Олеся подробное краткое содержание. Анализ произведения олеся куприна

История создания

Повесть А. Куприна «Олеся» впервые вышла в печать 1898 году в газете «Киевлянин» и сопровождалась подзаголовком. «Из воспоминаний о Волыни». Любопытно, что писатель сначала отправлял рукопись в журнал «Русское богатство», так как до этого в данном журнале уже выходил купринский рассказ «Лесная глушь», посвященный также Полесью. Таким образом, автор рассчитывал на создание эффекта продолжения. Однако «Русское богатство» по каким-то причинам отказалось выпускать «Олесю» (возможно, издателей не устроили размеры повести, ведь к тому времени она была самым крупным произведением автора), и планируемого автором цикла не получилось. Зато позднее, в 1905 году, «Олеся» вышла в самостоятельном издании, сопровожденном вступлением от автора, в котором рассказывалась история создания произведения. Позднее вышел и полноценный «Полесский цикл», вершиной и украшением которого стала «Олеся».

Авторское вступление сохранилось лишь в архивах. В нем Куприн рассказывал, что гостя в Полесье у знакомого помещика Порошина, он услышал от него множество легенд и сказок, связанных с местными верованиями. В числе прочего Порошин рассказал, что и сам был влюблен в местную колдунью. Эту историю Куприн позднее расскажет в повести, заодно включив в нее всю мистику местных преданий, таинственную мистическую атмосферу и пронзительный реализм окружавшей его самого обстановки, непростые судьбы полесских жителей.

Анализ произведения

Сюжет повести

Композиционно «Олеся» - повесть-ретроспектива, то есть, автор-повествователь возвращается в воспоминаниях к событиям, которые происходили в его жизни много лет назад.

Основа сюжета и ведущая тема повести - любовь между городским дворянином (панычем) Иваном Тимофеевичем и молодой жительницей Полесья, Олесей. Любовь светлая, но трагическая, так как её гибель неизбежна ввиду ряда обстоятельств - социального неравенства, пропасти между героями.

По сюжету герой повести, Иван Тимофеевич, несколько месяцев проводит в глухой деревне, на краю Волынского Полесья (территория, называемая в царские времена Малороссией, сегодня - запад Припятской низменности, на севере Украины). Городской житель, он вначале пытается привить местными крестьянам культуру, лечит их, учит читать, но занятия безуспешны, так как люди одолеваемы заботами и им неинтересно ни просвещение, ни развитие. Иван Тимофеевич все чаще ходит в лес на охоту, любуется местными пейзажами, иногда слушает рассказы своего слуги Ярмолы, который говорит о ведьмах и колдунах.

Заблудившись в один из дней на охоте, Иван попадает в лесную избушку - здесь живет та самая ведьма из рассказов Ярмолы - Мануйлиха и её внучка Олеся.

Второй раз герой приходит к обитателям избушки весной. Олеся гадает ему, предрекая скорую несчастную любовь и невзгоды, вплоть до попытки самоубийства. Девушка также показывает мистические способности - она может воздействовать на человека, внушая свою волю или страх, останавливать кровь. Паныч влюбляется в Олесю, сама же она остается подчеркнуто холодна с ним. Особенно сердится на то, что паныч заступается за неё с бабкой перед местным урядником, пригрозившим разогнать обитательниц лесной избы за их, якобы, ворожбу и вред людям.

Иван заболевает и неделю не является в лесную избу, когда же он приходит, заметно, что Олеся счастлива его видеть, и чувства обоих вспыхивают. Проходит месяц тайных свиданий и тихого, светлого счастья. Несмотря на очевидное и осознаваемое Иваном неравенство влюбленных, он делает Олесе предложение. Она отказывается, мотивируя тем, что ей, служительнице дьявола, нельзя заходить в церковь, следовательно, и венчаться, вступая в брачный союз. Тем не менее, девушка решается пойти в церковь, чтобы сделать приятное панычу. Местные жительницы, однако, не оценили порыв Олеси и набросились на неё, сильно избив.

Иван спешит в лесной дом, где избитая, поверженная и морально раздавленная Олеся говорит ему, что её опасения на счет невозможности их союза подтвердились - им нельзя быть вместе, поэтому она с бабушкой покинет свой дом. Теперь деревня настроена к Олесе и Ивану еще более враждебно - любой каприз природы будут связывать с её вредительством и рано или поздно убьют.

Перед отъездом в город Иван снова идет в лес, но в избушке находит только олесины красные бусы.

Герои повести

Олеся

Главная героиня повести - лесная колдунья Олеся (настоящее её имя Алёна - сообщает бабка Мануйлиха, а Олеся - местный вариант имени). Красивая, высокая брюнетка с умными темными глазами сразу обращает на себя внимание Ивана. Природная красота в девушке сочетается с природным умом - несмотря на то, что девушка даже не умеет читать, такта и глубины в ней, пожалуй, больше, чем в городской.

Олеся уверена, что «не такая, как все» и трезво понимает, что за эту непохожесть может пострадать от народа. Иван не слишком верит в необычные способности Олеси, полагая, что тут больше многовекового суеверия. Однако он не может отрицать мистичность образа Олеси.

Олеся отлично осознает невозможность её счастья с Иваном, даже если тот примет волевое решение и женится на ней, поэтому именно она смело и просто управляет их отношениями: во-первых, предпринимает самоконтроль, пытаясь не навязываться панычу, во-вторых, принимает решение о расставании, видя, что они не пара. Светская жизнь была бы для Олеси неприемлема, муж неизбежно стал бы тяготиться ею после того, как выяснилось бы отсутствие общих интересов. Олеся не хочет быть обузой, связывать Ивана по рукам и ногам и уходит сама - в этом героизм и сила девушки.

Иван Тимофеевич

Иван - небогатый, образованный дворянин. Городская скука приводит его в Полесье, где он поначалу пытается вершить какие-то дела, но в итоге из занятий остается только охота. К преданиям о ведьмах он относится как к сказкам - здоровый скепсис обоснован его образованием.

