Проблема разделения людей. По тексту Ходасевича До отставки Гавриил Романович Державин любил (ЕГЭ по русскому) Отношение к людям

Рухнуло все, чем была одушевлена жизнь Державина целых двадцать лет. Теперь предстояло жить без веры в Екатерину и без Плениры. Сама судьба ясно подсказывала, что одновременно со второю женитьбой пора перестроить на новый лад и всю жизнь, и самую лиру. Пора было, наконец, если не вовсе "оставить отечество", как иногда помышлял он в отчаянии, то хотя бы оставить службу. Державин не раз просился в отставку. Конечно, по существу такая отставка значила бы, что певцу Фелицы нет места возле Екатерины. Державин с великою горечью сознавал это. Но душа человеческая извилиста: он втайне мечтал, что, утратив надежды , вдали от государственных дел может еще сохранить иллюзии .

К несчастию, Екатерина и теперь не понимала его, как не понимала прежде. Державин в ее глазах был чиновник, в свободное время пишущий стихи, полезные ее славе, одобряемые знатоками и любезные ей самой, когда они выходят вроде "Фелицы"* О служебной его неуживчивости она была наслышана, а затем и лично в том убедилась. Казалось бы, надлежит дать чиновнику отставку, вполне почетную,- и тем самым избавить поэта от неприятностей, сохранив его выгодное расположение. Но беда была в том, что, не догадываясь об истинной связи между поэзией Державина и его службой, Екатерина все же их связывала (меж тем, как он сам был не прочь теперь эту связь нарушить). Она считала, что звание поэта и даже "ее собственного автора" само по себе очень не велико и должно быть подкреплено положением в службе, орденами, чинами. "Пусть пишет стихи": это была бы величайшая милость, которую, в нынешних обстоятельствах, она могла бы оказать Державину с величайшей выгодой для себя. Но это она говорила, когда бывала в сердцах. Когда же хотела Державина поощрить, то "on peut lui trouver ane place" 1 .

1 Можно найти ему место (фр.).

Мысль о том, что теперь он без поощрений вернее сохранит остатки поэтического благоволеыия к ней, не приходил ей в голову, потому что вообще не вязалась с ее представлениями о людях. Отставка Державина означала бы в ее глазах разрыв, ссору. Она же по обычаю своему избегала ссоры; поэтому и не отпускала его, медлила, оттягивала, надеясь, что рано или поздно Державин перебесится и смирится.

Он же, напротив, ожесточался - и было с чего. Крылья его все равно уже были подрезаны. Уже ведь и раньше он, как алхимик, подкидывал золота в свои колбы; уже и раньше, осторожно вводя поучения в свои оды, пел он Екатерину лучшею, нежели она была: все надеялся, что оригинал захочет походить на портрет. Теперь он, поклонник прямоты, шел на величайшую жертву: просил, чтоб ему было дозволено, удалясь от дел, еще раз, последний, обмануть самого себя: не видя действительности, петь мечту, вернее - остатки мечты, которую сам он звал суетною, напрасной. Уже это была ложь. Но он шел на это - ради былой любви, ради живущего в его душе идеала, наконец - ради гордости и упрямства, чтобы не показать себя побежденным, а веру свою смешной. Но от него требовали лжи полной, грубой, придворной: чтоб он неизменно видел одно - и все-таки пел.другое. Чтоб он пел богиню, не сводя глаз с императрицы, которая изо дня в день, нарочно, упорно показывает ему, что она не богиня и быть богиней не хочет - разве только в его стихах.

Не получая отставки добром, он постепенно пришел к тому, что не прочь был ее добыть, разгневав Екатерину. Но она себя сдерживала. Это раздражало его еще более. Однако, и ему должно было действовать с умом, так, чтобы гнев государыни вышел как бы и незаслуженным,- иначе сочувствие публики будет на стороне Екатерины, он же хотел поймать ее на несправедливости. Злоба сделала его осторожным.

24 октября 1794 г. Суворов взял Варшаву. Державин по этому случаю написал четверостишие, которое затем развернул в оду, гиперболическую до крайности, с самыми редкостными словами, с умопомрачительными перестановками, с превеликим "лирическим беспорядком", который по правилам одописания должен был выражать бурный прилив чувств, но, кажется, чаще выражал обратное. Екатерина просмотрела рукопись, ничего не поняла, но, полагая, что все обстоит как должно и клонится к ее славе, велела оду отпечатать, чтобы затем продавать в пользу каких-то вдов. Когда печатание было кончено, она призвала Попова и велела прочитать стихи вслух,- должно быть, надеясь, что с голоса они будут понятнее. Но Попов тоже ничего не понял. А как не смыслил он и в поэтике, то, читая, неумышленно перевирал. Вместо:

Бессмертная Екатерина!

Куда? и что еще? Уже полна

Великих наших дел вселенна,прочитал он:

Бессмертная Екатерина!

Куда? и что еще? Уж полно!

Это не понравилось, императрица насторожилась. Дойдя до обращения к Суворову:

Трон под тобой, корона у ног,

Царь в полону!решили общими силами, что это уж чистое якобинство. Все 3000 отпечатанных экземпляров были "заперты в кабинете", так что и автор не получил ни одного. Екатерина была недовольна. Державин знал обстоятельства дела и мог без труда оправдаться, но оправдываться не стал: досада Екатерины, пусть даже неосновательная, входила в его расчеты. Вскоре к этой досаде прибавилась новая.

Еще когда Державин в бытность кабинетским секретарем огорчался своим бессилием писать в честь Екатерины, покойная жена ему присоветовала поднести государыне просто собрание лучших его стихов, отчасти ей неизвестных. Державину эта мысль понравилась. Предположено было кстати, что подносимая тетрадь затем будет издана и положит начало печатному собранию державинских стихов. Державин принялся выбирать и исправлять пьесы, причем совещался с друзьями. Совещания были бурные. Львов, Капнист, Дмитриев наперебой предлагали свои поправки, Державин то соглашался, то упрямился. К каждой пьесе, в начале и в конце, решено было сделать рисунки, по большей части аллегорические, прекрасно придуманные Олениным (исполнены они были плохо). В общем, работа оказалась громоздкой, и на нее ушло много времени. Началась она еще в 1793 году, а кончилась только в октябре 1795. Державин приступил к ней в самую пору разочарования в Екатерине (чем, в сущности, она и была вызвана). Но раздражения и злобы в нем тогда еще не было. Во всяком случае, обозревая старые стихи, он еще нашел в душе силу воскресить прежний образ Фелицы, с твердостию признать, что обязан ему лучшими вдохновениями, и с грустию, но без досады проститься с ним. Движимый уже не чувством, но воспоминанием о чувстве, он написал посвящение, или по-тогдашнему, "Приношение Монархине":

Что смелая рука Поэзии писала,

Как Бога, истину, Фелицу во плоти

И добродетели твои изображала,

Дерзаю к твоему престолу принести,

Не по достоинству изящнейшего слога,

Но по усердию к тебе души моей.

Как жертву чистую, возженную для Бога,

Прими с небесною улыбкою твоей,

Прими и освети твоим благоволеньем,

И Музе будь моей подпорой и щитом,

Как мне была и есть ты от клевет спасеньем.

Да веселись она и с бодрственным челом

Пройдет сквозь тьму времен и станет средь потомков,

Суда их не страшась, твои хвалы вещать;

И алчный червь когда меж гробовых обломков,

Оставший будет прах моих костей глодать:

Забудется во мне последний род Багрима,

Мой вросший в землю дом никто не посетит;

Но лира коль моя в пыли где будет зрима

Под именем твоим громка она пребудет;

Ты славою,- твоим я эхом буду жить.

Героев и певцов вселенна не забудет:

В могиле буду я, но буду говорить.

После этих стихов прошло больше года. За это время Державин еще раз просился в отставку или даже хотя бы в продолжительный отпуск, но вновь получил отказ. Когда изготовление тетради подходило к концу, певец Фелицы уже почти ненавидел прежний свой идеал. От поднесения рукописи он не отказался, но, под влиянием ядовитых чувств, включил в нее не только "Властителям и судиям", но и недавно конченного "Вельможу", в котором были прямые колкости по адресу императрицы, и даже стихи о Суворове, только что вызвавшие неудовольствие.

6 ноября 1795 г. тетрадь, переплетенная в красный сафьян, была, наконец, представлена. По словам камердинера Тюльпина, государыня читала стихи "двое сутки". Но и две недели прошло - молчание. Приезжая по воскресениям на выходы, Державин "приметил в императрице к себе холодность, а окружающие ее бегали его, как бы боясь с ним встретиться, не токмо говорить". В числе последних был и недавний друг - Безбородко. Наконец, все объяснилось: Екатерина прочла впервые "Властителям и судиям". Один приятель спросил Державина: "Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?" - "Какие?" - "Ты переложил псалом 81-й, который не может быть двору приятен".- "Царь Давид,- сказал Державин,- не был якобинцем, следовательно песни его не могут быть никому противными".

Чтобы оправдаться перед Екатериной, Державину было достаточно развить это бесспорное положение и самое большее - объяснить отступления от библейского текста причинами поэтическими. Он же не только не спрятался за псалмопевца, но и представил Екатерине " Анекдот ", в котором неприкровенно высказал, что в стихах действительно подразумевается она и ее правление. "Спросили некоего стихотворца,- писал Державин,- как он смеет и с каким намерением пишет в стихах своих толь разительные истины, которые вельможам и двору не могут быть приятны. Он ответствовал: Александр Великий, будучи болен, получил известие, что придворный доктор отравить его намерен. В то же время вступил к нему медик, принесший кубок, наполненный крепкого зелия. Придворные от ужаса побледнели. Но великодушный монарх, презря низкие чувствования ласкателей, бросил проницательный свой взор на очи врача и, увидев в них непорочность души его, без робости выпил питие, ему принесенное, и получил здравие. Так и мои стихи, промолвил пиит, ежели кому кажутся крепкими, как полынковое вино, то они однако так же здравы и спасительны... Истина одна только творит героев бессмертными, и зеркало красавице не может быть противно".

Державин явно старался вызвать Екатерину на резкие действия. Она находилась в той поре жизни и царствования, когда зеркало ни в коем смысле не могло быть ей приятно. Но она держала себя в руках, отчасти, может быть, потому, что проникла в замыслы Державина и не хотела сделать его жертвою в глазах общества. Именно с этой целью она иногда давала ему поручения, с виду почетные, на деле же маловажные. Но вскоре Державин и тут сумел показать себя. Сама судьба помогла ему уязвить Екатерину глубоко и чувствительно.

Открылись мошенничества в Заемном банке. Комиссия для расследования этого дела была образована под председательством Петра Васильевича Завадовского, главного директора банка. Императрица назначила в нее и Державина, благо дело было пустячное: предполагалось только установить виновность кассира и нескольких служащих, которые, впрочем, не думали отпираться. Но Державину повезло. Вскрыв дело глубже, он с удовольствием обнаружил, что главный мошенник - сам Завадовский, один из приближеннейших к Екатерине людей, ее бывший фаворит. Комиссии волей-неволей пришлось доложить об этом императрице, а вельможа занемог с горя. На сей раз коварное усердие Державина едва не достигло цели: поручив Зубову с Безбородкой пересмотреть следствие и замять дело, Екатерина с негодованием назвала Державина "следователем жестокосердым" и пребывала по отношению к нему "нарочито в неблагоприятном расположении". Державин со своей стороны не собирался уступать. Предвидя решительный бой, он его жаждал, но втайне, может быть, и страшился. Иногда воспаленное воображение нечувствительно уводило его далеко от действительности, грядущее падение рисовалось ему в самых трагико-ироических образах, и он, как на театре, умилялся пред зрелищем благородной, но горестной своей участи. Однажды, в задумчивости, на обороте полученного письма, начертал он себе эпитафию:

Здесь лежит Державин, который поддерживал правосудие; но, подавленный неправдою, пал, защищая законы.

