Положительная коннотация. Коннотация: что это такое, что означает слово, где применяется, примеры

Открывая словарь, мы там обнаруживает основное и буквальное толкование слова. Но в реальной жизни оно может обрасти множеством эмоций и ассоциаций, что в языковедении обозначается как «коннотация». Что это такое, важно знать для понимания смысла текста. Ведь иногда переносное значение может существенно отличаться от первоначального.

Историческая справка

Латинское connotatio можно передать на русский как «сопутствующее значение». Несмотря на то, что слово употребляется учеными мужами вот уже на протяжении 800 лет, точное смысловое его толкование до сих пор является предметом споров как между языковедами, так и философами.

В развитии термина можно выделить такие вехи:

Он был введен в оборот в начале XIII века в философской науке для ведения диспутов о потаенных смыслах слов;
Спустя сто лет им стали пользоваться для отделения абстрактных и конкретных явлений, для различения лексических единиц по образу и действию;
В XVII веке термин взяли на вооружение французские лингвисты, и с тех пор он прочно ассоциируется с наукой о языке;
В XIX веке так стали обозначать эмоциональное наполнение лексем и выражений, в противопоставление «сухому» первоначальному их значению;
Современное толкование понятие обрело благодаря работам британского исследователя Джона Милля.

Коннотативное значение возникает тогда, когда из буквального смысла вычленяются отдельные признаки и многократно усиливаются. Не всегда этот процесс имеет логичный характер.

Например, не совсем понятно, почему трусливым называют зайцев, а не каких-либо других представителей фауны.

Структура коннотаций

Структурно коннотация состоит из следующих элементов:

Коннотация: примеры

Этот прием достаточно распространен в русской речи. Приведем конкретные примеры из живого общения:

«Шампанское» в русском языке имеет исключительно положительный оттенок значения. Это не просто пузырящееся игристое вино, но и символ свадебных торжеств, счастья, процветания и богатства («Кто не рискует, тот не пьет шампанского »);
Слово «умница» также имеет сугубо позитивный подтекст и может использоваться для обозначения лиц как мужского, так и женского пола (так называемый «общий род»). «Умник», наоборот, имеет негативный оттенок значения: им обозначают зазнавшихся и себялюбивых всезнаек;
«Дешевкой» отмечают мелочную, чересчур экономичную и бережливую особу. Очевиден отрицательный подтекст;
«Гордость» в русском позиционируется как положительное качество, присущее всякому достойному человеку. «Гордыня», напротив, лишена позитивных оттенков и используется для маркировки эгоистических и даже социофобских наклонностей;
«Проститутками» кличут не только представительниц самой древней профессии, но и беспринципных и ветреных личностей. В политике это оскорбление используется довольно часто («проститутка Троцкий, политическая проститутка»).

Лексемы с отрицательными семантическими оттенками встречаются гораздо чаще, чем с позитивными. Причиной тому достаточная грубость нрава, присущая человеку на протяжении большей части истории.

Массив отрицательных коннотированных оттенков включает в себя:

Ироническое отношение к явлению или конкретной личности;
Порицание антисоциального поведения;
Указание на саморазрушительные для личности качества;
Пренебрежение или презрение.

В качестве объекта нападок могут быть выбраны как отдельные личности, так и целые социальные группы. Так, веками на американском континенте слово «nigger » применялось для обозначения ленивого и тупого раба. По мере эмансипации чернокожих США оно было заменено на более политкорректное «афроамериканец».

В России же «негр» никогда не являлось бранным и целиком лишено негативного наполнения, которым его наделили белые англоязычные протестанты.

В большинстве случаев пейоративы (т. е. термины с отрицательным подтекстом) не являются ругательствами, хотя могут таковыми стать с течением времени.

