Ролан барт фрагменты любовной речи читать. Ролан Барт Фрагменты речи влюбленного Сергей Зенкин

Необходимость этой книги заключается в следующем соображении: любовная речь находится сегодня в предельном одиночестве. Речь эта, быть может, говорится тысячами субъектов (кто знает?), но ее никто не поддерживает; до нее нет дела окружающим языкам: они или игнорируют, или недооценивают, или высмеивают ее, она отрезана не только от власти, но и от властных механизмов (науки, знания, искусства). Когда какой-либо дискурс вот так, сам собой, дрейфует в сторону неактуального, за пределы всяких стадных интересов, ему не остается ничего иного, как быть местом, пусть сколь угодно ограниченным, некоего утверждения. Это утверждение и составляет, в общем-то, сюжет начинающейся здесь книги.

Как сделана эта книга

Все вытекает из следующего принципа: нужно не рассматривать влюбленного просто как носителя некоторых симптомов, но скорее дать услышать то неактуальное, то есть неподатливое для изложения, что есть в его голосе. Отсюда выбор «драматического» метода, который отказывается от примеров и основан единственно на действии первичного языка (а не метаязыка). Тем самым описание любовного дискурса заменяется его симуляцией, и этому дискурсу предоставляется его фундаментальное лицо, а именно я - с тем, чтобы показать акт высказывания, а не анализ. Предлагается, если угодно, портрет; но портрет этот не психологический, а структуральный; в нем должно прочитываться некоторое место речи место человека, который про себя (любовно) говорит перед лицом другого (любимого), не говорящего.

1. Фигуры

Dis-cursus - это, изначально, действие «бегать туда-сюда» это хождение взад и вперед, «демарши», «интриги». Влюбленный и в самом деле не перестает мысленно метаться, предпринимать все новые демарши и интриги против самого себя. Его дискурс - это всякий раз словно приступ речи, вызванный каким-нибудь мелким, случайным поводом.

Можно назвать эти обломки дискурса фигурами. Слово это должно пониматься не в риторическом смысле, но скорее в смысле гимнастическом или хореографическом. Короче, в греческом смысле: σχημα - это не «схема», а нечто существенно более живое: жест тела, схваченного в действии, а не наблюдаемого в покое: таковы тела атлетов, ораторов, статуй - то, что в напряженном теле можно обездвижить. Таков же и влюбленный во власти своих фигур: он мечется в некоем полубезумном спорте, он растрачивает себя, как атлет; он разглагольствует, как оратор: он захвачен, зачарован своей ролью, как статуя. Фигура - это влюбленный в работе.

Фигуры вычленяются, когда удается распознать в протекающем дискурсе что-то, что было прочитано, услышано, испытано. Фигура очерчена (как знак) и памятна (как образ или рассказ). Фигура обоснована, если по крайней мере кто-то может сказать: «До чего же это верно! Я узнаю эту речевую сцену». Лингвисты при некоторых операциях своего искусства пользуются столь неопределенной вещью, как чувство языка: именно такой вожатый нужен и для того, чтобы образовывать фигуры, - чувство любви.

По сути дела, не слишком важно, что разброс текстов где-то богаче, а где-то беднее; существуют таймауты, многие фигуры не получают развития; некоторые, гипостазируя в себе весь любовный дискурс, редки (бедны) как сами сущности: что сказать о Томлении, об Образе, о Письме, когда весь любовный дискурс соткан из желания, воображаемого и деклараций? Но носитель этого дискурса, вычленяя из него эпизоды, не знает, что из них сделают книгу; не знает он и того, что как порядочный культурный субъект он не должен ни повторяться, ни противоречить себе, ни принимать целое за часть: он знает только, что приходящее в некий момент ему в голову маркировано как оттиск некоего кода (когда-то это был кодекс куртуазной любви или Карта страны Нежности).