Между тем, хотя обе стороны были раздражены до крайности, силою вещей решительное сражение все откладывалось. Ему и вовсе не суждено было состояться. Заботы и потрясения несравненно более важные поглотили Екатерину и подкосили ее здоровье. Ей было не до Державина. Со своей стороны и Державин почти не бывал при дворе, и к нему избегали ездить. Случилось так, что об ударе апоплексическом, поразившем императрицу утром 5 ноября 1796 года, узнал он лишь вечером на другой день - и поспешил во дворец. Екатерина только что отошла. Пораженный Державин нашел ее труп посреди спальни, под белою простыней, и "облобызав по обычаю тело, простился с нею, с пролитием источников слез". Но то не были еще слезы примирения.

За тридцать четыре года, протекшие со дня петергофского переворота, успел сложиться тот особый уклад, который отчасти зовется веком Екатерины. Чем ближе к особе императрицы (следовательно - при дворе, в гвардии, в высшем чиновничестве), тем он был ощутительней, крепче, привычнее. С ним сжились, его полюбили. Однако ж, по силе многих причин наиболее чужд и прямо враждебен ему был сорокадвухлетний сын и преемник императрицы. Она никогда не любила Павла, но постепенно этот костистый, угловатый человек, в плохо сидящем мундире, с коротким носом на сером, скуластом, широкоротом лице, порывистый плотью и духом, становился ей все несноснее. Он возбуждал в ней тонкую злобу, презрение и брезгливость. Она же в его глазах была убийцею человека, которого он не успел узнать, но которого (искренне или нет) почитал своим отцом. Еще полагал он, что она насильственно завладела его короной, и (справедливо ли, нет ли) привык от нее и ее приближенных ждать себе заточения, а то и смерти. Он ненавидел ее, и едва ли не всех и все, что с ней было связано,- может быть, даже включая двух старших своих сыновей, которыми она завладела. В своей мрачной Гатчине жил он особым двором, с собственными своими войсками, как бы в мире, который не был и не должен был быть ни в чем схож с миром Екатерины. Люди екатерининского мира редко заглядывали в мир Павла, и он им чудился как бы потусторонним, как бы тем светом , в котором среди солдат витает окровавленный призрак солдата - Петра Третьего. И не успели еще вписать в камер-фурьерский журнал, что императрица Екатерина Алексеевна к сетованию всея России в сей временной жизни скончалась,- как вместе с новым царем существа того света ворвались в этот . "Настал иной век, иная жизнь, иное бытие,- говорит современник.- Перемена сия была так велика, что не иначе показалась мне, как бы неприятельским нашествием" *. С ним не сговариваясь, Державин пишет: "Тотчас во дворце прияло все другой вид, загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом". Дипломат-иностранец вторит обоим: "Le palais eut en moment 1"apparence d"une place enlevee d"assaut par des troupes etrangeres" 1 .

1 "Дворец в одно мгновение принял такой вид, как будто бы он был захвачен приступом иностранными войсками" (фр.).

Глубокие преобразования еще только предносились воображению нового императора. Но их предшественники и предвестники - новые порядки - вводимые круто, "по-гатчински", тотчас появились всюду: в войсках, при дворе и просто на улице. Екатерина скончалась 6-го, а утром 8-го ноября уже человек двести полицейских и солдат "срывали с проходящих круглые шляпы и истребляли их до основания; у фраков обрезывали отложные воротники, жилеты рвали по произволу и благоусмотрению начальника партии... В двенадцать часов утром не видали уже на улицах круглых шляп, фраки и жилеты приведены в несостояние действовать, и тысяча жителей Петрополя брели в дома их жительства с непокровенными головами и в разодранном одеянии". Не то чтобы крутость этих мероприятий исходила прямо от императора: усердствовала полиция. Но действительно, во всем, от причесок до умов и от воинской команды до основных законов, новый царь готовился повытрясти и повыколотить из России екатерининский дух, как пыль и моль выколачивают из лежалой одежды. В его глазах то был дух своеволия, изнеженности и всяческого разврата. Гвардия, от солдат до фельдмаршалов, ужаснулась суровым новшествам гатчинской экзерциции, и самый дворец, казалось, преобразился. "Знаменитейшие особы, первостепеннейшие чиновники, управляющие государственными делами, стояли, как бы лишенные должностей своих и званий, с поникнутою головой, не приметны в толпе народной. Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, - бегали, повелевали, учреждали".

Ломка началась. Люди, связанные с минувшим царствованием, ждали решения своей участи. "Сия минута для них всех была тем, что страшный суд для грешных". Одни (в том числе Платон Зубов) были застигнуты ужасом и отчаянием, другие (как Безбородко) , оживленные надеждою и расчетом, спешили застраховать себя услугами новому повелителю; третьи впали в оцепенение.

Набальзамированное тело Екатерины долго оставалось без погребения. Несколько раз стоя подле него на почетном дежурстве, в числе прочих особ первых четырех классов, Державин с неодолимой холодностию взирал на лицо, которому, говорят, вернулась улыбка. И религия, и разум ему подсказывали, что теперь надобно душой примириться с покойницею. Но это не удавалось. Мало того, что судьба разлучила его с государыней слишком внезапно, в минуту взаимного гнева и раздражения; из всех обид сердце человеческое труднее всего прощает разуверение. Поэтому как ни старался Державин, живого, сердечного примирения с Екатериной он в те дни не обрел. Правда, он заставил себя написать ей "Надгробную" и "Эпитафию". Но хотя в "Надгробной" после каждой строфы повторялось:

Се в гробе образец царей!

Рыдай... рыдай... рыдай о нейименно рыдания-то и не получилось. Стихи вышли холодны. Лишь тогда вдохновение посетило его, когда, сознавая, что вместе с Екатериной закончилась великая часть его собственной жизни, он стал подводить итоги и самому себе искать права на бессмертие. Вослед Горацию, он написал себе "Памятник": воспоминание не об Екатерине, а лишь о своей поэтической связи с ней:

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В смиренной простоте беседовать о Боге

И истину царям с улыбкой говорить.

За последние месяцы его гражданское одушевление с болью оторвалось от образа Екатерины и жило уже собственною, отдельною и - надо прямо сказать - ослабленной жизнью. Не то чтобы разочарование в Екатерине повлекло за собой разочарование в идее; но все же идея утратила часть своего сияния; она не помрачилась сама в себе, но прозрачная тень разочарования как бы пала и на нее. Прежней горячности в Державине больше не было, прямое рвение становилось привычкою к рвению (упрямство, гордость и сознание долга ее поддерживали). Уж если напрасною оказалась вера в Фелицу, то, разумеется, ни в какого идеального царя нельзя верить. Идеальным царем не будет и Павел. Но где доказательства, что он будет хуже Екатерины? Обольщаться не надо, как и прежде не следовало, но кое-какие упования можно на него возлагать. Что он уймет распущенность, подрежет крылья корысти, пособьет спеси дворянской, не станет во всем потакать своим царедворцам - можно быть уверенным. И то уже благо. Что он кое-чему обучит невежд - надо надеяться: ведь вон как военных-то принялся обучать! Что он подтянет бездельников - это наверняка: неутомимую заботливость в отправлении дел проявляет сам, и недаром уже теперь в департаментах и канцеляриях с пяти часов утра горят свечи. Правда, крутоват: однако ж, оно и к лучшему - Екатерина была слабовата. А что прям - это и по всему видать. Прямоту Державин ценил в особенности; Екатерина была уклончива.

В понедельник, 17 ноября, под утро, придворный лакей привез Державину повеление тотчас ехать во дворец. Было еще темно, когда Державин явился и дал знать о себе камердинеру Ивану Павловичу Кутайсову, которого горбоносое, смуглое лицо в пудреном парике сияло пронырливою веселостию: Кутайсов ног под собой не чуял от радости по случаю воцарения своего благодетеля. На рассвете Кутайсов ввел Державина в кабинет государя.

Мужа покойной молочной сестры своей Павел принял с нарочитым радушием. "Наговорив множество похвал, сказал, что он знает его со стороны честного, умного, безынтересного и дельного человека, то и хочет его сделать правителем своего Верховного Совета, дозволив ему вход к себе во всякое время". Державин остался верен себе: "поблагодаря его, отозвался, что он рад ему служить со всею ревностию, ежели его величеству угодно будет любить правду, как любил ее Петр Великий". Павлу это понравилось чрезвычайно: вот слуга, который ему впрямь необходим. Он взглянул на Державина пламенным взором и весьма милостиво раскланялся.

В великой радости вернулся домой Державин. Шутка ли стать правителем Верховного Совета? В нем заседали гр. К. Г. Разумовский, гр. Румянцев-Задунайский, гр. Чернышев, гр. Н. И. Салтыков, враг Державина Завадовский и другие. Павел сюда прибавил двоих князей Куракиных, Соймонова, Васильева, гр. Сиверса. И надо всеми ними Державин будет поставлен правителем , как генерал-прокурор над сенаторами. Должности такой до сих пор еще не было - он первый ее займет. Вот когда признана его добродетель! Вот когда заскрежещет порок в лице врагов его!

Все это было чистейшее заблуждение. Во вторник вышел указ об определении Державина, но не в правители Совета , а в правители канцелярии Совета : разница превеликая, а для сенатора, каковым был Державин, и унижение. Обескураженный, он решился просить у государя инструкции, т. е. разъяснения, в чем должна состоять его должность. Во вторник и в среду он делал визиты членам Совета и не скрыл от них своего смущения. Его весьма поддержали - кажется, не без злого умысла.

Настал четверг, день советский. Не имея права сесть за стол членов, Державин не сел и за стол правителя канцелярии: так и слушал дела, стоя или ходя вокруг присутствующих. Все эти дни (те самые, когда было извлечено из гроба тело Петра III и Павел с семьей каждодневно ездил в Лавру на панихиды) Державин обедал и ужинал во дворце. Но аудиенцию у государя удалось ему получить лишь в субботу, 22 числа. Император, занятый мрачными мыслями, все же встретил его довольно ласково и спросил, что надобно.

По воле вашей, государь, был в Совете, но не знаю, что мне делать.

Как не знаете? Делайте, что Самойлов делал. (Самойлов был при Екатерине правителем канцелярии

Я не знаю, делал ли что он: в Совете никаких его бумаг нет, а сказывают, что он носил только государыне протоколы Совета, почему осмеливаюсь просить инструкции.

Хорошо, предоставьте мне.

На этом следовало бы кончить. Но Державин не вовремя вспомнил свободу, которую имел при докладах у покойной императрицы, и прибавил, что в Совете не может он сидеть с членами оного, ибо к тому не назначен, а сидеть за столом канцелярским ему невместно. Так вот - не стоять ли ему между столами?

"С сим словом вспыхнул император: глаза его, как молньи, засверкали". В бешенстве подбежал он к дверям, распахнул их - пред кабинетом стояли люди: Трощинский, Архаров и прочие.

Слушайте,- закричал Павел,- он почитает быть в Совете себя лишним!

И оборотясь к Державину:

Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу.

Тогда, свету не взвидев, и Державин в свою очередь обратился к слушателям, указуя на государя:

Ждите, будет от этого... толк! *

Как в беспамятстве, выбежал он из дворца, и дико смеялся, и дома "не мог удержаться от горестного смеха, рассказывая жене с ним случившееся".

Слухи полетели по городу. Слова Державина пересказывались на все лады и даже приукрашались, хотя довольно было и правды. Для Державина ждали великих бед, вспоминали пословицу: погибла птичка от своего язычка. Все однако же ограничилось кратким указом: "Тайный советник Гаврило Державин, определенный правителем канцелярии Совета Нашего, за непристойный ответ, им пред Нами учиненный, отсылается к прежнему его месту. 22 ноября 1796".