Коннотация и денотация

Денотация является полностью противоположным понятием, которое указывает на прямое (а не переносное) толкование слова . Это простое определение термина, которое свободно от человеческих предрассудков, личных предпочтений и эмоциональной нагрузки. Именно денотативное определение указано в словарях и энциклопедиях.

Нередко одна лексема может иметь несколько словарных определений - этот случай называется многозначностью .

К примеру, «осел» обозначает в первую очередь вид животных и только в некоторых случаях - недалеких людей.

Таким образом, каждый элемент языка может иметь такие ипостаси:

Денотативное - буквальное и непосредственное, основное значение;
Коннотативное - применимое к определенной ситуации, личности, социальному слою;
Мифологическое - оторванное от первоначального значения и находящееся на уровне социальных предрассудков.

Если возникает желание кого-либо оскорбить, вовсе не обязательно выуживать из словарного запаса бранные выражения. Для этих целей отлично подойдет и отрицательная коннотация. Что это такое, знакомо всякому «ослу» и «козлу». Даже если у последних нет хвоста и рогов.

Видео про негативные коннотации

В этом ролике Арсений Хитров расскажет, откуда появились негативные коннотации у термина «идеология»:

Год издания и номер журнала:

Фундаментальный терапевтический принцип, который мы называем позитивной коннотацией , изначально был вдохновлен нашей потребностью не противоречить самим себе, когда мы парадоксально предписываем симптом идентифицированному пациенту. Разве мы можем предписывать поведение после того, как сами же его критиковали?

Нам легко далось не делать негативные коннотации симптома идентифицированного пациента. Однако поведение остальных членов семьи, особенно родителей, которое часто выглядело коррелированным с симптомом, ставило нас перед более сложной задачей. Шаблонное видение соблазняло на произвольные толкования - ассоциирование симптома с симптоматическим поведением “других” в соответствии с причинно-следственными зависимостями. В результате нередко оказывалось, что родители пациента вызывают у нас возмущение и гнев. Это - тирания лингвистической модели, от которой нам было трудно освободиться. Нам пришлось принуждать себя, чтобы полностью осознать антитерапевтические последствия данной ошибочной эпистемологии.

По сути, позитивная коннотация симптома идентифицированного пациента в соединении с негативной коннотацией симптоматического поведения других членов семьи равносильна произвольному разделению членов семейной системы на “хороших” и “плохих” и тем самым - лишению себя как терапевта возможности воспринять семью в качестве системной целостности.

Таким образом, нам стало ясно, что работа в системной модели возможна лишь тогда, когда мы делаем позитивную коннотацию вместе симптома идентифицированного пациента и симптоматического поведения других, - например, говоря семье, что все поведение, которое мы наблюдаем в ней в целом, вызвано, по нашему мнению, одной целью: сохранения сплоченности семейной группы. В результате терапевт становится способен воспринимать всех членов этой группы на одном уровне, избегая вовлеченности в альянсы или группировки, постоянно присутствующие в дисфункциональной семейной системе. Дисфункциональные семьи действительно склонны, особенно в кризисные периоды, к расколу и разногласиям, характеризующимся навешиванием стандартных ярлыков типа “плохой”, “больной”, “неспособный”, “позор общества”, “позор семьи” и т.д.

Возникает естественный вопрос: почему коннотация должна быть позитивной, - то есть подтверждением? Нельзя ли получить те же результаты путем тотальной негативной коннотации (отвержения)? Например, мы могли бы заявить, что и симптомы идентифицированного пациента, и симптоматическое поведение других членов семьи является “неправильным”, поскольку служат сохранению стабильности “неправильной” системы, - “неправильной”, поскольку она порождает боль и страдание. Говоря это, мы бы подразумевали, что “неправильная” система должна измениться. В этом месте следует вспомнить, что всякая живая система имеет три фундаментальных свойства: 1) тотальность (то есть система более или менее независима от образующих ее элементов); 2) аутокоррекция (и, следовательно, тенденция к гомеостазу); 3) способность к трансформации.