(Иван и Олеся )

Иван Тимофеевич - искренний и добрый человек, он способен прочувствовать красоту природы, а потому Олеся поначалу интересует его не как красивая девушка, а как интересная личность. Ему интересно, как получилось, что её воспитала сама природа, и она вышла такой нежной и деликатной, непохожей на грубых неотесанных крестьян. Как вышло так, что они, религиозные, хотя и суеверные, грубее и жестче Олеси, хотя именно она должна быть воплощением зла. Для Ивана встреча с Олесей - не барская забава и непростое летнее любовное приключение, хотя и он понимает, что они не пара - общество в любом случае окажется сильнее их любви, разрушит их счастье. Олицетворение общества в данном случае неважно - будь то слепая и тупая крестьянская сила, будь то городские жители, сослуживцы Ивана. Когда он думает об Олесе как о будущей жене, в городском платье, пытающейся поддержать светский разговор с его коллегами, - он просто заходит в тупик. Потеря Олеси для Ивана - такая же трагедия, как и обретение её в качестве жены. Это остается за рамками повествования, но скорее всего предсказание Олеси свершилось в полной мере - после её ухода ему было плохо, вплоть до мыслей о намеренном уходе из жизни.

Итоговый вывод

Кульминация событий в повести приходится на большой праздник - Троицу. Это неслучайное совпадение, оно подчеркивает и усиливает трагизм, с которым светлая сказка Олеси растоптана ненавидящими её людьми. В этом есть саркастический парадокс: служительница дьявола, Олеся, колдунья, оказывается более открытой к любви, чем толпа народа, чья религия укладывается в тезис «Бог есть Любовь».

Авторские выводы звучат трагично - невозможно совместное счастье двух людей, когда счастье для каждого из них в отдельности - разное. Для Ивана невозможно счастье в отрыве от цивилизации. Для Олеси - в отрыве от природы. Но при этом, утверждает автор, цивилизация жестока, общество может отравить отношения между людьми, морально и физически уничтожить их, а природа - нет.

Повесть «Олеся» Куприн (краткое содержание ее представлено ниже) написал в 1898 году. Это произведение довольно объемное, до него автор публиковал небольшие рассказы.

Краткое содержание. «Олеся» (глава 1 -3)

Героя, барина Ивана Тимофеевича, судьба вынуждает на шесть месяцев осесть в глухой деревушке на окраине Полесья. Единственное развлечение - охота с Ярмолой, местным нанятым полесовщиком. Герой, правда, пробовал учить Ярмолу грамоте от скуки, да тот не проявил к этому занятию большого интереса. Однажды зашел разговор о местных чудесах. Полесовщик рассказал, что раньше жила в деревне ведьма с маленькой внучкой, но крестьяне прогнали их, потому что у одной женщины умер ребенок, и селяне обвинили во всем ведьму. Через несколько дней барин заблудился в лесу и вышел к болоту, у которого увидел хату на сваях. Он зашел, попросил воды и хотел поговорить с хозяйкой, но старуха оказалась необщительной и стала выпроваживать его. Собираясь уходить, он столкнулся с высокой черноволосой девушкой и попросил проводить его до дороги. Познакомились, оказалось, это - Олеся.

Краткое содержание. «Олеся» (главы 1 -3)

Пришла весна. Герой давно не встречал Олесю, но все время думал о ней. Как только подсохла земля, он опять приходит в избушку на болоте. Сначала Олеся обрадовалась ему, а потом с грустью рассказала, что гадала на него на картах. Они показали, что герой неплохой человек, но очень слабый и своему слову не хозяин. Ждет его большая любовь с дамой треф, но даму из-за этой любви ожидает большое горе и позор в самое ближайшее время. Иван Тимофеевич просит девушку не верить в гадание, ведь карты часто врут. Но Олеся отвечает, что ее гадание - чистая правда.

После простого ужина Олеся провожает барина. Ему интересно, как происходит колдовство. Он просит Олесю поколдовать. Девушка соглашается, режет ему руку ножом, а потом останавливает кровь заговором. Но барину мало, он просит еще. Тогда она предупреждает, что может полностью подчинить себе его волю, и он упадет. Они идут дальше, но Иван Трофимович все время спотыкается на ровном месте и падает, чем очень смешит девушку.

После этого барин стал часто наведываться в лесную избушку. Он заметил, что Олеся большая умница, у нее образная и хотя читать и писать она не умела. Лесная красавица объяснила, что ее всему научила бабушка, которая была необычным человеком.

Однажды зашла речь о будущем, о том, хочет ли Олеся замуж. Она ответила, что ей нельзя венчаться, потому что запрещено заходить в церковь. Вся сила их рода не от Бога, а от него . А Богом они до последнего колена прокляты во веки веков. Барин не согласен, он уговаривает Олесю не верить в эти бабкины выдумки. Девушка осталась при своем мнении. Ярмола не одобряет походов барина к ведьмам.

Краткое содержание. «Олеся» (главы 4 -10)

Однажды Иван Трофимович застает Олесю в плохом настроении. Оказывается, к ним в избушку наведался урядник и потребовал покинуть его район. Барин предложил свою помощь. Олеся отказалась от нее, но бабушка согласилась.

Барин зазывает урядника к себе, угощает и дарит ему ружье. Тот на время оставляет женщин в покое. Но отношения барина, или паныча, как зовут его местные селяне, с Олесей портятся. Девушка встречает его неприветливо, они больше не гуляют по лесу, но он продолжает навещать избушку.

Иван Трофимович заболел и полмесяца не приходил к Олесе. Как только выздоравливает, сразу же навещает девушку. Она встречает его с радостью. Расспрашивает о здоровье, идет провожать. Иван Трофимович и Олеся признаются друг другу в любви. Олеся поясняет свою холодность тем, что пыталась избежать отношений, но, видно, от судьбы не уйдешь. Видно, что она готова ко всем неприятностям, которые были предсказаны ей гаданием, ведь она и есть эта трефовая дама. Она пообещала Ивану Трофимовичу, что ни о чем никогда не пожалеет.

Краткое содержание. «Олеся» (глава 11-14)

Барин с удивлением замечает, что, в отличие от его предыдущих отношений, с Олесей ему не скучно. Он с изумлением убеждается, что она наделена чуткостью и врожденным природным тактом. Но его служба здесь заканчивается, и вскоре ему нужно уехать. Он хочет жениться на девушке. Но она отказывается. Она говорит, что незаконнорожденная и не может бросить бабушку. Кроме этого, она не хочет связывать своего Ванечку по рукам и ногам - вдруг он полюбит другую женщину. Потом, когда Иван Трофимович предлагает забрать с собой бабушку, Олеся из благодарности спрашивает, хотел бы он, чтобы она побывала в церкви. Иван отвечает, что хотел бы.

