«Миргород» – сборник Н. В. Гоголя, впервые опубликованный в 1835 году (см. его полный текст и анализ). По указанию самого автора, он служит продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки ».

«Миргород» состоит из двух частей и четырёх повестей. В первую часть входят «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба», во вторую – «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Хотя в «Миргороде» четыре повести, а в «Вечерах…» – восемь, «Миргород» по объёму несколько больше, так как его произведения крупнее.

Своё название сборник получил от малороссийского местечка, близ которого находилась родина Гоголя. Сюжеты его повестей, как и в «Вечерах…» взяты из украинского быта.

Гоголь «Миргород» – «Старосветские помещики»

В повести «Старосветские помещики» Н. В. Гоголь изобразил милую его сердцу деревенскую патриархальную идиллию. Пожилые супруги-дворяне Афанасий Иванович Товстогуб и Пульхерия Ивановна простые, добрые и искренние люди, жили в небольшом, чистом домике с маленькими комнатками. Все желания этой светлой четы «не перелетали за частокол их небольшого дворика». Пульхерия Ивановна солила, сушила, варила бесчисленное множество грибов, овощей и фруктов. Афанасий Иванович лакомился изготовленными женою яствами и беззлобно подшучивал над ней. Так и проходила тихая, спокойная жизнь двух старичков. Редких гостей они всегда принимали у себя с большим радушием.

Умирая, Пульхерия Ивановна дала дворне подробные распоряжения о том, как присматривать и ухаживать за Афанасием Ивановичем. Он не сумел утешиться после её кончины и вскоре тоже отошёл в вечность. Похоронить себя Афанасий Иванович завещал рядом с любимой супругой.

Сюжет «Старосветских помещиков» весьма незатейлив, однако эта повесть Гоголя дышит необычайной теплотой и человечностью. Проникновенное чувство сострадательности позволяет сближать это произведение с «Шинелью ».

Гоголь «Миргород» – «Тарас Бульба»

Гоголь «Миргород» – «Вий»

Хома Брут, студент-философ из киевской семинарии, возвращаясь домой на каникулы, случайно заночевал в доме у старухи-ведьмы. Ночью та вскочила на него, как на коня, и, погоняя метлой, заставила бежать с необычайной скоростью. Но благодаря молитве Брут вырвался из-под колдуньи и стал колотить её поленом. Изнемогая от ударов, старуха вдруг превратилась в прекрасную молодую девушку.

Хома бросил её в поле, а сам вернулся в Киев. Но туда за ним вскоре приехали казаки, посланные одним соседним паном-сотником. Дочь этого сотника вернулась с прогулки жестоко избитой и, умирая, просила, чтобы отходные молитвы по ней три дня читал студент Хома Брут.

Казаки привезли Хому на господский хутор. Взглянув на лежавшую в гробу панночку, он узнал в ней ту самую ведьму, которую исколотил поленом. Все хуторяне говорили о том, что дочь пана имела связь с нечистым.

В ту же ночь Хому отвели в церковь, где стоял гроб, и заперли там. Когда он начал читать молитвы, синий труп покойницы-панночки поднялся из гроба, чтобы схватить его. Но её мёртвые глаза не видели своей жертвы, к тому же ведьма не могла переступить круг, который Хома обвёл вокруг себя.

С первым криком петуха колдунья вновь легла в гроб. На следующую ночь всё повторилось. Мёртвая панночка колдовскими заклинаниями вызвала себе на подмогу крылатых чудовищ, которые ломились в двери и окна храма. Однако Хому никто из них не видел, его опять спасал и начерченный круг.

Днём философ попробовал убежать с хутора, но панские казаки поймали его и вернули обратно. На третью ночь ожившая покойница стала кричать, чтобы слетевшиеся к ней духи привели царя гномов – Вия. Вошло ужасное страшилище с железным лицом и свисавшими до земли веками. Чтобы Вий мог увидеть Хому, нечисть стала поднимать ему веки. Внутренний голос убеждал Хому не смотреть на Вия, но он не удержался и глянул. «Вот он!» – закричал Вий, указывая на философа пальцем. Нечисть бросилась на Хому и растерзала его.

От «Вечеров на хуторе близ Диканьки» к «Миргороду»

Повесть «Сорочинская ярмарка» завершается описанием свадьбы: «От удара смычком музыканта в сермяжной свитке... все обратилось к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами... Все неслось, все танцевало...» Но вот «гром, хохот, песни слышатся все тише и тише, смычок умирает, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха... Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье. В собственном эхе слышит он уже грусть и пустынно и дико внемлет ему... Скучно оставленному! И тяжело, и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему...».

Это написано в 1829 г. Гоголю всего 20 лет, но какую странную гармонию образует резкая смена настроений повествователя! В этом раннем произведении выразилось то, что станет эмоциональной доминантой всего творчества писателя. Эмоциональнонравственное колебание между меланхолией и весельем, между горькими сомнениями и надеждами, между идеалом и действительностью - не только характерная черта его темперамента, о которой говорили и писали современники. Мировоззрение Гоголя и все его творчество отмечены борьбой светлого и темного начал в сознании писателя, борьбой с самим собой и со злом окружающего его мира.