Подразумевая негативной оценкой, что система должна измениться, мы отвергаем эту систему в ее гомеостатичности. Тем самым мы исключаем возможность принятия нас дисфункциональной системой, которая всегда гомеостатична. Вдобавок мы совершаем теоретическую ошибку, произвольно расценивая гомеостатическую тенденцию как “плохую”, а способность трансформации - как “хорошую”, как если бы эти две в равной мере функциональные характеристики системы являлись полярными противоположностями.

В живой системе ни гомеостатическая тенденция, ни способность к трансформации не могут считаться хорошим или плохим качеством: и то, и другое - функциональные характеристики системы, причем одно не может существовать без другого. Они соотносятся между собой согласно циркулярной модели, то есть по континуальному принципу: в циркулярной модели линейное “или-или” заменено на “более-менее”.

Однако, как указывает Шэндс, человек неутомимо стремится достичь утопического состояния неизменности отношений, “идеальной” цели воссоздания своей внутренней вселенной как совершенно независимой от эмпирических доказательств:

“Данный процесс можно рассматривать как движение к полной независимости от здесь-и-сейчас, - к освобождению от насущных физиологических нужд момента. И ученые, и философы находятся в поиске вечных истин, абстрагированных от грубого биологического события. Парадокс заключается в том, что подобное состояние в действительности несовместимо с жизнью по той простой причине, что жизнь - это постоянное движение, постоянное увеличение энтропии, и система, чтобы выживать, должна поддерживаться непрерывным притоком негативной энтропии (“негэнтропии” в смысле и энергии, и информации). Таким образом, мы сталкиваемся с извечным парадоксом - поиска стабильности и равновесия несмотря на то, что легко показать: стабильность и равновесие достижимы лишь в неорганических системах, да и там лишь в ограниченной степени. Равновесие несовместимо с жизнью или.научением: движение вперед, хотя бы минимальное, является необходимым требованием для любой биологической системы.” ;

Семья, находящаяся в состоянии кризиса и обратившаяся за терапией, также страстно вовлечена в преследование этой “идеальной цели”; она бы вообще не пришла к нам, если бы не боялась угрозы своему равновесию и стабильности (защищаемых и удерживаемых наперекор эмпирическим факторам). Семью, которая не чувствует этой угрозы, мотивировать на терапию много труднее.

Члены семьи не могут ни отвергнуть, ни дисквалифицировать контекст такой коммуникации, поскольку она соответствует доминирующей тенденции системы - гомеостатической.

Именно потому, что позитивная коннотация является одобрением, а не осуждением, она позволяет терапевтам избежать отвержения системой. Более того, не исключено, что она позволяет семье впервые испытать опыт получения открытого одобрения.

Но в то же время на скрытом уровне позитивная коннотация ставит семью перед парадоксом: почему такая хорошая вещь, как групповая сплоченность, требует наличия “пациента”?

Функция определения отношений связана с функцией маркировки контекста: четкое определение отношений, как оно описано выше, является маркером терапевтического контекста.

Резюмируя, мы можем сказать, что позитивная коннотация дает нам возможность

1) объединить всех членов семьи на основе комплементарности по отношению к системе, не давая им ни в какой форме моралистическйх оценок и благодаря этому избегая каких-либо размежевании членов группы;

2) вступить в союз с системой благодаря подтверждению ее гомеостатической тенденции;

3) быть принятыми системой в качестве ее полноправных членов, поскольку мы мотивируемы той же интенцией;

4) подтверждая гомеостатическую тенденцию, парадоксально активизировать способность к трансформации, поскольку позитивная коннотация ставит семью перед парадоксом, - почему для сплоченности группы, описываемой терапевтами как столь хорошее и желательное качество, нужен “пациент”;

5) четко определить отношения между семьей и терапевтом;

6) маркировать контекст как терапевтический.