Фавор, начавшийся в понедельник, в субботу кончился. Павел оказался пожестче Екатерины. Но на сей раз Державин и дома почувствовал, что Дарья Алексеевна - не Пленира. Она с ним не стала смеяться, а учинила ему нагоняй и немедленно созвала семейный совет из Капнистов и Львовых, благо все три поэта были женаты теперь на трех сестрах. Капнист опять жил в Петербурге, вел трудную тяжбу с соседом своим Тарковским и дописывал комедию; с какой стороны ни взгляни - ему нужны были покровители; державинская беда приходилась ему некстати. Львов и при новых порядках чувствовал себя, как рыба в воде, и не понимал, чего еще надобно Гавриле. Словом, "осыпав его со всех сторон журьбою, что он бранится с царями и не может ни с кем ужиться, принудили его искать средств преклонить на милость монарха". Державин сунулся было туда-сюда, но нигде помощи не нашел. Он бы и бросил все это дело, стал бы писать стихи. Его тянуло к перу. Он дописал "Бессмертие души", начатое одиннадцать лет тому назад, вслед за "Богом":

Отколе, чувств по насыщенье,

Объемлет душу пустота?

Не оттого ль, что наслажденье

Для ней благ здешних - суета,

Что есть для нас другой мир, краше,

Есть вечных радостей чертог?

Бессмертие - стихия наша,

Покой и верх желаний - Бог!

Но верх желаний Дарьи Алексеевны не в том заключался, ее стихией были дела житейские. Женою полуопального сановника она никак не желала быть. Покою Державину не стало. "По ропоту домашних был в крайнем огорчении и наконец вздумал он, без всякой посторонней помощи, возвратить к себе благоволение монарха посредством своего таланта". Явилась "Ода на новый 1797 год" - в сущности на воцарение Павла I. За нее Державина ославили льстецом,- обвинение незаслуженное. Державин видел еще лишь начало царствования, ознаменованное, при всех резкостях, рядом великодушных поступков и благих начинаний. Правда, суровые кары тотчас обрушились на некоторых приближенных Екатерины, особенно на причастных к перевороту 1762 года. Зато другие были обласканы с исключительной щедростью. Зато Костюшко, Потоцкий и Немцевич выпущены на волю и даровано прощение всем вообще полякам, "подпавшим под наказание, заточение и ссылку по случаю бывших в Польше замешательств". Из Илимска был возвращен Радищев, из Шлиссельбурга освобожден Новиков; масон Лопухин вызван в Петербург и обласкан; по его ходатайству выпущены все заключенные в тайной канцелярии, кроме повредившихся в уме. С первых дней царствования Павел повел борьбу с судебной и канцелярскою волокитой - Капнист недаром посвятил ему "Ябеду". Далее, император выразил твердое намерение прекратить войны: рекрут, набранных по указу Екатерины, он распустил по домам; хлеб, забранный для провиантского департамента в казну, приказал вернуть - и т. д. Все это и было отмечено Державиным. Поэт следовал только истине и давнему воспитательному правилу своей поэзии - по возможности не бичевать порок, но поощрять добродетель, возбуждая ее к новым подвигам. Он и теперь считал, что чем прекраснее портрет, тем более оригиналу захочется быть на него похожим. Наконец, не мог он не сознавать великодушия, проявленного императором к нему лично: за оскорбление неслыханное и незаслуженное (в котором должно бы извиниться, будь даже Павел не император, а простой смертный), поплатился он всего только отчислением к прежней должности.

Можно сказать, однако, что не подчинившись голосу лести, лира Державина все же была на сей раз унижена подчинением домашнему натиску. И она за себя отомстила: ода вышла холодная, натянутая, бескрылая. Эти поэтические недостатки не помешали ей, впрочем, возыметь свое действие: Павел велел генерал-адъютанту представить Державина и обошелся с ним милостиво. Тем самым был восстановлен и мир семейный в доме Державина.

Обвинять Державина в лести не только несправедливо, но и непроницательно. Льстить государю как раз не входило в его расчеты. Помириться он был не прочь, но искать близости, домогаться новых благ или должностей ему уже не хотелось (на это обстоятельство он едва осмелился бы намекнуть Даше, и то разве обиняками). В возможность ужиться с Павлом так, чтобы действительно влиять на дела он больше не верил, а без того служба грозила лишь новыми неприятностями. Конечно, сидеть сложа руки он не умел. В нем не остыла еще потребность или привычка действовать, кипятиться, рыться в законах. Но эта привычка находила себе утоление и помимо службы. Слава строптивого чиновника и плохого царедворца постепенно создала ему в обществе славу особо честного и беспристрастного человека. Все чаще к нему обращались с просьбами быть третейским судьей в разных делах, когда стороны не хотели довериться казенному правосудию; сверх того многие люди, дела которых были расстроены, просили Державина о принятии опеки над их имуществом. Эти суды, которых он провел около сотни, и опеки, которых при Павле он имел в своем управлении целых восемь, требовали немалых трудов и создавали ему почетное общественное положение. Поэтому, примирившись с царем и тем сняв с себя тень опалы, Державин отнюдь не просил новой должности; рад был остаться всего лишь сенатором. Да и в Сенате приучал себя относиться к делам спокойнее: понял, что плетью обуха не перешибешь. Когда возникали шумные прения, он не без яду повторял слова государя:

Мне велено сидеть смирно, то делайте вы как хотите, а я сказал уже мою резолюцию.

К мечтаниям об отстранении от службы подготовлял он Дарью Алексеевну осторожно, под покровом поэзии, даже легонько льстя ей:

К богам земным сближаться

Ничуть я не ищу

И больше возвышаться

Никак я не хочу.

Душе моей покою

Желаю только я:

Лишь будь всегда со мною

Ты, Дашенька моя!

Это желание все более укреплялось. Новое царствование едва ли не каждый день давало к тому поводы. Опала, постигшая Суворова, была одним из наиболее разительных.

Будучи вполне убежденный противник войны, "проповедуя мир миру" и в том почитая одну из своих заслуг, Державин по чувству патриотическому с великим уважением относился к екатерининским полководцам. Недавно умершего Румянцева, которого не довольно знал, он прямо идеализировал; Суворову прощал человеческие слабости, высоко чтил в нем набожность и сумел понять тонкий смысл его символических чудачеств. Со своей стороны и Суворов, питавший слабость к поэзии, оценил автора "Бога" и "Фелицы". В толпе екатерининских вельмож прямой и ни с кем не схожий Державин не без оснований казался ему чем-то вроде того, что Суворов был сам среди полководцев. Он звал Державина Аристидом. В свое время ода на взятие Измаила не могла ему не польстить. Вслед за тем Державин прислал ему первое четверостишие на взятие Варшавы. Полководец был покорен вполне и ответил поэту стихами, довольно витиеватыми, о коих, впрочем, писал, что они сложены "в простоте солдатского сердца":

Царица, севером владея,

Предписывает всем закон:

В деснице жезл судьбы имея,

Вращает сферу без препон - и проч.

В конце 1795 г. Суворов приехал в Петербург. Екатерина ему отвела дом князя Таврического, где он спал на соломе и ходил почти нагишом. На второй день его там пребывания, многие знатные особы с утра устремились к нему с визитами, но не были приняты. Первого принял он Державина в своей спальне, долго беседовал и не отпускал. В 10 часов приехал Платон Зубов. Суворов с ним говорил стоя и не впуская дальше порога; немного спустя он его спровадил, Державина же оставил обедать. Во время обеда приехал вице-канцлер граф Остерман. Суворов, вскочив из-за стола, выбежал на подъезд; гайдуки открывают для Остермана карету, но тот не успел и привстать, как Суворов скакнул к нему, сел рядом, поздоровался, поблагодарил за посещение и выпрыгнул обратно. Остерман уехал, Суворов вернулся в столовую и со смехом сказал Державину:

Этот контр-визит самый скорый, лучший и взаимно неотяготительный.

С той поры они подружились. Когда в феврале 1797 года Павел грубо отставил Суворова, а затем сослал в Боровицкую глушь, под присмотр земской полиции, Державин столько был поражен, что слов у него не нашлось. Между тем, успел уже пострадать и Валериан Зубов. Конечно, военные заслуги Зубова никак не сравнимы с суворовскими, но его опала была еще более незаслуженна. Суворов хоть прогневил императора язвительными речами: Зубов пал жертвою необузданного павловского миролюбия. Он командовал армией, которую Екатерина отправила против Персии. Войска были отозваны вдруг, без ведома Зубова, сам же он брошен на произвол судьбы в краю неприятеля. Державин некогда поэтически сравнивал его прежние победы над персами с подвигом Александра Великого. По этому поводу кн. С. Ф. Голицын, встретив Державина при дворе, заметил, что в нынешних обстоятельствах он уже не посмеет писать в честь Зубова. "Вы увидите",- отвечал Державин и, приехав домой, написал оду "На возвращение графа Зубова из Персии", которую не мог, разумеется, напечатать, но в списках пустил по городу. Намекая на прежние свои стихи, он в ней говорит:

По быстром Персов покореньи

В тебе я Александра чтил!

О! вспомни, как в том восхищеньи,

Пророча, я тебя хвалил:

Смотри,- я рек,- триумф минуту,

А добродетель век живет.

Сбылось! - Игру днесь Счастья люту

И как оно к тебе хребет

Свой с грозным смехом повернуло,

Ты видишь; видишь, как мечты

Сиянье вкруг тебя заснуло,

Прошло,- остался только ты.

Он с каждым днем убеждался, что на место екатерининских зол являются новые, павловские, а старые блага, уничтожаясь, новыми не замещаются. Понемногу он научился вздыхать о прошлом. Он посетил Царское Село - оно показалось ему горестными развалинами. Он понял, что екатерининская слава умерла, павловской же не будет. Житейским отсюда выводом было желание стать в стороне от государственных дел, во всяком случае - подалее от кормила, а выводы поэтические изложил он в стихотворении "К лире":

Петь Румянцева сбирался,

Петь Суворова хотел;

Гром от лиры раздавался

И со струн огонь летел.

Но завистливой судьбою

Задунайский кончил век,

А Рымникский скрылся тьмою,

Как неславный человек.

Что ж? Приятна ли им будет,

Лира, днесь твоя хвала?

Мир без нас не позабудет

Их бессмертные дела.

Так не надо звучных строев:

Переладим струны вновь;

Петь откажемся героев,

А начнем мы петь любовь.

Начнем - сказано не совсем точно: любовная лирика присутствовала в поэзии Державина и раньше; эта поэзия с нее даже и началась - в ту казарменную пору, когда юный поэт еще не решался "гнаться за Пиндаром". Но постепенно она была и количественно, и качественно заслонена музой гражданской и историографической (то же, но в меньшей степени случилось и с религиозной поэзией Державина). Кроме общественных, были тому и другие немаловажные причины, личные и литературные: даже именно сочетание личных с литературными.

Державин во всем начинал с подражаний, исходил из готовых форм, вместе с ними заимствуя у других поэтов оттенки мыслей и чувств. Для его поэзии то был неизменный ход развития. Так началась и его любовная лирика, и все шло гладко, пока для его солдатских шашней и офицерских интриг хватало сердечного и стихотворного опыта, черпаемого из условной и легковесной эротической поэзии, которая была ему открыта. Но этого опыта сразу оказалось недостаточно, лишь только Державин охвачен был подлинным и глубоким чувством к Екатерине Яковлевне. Образцы, которым он мог бы следовать, выражали нечто вовсе пустое в сравнении с его любовью. Перед этой любовью очутился он столь беспомощен, что когда, по законам ухаживания, понадобилось ему посвятить невесте стихи, он ничего не мог написать и поднес старую, вовсе не к Катеньке обращенную пьеску, которую кое-как докончил *. Прибегнуть к маленькому обману ему было легче, нежели говорить о предмете своей любви суетным и жеманным языком тогдашней поэзии.