В русской литературе появление «Вечеров на хуторе близ Диканьки» знаменовало новый этап в развитии понятия народности , далеко нс нового, но приобретающего новое содержание в начале 1830-х гг. Народность понимается теперь не только как форма выражения национального характера (или согласно философско-исторической терминологии 1830-1840-х гг. - «духа»), она приобретает в творчестве Гоголя социальную окраску. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» народ предстает как хранитель и носитель национальных основ жизни, утраченных образованными классами. Этот конфликт обусловил характер изображения жизни, под «веселой народностью» (Белинский) которой скрывалась тоска по былой запорожской вольности закрепощенных «диканьских Козаков».

Художественный мир «Вечеров на хуторе близ Диканьки» соткан из мотивов украинского фольклора, взятых из самых различных жанров - героико-исторических «дум», лирических и обрядовых песен, сказок, анекдотов. Однако пестрая картина народной жизни не распадается под пером Гоголя на множество цветных картинок быта потому, что единым оказывается ракурс, по определению Пушкина, «живого описания племени поющего и пляшущего» , которое можно определить как отражение поэтического, жизнеутверждающего сознания самого народа.

Другое, не менее важное объединяющее повести цикла начало, сказ - народное просторечие, которое является одновременно и средством отграничения речи автора от речи его героев, и предметом художественного изображения. В третьей главе «Сорочинской ярмарки» повествователь почти незаметно для читателя передает инициативу рассказывания человеку из толпы, который и посвящает Черевика в проделки красной свитки. Он убеждает слушателей в неудаче ярмарки, потому что «заседатель - чтоб ему не довелось обтирать губ после панской сливянки - отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть тресни, ни зерна не спустишь». В «Ночи перед Рождеством» автор-повествователь, давая слово Вакуле, обратившемуся к Пацюку, наделяет кузнеца словами, в которых сказывается народное представление об уважении: «К тебе пришел, Пацюк, дай боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции!», а затем комментирует: «Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику досча- тый забор». Здесь и характеристика Вакулы, выделяющая его из толпы, и определение границы, существующей между автором и его героем. В сочетании авторского слова и речи персонажей заключается особый комизм «Вечеров на хуторе близ Диканьки», мотивированный художественной функцией их «издателя» - пасичника Рудого Панька и других родственных ему рассказчиков.

Именно поэтому столь значительна роль предисловия к «Вечерам на хуторе близ Диканьки», написанного от лица Рудого Панька как носителя речевой нормы не автора, а его рассказчиков. Эта роль остается неизменной во всех повестях цикла, что подчеркивает постоянство свойств национального характера и его точку зрения на изображаемую в рассказах жизнь. Важным следствием данной черты цикла становится то, что время в повестях лишено исторической определенности. Так, просторечие - сказ, а значит, и духовный облик персонажей «Сорочинской ярмарки» и «Ночи перед Рождеством», ничем не отличаются одно от другого, а ведь время в первой повести отнесено к современности, протекает на глазах автора-повествователя, действие второй приурочено ко времени царствования Екатерины II, когда готовился обнародованный в 1775 г. указ о лишении запорожского войска всех вольностей и привилегий.

Своеобразно проявление в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» истории, которая в одних повестях («Сорочинская ярмарка», «Ночь перед Рождеством», «Майская ночь») предстает перед нами в облике устно-поэтических фантазий, а в других произведениях имеет четко обозначенные временные границы - от эпохи борьбы «козацкого народа» против поляков («Страшная месть») до его современности («Иван Федорович Шпонька и его тетушка»). Однако даже в том случае, когда история скрыта за событиями повседневной жизни, она звучит в народном сказе, утверждающем вольность и свободу как обязательное условие существования человека. В словах Параськи («Сорочинская ярмарка») слышится протест вольной казачки: «Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою!» Возмущенный произволом сельского головы, Левко («Майская ночь») с достоинством напоминает парубкам о своих правах: «Что же мы, ребята, за холопья?.. Мы, слава Богу, вольные казаки! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные казаки!»

На этих же основаниях соединены повести в цикле «Миргород». Неслучайно Гоголь дал этому сборнику подзаголовок «Продолжение вечеров на хуторе близ Диканьки», подчеркнув тем самым идейно-художественное единство циклов и сам принцип циклизации.