Однако нельзя сказать, что практическое воплощение принципа позитивной коннотации вполне свободно от трудностей. Бывает, что терапевт, искренне убежденный, что дает позитивную коннотацию всем членам семьи, в действительности, сам того не сознавая, делает произвольную дихотомизацию.

У нас подобное произошло при работе с семьей, состоявшей из трех поколений, где идентифицированным пациентом был шестилетний мальчик с диагнозом тяжелого аутизма. На третью сессию были приглашены, кроме мальчика и его родителей, дедушка и бабушка со стороны матери.

Из материала, полученного на сессии, мы предположили существование интенсивной собственнической привязанности бабушки к своей дочери, которая шла навстречу этой привязанности тем, что находила разные способы нуждаться в материальной помощи. В конце сессии мы выразили дочери восхищение чуткостью и добротой, всегда проявляемыми ею по отношению к матери. Это была ошибка, что мы незамедлительно поняли по восклицанию матери: “Так значит, я эгоистична!” Ее негодование вскрыло тайное соперничество между матерью и дочерью по поводу того, кто из них великодушнее. Эта ошибка вызвала враждебность бабушки и поставила под угрозу продолжение терапии,

В других случаях семья воспринимала как негативную коннотацию то, что мы давали как позитивную. Нижеследующий пример иллюстрирует это.

Семья состояла из трех человек: отца, Марио; матери, Марты; семилетнего Лайонела, направленного к нам с диагнозом “детский аутизм”. Учитывая тесные связи этой семьи с расширенной семьей (что характерно для большинства семей с детьми-психотиками), мы пригласили на пятую сессию бабушку и дедушку с материнской стороны. На этой сессии мы смогли наблюдать поразительный повтор.

Бабушка и дедушка как пара были всю жизнь предельно симметричны в своей борьбе. Их вражда разделила семью на две части: Марту взял на свою сторону отец, властный и подавляющий человек, а ее младший брат Никола, ныне переваливший за тридцать и женатый, всегда предпочитался и чрезмерно опекался матерью, мягкой и соблазняющей женщиной.

В течение предыдущих сессий стало ясно, что Марта, “уже имея” любовь отца, страстно жаждала любви матери, - то есть того псевдо-привилегированного отношения, которое всегда было направлено на брата. Она сама говорила о своей ревности к брату, которую разделял и ее муж Марио. Марио, обычно бесстрастный и инертный, оживлялся лишь выражая протест против своего эгоистичного и инфантильного шурина, который, среди прочего, не заслуживал щедрой любви, изливаемой на него его матерью. Повтор, поразивший нас на этой сессии, заключался в утверждении, вновь и вновь произносившемся бабушкой, что она очень склонна любить тех, кого не любят. Она любила и до сих “пор любит своего сына Никола только потому, что ее муж никогда его не любил, а отдал всю свою любовь Марте. Теперь она чувствует себя обязанной любить жену Никола (бедняжка, она круглая сирота), и она по-настоящему любит Лайонела, своего внука-психотика, - прежде всего потому, что, ей кажется, Марта в действительности так и не приняла его. С того самого момента, как он родился, она заметила (и тут голос ее задрожал от глубоких чувств), что с ним обращаются “как с теленком”.

В течение сессии стало ясно, что у этой “милой” бабушки всегда был и до сих пор остается моральный императив “любить нелюбимых” (очевидно, симметричное побуждение). В конце сессии терапевты сердечно поблагодарили бабушку и дедушку за их доброе сотрудничество и отпустили семью без каких-либо специальных комментариев.

