрланда. Расследование открыло, что многие знатные вельможи, как-то: кн. Потемкин, Вяземский, Безбородко и даже великий князь Павел Петрович - пользовались услугами банкира [Державин, 5: 731].

Видя дотошность Державина, активно взявшегося за расследование дела, его прямоту, Екатерина раздражалась так, что выгоняла своего секретаря от себя [Державин, 5: 652 - 653]. Особенно он прогневал ее, когда начал читать реестр денег, взятых у Сутерланда. В числе должников банкира были А.А.Вяземский, Г.А.Потемкин и великий князь Павел Петрович, на которого "Екатерина зачала жаловаться, что он мотает, строит такие безпрестрастно строения, в которых нужды нет..." [Державин, 5: 652]. Екатерина II ждала, что Державин закроет глаза на это дело, но была удивлена и очень раздражена его молчанием. Державин "не умел играть роли хитрого царедворца, потупя глаза, не говорил ни слова" [Державин, 5: 652]. Разгневанная императрица прибегла к испытанному средству - выгнала Державина из кабинета. Она, по-видимому, уже тогда начала понимать, что ошиблась в выборе Державина.

Находясь на посту кабинет-секретаря, Державин увидел жизнь двора воочию, и у него изменилось представление и о Екатерине II. Если первая встреча Державина с императрицей буквально ошеломила его и царица "показалась существом сверхъестественным" [Державин, 8: 990], то в дальнейшем он изменяет свое мнение о ней. "В период службы поэта при дворе Екатерина неоднократно спрашивала его, чтобы он писал вроде "Фелицы". Он ей обещал и несколько раз принимался, "...но ничего написать не мог, не будучи возбужден каким-либо патриотическим славным подвигом" [Державин, 6: 606]. Это, конечно, не означало того, что Державин перестал видеть в Екатерине II "просвещенную монархиню". Просто в представлении Державина она утрачивает черты исключительности, перестает быть неземным существом.

Дворцовая жизнь текла по своим особым законам. Климат двора нередко определялся фаворитами императрицы, которые в угоду своим личным интересам готовы были на все: подлог, подкуп и пр. Даже опытным царедворцам в этой обстановке нелегко было разобраться во всех хитросплетениях дворцовой политики. Что касается Державина, то он часто становился "неугодным" для многих вельмож из-за своего служебного рвения и прямоты. В этом отношении показателен случай, происшедший с Державиным во время разбирательства прошения известного механика И.П.Кулибина, занимавшего видное положение в Академии Наук. В 1783 г. директором Академии была назначена кн. Е.Р.Дашкова, неприязненно относящаяся к механику, вследствие невыполнения им какого-то ее распоряжения. После этого она при каждом удобном случае старалась досадить Кулибину. В период службы статс-секретарем Державин ходатайствовал за Кулибина перед императрицей. Он просил увеличить размер жалованья Кулибину, испытывавшему большие материальные трудности. В письме от 30 марта 1792 г. Державин уведомлял Кулибина о решении Екатерины II выплачивать ему дополнительно 90 рублей жалованья в год" [Державин, 5: 787-788]. В "Записках" Державин отмечал, что Дашкова, узнав о поступке его, "так рассердилась, что приехавшему ему в праздничный день с визитом... наговорила, по вспыльчивому ея или, лучше, сумасшедшему нраву, премножество грубостей..." [Державин, 6: 654]. Дашкова написала также письмо гр. Безбородко с жалобой на Державина [Державин, 6: 654].

Этот эпизод сказался отрицательным образом на положении Державина при дворе. Дашкова, по словам его, настроила против него не только вельмож, но и императрицу, "поселив в сердце (ее -О.Л.) остуду, которая примечана Державиным по самую ея кончину" [ИРЛИ, ф.56: оп.7, д.9]. Возможно, что Державин несколько сгущал краски, полагая, что случай с Дашковой стал роковым в его служебной карьере. Задолго до этого императрица имела неоднократную возможность убедиться в несговорчивости, неуступчивости своего секретаря. Державин при дворе стал нетерпим. Но давать открыто ему отставку Екатерина не хотела: она не желала ссоры.

Литература

Державин Г.Р. Сочинения: В 9 т. / Под ред.Я.К.Грота. - СПб., 1864 - 1883.
ИРЛИ, арх.Державина, ф.96, оп.5. - л.9., л.I.
ИРЛИ, ф.56, оп.7. - д.9.
РГАЛА, ф.1239. - д.57833, оп.3.
РГИА, ф.1329, оп.1, д.171. - л.643.
РНБ. Р.О. Архив Г.Р.Державина. - Т.20. - Л.18.