Этому несоответствию чувства и способов выражения суждено было не сглаживаться, а углубляться по мере того, как любовь к Пленире становилась полней и строже. Как раз в то время, когда в иных областях поэзия Державина созидалась, то есть когда он все более обретал силу высвобождать, выращивать свое из чужого,- именно в области любовной лирики он ничего не мог сделать, ибо ему не с чего было начать. Правда, читая Ломоносова, Сумарокова, Хераскова, Эмина (бывшего своего подчиненного и спутника по олонецкому путешествию), обращаясь к немецким поэтам и особенно - беседуя с Львовым, весьма оценил он прелесть Анакреона, точнее - того своеобразного сплава, который к XVIII столетию образовался из подлинных песен античного лирика и многовековых подделок, переводов и подражаний. Но рассудительное сладострастие анакреонтической поэзии ничего не имело общего с любовью к Пленире. Рано усвоив анакреонтические образы и приемы, Державин все же не применял их для изображения своей любви. В конце концов она так и осталась невоспетой, неизъяснимой. У Державина есть несколько трогательных, нежнейших упоминаний о Пленире, но прямо любовных стихов, всецело ей посвященных - нет.

На Плениру Державин истратил всю любовную силу души своей. После нее он уже никого по-настоящему не любил. "Половина души", опустевшая со смертью Плениры, Миленою не была заполнена. Именно поэтому Державин, который при жизни Екатерины Яковлевны не смотрел на других женщин, женившись на Дарье Алексеевне стал на них даже очень заглядываться. У Плениры не было поводов к ревности - у Милены их было вполне достаточно. Начиная примерно с 1797 года старость Державина овеяна любовными помыслами и исканиями. Особы, внушавшие ему нежные чувства, чаще всего сокрыты под условными поэтическими прозвищами или вовсе не названы. История сохранила лишь небольшую часть имен достоверных. Среди них в разные годы встречаем мы Варю и Парашу Бакуниных (двоюродных сестер Дарьи Алексеевны, сирот, которых она у себя приютила); молоденькую плясунью Люси Штернберг, воспитанницу графини Стейнбок; юную и проказливую графиню Соллогуб; семнадцатилетнюю Дуню Жегулину. Были и другие - мы еще с ними встретимся.

Совсем молоденькие девушки привлекали Державина в особенности. Он между ними почти не делал различия - все были хороши; вот каково было его "Шуточное желание":

Если б милые девицы

Так могли летать, как птицы,

И садились на сучках:

Я желал бы быть сучочком,

Чтобы тысячам девочкам

На моих сидеть ветвях.

Пусть сидели бы и пели,

Вили гнезда и свистели,

Выводили и птенцов;

Никогда б я не сгибался,

Вечно б ими любовался,

Был счастливей всех сучков.

О каждом отдельном случае невозможно сказать, как далеко заходили ухаживания Державина, всегда однако же деятельные. Иногда, вероятно, приходилось довольствоваться полунасильно сорванным поцелуем. Впрочем, девические обычаи той поры были довольно свободны.

Предание рисует Анакреона беззаботным старцем в кругу юных граций. Анакреонтическая личина как нельзя лучше подошла стареющему Державину. Памятником его неизъяснимой любви к Пленире осталось молчание. Его нынешние увлечения было легко и кстати выразить в вольных переводах и подражаниях теосскому певцу. Державин в анакреонтических своих песнях кажет себя веселым, находчивым стариком, окруженным девушками. Он ими любуется, нашептывает им нежности, порою слегка бесстыдные, радуется любовным удачам, а в случае неудачи не унывает и сам не прочь пошутить насчет своей старости.

Совмещение остатков античности с наслоениями последующих столетий (особенно XVII и XVIII) составляет не только признак того анакреонтического сплава, о коем уже говорено, но и его своеобразную прелесть. Анакреон беседует с Хлоями и Калистами, в которых приятно узнавать милых модниц на французских остреньких каблучках; эллинские Эроты и латинские Купидоны целят своими стрелами в их сердца; сатиры и фавны пляшут средь выцветающих декораций пастушеского балета. Державин еще усложнил эти изящные несоответствия, придав им неожиданный третий слой: Анакреона он несколько обрусил, но с тончайшим вкусом, не во всем и не сплошь, но как раз настолько, чтобы все три слоя слегка просвечивали.

Это вышло само собою. На деньги, полученные в приданое, Дарья Алексеевна купила в 1797 году сельцо Званку, на берегу Волхова, в 55 верстах от Новгорода. Там чаще всего и протекали романтические истории Гавриила Романовича; крестьянские и дворовые красавицы играли в них, может быть, еще более важную роль, чем приезжие барышни. И вот - пейзаж Званки ворвался в чужеземную поэзию, зазвучала не книжная, но сельская речь, русские дали раскинулись под искусственным небом Анакдеона, засвистала пеночка, славянский Лель порхнул меж Амурами, Лада соперничает с Венерой, охотнички постреливают дичину, скрипят жернова на мельницах - для Державина только тот мир прекрасен, который похож на Россию. И вот - среди эллинских нимф и французских пастушек, развевая одежды античными складками, заплясали в кокошниках русские девушки, "сребророзовые лицом" Варюши, Параши, Любуши: для Державина девушка не прекрасна, если она не русская. И он с гордостью вопрошает Анакреона:

Зрел ли ты, певец тииский,

Как в лугу весной бычка

Пляшут девушки российски

Под свирелью пастушка;

Как, склонясь главами, ходят,

Башмачками в лад стучат,

Тихо руки, взор поводят

И плечами говорят;

Как их лентами златыми

Чела белые блестят,

Под жемчугами драгими

Груди нежные дышат;

Как сквозь жилки голубые

Льется розовая кровь,

На ланитах огневые

Ямки врезала любовь;

Как их брови соболины,

Полный искр соколий взгляд,

Их усмешка - души львины

И сердца орлов разят?

Коль бы видел дев сих красных,

Ты б Гречанок позабыл

И на крыльях сладострастных

Твой Эрот прикован был.

Обдумывая рисунки для будущей книги, Державин сочинил к этим стихам концовку *: "многокрылатый Эрот привязан к простой русской пряслице, на коей видна кудель". В этом смешении стилей не должно видеть ни наивности, ни нечаянности. Смысл и прелесть всего русского анакреонтизма Державин понимал и его создание ставил себе в заслугу. Изображая самого Анакреона (и намеренно придавая ему собственные свои черты), он говорит:

Цари к себе его просили

Поесть, попить и погостить;

Таланты злата подносили,-

Хотели с ним друзьями быть.

Но он покой, любовь, свободу

Чинам, богатству предпочел;

Средь игр, веселий, хороводу

С красавицами век провел.

Беседовал, резвился с ними,

Шутил, пел песни и вздыхал,

И шутками себе такими

Венец бессмертия снискал.

Посмейтесь, красоты российски,

Что я в мороз, у камелька,

Так вами, как певец тииский,

Дерзнул себе искать венка.

Певец Северной Минервы мечтал теперь стать Северным Анакреоном. Но удалиться от царей ему еще не было суждено.

Почти два с половиною года Державину удавалось сидеть в Сенате, словно в норе. Наконец, интрига довольно сложная выманила его оттуда. Зоричу, бывшему своему любимцу, Екатерина пожаловала огромное, так называемое Шкловское, имение в Могилевской губернии. Там Зорич и жил почти что на положении феодальном, как вдруг весной 1799 г. поступила от шкловских евреев жалоба на утеснения, им чинимые. Еврейские горести особенно близко принял к сердцу Кутайсов (возможно, что самая жалоба была подана не без его участия). Он рассчитывал, что в случае изобличения Зорича великолепное имение может быть взято в казну, а затем куплено им, Кутайсовым, за дешевую цену.

Надобно было произвести в Шклове следствие, и Кутайсов старался придумать, кого бы туда послать. Меж тем в Сенате должно было решиться старое, двенадцатилетнее дело о взыскании в казну 300 000 рублей с тамбовского купца Бородина, того самого, из-за которого Державин лишился своего губернаторства. Дело возникло еще по жалобе Державина. Чтоб решить его в пользу ответчика, покровители Бородина Гудович, Завадовский и Васильев (ныне уже барон) мечтали на это время удалить Державина из столицы. Они-то и присоветовали Кутайсову отправить его в Белоруссию: Завадовский по личному опыту знал, что Державин - "следователь жестокосердый". Словом, в июне месяце государь, по просьбе Кутайсова, послал Державина в Шклов. Но Державин, прибыв на место (и кстати сказать - дорогою заведя небольшой роман), установил, что и Зорич имеет столько же оснований жаловаться на евреев, как они на него. Такой исход следствия Кутайсову оказался не на руку. Последовало высочайшее повеление Державину вернуться в Петербург.

На судьбу Державина эта командировка сама по себе не оказала влияния. Она примечательна лишь как первая попытка вывести его вновь на сцену из-за кулис. Вскоре последовала вторая - хотели послать его на ревизию в Вятку. Ему однако же удалось отвертеться, и до поры он снова обрел покой. Как раз в это время произошли события, о которых должно сказать, хотя к службе Державина они прямого касательства не имели.

Еще за несколько месяцев до поездки Державина в Белоруссию сбылось его предсказание, что звезде Суворова суждено взойти вновь. В конце февраля полководец, прощенный Павлом по настоянию венского двора, отправился в знаменитый итальянский поход. Когда появились известия о первых его успехах - о переходе через Аббу и о вступлении в Милан - Державин написал оду "На победы в Италии". Едва упомянув имя императора, назвал он Суворова "лучом, воссиявшим из-под спуда". Затем, уже после возвращения из Белоруссии, в самом начале следующей зимы, за первой одой последовала вторая - "На переход Альпийских гор", одна из самых мощных в мощной историографической лирике Державина. Великою для него радостью было вновь воспеть славу русских полков, предводимых к тому же не павловским, а екатерининским вождем. Впрочем, самое главное, может быть, было то, что в торжестве Суворова воспевал он и торжество справедливости.

Правда, он сделал два-три комплимента Павлу, но были тому основания: во-первых, стихи, посвященные русской славе перед лицом Европы, некстати было бы омрачать отголосками грустных российских дел; во-вторых, Державин искренне был уверен, что на ссоре Павла с Суворовым ныне поставлен крест, и не хотел бередить старые раны. Но ода писана была в октябре 1799 г., при первом известии о суворовском подвиге, издана же в начале 1800-го, когда престарелый полководец, уже больной, вернулся в Россию - и вновь было замечено тайное к нему недоброжелательство государя. Тогда-то на обороте заглавного листа Державин велел припечатать лестный по внешности, но внутренне очень колкий эпиграф: "Великий дух чтит похвалы достоинствам, ревнуя к подобным; малая душа, не видя их в себе, помрачается завистию. Ты, Павел! равняешься солнцу в Суворове; уделяя ему свой блеск, великолепнее сияешь". Из этих слов "Павел познал, что примечено публикою его недоброжелательство к Суворову из зависти". Естественно, что после такого познания ода была принята им холодно. Между тем самому Суворову суждено было кончать свои дни в болезни. Державин не раз посещал его. Свидания были исполнены той простоты, которая приличествовала обоим. Суворов перед Державиным оставлял чудачества, Державин в присутствии умирающего Суворова становился спокойнее, учился чувствовать приближение старости, мудрее вспоминать прошлое, судить о нем снисходительней и любовней. Им было что вспомнить - от пугачевских степей до янтарных теремов Царского Села. Казалось - история и Фелица незримо присутствовали среди их беседы. Суворов спросил однажды:

Какую же ты мне напишешь эпитафию?

По-моему, много слов не нужно,- ответил Державин.- Довольно сказать: здесь лежит Суворов .