Каждый может заполнить этот код в зависимости от своей личной истории: поэтому скудна фигура или нет, нужно, чтобы она присутствовала, чтобы ей было зарезервировано место (ячейка): существует как бы любовная Топика, местом (топосом) которой является фигура. А Топика и должна быть отчасти пустой: по своему статусу Топика наполовину кодифицирована, наполовину проекционна (или проекционна, потому что кодифицирована). То, что удалось здесь сказать об ожидании, о тоске, о воспоминании, - всего лишь скромное приложение, предлагаемое читателю, чтобы он им завладел, что-то добавил и убавил и передал его другим; вокруг фигуры идет игра в веревочку; порой делают лишнее отступление, чтобы еще на секунду удержать кольцо, прежде чем передать его дальше. (Книга, в идеале, была бы кооперативной: «Товариществом Читателей-Влюбленных»).

Вынесенное в заголовок каждой фигуры не является ее определением, это ее аргумент. Argumentum: «изложение, рассказ, краткое содержание, маленькая драма, выдуманная история»; я дополняю: инструмент очуждения, вроде брехтовских плакатов. Такой аргумент отсылает не к тому, что есть влюбленный субъект (нет никого внешнего по отношению к этому субъекту, никакого дискурса о любви), но к тому, что он говорит. Если есть фигура «Тоска», то только потому, что субъект иногда восклицает (не заботясь о клиническом смысле слова): «Я тоскую!» «Angoscia!» - поет где-то Каллас. Фигура - это как бы оперная ария, так же как арию опознают, вспоминают и пускают в ход по ее зачину («Я хочу пережить этот сон», «Плачьте, очи мои», «Lucevan le stelle», «Piangero la mia sorte»), так же и для фигуры отправной точкой служат некоторая речевая складка (вроде строфы, стиха, рефрена, распева), которая артикулирует ее в тени.

Считается, что употребления бывают только у слоя, но не у фраз; на самом деле в глубине каждой фигуры залегает фраза, чисто неосознанная (бессознательная?) обладающая своим употреблением в знаковом хозяйстве влюбленного субъекта. Эта пра-фраза (здесь она только постулируется) не есть полноценная фраза, это не законченное послание. Ее действующее начало не в том, что она говорит, но в том, что она артикулирует: в конечном счете она есть лишь «синтаксическая ария» «способ конструирования». Например, если субъект ожидает свидания с любимым объектом, у него в голове бесконечно повторяется ария-фраза: «Все-таки так нельзя…», «все-таки мог бы он/могла бы она…», «он/она же знает…». Что именно - «мог бы» и «знает»? Неважно, фигура «Ожидание» уже сформировано. Эти фразы являются матрицами фигур, именно потому что они остаются незаконченными: они высказывают аффект, в затем останавливаются, их роль исполнена. Слова никогда не бывают безумны (самое большее - первенсивны), безумен синтаксис: не правда ли, ведь именно на уровне фразы ищет субъект свое место - и не находит его - или находит ложное место, навязанное ему языком? В глубине фигуры кроется что-то от «вербальной галлюцинации» (Фрейд, Лакан) - усеченная фраза, которая чаще всего ограничивается своей синтаксической частью («Хотя ты и…», «Если ты еще не…»). Так рождается волнение, свойственное любой фигуре: даже самая кроткая несет в себе испуг напряженного ожидания: я слышу в ней нептуновское, грозовое quos ego…

Возможен ли чувствующий семиолог? Вдохновленный любовью или ревностью философ? «Фрагменты речи влюбленного» – по сути, очень личный ответ Ролана Барта на этот вопрос. Анализ знаков и знаковых систем здесь перемежается с самоанализом в ситуациях близких к потере контроля (или уже перешедших эту грань). А любовная тема раскрывает в Барте-критике тонкого и изящного Барта-стилиста. Concepture рассказывает о необычной книге известного философа.

Еще одна книга о любви?

Заглавие сообщает нам о влюбленном, но amoureux - это «любящий» в самом широком смысле. И любовник, и поклонник, и любитель, и возлюбленный, и даже сластолюбец. Этот тот, кого касается любовь.