На следующую сессию были приглашены только Лайонел и его родители. Приняв во внимание материал, полученный на предыдущей сессии, мы начали с похвалы Лайонела за его величайшую чуткость. Он понял, что бабушке с ее великодушным сердцем нужно любить тех, кого не любят. Поскольку дядя Никола шесть лет назад женился, с тех пор любим своей женой и уже не нуждается в любви своей матери, бедной бабушке некого стало любить. Лайонел отлично понял ситуацию и необходимость дать бабушке кого-нибудь нелюбимого, кого она могла бы любить. И с самого малого возраста он стал делать все, чтобы быть нелюбимым. Это делало его маму все более и более нервной, все более сердитой на него, в то время как бабушка, с другой стороны, могла сохранять с ним бесконечное терпение. Только она по-настоящему любила “бедного маленького Лайонела”.

В этот момент сессии Лайонел начал производить адский шум, стуча двумя пепельницами друг о друга.

Реакция Марты была внезапной и драматической: наше обращение к Лайонелу она восприняла как внезапное откровение истины. Она дополнила нас, рассказав, что бывала просто счастлива, когда мать критиковала ее за отвержение Лайонела. “Это правда, это правда! - рыдала она, - Я чувствовала себя счастливой, когда мама говорила, что я обращаюсь с ним как с теленком. Но что мне делать теперь? [ломая руки] Я принесла своего сына в жертву своей матери! Как я могу искупить эту ужасную ошибку? Я хочу спасти моего сына... мое бедное дитя!”

Мы тут же испугались, что сделали ошибку. Ведь Марта не -только дисквалифицировала наше определение жертвы Лайонела как добровольной, переопределив ее как свое жертвоприношение, - она также сочла, что терапевты определили ее как “виновную” мать, пожертвовавшую свое дитя своей матери. Это вновь вернуло Лайонела в его позицию жертвы, и его отец, как обычно, похоже, более удобным находил молчать, оставаясь наблюдателем того, что по-настоящему его не трогало.

На этом месте сессия была прервана и команда терапевтов обсудила ситуацию; в результате мы решили вовлечь отца и вернуть его в позицию активного члена системы. Вернувшись к семье, мы мягко заметили, что Марио, в отличие от Марты, не проявляет никаких реакций на наши комментарии.

Терапевт: “Наша предварительная гипотеза состоит в том, что у Вас имеются очень основательные причины для принятия этой добровольной жертвы Лайонела.”

Марта (крича): “ Его мать! Его мать! При ней Лелло [Лайонел] еще хуже! Она должна убедить себя, что Марио несчастен со мной! Что я плохая мать! Моя мать все время говорит мне, что я нетерпелива с Лелло, но она [свекровь] говорит мне, что я недостаточно строга! И я начинаю нервничать и кричать на Лелло! А мой муж просто присутствует при этом. Он никогда не защищает меня... посмотрите на него!”

Терапевт: “Давайте подумаем обо всем этом до следующей сессии. А. сейчас давайте проясним, что Лайонел не является ничьей жертвой.[поворачиваясь к ребенку] Не так ли, Лелло? Ты сам это придумал - стать настолько сумасшедшим, чтобы всем помочь. Никто не просил тебя это сделать, [поворачиваясь к родителям] Видите? Он ничего не говорит, он не плачет. Он решил продолжать действовать так же, как до сих пор, так как уверен, что поступает правильно”.

Как мы уже сказали, сначала по реакции Марты нам показалось, что мы сделали ошибку. Согласившись с нашим комментарием, она дала понять, что восприняла его как объявление себя виновной: плохой матерью, пожертвовавшей сыном в угоду своей не нашедшей разрешения связи с матерью. Отсутствие реакции со стороны отца вызвало у нас подозрение, что и он интерпретировал наше вмешательство аналогичным образом: “Поскольку моя жена ответственна за психоз Лайонела, я - хороший, невиновный и потому имею превосходство над всеми”.

Однако дальнейший поворот сессии показал нам, что наша коннотация поведения Лайонела оказалась отнюдь не ошибкой, а напротив, точно направленным ходом, раскрывшим фокус проблемы. Марта не могла принять мысль, что ее сын - вовсе не “жертвенный агнец”, а активный член семейной системы и, более того, находится в лидерской позиции. Дисквалифицируя активную позицию Лайонела, возвращая его в положение объекта воздействия, пассивной жертвы, Марта четко действовала ради сохранения status quo системы. Она попыталась вновь овладеть своей утраченной позицией псевдовласти, объявив себя “виновной” и тем самым причиной психоза сына.