Олеся решается ради своей любви зайти в церковь. Но ее замечают прихожане и начинают над ней издеваться. У церкви на нее нападает толпа женщин, они начинают избивать и рвать ее одежду, бросают в нее камнями. Чудом Олесе удается вырваться и убежать, но напоследок она громко угрожает толпе. Герой скачет в избушку, где находит избитую Олесю в бреду. Она говорит, что быть им вместе - не судьба. Им с бабушкой нужно уходить: если что-то случится - сразу же обвинят их. Ночью над селом прошел дождь с градом, у селян гибнет хлеб. Иван прибежал слишком поздно, избушка оказалась пуста…

Своеобразие повести Куприна в том, что в реалистический сюжет вплетены элементы мистического, таинственного, добавлен также фольклорный колорит. Повесть вошла в классику русской литературы, ее изучают в школе. Краткое содержание (Куприн, «Олеся») не дает возможности оценить поэтическую прелесть этого произведения. Чтобы насладиться им, прочтите повесть целиком.

1. Иван Тимофеевич — молодой барин (паныч), литератор. От его лица ведется повествование.
2. Олеся — молодая девушка, внучка Майнулихи, обладает необычными способностями.

   Другие действующие лица

3. Ярмола — слуга молодого барина.
4. Мануйлиха — старя ведьма, бабушка Олеси.
5. Никита Назарыч Мищенко — живет в соседнем имении, приказчик и конторщик.
6. Евпсихий Африканович — полицейский урядник.

   Рассказ о старой ведьме и ее внучке

   История повествуется от лица молодого человека Ивана Тимофеевича, который волею судьбы оказался в Полесье в глухой деревеньке Переброд. Там он жил в течение 6 месяцев и решительно не знал чем заняться. От скуки барин попытался обучить грамоте своего полесовщика Ярмолу.

   В один вечер, когда погода была ненастная, Ярмола рассказал Ивану Тимофеевичу историю, которая случилась 5 лет назад. В их деревне жила старая ведьма, которую звали Мануйлиха, но ее вместе с внучкой прогнали из деревни за то, что она колдовала. С тех пор они поселились рядом с болотом за Ириновским шляхом. Молодому человеку хочется познакомиться с таинственной Мануйлихой, и он просит полесовщика отвести его к ней. Но Ярмола рассердился на барина за такую просьбу и отказался показывать ему дорогу.

   Избушка Мануйлихи

   Во время охоты, паныч заблудился. Пытаясь найти дорогу, он выходит к болоту и видит сказочную избушку. Решив, что там живет лесник, он заходит туда. Но по обстановке, в которой рассказчик оказывается, понимает, что это изба той самой Мануйлихи. Сама Мануйлиха была похожа на Бабу-Ягу, как в описаниях в русских сказках.

   Ведьма была не рада незваному гостю и хотела, чтобы он побыстрее ушел. Но молодой человек уговаривает ее погадать ему за деньги. До того еще, как старуха закончила гадать, в избу вошла красивая темноволосая молодая девушка, которая была не похожа на остальных деревенских девушек. Она называется Олесей, объясняет молодому человеку как добраться до дому и разрешает их еще раз навестить.

   Сверхъестественные способности Олеси

   Весной, как только лесные тропинки стали проходимыми, молодой барин решил снова дойти до избушки Мануйлихи. Девушка была рада видеть гостя, чего нельзя было сказать о ее бабушке. Рассказчик хочет, чтобы Олеся ему погадала, но она отказывается и объясняет ему, что уже раскладывала на него.

   Карты ей сказали, что он человек добрый, но слово свое не всегда держит, падок на женщин. Жизнь его будет несчастлива и никого он не сможет полюбить. А в этом году в него влюбится женщина с темными волосами, но ее любовь принесет ей только горе. Молодой человек не верит, что он способен принести кому-то столько неприятностей. Но молодая ведьма заверяет его, что ее слова непременно сбудутся. Олеся признается, что может видеть некоторые вещи и без карт, например, скорую смерть человека. Эти способности передаются в их семье от матери к дочери.

   Вечером девушка решает проводить гостя. По дороге она рассказывает о том, что когда-то ее бабушка исцеляла людей, могла найти клады и много другого. Молодой человек не верит, что человек может обладать такими способностями и просит девушку продемонстрировать их. Олеся поранила его и с помощью заговора остановила кровотечение. Затем она говорит ему идти впереди себя и не оборачиваться. Молодой человек все время идет и спотыкается. Во время прощания, Олеся спрашивает имя гостя. Именно тогда оно в первый раз появляется в повести — Иван Тимофеевич.

   Случай с урядником

   После этой прогулки, Иван Тимофеевич часто бывает в гостях у бабушки и внучки. Между молодым человеком и Олесей возникла крепкая привязанность. Он все время пытался понять, откуда и как появились способности девушки. Как-то в разговоре, барин случайно сказал, что если она захочет выйти замуж, то ей надобно будет венчаться в церкви. Олеся отвечает, что ей нельзя посещать церковь, потому что она ведьма.

   Однажды во время своего очередного визита Иван Тимофеевич видит, что Олеся чем-то расстроена. На все вопросы барина девушка не отвечала. Мануйлиха рассказывает, что к ним приходил урядник и велел покинуть эти места. Он отказался брать деньги, предложенные старухой. Тогда паныч решает пригласить к себе Евпсихия Африкановича и угостить водкой. Он уговаривает его не трогать бабушку и внучку и дарит ему ружье.

   Отношения между Иваном Тимофеевичем и Олесей

   После произошедшего случая с урядником, между девушкой и рассказчиком возникла неловкость в отношении. Они перестали гулять, но он не переставал думать о девушке. Но находясь рядом с ней, рассказчик чувствует смущение и неловкость. Внезапно он заболевает «полесской» лихорадкой.

   Шесть дней он боролся с болезнью. После своего выздоровления, молодой барин отправляется к Мануйлихе. Увидев девушку, он вдруг осознает насколько она стала ему дорога и близка. Олеся провожает его и говорит, что старалась держаться на расстоянии от него потому что хотела избежать своей судьбы. Но не вышло, и девушка признается ему в своих чувствах и целует его. Иван Тимофеевич говорит, что тоже любит ее. Разлука из-за его болезни сделала их чувства еще более сильными.