6 мая Суворов при нем скончался. Державин, вернувшись домой, прошел в кабинет. Ученый снигирь трепыхнулся в клетке и по привычке тотчас пропел все, что знал: одно колено военного марша. Державин плотней прикрыл дверь, подошел к конторке, провел рукой по глазам, взял перо:

Что ты заводишь песню военну,

Флейте подобно, милый Снигирь?

С кем мы пойдем войной на гиену?

Кто теперь вождь наш? кто богатырь?..

"Сидя смирно" в Сенате, Державин только однажды вызвал неудовольствие государя, когда, вступаясь за мелких шляхтичей и ксендзов, обвиняемых в государственной измене, высказал мысли, по тому времени замечательные. "Придет время,- сказал он,- узнаете: чтобы сделать истинно верноподданными завоеванный народ, надобно его привлечь прежде сердце правосудием и благодеяниями, а тогда уже и наказывать его за преступления, как и коренных подданных, по национальным законам". На другой день ему передали, что государь приказал не умничать.

Зато стихами, исполненными то язвительных намеков, то неприятных нравоучений, вызывал он гнев Павла довольно часто. За одой на возвращение Зубова следовала двусмысленная ода "На новый 1798 год", за нею стихи "К самому себе", после которых Павел, увидев Державина при дворе, "с яростным взором, по обыкновению его, раздув ноздри, так фыркнул, что многие то приметили и думали, что верно отошлет Державина в ссылку или по крайней мере вышлет из города в деревню". Ссылку пророчили и за колкости в оде на рождение великого князя Михаила Павловича. Правда, государь вместо ссылки прислал Державину табакерку, но это был лишь минутный жест - один из бесчисленных жестов той постоянной драматической импровизации, которая давно заменила Павлу действительность, была его отрадою и мучением и решила его судьбу. В общем Державин был ему неприятен. Он прямо жаловался генерал-прокурору Лопухину, что Державин все колкие какие-то пишет стихи. Эпиграф к альпийской оде тоже, конечно, ему запомнился.

Казалось бы, если Павел не любит Державина, а Державин не хочет служить при Павле, то им встретиться вовсе не суждено. Однако, в придворных делах (а в те времена все дела государственные силою вещей становились придворными) имелась особая, своя логика. Вернее, логика была обычная: следствия, как всегда, вызывались причинами. Но сами причины, попадая в придворный мир, вызывали совсем не те следствия, которые они вызывали бы в иной сфере. Державин и Павел встретились - и как раз потому, что избегали друг друга. И даже именно при Павле, неожиданно для обеих сторон, вопреки их желаниям и характерам, Державину было суждено служебное возвышение почти стремительное.

В былые годы Державин судил людей строго, и как дурных встречалось более, чем хороших, то и было у него при дворе и в правительстве более врагов, чем друзей. Среди сильных людей нового царствования не было у него ни тех, ни других, потому что на всех он взирал с одинаковою холодностию. Прежде он очертя голову кидался на борьбу с беззаконием, плутовством, пронырством. Ныне довольствовался тем, что сам поступал по закону и совести, а выводить на чистую воду, обличать и карать ему более не хотелось. Теперь с ним уживались те, кому ранее от него житья не было бы.

При Екатерине он ставил себе высокие цели и ради них искал власти. Теперь, когда он решил, что борьба бесполезна, уже и самая власть была ему не нужна. Ничего он не проповедовал, ни за чем не гнался. По законам придворной логики это тем более открывало ему карьеру, ибо никто уже не страшился ни его мыслей, ни его соперничества.

Без друзей, без врагов, без целей, очутился он и вне партий - то есть как если бы и во всех партиях сразу, потому что теперь люди всех партий равно могли искать у него содействия. В то же время никто не боялся, что он слишком возвысится: его личные отношения с государем заранее ставили возвышению такому известный предел. Никто не боялся, что Павел слишком полюбит Державина, да и Державин никак не годился во временщики.

Итак, ни перед кем не заискивая, но и не проявляя слишком открыто свой нрав, единственно благодаря сложнейшему ходу придворных дел, для себя самого неожиданно, Державин стал возвышаться. Летом 1800 г. снова послали его в Белоруссию. Цель была вроде той, что и при первой командировке: надеялись, что он изобличит временных владельцев казенных земель в жестоком обращении с крестьянами, и тогда земли будут отобраны в казну, чтобы попасть в руки Кутайсова и других. Державин опять не исполнил того, что от него требовалось, но в его отсутствие хитрые придворные обстоятельства так сложились, что он был вдруг пожалован действительным тайным советником, получил почетный командорский крест Мальтийского ордена и был заочно назначен президентом восстановленной коммерц-коллегии. Примечательно, что узнав об этом, он писал жене: "Ты радуешься, но я не очень". Со своей стороны государь, когда Державин приехал в Петербург, не пожелал принять его и сказал генерал-прокурору Обольянинову:

Он горяч, да и я: так мы, пожалуй, опять поссоримся: пусть доклады его идут ко мне через тебя.

Не прошло и трех месяцев, как Державин, никаких подвигов не сверша, пошел в гору еще быстрее: "повелено ему быть вторым министром при государственном казначействе и управлять делами обще с государственным казначеем". Это повеление состоялось 21 ноября, а 22-го государственный казначей бар. Васильев смещен вовсе и Державин назначен на его место. 23 числа он уже сделан членом того самого Верховного Совета, из-за которого некогда поссорился с государем, 25-го переведен из межевого департамента Сената в 1-ый, а 27-го пожаловано ему 6000 рублей столовых ежегодно. Тогда же назначен он заседать в советах Смольного монастыря и Екатерининского института.

Человек слаб. Легкие служебные успехи, которых Державин не знавал раньше, начинали ему нравиться. Приятно было, что ордена сами собой сыплются на грудь, а деньги в карман. Порой ему даже казалось, что государь научился его ценить. Но государь хмурился по-прежнему. В самое Крещение 1801 года он было рассвирепел, узнав, что Державин обедал у Платона Зубова. Призвал к себе в кабинет, сам сел на софу, а Державину велел сесть напротив. Говорил, прилежно глядя ему в глаза, и отпустил с грозным видом.

Стремительное возвышение Державина с самого начала объяснялось не благоволением государя, а происками Ку-тайсова и генерал-прокурора Обольянинова. Кутайсов хотел погубить Васильева - у них были старые счеты; генерал-прокурор подольщался к Кутайсову. Вот и спихнули они Васильева и посадили на его место безопасного Державина, которого старались задобрить и задарить, внушая, чтоб он, при вступлении в должность, настойчивей проверял денежную отчетность. Кутайсов надеялся, что удастся представить Васильева вором.

Но Державин был непослушным орудием; он стал действовать добросовестно и не спеша. Кутайсов и Оболья-нинов на него ворчали, так что Державин побаивался, как бы, "снисходя к Васильеву, самого себя вместо его не упрятать в крепость". Наконец, уже в марте 1801 года он представил рапорт, из коего следовало, что в отчетности казначейства имеются недостатки, но в общем счеты между собой согласны. Этот рапорт рассматривался в Совете 11 марта, в присутствии великого князя Александра Павловича, недавно туда назначенного. Обольянинов нападал на Васильева, обвиняя его в преступлениях; наследник, напротив, с горячностию вступался, отрицая даже и неисправности; Державин "балансировал на ту и другую сторону", подтверждая наличность ошибок со стороны Васильева, но отрицая злой умысел. На другой день ему предстояло докладывать императору для окончательного решения. Вечер провел он у генерал-прокурора, трактуя о соляных подрядах. Около полуночи поехал домой. Стояло ненастье. Луна бежала в громоздких, быстролетящих тучах. Резкий ветер, всегда подавляющий душу и родящий тревогу, налетал с сиповатым ревом, напоминающим голос императора. Завтрашний доклад беспокоил Державина: обманувшись в расчетах, Кутайсов, наверно, успел нажаловаться. Укладываясь в постель, Державин прислушивался, как за окном шумит буря.

За ночь, однако же, ветер упал. Солнце, вступая в знак Овна, сияло поутру среди голубого неба, началась оттепель; то был первый день первой весны девятнадцатого столетия. Часов в восемь вбежала Параша Бакунина (теперь уже, впрочем, госпожа Нилова) и объявила, что государь убит. Из Зимнего дворца привезли повестку: "Его Императорское Величество Государь Император Александр Павлович указать соизволил сего марта 12 в 9 часов поутру иметь приезд во дворец Его Императорского Величества для принесения присяги на верность Его Императорскому Величеству".

В идиллических этих стихах Державин представил себя таким, каким он хотел бы быть, но каким быть ему не вполне удавалось. Что змея совести не угрызала его - это сущая правда. Правда и то, что он рад был оставить людей, - но как раз потому, что жало честолюбия не вполне было им избегнуто. Боль обиды таилась на дне души; он старательно прятал ее от себя самого.

До отставки он любил Званку за то, что она была красивее и богаче его собственных деревень; за то, что она лежала всего в ста семидесяти верстах от Петербурга, у большой московской дороги: было легко, нехлопотно убегать сюда из столицы. Но после отставки она стала ему дорога в особенности: вынужденное бездействие само собой превращалось здесь в добровольное, отставка - в отдых. Душевная боль от этого утихала.

Хозяйство на Званке было обширное и передовое. Первоначально имение было не велико, но за десять лет хозяйничанья Дарья Алексеевна исподволь скупила прилегающие земли, так что ее владения протянулись по Волхову на девять верст и даже перешагнули на другой берег. Число душ доходило до четырехсот. На Званке возделывались поля, растились леса. Помимо водяной лесопилки, имелась диковина - паровая мельница. Паром же поднималась вода из Волхова и приводились в движение две небольшие фабрики; ткацкая и суконная. Шерсть для суконной поставлялась имениями Державина, где разводились овцы. На ткацкой выделывались холсты, полотна, салфетки, скатерти, кружева, ковры. При ней имелась своя красильня. Из Англии была выписана прядильная машина, «на которой один человек более нежели на ста веретенах может прясть». Для подготовки работников посылали крестьянских мальчиков и баб в учение на мануфактурные фабрики.

Вместе с разными огородами, пчельниками, скотнями, птичниками все это требовало забот и трудов. Но Званка принадлежала Дарье Алексеевне. Когда по утрам, после чаепития, в сопровождении старосты, являлся к ней толстый управляющий Иван Архипович Обалихин, Державин присутствовал в сих совещаниях лишь для виду. Он почти ни во что не вмешивался, и радуясь, что находится здесь не у дел хозяйственных, легче сносил пребывание не у дел государственных. Живя почти гостем на Званке, он привыкал к положению частного человека и как бы гостя в самой России. Он звал себя отставным служивым - яд обиды старался растворить в шутке.

Горький осадок все же отстаивался на дне души. Научившись читать по-французски (говорить он не выучился), Державин часто теперь повторял стих Вольтера: «II est grand, il est beau de faire des ingrats» . Эти слова ему полюбились - втайне он применял их к себе, разумея под неблагодарными прежде всего трех царей, которым служил на своем веку. Быть может, он кое в чем упрекал и само отечество.

В войне с Наполеоном, конечно, желал он России победы, но чрезвычайно тревожился ходом событий и политике правительства не сочувствовал: сожалел, что Александр Павлович «заведен был окружающими его в весьма неприятные военные дела». В званской кузнице изготовлялось холодное оружие для милиции; крестьяне державинские вступали в отряды. Державин считал однако, что народу и войску приходится расхлебывать кашу, заваренную правителями бездарными иль нечестными. Свое раздражение он порою готов был переносить на правителей и вельмож всех времен и народов. В его кабинете стоял массивный красный диван, против которого на стене висела историческая карта: «Река времен, или эмблематическое изображение всемирной истории». Часто, сидя перед ней, Державин неодобрительно качал головой: мир прекрасен, но история отвратительна. Отвратительны дела тех, в чьих руках была и есть судьба человечества.