Но что такое любовь? Высокое чувство, взыскующее духовного преображения, «леденец со скорпионом внутри», «желание касаться» или «это когда хорошим людям плохо» - это каждый решает сам. Само собой, с опорой на ту культуру, что у него есть. Но с точки зрения специалиста по знакам, любовь - это еще и то, что вызывает к жизни совершенно особую форму речи. Или скорее множество фигур и мест, организующих знаки в речь.

Влюбленный почти всегда многословен, даже если молчит. Появление в мысли объекта любви не ведет к спокойному созерцанию прекрасного образа. Внутренний монолог в этом случае скорее похож на маниакальную логорею, иногда перемежающуюся меланхолическими паузами.

Любовное отношение фатально ассиметрично (один - любит, другой - любим), потому это всегда театр монологов, в котором доля диалогов и активных сцен предельно мала, даже если «итальянские ссоры» сыплются как из рога изобилия. Внутри себя любящий - актер, читающий солилоквий . Он наедине, т. к. его речь проистекает из единичной позиции: у него нет друзей и товарищей по чувству (а если есть, то они скорее ранят - ведь это соперники).

И продолжая этот театральный ракурс, отметим еще одну важную вещь: любовный солилоквий - это всегда апарт , т. е. речь на публику. Мысли и чувства влюбленного, особенно страдающего, тем паче с неразделенным чувством - это всегда горестная жалоба или гневная тирада кому-то еще - тому Другому, что в ответе за миропорядок. Без этого Другого, дающего мне сцену, говорить не о чем и незачем.

Лишь счастливый влюбленный имеет шанс на выработку какого-то иного способа говорить - на основе уникального языка двоих, где прикосновения, жесты и намеки значат гораздо больше, чем затертые слова лексикона любовной лирики. Впрочем, и в ламентациях тоже есть свое если не счастье, то хотя бы удовольствие.

«Я беру себе роль: я тот, кто будет плакать , и эту роль я играю перед собой - и от нее плачу : я сам себе собственный театр. И, видя себя в слезах, я плачу от этого еще сильнее; если же слезы идут на убыль, я быстрехонько повторяю себе резкие слова, от которых они потекут заново. Во мне как бы два собеседника, занятые тем, что от реплики к реплике повышают тон , как в древних стихомифиях; во вздвоенной речи, ведущейся вплоть до финальной какафонии (клоунская сцена), обнаруживается своего рода удовольствие ».

Несмотря на то, что любовное переживание часто развивается по законам сцены, можно отметить, что любой язык искусства оказывается удобен для анализа чувственных метаний, по крайней мере, больше чем словесный набор повседневности. Или точнее: просторечия и арготизмы могут быть чертовски меткими в метафорическом схватывании, но они излишне обобщают. Меж тем задача подлинной теории - искать и закономерности, и способы говорения об уникальном.

Возьмем, к примеру, термины живописи, они с успехом подчеркнут еще пару черт мышления и речи любящего. Влюбленный склонен к крайностям, палитра прилагательных бедна, а словарь ахроматичен: между черной тоской или отчаянием и светлой радостью полутона непринципиальны - серые будни, серая скука, серое «никак».

И сколько бы он ни продумывал речь, ни подбирал слова или даже пиитствовал, когда приходит чувство, он говорит так сказать алла прима , без наброска, в один прием. Культурному человеку (в силу имплицитного требования современной культуры «быть оригинальным») этот опыт дается очень трудно, т. к. подобные высказывания оказываются сплошь репликой, трафаретом и коллажем.

По контрасту с умными речами, спичи влюбленного почти всегда лишены детализации. И я думаю, это не из-за того, что мысль противоречит или мешает чувству, хотя у подобного стереотипа есть право на существование (в конце концов, отчего все стихи, рожденные подлинным чувством - плохи?). Дело скорее в том, что главный объект любовных тирад имеет весьма нечеткий абрис, он порой до неприличия абстрактен.