   Месяц длилась их чудесная сказка, но подошло время, когда молодому человеку нужно было уезжать. Он все чаще стал думать о том, что нужно сделать предложение Олесе. Иван Тимофеевич говорит девушке, что ему уже нужно покинуть деревню и делает ей предложение выйти за него замуж. Олеся отвечает, что ничего не получится, потому что у ней нет образования и она незаконнорожденная. Но молодой человек догадывается, что она опасается венчания в церкви. Но девушка решает ради любви перебороть свои страхи и предлагает встретиться в церкви на следующий день.

   Расставание Олеси и Ивана Тимофеевича

   Выбранный влюбленными день оказался праздником святой Троицы. Молодого человека задержали дела, и когда он прибывает на место, встреченный им по дороге конторщик Мищенко рассказывает о том, что деревенские девушки поймали ведьму, но ей удалось уйти.

   Это Олеся все-таки решилась пойти в церковь, и когда служба окончилась, ее обступили женщины и начали оскорблять девушку. Ей удалось вырваться из толпы, а они стали вслед кидать камни. Тогда молодая ведьма пообещала им, что они об этом пожалеют. Иван Тимофеевич немедля поехал к Мануйлихе.

   В избушке он увидел, что девушка находится без сознания. Мануйлиха ругает молодого человека, что это из-за него Олеся решила пойти в церковь. Когда Олеся приходит в себя, то сообщает возлюбленному, что им нужно расстаться, потому что теперь ей и бабушке придется покинуть эти места. Во время прощания, девушка признается ему, что очень хотела бы от него ребенка и ей жаль, что этого не случилось.

   Вечером началась сильная гроза вместе с градом, который побил жителям все их посевы. Ярмола дал совет барину быстрее уехать из деревни, дескать, люди уверены, что это дело рук Олеси. При этом они недобрым словом вспоминали и самого Ивана Тимофеевича.

   Молодой человек быстро собирает свои вещи и едет к избушке Мануйлихи, чтобы предупредить бабушку и внучку. Но там никого не оказалось, были только следы спешных сборов. Иван Тимофеевич уже хотел было уйти, как его взгляд упал на нитку красных коралловых бус — это все, что ему осталось на память об Олесе и их волшебной истории любви.

Тест по повести Олеся

Краткое содержание Олеся

­Повествование ведется от главного героя - барина Ивана Тимофеевича . Судьба на шесть месяцев забросила его в глухую деревню в Волынской губернии, где он выполнял свои служебные обязанности. В свободное время он охотился в Полесье и собирал народные легенды и предания. На охоту он, как правило, ходил вместе с местным жителем Ярмолой , который рассказывал ему об обычаях и нравах этой области. От нечего делать он обучал парня грамоте, но тот был не самым способным учеником.

Именно от Ярмолы Иван Тимофеевич узнал, что в деревне в верстах десяти от его дома живет настоящая ведьма по имени Мануйлиха . За свои колдовские деяния она была выселена за пределы села. Вскоре представилась такая возможность познакомиться с ней. С наступлением теплоты Иван Тимофеевич отправился с Ярмолой на охоту и заблудился. В лесу он наткнулся на странную хату, как он полагал лесника. Но внутри он обнаружил только старуху со всеми чертами настоящей ведьмы. Она сначала неприветливо встречала гостя, но, увидев серебряный четвертак, согласилась погадать незнакомцу. В самый разгар гадания она стала выпроваживать Ивана Тимофеевича, но в дом зашла внучка старухи.

Это была красивая темноволосая девушка лет двадцати-двадцати пяти приветливого и спокойного нрава. Она представилась Олесей и отправилась провожать гостя домой. На просьбу Ивана Тимофеевича навещать их иногда, она ответила утвердительно. Он ей показался добрым человеком. Все первые весенние дни герой думал об Олесе. Как только погода улучшилась, он отправился в гости к колдунье. Ярмола осуждал его. По его мнению, ходить к ведьмам это грех, но Ивана Тимофеевича это не остановило.

Как и в первый раз Мануйлиха была неприветлива, а ее внучка, наоборот, радостно встречала гостя. На просьбу погадать ему, Олеся ответила, что уже один раз раскидывала на него карты. Его ждала большая любовь в этом году со стороны трефовой, а значит темноволосой дамы. Однако, сам Иван Тимофеевич принесет этой девушке много горя и даже позор. Провожая гостя, Олеся рассказала, что они с бабушкой наделены особым даром гадания и колдовства. Когда он спросил, откуда они пришли в Полесье, она предпочла не отвечать, так как ее бабушка не любит говорить о своем прошлом.

Иван Тимофеевич всерьез увлекся Олесей. Ему нравился не только ее внешний облик, но и самобытная натура. Он часто спорил с ней, пытаясь найти научное объяснение ее сверхъестественным способностям, но, несмотря на все разногласия, между ними возникла глубокая симпатия и привязанность. Он стал частым гостем в доме Мануйлихи. Старуха этому была не особо рада, но подарки гостя и уговоры внучки сделали свое дело. С Ярмолой барин совсем разругался, из-за того, что тому не нравились обе ведьмы. Ему также не нравилось, что они боятся церкви.

Однажды, во время своего очередного визита, Иван Тимофеевич застал Олесю с бабушкой в расстроенных чувствах. Как оказалось, местный урядник велел им уезжать из Полесья, пригрозив пустить по этапу за непослушание. Несмотря на Олесины попытки переубедить его, он вызвался разрешить эту ситуацию. Иван отправился к уряднику Евпсихию Африкановичу и задобрил его дорогими подарками. Тот обещал оставить женщин в покое. После этого, Иван Тимофеевич понял, как сильно влюблен в Олесю, но она стала его избегать.

Две недели он провел в лихорадке, затем решил объясниться с ней. Она честно призналась, что тоже его любит, но хочет уйти от судьбы. Ведь по ее гаданию, она будет сильно опозорена из-за любви в нему. Несмотря на дурные предчувствия и недовольство бабушки, которая уговаривала Олесю больше не встречаться с их гостем, отношения молодых развивались и дальше. К тому времени служба Ивана в Волынской губернии подходила к концу и он решил жениться на Олесе и взять ее с собой. Вначале она отказывалась, говорила, что не хочет мешать карьере молодого барина. Она готова была и без женитьбы следовать за ним куда угодно. Тогда у героя возникло подозрение, не избегает ли его любимая похода в церковь. Но ради него она готова была перебороть и это суеверие.