Другое дело - люди обыкновенные, маленькие. Средней руки помещик, купец, мелкий чиновник, солдат, крестьянин - равно представлялись Державину жертвами исторических великанов, пушечным мясом истории. Для этих людей все более обретал он в себе участия, снисхождения, благости. Ворча на сильных, все более любил слабых. Благотворил без улыбки, пожалуй - без ласки, даже без добрых (и лишних) слов - зато деятельно. Дарья Алексеевна почла за благо все деньги прибрать к рукам, а Державину лишь выдавать на карманные расходы, ибо он все щедрее одарял нищих, дворовых, слуг, все легче давал взаймы - без отдачи. Она же стала управлять и личными его землями, потому что он утешал оплошных приказчиков, когда полагалось с них взыскивать. Он завел на Званке больницу для крестьян, и врач каждодневно являлся к нему с отчетом. Бедным мужикам покупал он коров, лошадей, давал хлеба, ставил новые избы.

Полевые работы занимали его только со стороны живописной. При нем не боялись лениться. (Зато стоило вдали показаться Дарье Алексеевне, как самые ленивые принимались за дело.) По праздникам из своих рук потчевал он мужичков водкою, бабам и девушкам раздавал платки, ленты, сласти. Любил их песни и хороводы. Каждое утро человек тридцать ребятишек сбегались к нему. Он учил их молитвам, потом оделял баранками, кренделями. Потом бывший министр юстиции разбирал ребячьи тяжбы и при себе заставлял мириться. Случалось - идиллия принимала иной оттенок: в жаркий день, прячась между деревьями, «от солнца, от людей под скромным осененьем», Российский Анакреон любовался «плесканьем дев», в кристальных водах реки.

Три Кондратия было на Званке: камердинер, садовник и музыкант. Однажды Державин написал комедийку для детей: «Кутерьма от Кондратьев». В ней шутливо представлена званская жизнь и о самом Державине говорится: «Старик любил все попышнее, пожирнее и пошумнее».

Дарья Алексеевна была оборотиста, но не скупа. Она очень любила своих родных, людей большею частию небогатых. Дом постоянно был ими полон. Сестры Бакунины по-прежнему жили у Державиных, хотя Параша была уже замужем. Марья Алексеевна Львова, овдовев, каждое лето гостила с детьми на Званке. В 1807 году она умерла, и три ее девочки, Лиза, Вера и Параша, тоже остались на руках у тетки. Старшей было девятнадцать лет, младшей четырнадцать. Наставницею при них жила г-жа Леблер-Лебеф, француженка-эмигрантка.

Вместе с Державиными это женское общество было, так сказать, основным населением барского дома. Впрочем, надо прибавить еще двоих: доктора и письмоводителя Евстафия Михайловича Абрамова, давно ставшего членом семьи. Круг занятий его был обширен. Он ведал архивы и рукописи Державина, перебелял письма, а иногда и стихи. В случае надобности исправлял он должность домашнего архитектора, живописца и пиротехника. Тесная, хоть не бескорыстная дружба связывала его с Анисьей Сидоровной, барской барыней. Шестидесятилетняя сия дева была в свое время получена Дарьей Алексеевною в приданое. День Евстафия Михайловича начинался с того, что Анисья Сидоровна угощала его кофеем и подносила первую рюмочку, за которою с перерывами следовали другие. Когда, ровно в полдень, за круглым столом в просторной званской столовой собирались к завтраку, от Евстафия Михайловича уже крепко пахло вином. Дарья Алексеевна просила мужа не пускать его за стол при гостях, но Державин не соглашался:

Ничего, душенька: делай, как будто ничего не замечаешь.

Он сам вина почти не пил, зато поесть любил плотно. К столу подавался «припас домашний, свежий, здравый» - но тяжелый и жирный. Аппетит Гавриила Романовича доходил даже до неумеренности. Желудком он начинал прихварывать. Уха, куры с шампиньонами и арбузы были его любимые кушанья. Из-за ухи возникали у него ссоры с домашними. Случалось, что он, встав шумно из-за стола, уходил к себе. Впрочем, разгневать его на Званке было нелегко. Будучи недоволен, он разворчится, с укоризною буркнет: «Спасибо, милостивые государыни, подоброхотали» - и, уйдя в кабинет, погрузится в пасьянсы. Придут к нему, станут уговаривать не сердиться - а он уж и позабыл, в чем дело: поднимет лысую голову (только с висков разлетаются длинные, редкие седины) и спрашивает: «За что?»

Кроме родных, которые жили при ней постоянно, бесчисленные племянники и племянницы, кузены и кузины Дарьи Алексеевны то приезжали, то уезжали. Гости на Званке не переводились. Съезжались и просто знакомые петербургские, и соседи-помещики - иной раз целыми семьями. Когда не хватало мест в доме, часть гостей размещалась в бане. Только с одним соседом были Державины не в ладу - с графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым. Заречная часть Званки граничила с аракчеевским Грузиным. Отсюда возникла пустячная, но многолетняя тяжба, которую легко было кончить миром. По правде сказать, Аракчеев первый делал к тому шаги. Но Державину нравилось препираться с вельможами. Ведение тяжбы он взял на себя и длил ее из году в год с упрямством и удовольствием.

В центре внимания находится фигура Емельяна Пугачёва – бунтовщика, человека, выступившего против власти. Что побудило его к этому? Почему он не только сам покусился на трон, но и повёл за собой народ? А народ как поверил самозванцу? Почему? Под бременем лет мы можем забыть ту историческую обстановку, в которой рождалась идея бунта. Люди, (заметьте, не холопы, не скоты) находясь в крепостной зависимости от своих не всегда гуманных господ (вспомнить хотя бы Скотинина из «Недоросля»), вынуждены были подчиняться их воле, беспрекословно слушая каждое, даже бредовое требование. Идея доброго царя жила в сердце каждого человека. Смелый, дерзкий, отчаянный бунтарь взял на себя ответственность и решил подарить людям волю, пусть недолгую, пусть такую эфемерную, но волю. Оценить степень его отваги можно, только поняв сказку, рассказанную Гринёву. Пугачёв изначально знал финал развития событий, в круговорот которых он поверг свою страну. Но не испугался, не награбил и скрылся. Нет, он шёл на эшафот, чтобы доказать, как бесчеловечная власть может ввергнуть страну в ужас беспощадной кровопролитной бойни.

2. А.А. Ахматова «Реквием»

Поэма написана в период, когда сталинские репрессии поставили всю страну на колени, когда сама автор поэмы стояла в очереди с передачей своему сыну, которого осудили как врага народа. Из воспоминаний и живых впечатлений складывалась поэма:

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.

Лирическая героиня проводит параллель между судьбой своей современницы и давней своей соотечественницы, муж которой был казнён как стрелецкий бунтарь

Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

3. М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»

Главный герой романа – Мастер – человек, живущий в страшное время сталинских репрессий. Написав роман о Понтии Пилате, он задел проблему ответственности человека за принятое решение. Его главный герой романа Мастера – прокуратор Иудеи – человек, облечённый практически неограниченной властью, сомневается в своей правоте. Явление для власти, практически, недопустимое. Для эпохи сталинизма человек, обличённый властью, не имеет права сомневаться в том, что его решение справедливо. Значит, такое произведение зловредно априори. Мастера арестовывают. Этот акт его сломал, сделал безвольным. Так человек, ставший против власти, оказался вне закона, сам подвергся репрессиям.

4. А.И. Солженицын «Один день Ивана Денисовича»

Рассказ посвящен судьбе человека, оказавшегося в лагере по обвинению в предательстве, хотя вся его вина в том, что он был в плену несколько дней, но вышел из окружения и готов был защищать Родину и дальше. Однако власти его поступок показался предательством. Отбывая срок, Иван Денисович бережно сохраняет в себе человеческое достоинство, он работает и соблюдает все требования закона, царящего на зоне. В этом своеобразное отрицание вины Шухова. Этот человек всегда и везде законопослушен. Почему же власти он неугоден? Просто, власть ищет врагов, и кто сегодня попал в их число – малозначительно.

Итоговое сочинение 2017

Словарная работа:

Равнодушие – безразличие, безучастность, пассивность, отсутствие
интереса ко всему окружающему, холодное спокойствие.
Отзывчивость –
положительное духовно-нравственное качество
личности, проявляющееся как склонность помогать нуждающимся,
видеть нужду, бескорыстие, щедрость, великодушие, умение
прощать, терпимость.

Синонимы:

Бесстрастие, безразличность, безучастие, холод, бесстрастность,
хладнокровие, безразличие, бесчувственность, жестокость.
Душевность, сердечность, чуткость, участливость, внимательность,
доброта, человечность, сострадательность, добродушие.

«Добро не лежит на дороге, его случайно не подберешь. Добру человек у
человека учится» Ч. Айтматов
«По-моему, человек живет, пока любит, а если он людей не любит, так зачем
он нужен!» М. Горький
«Принимать близко к сердцу радости и горести Отечества способен лишь
тот, кто не может пройти равнодушно мимо радостей и горестей отдельного
человека» В. А. Сухомлинский
«Снисхождение к злу очень тесно граничит с равнодушием к добру» Н. С.
Лесков

Афоризмы и высказывания известных людей:

«Худший грех по отношению к ближнему не ненависть, а равнодушие; вот
истинно вершина бесчеловечности» Джордж Шоу
«Величайший грех человека – это не ненависть, а равнодушие к своим
братьям» Мать Тереза
«Не будьте равнодушны, ибо равнодушие смертоносно для души человека»
М. Горький
«Большой порок – это равнодушие, бесстрастность. Маленький человек с льдинкой
в сердце – будущий обыватель. Уже в детстве надо зажечь в сердце каждого
человека искру гражданской страсти и непримиримости к тому, что является злом
или потворствует злу»
В. А. Сухомлинский

Тема равнодушия и отзывчивости как качеств человека – одна из основных в мировой
литературе. Сложно найти произведение, в котором бы в той или иной мере, в той или
иной форме не раскрывалась бы эта вечная нравственная проблема. Литераторы обращали
внимание на равнодушное отношение к близким, родным людям и просто к тем, кто
находится рядом, к жизни в целом, к своему профессиональному долгу. Писатели
рассуждали о причинах возникновения такого качества.
Наряду с героями с черствой душой в литературе немало примеров самоотверженных,
честных, добрых персонажей, способных жертвовать собой ради других.
Жизнь сложна и многогранна, и порой сложно дать однозначную оценку поступкам людей,
непросто объяснить мотивы их поведения, понять, абсолютно ли равнодушен человек или
способен быть отзывчивым и сострадательным.

Отношение к людям

М. Горький «Старуха Изергиль»
Данко и Ларра - два героя, сильные и смелые юноши, не ведающие, что такое
страх. Между ними одно различие: Данко не может равнодушно смотреть на
страдание людей, а Ларру заботят только собственные эгоистические желания.
В нем нет ни любви, ни жалости, ни сострадания, он не знает, что такое
отзывчивость, желает лишь быть свободным от людей. Стремясь к этому, герой
часто проявляет жестокосердие. Данко же в критический момент не позволяет
своему народу идти на поклон к завоевателям, а вместо этого предлагает
следовать за ним. Герой посвящает свою короткую жизнь людям. О
существовании Ларры напоминает лишь тень, бродящая по степи, а о Данко
люди вспоминают перед грозой, когда степь озаряют искры.

А.И. Солженицын «Матренин двор»
В повести писатель создает уникальный образ простой русской
женщины, прожившей тяжелую жизнь, но сумевшей не озлобиться,
не стать равнодушной. Матрена Васильевна сохранила в своей душе
бескорыстие и искренность по отношению к людям. Она с легким
сердцем отзывалась на любой зов о помощи, не требуя ничего
взамен: никакая пахота не обходилась без нее, она впрягалась в соху
и тащила ее на себе. Ни одним родственникам не могла отказать
Матрена в своей помощи, даже если приходилось жертвовать
собственными интересами. Отсутствие всякой корысти и стремление
сохранить «личное добро» приводит к тому, что Матрена безропотно
отдает приемной дочери Кире и ее мужу горницу, отрезанную от
старого дома. Героиня всю свою жизнь посвятила людям, а когда ей
потребовалась помощь, никого не оказалось рядом.