Увлеченный «историческим знанием», Гоголь активно собирает и обрабатывает материал по истории Украины. «Мне кажется, - признавался писатель в это время одному из своих корреспондентов, - что я напишу ее, что скажу много нового, чего до меня не говорилось». И действительно, то новое, о чем говорил Гоголь, сказалось не в «Истории Украины», не завершенной им, а в повести «Тарас Бульба», которая была написана в неизвестном до того в русской литературе жанре народно-героической эпопеи. Герой произведения - «национальный дух» вольнолюбивого запорожского казачества. Воспроизводя в повести события эпохи борьбы Украины за национальную независимость от польского панства, Гоголь даже не дает точной хронологии событий, относя действие то к XV, то к XVI в. Также невозможно найти и реально-исторический прототип образа Тараса Бульбы. Это можно объяснить тем, что основным источником для создаваемых Гоголем образов и характеров повести стали памятники народной поэзии, а не исторические труды и архивные документы. Как показали специальные исследования, в «Тарасе Бульбе» нет почти ни одного исторического или лиро-эпического мотива, который не имел бы своего источника в украинском фольклоре, в его исторических думах и песнях. Запечатленное в них народное сознание получает свою персонификацию в «богатырском», по определению Белинского, характере атамана Бульбы.

Образ Тараса Бульбы - предшественник образа Пугачева в «Капитанской дочке» Пушкина. Однако в отличие от пушкинского характера предводителя народной вольницы, Бульба - характер не социально-, а национально-исторический. Работа над повестью продолжалась с перерывами около девяти лет: с 1833 но 1842 г. Первая редакция «Тараса Бульбы» появилась в сборнике «Миргород», вторая - в период работы над первой частью «Мертвых душ».

• Пушкин А. С. Вечера на хуторе близ Диканьки: повести, изданные Пасични-ком Рудым Паньком // Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: в 10 т. Т. 7. 1978. С. 237.

В сентябре прошлого года ездил на Украину. Перед поездкой прочитал Гоголя. Смешанное чуство - с одной стороны, с детства знакомые сюжеты. С другой - шутки про отношения муж-жена (а это вообще через страницу, в духе «как много девушек хороших; непонятно только, откуда берутся жёны») как-то уже не смешны, комический сюжет с равномерно расставленными роялями в кустах не тянет даже на Фейдо. По-настоящему только «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба» понравились, наверное.

Удивило, что у Гоголя имя «Ганна» - это не «Анна», а «Галя».

В «Ночи перед рождеством» красиво описано отношение к русскому языку - в фильме этого совершенно не было видно, да и вообще, читая русскую версию повести, передать игру с языком очень сложно.

- Здравствуйте, панове! помогай Бог вам! вот где увиделись! - сказал кузнец, подошедши близко и отвесивши поклон до земли.
- Что там за человек? - спросил сидевший перед самым кузнецом другого, сидевшего подалее.
- А вы не познали? - сказал кузнец, - это я, Вакула, кузнец! Когда проезжали осенью через Диканьку, то прогостили, дай Боже вам всякого здоровья и долголетия, без малого два дни. И новую шину тогда поставил на переднее колесо вашей кибитки!
- А! - сказал тот же запорожец, - это тот самый кузнец, который малюет важно. Здорово, земляк, зачем тебя Бог принес?
- А так, захотелось поглядеть, говорят...
- Что ж, земляк, - сказал, приосанясь, запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски, - што балшой город?
Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай видеть выше сего, он знал и сам грамотный язык.
- Губерния знатная! - отвечал он равнодушно. - Нечего сказать: домы балшущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!
Запорожцы, услышавши кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение очень для него выгодное.

В Тарасе Бульбе герой вскакивает на коня, «который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст». Я правильно понимаю, что 20 пудов = 320 килограмм? Даже для сытной Украины, даже в военном снаряжении это как-то многовато...

В том же романе на удивление хорошо показан ужас войны. Сначала, когда Андрей пробирается в польскую крепость и видит там кучи умерших от голода мирных жителей. А затем, когда всех казаков убивают как-то особенно бессмысленно - в момент осады приходит известие о том, что родное Запорожье разграблено, они делятся на две части, одна гонится за татарами, угнавшими в плен запорожцев, а другая продолжает осаждать польский город в надежде выручить пленных. В итоге и те, и другие, и третьи - все умирают поодиночке.
И повод к войне с поляками прекрасный - кто-то приехал на Сечь и сказал, что церкви православные «у жидов [...] на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править». А для большей правдоподобности прибавил, что там жиды и коней-то уж не запрягают, на христианах ездят. И всё - толпа забывает про подписанный с поляками мир (ещё вчера это был серьёзный аргумент - нельзя нарушить данное слово!) и валит в поход. Ура!!1

О евреях отдельный разговор. В романе они однозначно присутствуют, играют важную роль. Но при этом постоянно подчёркивается, что казак не убивает еврея исключительно потому, что рук пачкать не хочет. А так была бы человечеству одна польза.

Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стороне. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство.

Чтобы не заканчивать на грустной ноте, самая лучшая шутка книги. «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» состоит из семи глав с прекрасными названиями в духе «Глава II, из которой можно узнать, чего захотелось Ивану Ивановичу, о чем происходил разговор между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем и чем он окончился» или там «Глава V, в которой излагается совещание двух почетных в Миргороде особ». Самое прекрасное название у шестой главы: «Глава VI, из которой читатель легко может узнать все то, что в ней содержится».