Спустя пару дней, до Ивана дошла неприятная весть. Олеся, видимо, желая сделать ему приятное, пошла в церковь. Несмотря на косые взгляды прихожан, она достояла до конца обедни. На улице собрались недовольные люди, желающие побить и вымазать «ведьму» дегтем. Девушке еле удалось вырваться из толпы, но ей вслед полетели камни. Тогда она остановилась и пригрозила им, что они еще наплачутся за это. Едва услышав это, Иван помчался к Мануйлихе. Та уже проклинала его за несчастья, выпавшие на их долю, а Олеся лежала без памяти, избитая деревенскими бабами. Когда она пришла в себя, то сказала, что им нельзя здесь оставаться. Они с бабушкой должны уехать, иначе, если что-нибудь произойдет в деревне, все подумают, что это они наслали проклятья.

Иван сожалел о том, что не смог ее защитить и просил не оставлять его, но Олеся была убеждена в том, что им пора исчезнуть. Она даже не сообщила ему точной даты своего отъезда. На прощание она лишь сказала, что сожалеет, что у нее нет от него ребенка. На село ночью обрушился разрушительный град и люди были недовольны. Теперь они злились не только на Мануйлиху с внучкой, но и на Ивана. Об этом его наутро пришел известить Ярмола. Когда Иван помчался известить любимую о грозящей опасности, изба Мануйлихи была уже пуста. Никого и ничего там не осталось, кроме Олесиных красных бус, напоминающих о ее великодушной любви.

I

Мой слуга, повар и спутник по охоте – полесовщик Ярмола вошел в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с грохотом на пол и подышал на замерзшие пальцы.

– У, какой ветер, паныч, на дворе, – сказал он, садясь на корточки перед заслонкой. – Нужно хорошо в грубке протопить. Позвольте запалочку, паныч.

– Значит, завтра на зайцев не пойдем, а? Как ты думаешь, Ярмола?

– Нет… не можно… слышите, какая завируха. Заяц теперь лежит и – а ни мур-мур… Завтра и одного следа не увидите.

Судьба забросила меня на целых шесть месяцев в глухую деревушку Волынской губернии, на окраину Полесья, и охота была единственным моим занятием и удовольствием. Признаюсь, в то время, когда мне предложили ехать в деревню, я вовсе не думал так нестерпимо скучать. Я поехал даже с радостью. «Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, – думал я, сидя в вагоне, – совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.

Но… или перебродские крестьяне отличались какой-то особенной, упорной несообщительностью, или я не умел взяться за дело, – отношения мои с ними ограничивались только тем, что, увидев меня, они еще издали снимали шапки, а поравнявшись со мной, угрюмо произносили: «Гай буг», что должно было обозначать: «Помогай Бог». Когда же я пробовал с ними разговориться, то они глядели на меня с удивлением, отказывались понимать самые простые вопросы и все порывались целовать у меня руки – старый обычай, оставшийся от польского крепостничества.

Книжки, какие у меня были, я все очень скоро перечитал. От скуки – хотя это сначала казалось мне неприятным – я сделал попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза, жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем «пана органиста», местного урядника и конторщика соседнего имения из отставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.

Потом я пробовал заняться лечением перебродских жителей. В моем распоряжении были: касторовое масло, карболка, борная кислота, йод. Но тут, помимо моих скудных сведений, я наткнулся на полную невозможность ставить диагнозы, потому что признаки болезни у всех моих пациентов были всегда одни и те же: «в сере́дине болит» и «ни есть, ни пить не можу».

Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол. Затем она начинает ловить мои руки, чтобы запечатлеть на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю старуху: «Да полно, бабка… оставь… я не поп… мне это не полагается… Что у тебя болит?»

– В сере́дине у меня болит, панычу, в самой что ни на есть сере́дине, так что даже ни пить, ни есть не можу.

– Давно это у тебя сделалось?

– А я знаю? – отвечает она также вопросом. – Так и печет и печет. Ни пить, ни есть не можу.

И сколько я ни бьюсь, более определенных признаков болезни не находится.

– Да вы не беспокойтесь, – посоветовал мне однажды конторщик из унтеров, – сами вылечатся. Присохнет, как на собаке. Я, доложу вам, только одно лекарство употребляю – нашатырь. Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» – «Я, говорит, больной»… Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!» Нюхает… «Нюхай еще… сильнее!..» Нюхает… «Что, легче?» – «Як будто полегшало…» – «Ну, так и ступай с Богом».

К тому же мне претило это целование рук (а иные так прямо падали в ноги и изо всех сил стремились облобызать мои сапоги). Здесь сказывалось вовсе не движение признательного сердца, а просто омерзительная привычка, привитая веками рабства и насилия. И я только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряднику, глядя, с какой невозмутимой важностью суют они в губы мужикам свои огромные красные лапы…

Мне оставалась только охота. Но в конце января наступила такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дул страшный ветер, а за ночь на снегу образовывался твердый, льдистый слой наста, по которому заяц пробегал, не оставляя следов. Сидя взаперти и прислушиваясь к вою ветра, я тосковал страшно. Понятно, я ухватился с жадностью за такое невинное развлечение, как обучение грамоте полесовщика Ярмолы.

Началось это, впрочем, довольно оригинально. Я однажды писал письмо и вдруг почувствовал, что кто-то стоит за моей спиной. Обернувшись, я увидел Ярмолу, подошедшего, как и всегда, беззвучно в своих мягких лаптях.

– Что тебе, Ярмола? – спросил я.

– Да вот дивлюсь, как вы пишете. Вот бы мне так… Нет, нет… не так, как вы, – смущенно заторопился он, видя, что я улыбаюсь… – Мне бы только мое фамилие…

– Зачем это тебе? – удивился я… (Надо заметить, что Ярмола считается самым бедным и самым ленивым мужиком во всем Переброде: жалованье и свой крестьянский заработок он пропивает; таких плохих волов, как у него, нет нигде в окрестности. По моему мнению, ему-то уж ни в каком случае не могло понадобиться знание грамоты.) Я еще раз спросил с сомнением: – Для чего же тебе надо уметь писать фамилию?

– А видите, какое дело, паныч, – ответил Ярмола необыкновенно мягко, – ни одного грамотного нет у нас в деревне. Когда бумагу какую нужно подписать, или в волости дело, или что… никто не может… Староста печать только кладет, а сам не знает, что в ней напечатано… То хорошо было бы для всех, если бы кто умел расписаться.