Ее реакция была удобна для Марио, чья позиция превосходства в системе заключалась в том, что он занимал место обладающего противоположными качествами, то есть выглядел “хорошим” и “терпимым”. Чтобы сохранить их скрытое соперничество и продолжать семейную игру, было необходимо вернуть ребенка в его позицию жертвы. В этот момент мы могли сделать только одно: поместить Марио в ту же позицию, в которой находилась Марта, заявив, что у него тоже есть глубокие причины для принятия добровольной жертвы Лайонела. Одновременно мы поместили Лайонела в позицию превосходства как спонтанного интерпретатора предполагавшихся нужд семьи. Это подготовило нам путь для парадоксального предписания психотического лидерства Лайонела.

Примечания

Здесь важно уточнить, что позитивная коннотация является метакоммуникацией (фактически, неявным сообщением терапевта по поводу коммуникации между всеми членами семьи) и тем самым относится к более высокому уровню абстракции. В теории логических типов Рассела постулируется принцип, согласно которому то, что включает все элементы множества, не может быть элементом множества. Давая позитивное метасообщение, то есть сообщая об одобрении поведения всех членов множества, мы тем самым делаем метасообщение обо всем множестве.и, следовательно, поднимаемся на следующую ступеньку абстракции. (Whitehead and Russell, 1910-1913).

Здесь мы должны заметить, что невербальный аспект нашей позитивной коннотации полностью соответствует вербальному: никаких признаков заученности, иронии или сарказма. Мы способны на это, когда мы совершенно убеждены в необходимости присоединения к гомеостатической тенденции семьи, такой, какова она “здесь и сейчас”.

Понятие «коннотация» используется в языкознании, философии, логике. В специализированных словарях оно определяется как разновидность дополнительного оценочного значения слова. Владение этим приёмом сделает речь выразительной и яркой, позволит читать между строк.

Коннотация и денотация

Обратимся к теории языкознания. Основное предметное значение, характерное для слова, называют деривацией, например, слово «заяц» обозначает животное, «вода» — жидкость, «ребёнок» — человек младшего возраста. В результате развития языка, фольклора, авторской литературы у слов развиваются дополнительные оттеночные значения, которые называют прерогативом. Коннотация – это его разновидность. Например, слово «заяц» обозначает трусость, «вода» — пустое, ненужное, «ребёнок» — беззаботность. Отличительными особенностями коннотации являются:

Истоки дополнительного значения имеют общенациональные корни. Например, для русской культуры животные из народных сказок имеют соответствующие коннотации: медведь – простой, неуклюжий, заяц – трусливый, волк – простой, злой.
Коннотация не имеет авторства и не выражает индивидуальной оценки, это общекультурное явление.
Появление коннотации часто не объяснено денотацией или прямым языковым значением слова. Однокоренные слова могут иметь разные оценки. Например, слово «военный» несет положительный оттенок значения, а «военщина» — отрицательный.
Коннотация имеет культурную принадлежность, у разных народов свои дополнительные значения. Они могут быть противоположными или не связанными. Так, «слон» в русском языке несет дополнительную смысловую нагрузку – неуклюжий, а на санскрите – ловкий.

Источниками коннотации становится фольклор, исторические и культурные события, литература, СМИ. Примером исторических истоков дополнительного оценочного суждения является слово «Суворов», которое кроме собственного имени несет значение «отличный стратег». Также можно вспомнить слово «швед», для русской культуры оно прочно связано с битвой под Полтавой во время Семилетней войны.