М. Горький «На дне»
В драме писатель показывает как абсолютно черствых, бездушных,
бессердечных людей, которые делают жизнь близких невыносимой (Михаил
Костылев, его жена Василиса), так и людей отзывчивых, добрых (Наташа,
Анна, Настя, Актер). Достаточно вспомнить Василису Костылеву, хозяйку
ночлежки, которая оскорбляет и унижает обиженных судьбой людей. Она
бездушна не только к «обитателям дна», но и к собственной сестре, счастье
которой готова загубить навсегда. Общий трагический пафос пьесы
сглаживает появление странника Луки, который несет идею добра. В его
душе есть место отзывчивости и состраданию. Он жалеет несчастных, дает
им надежду, учит верить в человека. Однако не стоит забывать, что фигура
странника и его философия – весьма спорны (вечный спор о горькой правде
и лжи во спасение). Тем не менее с позиции неравнодушия и проявления
сострадания к людям – он бесспорно положительный герой (вспомнить,
например, диалог Луки и умирающей Анны).

10.

В. Железников «Чучело»
В повести автор рассказывает о жестокости в мире подростков, обращает внимание на то,
как беспощадны порой бывают дети по отношению к тем, кто чем-то отличается. Главная
героиня Лена Бессольцева является объектом жестоких насмешек в классе. Она,
добродушный, отзывчивый человек с открытой душой, берет на себя ответственность за
чужой некрасивый поступок, стараясь защитить мальчика, который ей нравится.
Одноклассники устраивают ей бойкот, а затем совершают и вовсе страшное деяние:
сжигают на костре чучело, изображавшее девочку. Самое страшное, что человек, который в
действительности совершил этот поступок (одноклассник Лены Дима Сомов), никак не мог
найти в себе силы признаться, а ещё двое одноклассников, Шмакова и Попов, случайно
узнавшие правду, решили не вмешиваться и посмотреть, чем закончится дело для Лены
Бессольцевой. Здесь можно смело утверждать, что их равнодушие даже страшнее трусости
Димы Сомова. Жестокость этих ещё очень невзрослых людей по-настоящему огромна. Она
приносит Лене невыразимые страдания: девочка – изгой в классе, её презирают, ненавидят,
всячески демонстрируя своё отношение к ней. А ведь для подростка, да вообще для любого
человека, нет ничего тяжелее изгнания. Особое внимание обращает на себя поведение
взрослых людей, казалось бы, обязанных понимать, что Лена не должна нести
ответственность за аскетизм своего дедушки, но они никак не реагировали, а даже в
некоторых случаях поддерживали жестокое поведение одноклассников девочки,
способствуя тем самым формированию в сердцах юных героев равнодушия.

11.

Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание»
В своем знаменитом романе Федор Михайлович создает яркий образ
человека, в сердце которого нет места равнодушию, душа которого полна
сострадания к ближнему. Автор считает, что именно сострадание определяет
человечность каждого из нас. Сонечке Мармеладовой приходится торговать
своим телом ради благополучия своей семьи, так она проявляет сострадание.
А когда героиня встречает Раскольникова, то мы видим, как девушка
разделяет его душевную боль, проявляет доброту к молодому человеку, чем
спасает его душу. Говоря о романе Достоевского, стоит отметить, что
практически каждый герой проходит испытание этим великим чувством
сострадания к ближнему. Так, даже убийца Раскольников не может
равнодушно пройти мимо пьяной девочки, отдает последние гроши семье
умершего Мармеладова. Значит, в его душе есть место и состраданию, его
сердце отзывается болью на муки других.

12. Отношение к своему профессиональному долгу.

В. Г. Распутин «Уроки французского»
Примером учителя отзывчивого, внимательного к своим воспитанникам является героиня
рассказа Распутина «Уроки французского». Лидия Михайловна не может остаться в стороне, не
может проявить равнодушия к ребенку, испытывающему жизненные трудности. Увидев в главном
герое способного ученика, которому фонетика «загадочного языка» не давалась, и одинокого
ребёнка, пытающегося своими силами справиться с постоянным голодом, учительница пригласила
его в свой дом не столько с целью обучить его произношению, сколько желая накормить. Но
мальчик не может позволить себе сесть за стол у учительницы, и Лидия Михайловна находит
удачный выход – игру на деньги: теперь у героя снова появились средства, он снова может
покупать себе молоко. И при этом он не связался с сомнительной компанией бездельников, не
играет на деньги с ними. Она, конечно же, взрослая и рассудительная, представляла себе, что эта
история может закончиться для неё – «сеятеля доброго и вечного» – увольнением с работы. Зато
она по-настоящему помогла ребенку, не осталась равнодушной к чужой беде. Она настоящий
педагог с душой, открытой детям, и прекрасно понимает, что лучше совершить такой
«некрасивый» поступок и проиграть рубль на молоко для ребенка, но помочь ему выжить и не
потерять себя, своей индивидуальности, своего достоинства, чем соблюсти все правила, принятые
в обществе, и равнодушно пройти мимо.

13.

А.И. Куприн «Чудесный доктор»
В центре повествования писателя – бедная семья Мерцаловых, которая
голодает, у которой даже нет дров, чтобы согреть свою комнату. Одна
девочка в этой семье уже умерла, вторая сильно болеет. Однажды, когда все
уже перестали надеяться на лучшее, Мерцалов встречает в парке пожилого
человека, которому рассказывает свою историю, и старик тут же
отправляется к ним домой. Оказывается, он врач, долг которого отозваться
на зов больного о помощи.
Доктор назначил маленькой Машутке лечение, дал деньги на лекарство,
дрова и еду. Чудесный доктор даже не назвал свое имя. Ведь неважно, как
зовут человека, бескорыстно протянувшего руку помощи, истинное добро
всегда безымянно. Уже потом благодарный Мерцалов узнал, что его дочь
спас великий хирург Пирогов.

14. Отношение к близким людям.

Л. Н. Толстой «Война и мир»
На первый взгляд кажется, что в романе «Война и мир» семьи Болконских и
Ростовых – это два полюса, два абсолютно разных мировоззрения.
Если для Ростовых главное – эмоции, то для Болконских во главе стоит порядок,
раз и навсегда заведенный ими. Но есть и общие черты, одна из которых – любовь к
друг другу. Графиня Ростова искренне предана своим детям, она не может
равнодушно принять новость о гибели сына, и это боль понятна и младшей дочери,
которая никогда не позволит себе оставить мать в горе одну. Наташа отзывчива и
добра. Эти качества в ней воспитали родители.
Говоря о семье Болконских, следует обратить внимание на то, что старый князь, на
первый взгляд, кажется равнодушным и жестоким по отношению к детям, но все
его слова и поступки продиктованы любовью к ним. Так, он хочет Марье только
добра, а она, в свою очередь, слепо ему подчиняется, боясь огорчить старика.

15.

К.Г. Паустовский «Телеграмма»
Сюжет рассказа Паустовского повествует о жизни Катерины Петровны, пожилой
женщины, одиноко ждавшей приезда дочери. Настя живет в большом городе,
работает секретарем в союзе художников. На работе ее уважают, она старается во
всех своих проявлениях быть человеком ответственным, отзывчивым. Героиня
помогает молодому скульптору с организацией выставки, понимая, как это для него
важно. Но в то же время равнодушно кладет в сумку телеграмму с известием о
скорой кончине матери, даже не читая ее. И лишь потеряв мать, Настя осознает, что
дочерний долг не должен сводиться только к денежному переводу, близкие люди
нуждаются во внимании, любви, поддержке, а равнодушие их «убивает». Настя
поняла это слишком поздно, когда прощение просить было уже не у кого.
Мудрее оказывается героиня рассказа Б. Екимова «Говори, мама, говори…».
Молодая женщина вовремя понимает, что жалеть надо не деньги, отданные за
телефонные переговоры, а престарелую мать, чья жизнь может оборваться в любой
момент. Дочь осознает, что, равнодушно обрывая рассказ матери, она наносит ей
обиду.

16. Отношение власти к простому человеку.

Безусловно, равнодушное и бессердечное отношение власти к
простому человеку целесообразно раскрывать в первую очередь
через анализ образов маленьких людей. Галерея этих героев
представлено достаточно широко в русской литературе:
«Станционный смотритель», «Медный всадник» А.С. Пушкина,
«Шинель» Н.В. Гоголя, «Бедные люди», «Преступление и наказание»
Ф.М. Достоевского, ранние рассказы А.П. Чехова и др.

17. Отношение к миру, к жизни в целом.

А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
Главный герой, по имени которого и назван роман, - Евгений Онегин. Это молодой
столичный аристократ, получивший типичное светское воспитание. В начале романа
мы встречаемся с молодым, но уже все пережившим, уставшим от жизни человеком.
Он вообще ни в чём не видит смысла и равнодушен, казалось бы, ко всему на свете.
«Томясь душевной пустотой», молодой человек пробует искать смысл жизни в какойлибо деятельности.
В деревне, куда он сбегает, Онегин знакомится с дочерью местного помещика.
Татьяна влюбляется в соседа, но он не принимает любви, объясняя это тем, что он
“не создан для блаженства”, то есть для семьи. Безразличие к жизни, пассивность,
“желание покоя”, внутренняя опустошенность подавили искренние чувства.
Впоследствии он будет наказан за свою ошибку одиночеством.

18.

М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»
О герое, равнодушно относящемся к собственной жизни, говорит в своем
романе и М.Ю. Лермонтов. Григорий Александрович Печорин обладает
особыми способностями: неординарный ум, склонность к глубокому
анализу, обаяние, решительность. Но он не находит своего предназначения
в жизни и страдает от этого. В голову ему приходит вопрос: «Зачем я жил?
Для какой цели я родился?». Он начинает понимать, что время потеряно,
ничего значительного в его жизни не произошло и вряд ли уже может
случиться. Печорин с горечью осознает, что ничего не сделал для того,
чтобы быть признанным в обществе. Невольно Печорин задумывается о
смерти. Герой чувствует себя духовным стариком и тут же добавляет, что
на вид он мальчик. Окружающие говорят о его равнодушии (Вернер,
Максим Максимыч), а сам он ощущает свою странную чувствительность,
власть, которую над ним имеет прошлое. Печорин очень противоречив, и
можно подумать, что его равнодушие вынужденное, под ним он старается
скрыть свои чувства, чтобы не дать окружающим власти над собой.

Каждый человек, живя в какой-либо стране, имеет свою точку зрения на правительство. Всегда найдутся те, кто согласен с ним, и, наоборот, - не согласен. В данном тексте В.Ф. Ходасевич поднимает проблему отношения к власти.

Автор рассказывает о Гаврииле Романовиче Державине, государственном деятеле. Его отправили в отставку, и он перебрался в Званку. Здесь Державин «сносил пребывание не у дел государственных», на дне души отстаивался горький осадок. «Своё раздражение он порою готов был переносить на правителей и вельмож всех времён и народов». Гавриил Романович работал не покладая рук, старался для простого народа, занимался благотворительностью, но почему-то не оказался достойным помощником в глазах властителей, которым он служил.

Он считал неблагодарным царя, уволившего его со службы, несмотря на заслуги перед Отечеством.

Я полностью согласен с В.Ф. Ходасевичем и считаю, что Державин не заслужил такого отношения к себе. О нём был очень хорошего мнения народ, ведь он часто помогал нищим, дворовым, слугам, давал взаймы и даже завёл больницу для крестьян.

Проблема отношения к власти часто поднималась в произведениях писателей. С ней столкнулся главный герой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Мастер писал свой роман о Понтии Пилате не по заказу, а по зову сердца, и его отказались печатать, так как редакторы журнала побоялись гнева властей.