Такая заботливость Ярмолы – заведомого браконьера, беспечного бродяги, с мнением которого никогда даже не подумал бы считаться сельский сход, – такая заботливость его об общественном интересе родного села почему-то растрогала меня. Я сам предложил давать ему уроки. И что же это была за тяжкая работа – все мои попытки выучить его сознательному чтению и письму! Ярмола, знавший в совершенстве каждую тропинку своего леса, чуть ли не каждое дерево, умевший ориентироваться днем и ночью в каком угодно месте, различавший по следам всех окрестных волков, зайцев и лисиц, – этот самый Ярмола никак не мог представить себе, почему, например, буквы «м» и «а» вместе составляют «ма». Обыкновенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут десять, а то и больше, причем его смуглое худое лицо с впалыми черными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и большие усы, выражало крайнюю степень умственного напряжения.

– Ну скажи, Ярмола, – «ма». Просто только скажи – «ма», – приставал я к нему. – Не гляди на бумагу, гляди на меня, вот так. Ну, говори – «ма»…

Тогда Ярмола глубоко вздыхал, клал на стол указку и произносил грустно и решительно:

– Нет… Не могу…

– Как же не можешь? Это же ведь так легко. Скажи просто-напросто – «ма», вот как я говорю.

– Нет… не могу, паныч… забыл…

Все методы, приемы и сравнения разбивались об эту чудовищную непонятливость. Но стремление Ярмолы к просвещению вовсе не ослабевало.

– Мне бы только мою фамилию! – застенчиво упрашивал он меня. – Больше ничего не нужно. Только фамилию: Ярмола Попружук – и больше ничего.

Отказавшись окончательно от мысли выучить его разумному чтению и письму, я стал учить его подписываться механически. К моему великому удивлению, этот способ оказался наиболее доступным Ярмоле, так что к концу второго месяца мы уже почти осилили фамилию. Что же касается до имени, то его ввиду облегчения задачи мы решили совсем отбросить.

По вечерам, окончив топку печей, Ярмола с нетерпением дожидался, когда я позову его.

– Ну, Ярмола, давай учиться, – говорил я.

Он боком подходил к столу, облокачивался на него локтями, просовывал между своими черными, заскорузлыми, несгибающимися пальцами перо и спрашивал меня, подняв кверху брови:

– Писать?

Ярмола довольно уверенно чертил первую букву – «П» (эта буква у нас носила название: «два стояка и сверху перекладина»); потом он смотрел на меня вопросительно.

– Что ж ты не пишешь? Забыл?

– Забыл… – досадливо качал головой Ярмола.

– Эх, какой ты! Ну, ставь колесо.

– А-а! Колесо, колесо!.. Знаю… – оживлялся Ярмола и старательно рисовал на бумаге вытянутую вверх фигуру, весьма похожую очертаниями на Каспийское море. Окончивши этот труд, он некоторое время молча любовался им, наклоняя голову то на левый, то на правый бок и щуря глаза.

– Подождите немного, панычу… сейчас.

Минуты две он размышлял и потом робко спрашивал:

– Так же, как первая?

– Верно. Пиши.

Так мало-помалу мы добрались до последней буквы – «к» (твердый знак мы отвергли), которая была у нас известна как «палка, а посредине палки кривуля хвостом набок».

– А что вы думаете, панычу, – говорил иногда Ярмола, окончив свой труд и глядя на него с любовной гордостью, – если бы мне еще месяцев с пять или шесть поучиться, я бы совсем хорошо знал. Как вы скажете?

II

Ярмола сидел на корточках перед заслонкой, перемешивая в печке уголья, а я ходил взад и вперед по диагонали моей комнаты. Из всех двенадцати комнат огромного помещичьего дома я занимал только одну, бывшую диванную. Другие стояли запертыми на ключ, и в них неподвижно и торжественно плесневела старинная штофная мебель, диковинная бронза и портреты XVIII столетия.

Ветер за стенами дома бесился, как старый озябший голый дьявол. В его реве слышались стоны, визг и дикий смех. Метель к вечеру расходилась еще сильнее. Снаружи кто-то яростно бросал в стекла окон горсти мелкого сухого снега. Недалекий лес роптал и гудел с непрерывной, затаенной, глухой угрозой…

Ветер забирался в пустые комнаты и в печные воющие трубы, и старый дом, весь расшатанный, дырявый, полуразвалившийся, вдруг оживлялся странными звуками, к которым я прислушивался с невольной тревогой. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально. Вот заходили и заскрипели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тяжелыми и бесшумными шагами. Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверьми, или, забравшись в трубу, скулит так жалобно, скучно и непрерывно, то поднимая все выше, все тоньше свой голос, до жалобного визга, то опуская его вниз, до звериного рычанья. Порою Бог весть откуда врывался этот страшный гость и в мою комнату, пробегал внезапным холодом у меня по спине и колебал пламя лампы, тускло светившей под зеленым бумажным, обгоревшим сверху абажуром.

На меня нашло странное, неопределенное беспокойство. Вот, думалось мне, сижу я глухой и ненастной зимней ночью в ветхом доме, среди деревни, затерявшейся в лесах и сугробах, в сотнях верст от городской жизни, от общества, от женского смеха, от человеческого разговора… И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым абажуром, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же будет сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола – странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и к тому, что у него дома в семье есть нечего, и к бушеванию ветра, и к моей неопределенной, разъедающей тоске.

Мне вдруг нестерпимо захотелось нарушить это томительное молчание каким-нибудь подобием человеческого голоса, и я спросил:

– Как ты думаешь, Ярмола, откуда это сегодня такой ветер?

– Ветер? – отозвался Ярмола, лениво подымая голову. – А паныч разве не знает?

– Конечно, не знаю. Откуда же мне знать?

– И вправду не знаете? – оживился вдруг Ярмола. – Это я вам скажу, – продолжал он с таинственным оттенком в голосе, – это я вам скажу: чи ведьмака народилась, чи ведьмак веселье справляет.

– Ведьмака – это колдунья по-вашему?

– А так, так… колдунья.

Я с жадностью накинулся на Ярмолу. «Почем знать, – думал я, – может быть, сейчас же мне удастся выжать из него какую-нибудь интересную историю, связанную с волшебством, с зарытыми кладами, с вовкулаками?..»

– Ну, а у вас здесь, на Полесье, есть ведьмы? – спросил я.