Коннотация чаще всего образуется из признаков, характерных для прямого значения слова, денотата. Например, признаки для слова «заяц» — ушастый, серый, быстрый, трусливый. Две последние характеристики стали источниками для создания дополнительного оценочного значения.

Коннотация характерна и невербальным средствам общения, например, знакам, показанным руками: кулак с поднятым верх большим пальцем, означает «отлично, молодец».

Языковые проявления коннотации

Употребление слова в прямых сравнительных оборотах с союзом «как». Например, «бежать, как ветер».
Использование одного слова вместо слова с прямым значением. Например, «ах, ты — лиса» — «ах, ты — обманщица».
Использование языковых конструкций по схеме «Х есть Х»: «ребёнок есть ребёнок». В первом случае слово имеет прямое значение, во втором – усиливается оценочное значение.
Оценочное значение ярко проявляется в сочетании с несвойственными слову прилагательными, например, «он – холостяк, но домовитый, аккуратный». В сопоставлении значений выступает неназванный смысл слова — небрежный, неухоженный.
Использование слова в фразеологических оборотах, или устойчивых выражениях: «как слон в посудной лавке», «сонная муха».
Использование слова для создания авторских метафор, например, «рыбьи глаза».

Коннотации позволяют составлять высказывания, имеющие подтекст, а знание их позволит видеть истинный смысл произведения. Например, безобидная сказка К. Чуковского «Тараканище» вызвала множество споров и могла дорого стоить своему автору. Современники увидели в ней подспудное сравнение с ситуацией конца тридцатых, репрессий. А образ усатого таракана ассоциировался с образом Сталина .

Коннотация и культура

Некоторые ученые считают, что коннотация придает языку культурную принадлежность, связывает его с народом. Это ярко проявляется в разных видах искусства. Например, в живописи выделяют образы-символы, которые выражают глубинный смысл картины, позволяют раскрыть авторский замысел.

Культурные коннотации позволяют определять и сравнивать картины мира, принятые разными народами. Например, словосочетание «старый дом» имеет отрицательное значение в русской культуре и положительное в английской.

С развитием человечества, интернета культурные коннотации приобретают общечеловеческое значение в современном искусстве. Они становятся одинаково понятными для представителей разных народов.

Использование коннотации несомненно делает речь более выразительной. Умение видеть дополнительные смыслы в произведениях литературы, других видов искусства, в речи политиков и представителей СМИ поможет составить более полную картину мира.

Коннотация слова отражает такой признак обозначаемого им объекта, который, хотя и не составляет необходимого условия для применения данного слова, но устойчиво связан с обозначаемым объектом в сознании носителей языка. Например, во многих европейских языках у слова, обозначающего лису, имеется коннотация "хитрости" или "коварства". Понятно, что эти признаки несущественны для данного класса животных: для того чтобы называть некоторое животное лисой, нам нет необходимости проверять, является ли оно хитрым. Следовательно, признак хитрости не входит в дефиницию (толкование) этого слова, но тем не менее устойчиво ассоциируется с ним в языке, о чем свидетельствует хотя бы переносное употребление слова лис(а) применительно к хитрому человеку. Коннотации воплощают принятую в данном языковом коллективе и закрепленную в культуре данного общества оценку обозначаемого словом предмета или факта действительности и отражают культурные традиции. Так, хитрость и коварство являются постоянными характеристиками лисы как персонажа сказок о животных в фольклоре многих народов.

Коннотация лексико-семнтического варианта – эмоциональная (например, междометия), оценочная (положительная/отрицательная), экспрессивная (существует образная и увеличительная), стилистическая.