Увы и ах, но лишь считанные единицы помнят подлинные оттенки реальных возлюбленных, любовно хранят в пинакотеке памяти кракелюры лиц и характеров. Образ того, что именно я люблю (человек ли это или объект, деталь?) неуловим, по крайней мере до тех пор, пока не начинаешь аналитически препарировать себя и свою речь.

Книга, подобная любви

Один из философских парадоксов любви состоит в том, что в ней никак не удается четко различить свободу и принуждение. Уже древнегреческие лирики описывали это чувство и посредством образов «крыльев», «полета», и через сравнение с рабством. Аналогичным образом Барт рассуждает о своей книге.

С одной стороны, она выбивается из общей логики его критических исследований: эта книга как поздняя любовь или нежданный ребенок - она возникает без какой-либо внешней причины, благодаря свободному желанию автора. С другой стороны, Барт акцентирует в первой строке, в первом слове книги необходимость, двигавшую им:

«Необходимость этой книги заключается в следующем соображении: любовная речь находится сегодня в предельном одиночестве . Речь эта, быть может, говорится тысячами субъектов (кто знает?), но ее никто не поддерживает; до нее нет дела окружающим языкам…».

«Фрагменты…» также подводят итог многолетнему поиску причин писательства - теме, которая интересовала Барта во многих его работах (от серьезной «Нулевой степени письма» до легкомысленной «Барт о Барте»). Итог этот звучит предельно искренне: писать - это надеяться на преодоление разрыва и в то же время признавать его невозможность.

«Написанное мною никогда не заставит любимого полюбить меня, <…> письмо ничего не возмещает, ничего не сублимирует, <…> оно как раз там, где тебя нет ».

Иными словами, пишущий и есть тот, кто проживает одиночество, не сбегая от него и не пытаясь его на что-то сменять. И это уже не речь критика, это нечто большее. Как весьма точно заметил Сергей Зенкин в предисловии к русскому изданию «Фрагментов…», отношения между писателем и критиком, между текстом о жизни и теорией - диалектичны и способны меняться местами.

Данная книга увидела свет на французском языке в 1977 году, всего за три года до того, как жизнь Ролана Барта внезапно прервалась (его сбила машина). Обложка оригинального издания была иллюстрирована деталью картины Андреа дель Верроккьо «Товия и Ангел» - на ней юноша отправляется в путь, изящно и легко касаясь, взяв под руку ангела. Что ж, в каком-то смысле каждый влюбленный - это пылкий и храбрый путник, отправившийся на поиски обещанного (а вместо 10 талантов - конечно же, счастье).

Поздний Барт отошел от упований на научное описание структур и стремился к созданию не столько теории, сколько текста имитирующего и проживающего свой предмет. Его «Фрагменты речи влюбленного» - это одновременно и пример такой речи (как собственной, так и заимствованной из мировой культуры), и разрывы в ней, позволяющие ухватить кристаллизацию дискурса. Подобные разрывы оказываются оправданы и сюжетно, и теоретически.

Сюжетно здесь обнаруживается четкая аналогия, ведь речь влюбленного так часто прерывается, повисает в пустоте, разрешается в действие, чтобы однажды вновь возникнуть из ничего, из разрыва. Теоретически разрыв дает границу, очерчивает форму высказывания (фигуру), которая оказывается если не универсальной, то в значительной степени унифицированной. Как скажет сам Барт в беседе с Ф. Роже:

«…Любовное чувство - это чувство-«унисекс», вроде нынешних джинсов и парикмахерских. В моих глазах это очень важно <...> Я считаю, что у мужчины, который любит женщину, у женщины, которая любит мужчину, у мужчины, который любит мужчину, и у женщины, которая любит женщину, тональность чувства окажется в точности одинаковой. Поэтому я и старался как можно меньше маркировать половые различия ».

Впрочем, при переводе на русский часть нюансов исчезнет, т. к. наши части речи иногда невозможны без рода.