– Не знаю… Может, есть, – ответил Ярмола с прежним равнодушием и опять нагнулся к печке. – Старые люди говорят, что были когда-то… Может, и неправда…

Я сразу разочаровался. Характерной чертой Ярмолы была упорная несловоохотливость, и я уж не надеялся добиться от него ничего больше об этом интересном предмете. Но, к моему удивлению, он вдруг заговорил с ленивой небрежностью и как будто бы обращаясь не ко мне, а к гудевшей печке:

– Была у нас лет пять тому назад такая ведьма… Только ее хлопцы с села прогнали!

– Куда же они ее прогнали?

– Куда!.. Известно, в лес… Куда же еще? И хату ее сломали, чтобы от того проклятого кубла и щепок не осталось… А саму ее вывели за вышницы и по шее.

– За что же так с ней обошлись?

– Вреда от нее много было: ссорилась со всеми, зелье под хаты подливала, закрутки вязала в жите… Один раз просила она у нашей молодицы злот (пятнадцать копеек). Та ей говорит: «Нет у меня злота, отстань». – «Ну, добре, говорит, будешь ты помнить, как мне злотого не дала…» И что же вы думаете, панычу: с тех самых пор стало у молодицы дитя болеть. Болело, болело, да и совсем умерло. Вот тогда хлопцы ведьмаку и прогнали, пусть ей очи повылазят…

– Ну, а где же теперь эта ведьмака? – продолжал я любопытствовать.

– Ведьмака? – медленно переспросил, по своему обыкновению, Ярмола. – А я знаю?

– Разве у нее не осталось в деревне какой-нибудь родни?

– Нет, не осталось. Да она чужая была, из кацапок чи из цыганок… Я еще маленьким хлопцем был, когда она пришла к нам в село. И девочка с ней была: дочка или внучка… Обеих прогнали…

– А теперь к ней разве никто не ходит: погадать там или зелья какого-нибудь попросить?

– Бабы бегают, – пренебрежительно уронил Ярмола.

– Ага! Значит, все-таки известно, где она живет?

– Я не знаю… Говорят люди, что где-то около Бисова Кута она живет… Знаете – болото, что за Ириновским шляхом. Так вот в этом болоте она и сидит, трясьця ее матери.

«Ведьма живет в каких-нибудь десяти верстах от моего дома… настоящая, живая, полесская ведьма!» Эта мысль сразу заинтересовала и взволновала меня.

– Послушай, Ярмола, – обратился я к полесовщику, – а как бы мне с ней познакомиться, с этой ведьмой?

– Тьфу! – сплюнул с негодованием Ярмола. – Вот еще добро нашли.

– Добро или недобро, а я к ней все равно пойду. Как только немного потеплеет, сейчас же и отправлюсь. Ты меня, конечно, проводишь?

Ярмолу так поразили последние слова, что он даже вскочил с полу.

– Я?! – воскликнул он с негодованием. – А и ни за что! Пусть оно там Бог ведает что, а я не пойду.

– Ну вот, глупости, пойдешь.

– Нет, панычу, не пойду… ни за что не пойду… Чтобы я?! – опять воскликнул он, охваченный новым наплывом возмущения. – Чтобы я пошел до ведьмачьего кубла? Да пусть меня Бог боронит. И вам не советую, паныч.

– Как хочешь… а я все-таки пойду. Мне очень любопытно на нее посмотреть.

– Ничего там нет любопытного, – пробурчал Ярмола, с сердцем захлопывая печную дверку.

Час спустя, когда он, уже убрав самовар и напившись в темных сенях чаю, собирался идти домой, я спросил:

– Как зовут эту ведьму?

– Мануйлиха, – ответил Ярмола с грубой мрачностью.

Он хотя и не высказывал никогда своих чувств, но, кажется, сильно ко мне привязался, привязался за нашу общую страсть к охоте, за мое простое обращение, за помощь, которую я изредка оказывал его вечно голодающей семье, а главным образом за то, что я один на всем свете не корил его пьянством, чего Ярмола терпеть не мог. Поэтому моя решимость познакомиться с ведьмой привела его в отвратительное настроение духа, которое он выразил только усиленным сопением да еще тем, что, выйдя на крыльцо, из всей силы ударил ногой в бок свою собаку – Рябчика. Рябчик отчаянно завизжал и отскочил в сторону, но тотчас же побежал вслед за Ярмолой, не переставая скулить.

III

Дня через три потеплело. Однажды утром, очень рано, Ярмола вошел в мою комнату и заявил небрежно:

– Нужно ружье почистить, паныч.

– А что? – спросил я, потягиваясь под одеялом.

– Заяц ночью сильно походил: следов много. Может, пойдем на пановку?

Я видел, что Ярмоле не терпится скорее пойти в лес, но он скрывает это страстное желание охотника под напускным равнодушием. Действительно, в передней уже стояла его одностволка, от которой не ушел еще ни один бекас, несмотря на то, что вблизи дула она была украшена несколькими оловянными заплатами, наложенными в тех местах, где ржавчина и пороховые газы проели железо.

Едва войдя в лес, мы тотчас же напали на заячий след: две лапки рядом и две позади, одна за другой. Заяц вышел на дорогу, прошел по ней сажен двести и сделал с дороги огромный прыжок в сосновый молодняк.

– Ну, теперь будем обходить его, – сказал Ярмола. – Как дал столба, так тут сейчас и ляжет. Вы, паныч, идите… – Он задумался, соображая по каким-то ему одному известным приметам, куда меня направить. – …Вы идите до старой корчмы. А я его обойду с Замлына. Как только собака его выгонит, я буду гукать вам.

И он тотчас же скрылся, точно нырнул в густую чащу мелкого кустарника. Я прислушался. Ни один звук не выдал его браконьерской походки, ни одна веточка не треснула под его ногами, обутыми в лыковые постолы.

Я неторопливо дошел до старой корчмы – нежилой, развалившейся хаты, и стал на опушке хвойного леса, под высокой сосной с прямым голым стволом. Было так тихо, как только бывает в лесу зимою в безветренный день. Нависшие на ветвях пышные комья снега давили их книзу, придавая им чудесный, праздничный и холодный вид. По временам срывалась с вершины тоненькая веточка, и чрезвычайно ясно слышалось, как она, падая, с легким треском задевала за другие ветви. Снег розовел на солнце и синел в тени. Мной овладело тихое очарование этого торжественного, холодного безмолвия, и мне казалось, что я чувствую, как время медленно и бесшумно проходит мимо меня…

Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика – характерный лай собаки, идущей за зверем: тоненький, заливчатый и нервный, почти переходящий в визг. Тотчас же услышал я и голос Ярмолы, кричавшего с ожесточением вслед собаке: «У – бый! У – бый!», первый слог – протяжным резким фальцетом, а второй – отрывистой басовой нотой (я только много времени спустя дознался, что этот охотничий полесский крик происходит от глагола «убивать»).

Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как огромный серый заяц выскочил из-за пня и, как будто бы не торопясь, заложив назад длинные уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в молодняке. Следом за ним стремительно вылетел Рябчик. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.

Ярмола вдруг так же бесшумно вынырнул из чащи.

– Что же вы, паныч, не стали ему на дороге? – крикнул он и укоризненно зачмокал языком.

– Да ведь далеко было… больше двухсот шагов.

Видя мое смущение, Ярмола смягчился.

– Ну, ничего… Он от нас не уйдет. Идите за Ириновский шлях, – он сейчас туда выйдет.

Я пошел по направлению Ириновского шляха и уже через минуты две услыхал, что собака опять гонит где-то недалеко от меня. Охваченный охотничьим волнением, я побежал, держа ружье наперевес, сквозь густой кустарник, ломая ветви и не обращая внимания на их жестокие удары. Я бежал так довольно долго и уже стал задыхаться, как вдруг лай собаки прекратился. Я пошел тише. Мне казалось, что если я буду идти все прямо, то непременно встречусь с Ярмолой на Ириновском шляху. Но вскоре я убедился, что во время моего бега, огибая кусты и пни и совсем не думая о дороге, я заблудился. Тогда я начал кричать Ярмоле. Он не откликался.

Между тем машинально я шел все дальше. Лес редел понемногу, почва опускалась и становилась кочковатой. След, оттиснутый на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался водой. Несколько раз я уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги тонули, точно в мягком ковре.

Кустарник скоро совсем окончился. Передо мной было большое круглое болото, занесенное снегом, из-под белой пелены которого торчали редкие кочки. На противоположном конце болота, между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты. «Вероятно, здесь живет ириновский лесник, – подумал я. – Надо зайти и расспросить у него дорогу».

Но дойти до хаты было не так-то легко. Каждую минуту я увязал в трясине. Сапоги мои набрали воды и при каждом шаге громко хлюпали; становилось невмочь тянуть их за собою.

Наконец я перебрался через это болото, взобрался на маленький пригорок и теперь мог хорошо рассмотреть хату. Это даже была не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. Она не касалась полом земли, а была построена на сваях, вероятно, ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменили какие-то грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу.

Я нажал на клямку и отворил дверь. В хате было очень темно, а у меня, после того как я долго глядел на снег, ходили перед глазами фиолетовые круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто-нибудь в хате.

– Эй, добрые люди, кто из вас дома? – спросил я громко.

Около печки что-то завозилось. Я подошел поближе и увидал старуху, сидевшую на полу. Перед ней лежала огромная куча куриных перьев. Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него бородку и клала пух в корзину, а стержни бросала прямо на землю.

«Да ведь это – Мануйлиха, ириновская ведьма», – мелькнуло у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху. Все черты бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были налицо: худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы.

– Здравствуй, бабка! – сказал я как можно приветливее. – Тебя уж не Мануйлихой ли зовут?

В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи: потом из ее беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки, то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то вдруг переходившие в сиплую обрывающуюся фистулу:

– Прежде, может, и Мануйлихой звали добрые люди… А теперь зовут зовуткой, а величают уткой. Тебе что надо-то? – спросила она недружелюбно и не прекращая своего однообразного занятия.

– Да вот, бабушка, заблудился я. Может, у тебя молоко найдется?

– Нет молока, – сердито отрезала старуха. – Много вас по лесу ходит… Всех не напоишь, не накормишь…

– Ну, бабушка, неласковая же ты до гостей.

– И верно, батюшка: совсем неласковая. Разносолов для вас не держим. Устал – посиди, никто тебя из хаты не гонит. Знаешь, как в пословице говорится: «Приходите к нам на завалинке посидеть, у нашего праздника звона послушать, а обедать к вам мы и сами догадаемся». Так-то вот…

Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха действительно пришлая в этом крае; здесь не любят и не понимают хлесткой, уснащенной редкими словцами речи, которой так охотно щеголяет краснобай-северянин. Между тем старуха, продолжая механически свою работу, все еще бормотала что-то себе под нос, но все тише и невнятнее. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие между собой никакой связи: «Вот тебе и бабушка Мануйлиха… А кто такой – неведомо… Лета-то мои не маленькие… Ногами егозит, стрекочит, сокочит – чистая сорока…»

Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль, что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощущение брезгливого страха.

Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.

– Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? – спросил я, возвышая голос.

– А вон, в кадке, – кивнула головой старуха.

Вода отзывала болотной ржавчиной. Поблагодарив старуху (на что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил ее, как мне выйти на шлях.

Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально своими холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:

– Иди, иди… Иди, молодец, своей дорогой. Нечего тут тебе делать. Хорош гость в гостинку… Ступай, батюшка, ступай…

Мне и действительно ничего больше не оставалось, как уйти. Но вдруг мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы хоть немного смягчить суровую старуху. Я вынул из кармана новый серебряный четвертак и протянул его Мануйлихе. Я не ошибся: при виде денег старуха зашевелилась, глаза ее раскрылись еще больше, и она потянулась за монетой своими скрюченными, узловатыми, дрожащими пальцами.

– Э, нет, бабка Мануйлиха, даром не дам, – поддразнил я ее, пряча монету. – Ну-ка, погадай мне.

Коричневое сморщенное лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу. Она, по-видимому, колебалась и нерешительно глядела на мой кулак, где были зажаты деньги. Но жадность взяла верх.

– Ну, ну, пойдем, что ли, пойдем, – прошамкала она, с трудом подымаясь с полу. – Никому я не ворожу теперь, касатик… Забыла… Стара стала, глаза не видят. Только для тебя разве.

Держась за стену, сотрясаясь на каждом шагу сгорбленным телом, она подошла к столу, достала колоду бурых, распухших от времени карт, стасовала их и придвинула ко мне.

– Сыми-ка… Левой ручкой сыми… От сердца…

Поплевав на пальцы, она начала раскладывать кабалу. Карты падали на стол с таким звуком, как будто бы они были сваляны из теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. Когда последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Мануйлиха протянула ко мне руку.