Стилистическая коннотация предполагает употребление слова в определенном функциональном стиле. К ней примыкает культурная коннотация – элемент, входящий в культуру слова, обусловленный национальной культурой и несущий для носителей данного языка какие-то сведения, связанные с культурой его народа. Коннотации бывают постоянные (ингерентные) и контекстные (окказиональные). Слова, которые имеют ингерентную коннотацию – маркированные. Маркированность по стилистическому принципу разделяет лексику на разговорную, с нейтральной стилистической окраской и литературно-книжную (например, mummy-mother-female parent; kid-child-infant). Большинство коллоквиальных слов стали использоваться как отдельные лексико-семантические варианты 1) благодаря переносу значения по смежности (cinema–>movies–>pictures) 2) с помощью ласкательных суффиксов (dad-daddy, loony, shorty). Разговорная лексика обычно подразделяется на общелитературную лексику и фразеологию и нелитературную лексику и фразеологию.

Вопрос 42. Природа метафоры, ее роль в языке и тексте

Метафора - это перенос наименования на предметы другого рода или вида по сходству второстепенных признаков (цвет, форма, размер, внутренние качества и т. п.).

В образовании и анализе метафоры участвуют четыре компонента. Это - основные и вспомогательные субъекты метафоры, к которым применяются парные термины (буквальная рамка и метафорический фокус, тема и «контейнер», референт и коррелят) и соотносимые свойства каждого объекта или класса объектов. Эти компоненты не полностью представлены в структуре метафоры, в частности остаются необозначенными свойства основного субъекта

метафоры, составляющие её семантику. Вследствие этого метафора допускает разные толкования. Значение метафоры формируется признаками именуемого класса объектов (или их аналогами), совместимыми с субъектом метафоры.

Содержащийся в языковой метафоре образ обычно не приобретает семиотической функции, т.е. не может стать означающим некоторого смысла. Это отличает метафору от символа (в узком смысле). В метафоре устойчиво значение. Оно прямо ассоциируется со словом как своим означающим. В символе устойчив образ, выполняющий функцию означающего. Он может быть не только назван, но и изображён. Значение символа не имеет чётких контуров. Метафору объединяет с символом и отличает от знаков и сигналов отсутствие регулятивной функции, а следовательно, и прямой адресации.

Метафора является не только ресурсом образной (поэтической)

речи, но и источником новых значений слов, которые способны выполнять характеризующую и номинативную функцию, закрепляясь за индивидом в качестве его наименований. В этом случае метафоризация приводит к замещению одного значения другим.

Метафора отражает многие аспекты и поэтому она составляет предмет изучения ряда отраслей знания и разделов лингвистики. Как определённый вид тропов метафора изучается в поэтике (стилистике, риторике, эстетике). Как источник новых значений слов метафора изучается в лексикологии, как особый вид речевого употребления - в прагматике, как ассоциативный механизм и объект интерпретации и восприятия речи - в психолингвистике и психологии. Метафора изучается как способ мышления и познания действительности в логике, философии, и когнитивной психологии. Наиболее полно метафора изучена в лексикологии. Оба основных типа полнозначных слов - имена предметов и обозначения признаков - способны к метафоризации значения. Среди имён это, прежде всего, конкретные существительные - имена естественных родов, реалий и их частей, а также имена реляционного значения, создающие метафорические перифразы («баловень судьбы», «питомец брани»). Среди признаковых слов - это прилагательные, обозначающие физические качества («колючий ответ»), описательные глаголы («совесть грызёт»). Иногда метафора порождена аналогией между целыми ситуациями («Не бросай слов на ветер»).

Для выяснения природы метафоры важно определить её синтаксические свойства. Предложение с метафорическим сказуемым синтаксически сходно с утверждением тождества по следующим чертам: выражает фактуальное суждение, указывает на неградуированный признак, даёт константную характеристику предмета, не допускает синтаксического распространения признаковыми словами, указывающими на меру сходства. Оно отличается от предложений тождества по следующим признакам: истинность метафорически выраженного суждения не всегда может быть логически установлена, предикатная (образная) метафора не может быть кореферентна своему субъекту, метафорическое предложение асимметрично. Эти свойства сближают метафорические предложения с утверждениями сходства и подобия.