В поэме А.С. Пушкина «Медный всадник» тоже прослеживается данная проблема. Это не конец, продолжение ниже.

Полезный материал по теме

• до отставки Гавриил Романович Державин любил Званку за то... В.Ф.Ходасевич

Здесь необычайно остро возникает противоречие между личностью и государством. Евгений – мелкий чиновник, потерявший свою невесту, винит Петра I, создателя Петербурга, который, с одной стороны, - великий реформатор, но в то же время жестокий тиран. В сюжете поэмы нет окончательного разрешения конфликта.

(341 слово) На протяжении нескольких веков тема отношения власти к простому человеку является неиссякаемым источником для размышлений. Несомненно, русскоязычные писатели не могли не отразить ее в своих произведениях. Представители власти часто определяют судьбу своего подчиненного, и не всегда их решения нацелены на благо, поэтому в классической литературе читатель может найти разные примеры взаимоотношений чиновников и простолюдин.

Пожалуй, одним из самых ярких представителей неравнодушной власти является главнокомандующий русской армией в Отечественной войне 1812 г. М. И. Кутузов. Его образ всегда ассоциируется с победой и одновременно человечностью, возможно, потому что таким предстает полководец в качестве одного из центральных персонажей романа-эпопеи Л. Н. Толстого «Война и мир». Автор описывает своего героя как человека «простого и обыкновенного», но очень внимательного к своим подчиненным. Он поддерживает офицеров и солдат ласковыми словами, переживает из-за отсутствия хороших сапог для пехотинцев. Получается, что в произведении именно Кутузов, а не Александр I, противопоставлен Наполеону Бонапарту: русский военачальник – чуткий, мудрый, отзывчивый, в то время как французский император показан высокомерным, равнодушным и недальновидным.

Примеров властей, которым безразлична судьба простого человека, значительно больше в русской литературе. На эту тему размышляли многие, и среди них – Н. В. Гоголь. В поэме «Мертвые души» он мастерски вводит ее в качестве самостоятельного эпизода. Речь идет о «Повести о капитане Копейкине», которую рассказывает почтмейстер. Капитан Копейкин воевал против французов, ему на войне оторвало руку и ногу, и он решил, что ему полагается вознаграждение, так называемый «пенсион». Он добрался до Петербурга, смог встретиться несколько раз с различными высокопоставленными лицами, но ничего не добился, кроме обещаний и грубости. Почтмейстер говорит, что неизвестно, куда ушел герой, но намекает, что он стал главарем рязанской банды разбойников. Кстати, любопытно, что Гоголь указывает разные чины тех, к кому обращался ветеран. Он это делает для некоего обобщения, ему важно показать, что случай капитана Копейкина не единственный.

Нередко чиновники оставляют людей на произвол судьбы, их вообще не интересует, как бедные и слабые граждане будут выживать в непростых условиях, как, например, это случилось с капитаном Копейкиным. Но так происходит не всегда: есть и такие представители власти, которые переживают за своих подчиненных, беспокоятся об их благополучии и стараются хоть как-то помочь.

Нестерова Елена:

Вскоре я наткнулась на один сервис эти курсы.

Узнать больше>>

Как написать итоговое сочинение на максимальный балл?

Нестерова Елена:

К учебе всегда подходила очень ответственно, но с русским языком и литературой с первого класса были проблемы, по этим предметам все время были тройки. Ходила к репетиторам, часами занималась сама, но все давалось очень тяжело. Все говорили, что мне просто "не дано"...

За 3 месяца до ЕГЭ (2018) начала искать различные курсы по подготовке к экзамену в интернете. Чего я только не пробовала и вроде небольшой прогресс был, но русский язык и литература давались ооочень тяжело.

Вскоре я наткнулась на один сервис , где профессионально готовят к ЕГЭ и ГИА. Не поверите, но за 2 месяца, занимаясь на данной платформе мне удалось написать ЕГЭ по литературе на 91 балл! Уже потом я узнала, что эти курсы распространяются в федеральных масштабах и являются самыми эффективными в России на текущий момент. Больше всего понравилось то, что подготовка идет легко и непринужденно, а преподаватели курсов становятся чуть ли не друзьями, в отличие от обычных репетиторов с завышенным чувством собственной значимости. В общем если вам нужно подготовиться к ЕГЭ или ГИА (по любому предмету), то однозначно рекомендую эти курсы.

Узнать больше>>

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Основной моего сочинения «Левша – народный герой»(как и идеей самого сказа Н.С. Лескова) является неугасимая вера в русского человека, его порядочность, верность отчизне и несравненное мастерство. Олицетворением собирательного образа народного героя в рассказе Николая Семеновича является простой тульский мастер Левша.

Близость образа Левши с фольклорными героями

Образ Левши в произведении Лескова перекликается с героями русского народного творчества, где обобщенный образ олицетворял характерные особенности, самобытность и стремления русского народа. О близости Левши к фольклорным героям говорит и его безымянность. Ведь мы не знаем ни его имени, ни каких-либо биографических данных. Безымянность героя подчеркивает то, что на Руси было много таких же преданных государству людей – непревзойденных мастеров и настоящих сыновей своей земли.

Индивидуальные черты в образе тульского мастера

Отличает героя всего две черты. Главной особенностью является необыденный талант мастера. Вместе с тульскими мастерами Левша сумел создать поистине чудесное изобретение, подковав миниатюрную английскую блоху. Кроме того, в этой весьма непростой работе Левше досталась самая сложная ее часть – выковать микроскопические гвоздики для подков.

Второй индивидуальной чертой героя, является его природная особенность – он левша, что и стало нарицательным именем персонажа. Этот факт, который просто потряс англичан, лишь подчеркивает его уникальность – суметь создать такое сложное изобретение, не имея никаких специальных приспособлений, да еще и будучи левшой.

Проблема власти и народа в рассказе

Народ и власть в сказе «Левша» является одной из проблем, которые поднимает автор. Н.С. Лесков противопоставляет двух царей – Александра и Николая, в эпоху правления которых происходят события произведения, по их отношению к русскому народу. Император Александр Павлович любил все зарубежное и мало времени проводил в родной стране, так как считал, что русские люди не способны на что-то великое. Его брат Николай, который взошел вслед за ним на престол, придерживался совершенно противоположной точки зрения, он верил в истинное мастерство и самоотдачу своего народа.

Отношение Николая Павловича к простому русскому человеку прекрасно иллюстрирует случай с Левшой. Когда Платов не смог понять, в чем состоит изобретение тульских умельцев, решив, что они его обманули, он с прискорбием сообщил об этом царю. Однако император не поверил и велел послать за Левшой, ожидая чего-то невероятного: «Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано». И русский народ в образе Левши не разочаровал государя.

Простота и скромность, равнодушие к богатству и славе, безымянность персонажа и великая любовь к отчизне позволяют рассматривать Левшу как собирательный образ русского народа в произведении. Народный герой Левша – это олицетворение истинной души простого русского человека, для которого дело служения отчизне хотя и стоило жизни, но он сумел оправдать оказанное ему доверие и доказать силу мастерства.

Тест по произведению

(1)До отставки Гавриил Романович Державин любил Званку за то, что она была красивее и богаче его собственных деревень; за то, что она лежала всего в ста семидесяти верстах от Петербурга, у большой московской дороги: было легко, нехлопотно убегать сюда из столицы. (2)Но после отставки она стала ему дорога в особенности: вынужденное бездействие само собой превращалось здесь в добровольное, отставка - в отдых. (З)Душевная боль от этого утихала.

(4)Хозяйство на Званке было обширное. (З)Первоначально имение было не велико, но за десять лет хозяйничанья Дарья Алексеевна исподволь скупила прилегающие земли, так что её владения протянулись по Волхову на девять вёрст и даже перешагнули на другой берег. (6)На Званке возделывались поля, растились леса. (7)Помимо водяной лесопилки, имелась диковина - паровая мельница.

(8)Вместе с разными огородами, пчельниками, скотнями, птичниками всё это требовало забот и трудов. (9)Но Званка принадлежала Дарье Алексеевне. (Ю)Когда по утрам, после чаепития, в сопровождении старосты, являлся к ней толстый управляющий, Державин присутствовал в сих совещаниях лишь для виду. (11)Он почти ни во что не вмешивался и, радуясь, что находится здесь не у дел хозяйственных, легче сносил пребывание не у дел государственных. (12)Живя почти гостем на Званке, он привыкал к положению частного человека и как бы гостя в самой России.

(11) Он звал себя отставным служивым - яд обиды старался растворить в шутке.

(12) Горький осадок всё же отстаивался на дне души. (15)Научившись читать по-французски (говорить он не выучился), Державин часто теперь повторял стих Вольтера: «Возвышенно и прекрасно любить неблагодарных».

(16) Эти слова ему полюбились - втайне он применял их к себе, разумея под неблагодарными прежде всего трёх царей, которым служил на своём веку.

(17) Быть может, он кое в чём упрекал и само отечество.

(18)Своё раздражение он порою готов был переносить на правителей и вельмож всех времён и народов. (19)В его кабинете стоял массивный красный диван, против которого на стене висела историческая карта: «Река времён, или эмблематическое изображение всемирной истории». (20)Часто, сидя перед ней, Державин неодобрительно качал головой: мир прекрасен, но история отвратительна. (21)Отвратительны дела тех, в чьих руках была судьба человечества.

(20) Другое дело - люди обыкновенные, маленькие. (23)Средней руки помещик, купец, мелкий чиновник, солдат, крестьянин - равно представлялись Державину жертвами исторических великанов, пушечным мясом истории. (24) Для этих людей всё более обретал он в себе участия, снисхождения, благости. (25)Ворча на сильных, всё более любил слабых. (26)Благотворил без улыбки, пожалуй - без ласки, даже без добрых (и лишних) слов - зато деятельно.

(27)Дарья Алексеевна почла за благо все деньги прибрать к рукам, а Державину лишь выдавать на карманные расходы, ибо он всё щедрее одарял нищих, дворовых, слуг, всё легче давал взаймы - без отдачи. (28)Она же стала управлять и личными его землями, потому что он утешал оплошных приказчиков, когда полагалось с них взыскивать. (29)Он завёл на Званке больницу для крестьян, и врач каждодневно являлся к нему с отчётом. (30)Бедным мужикам покупал он коров, лошадей, давал хлеба, ставил новые избы.

(31) Жизнь со всеми её утехами он всегда любил и того не стыдился. (32) Хотел «устроить её ко благу» - личному и общественному, ради чего и работал не покладая рук.

(По В.Ф. Ходасевичу)

Показать текст целиком

Доброта- это самое ценное качество в человеке. Благодаря этому качеству возникает желание помогать друг другу, совершать добрые поступки. Чем обусловлено неравнодушное отношение человека к простым людям?
В своем тексте В. Ф. Ходасевич ставит проблему доброго и неравнодушного отношения к обыкновенным людям. В центре внимания автора личность великого русского поэта Г. Р. Державина. Поэт «все более обретал в себе участия, снисхождения, благости» для простых людей. «Он все щедрее одарял нищих, дворовых, слуг, все легче давал взаймы», словом , проявлял свою доброту по отношению к «маленьким людям». Г. Р. Державин завел больницу для крестьян. Бедным мужикам он покупал все необходимое для жизни: хлеб, лошадей, коров. Поэт работал не покладая рук, чтобы обеспечить крестьянам и себе хорошую жизнь.
Автор текста убежден в том, что нужно проявлять доброту, любовь, неравнодушие к простым людям.
Нельзя не согласиться с автором в том, что Г. Р. Державин был очень добрым человеком, ведь он искренне любил и жалел обыкновенных людей.
Проблема неравнодушного отношения к простым людям отразилась в романе- эпопее Л. Н. Толстого.