Любовно сделанная книга

Подобные детали важны, именно поэтому стоит сказать пару слов и о предисловии, которое уделяет им большое внимание. Александр Скидан в своей рецензии посчитал большое предисловие Сергея Зенкина к этой книге крайне нескромным и неуместным. Но с этим нельзя согласиться: теоретическое измерение работы Барта буквально вопиет и требует хоть какого-то введения во всю ту проблематику, которую одним лишь уровнем своей эрудиции, запихнул в текст автор.

Нескромный автор предисловия и редактор перевода сумел на 70 страницах карманного формата лаконично и адекватно познакомить читателя с теоретической подоплекой книги - и со сложной эволюцией идей Ролана Барта, и с его оригинальной трактовкой лакановских понятий (оказавших большое влияние на позднего Барта).

Кстати, как человек, являющийся счастливым обладателем бумажной версии этой книги, вышедшей в 2002 году, целиком и полностью подпишусь под другими словами рецензии Скидана:

Формат - карманный, печать - шикарная, дизайн - чудо. Не приобрести этот шедевр полиграфии - не говоря уже о содержании - святотатство. Так интеллектуальные бестселлеры не издают даже там. Похоже, это симптом: книги, и среди них обязательные для чтения, становятся предметом роскоши. Что ж, за все надо платить, в том числе и за удовольствие от (русского) текста .

Добавлю лишь, что в столь многоуровневом тексте одной из проблем всегда являются несколько типов сносок и ссылок. То, как это реализовано - близко к эталону удобного чтения. На фоне подобной жемчужины издательского дела новое издание в мягком переплете (совместная издательская программа Музея современного искусства «Гараж» и издательства Ad Marginem) - минималистичный уродец, отвергнутый вкусом. И даже несмотря на появление в тексте прежде изъятых Бартом фигур, я бы не рекомендовал это издание.

Окончить подобный текст дежурным «рекомендую» было бы странно. Да и что значит, «читать» в отношении подобной книги? Здесь скорее в пору призвать увлечься этой книгой. Как в свое время сам автор увлекся изучением любовного дискурса. Взяв за основу понятийный аппарат семиологии и философии постструктурализма, Барт попытался изучить и поддержать ту речь, которой больше нет места в обществе, стыдящемся сентиментальности.

В итоге он не создал подробной карты - у него скорее получились путевые заметки. Если ваше сердце еще способно учащенно биться в ответ чему-то иному вне вас, то вместе с этими заметками вы тоже можете отправиться в путешествие по закоулкам теорий, культурных отсылок, сердечной памяти и актуальных переживаний. Бон вояж. И не заблудитесь в себе.

Возможно вы не знали:

Солилоквий (лат. solus – один, loqui – говорю) – речь, адресованная к самому себе. Проекция внутреннего диалога используется для передачи персонажем своих мыслей, внутренних переживаний зрителю.

Апарт (франц. à part от латинского a parte – про себя, не для всех) термин, означающий монологи или реплики, направленные в публику (считается, что присутствующие на сцене их не слышат).

Ламентация (от лат. lamentatio – плач, стенание) первоначально возникший в античной риторике приём ораторского искусства, в музыковедении - термин для обозначения одноимённого музыкального жанра.

Алла прима (итал. alla prima – в один присест) технический прием в акварельной или масляной, живописи, состоящий в том, что этюд или картина пишутся без предварительных прописок и подмалевка, иногда за один прием, в один сеанс.

Кракелюр (франц. craquelure – мелкая трещина) трещина красочного слоя в произведениях живописи.

Пинакотека (греч. pinax – картина и theke – вместилище) собрание произведений живописи, картинная галерея.

Ролан Барт

Фрагменты речи влюбленного

Сергей Зенкин. Стратегическое отступление Ролана Барта

A celle qui, en même temps que cet ouvrage, m"a fait revivre tant de «figures» barthésiennes, pour le meilleur et pour le pire.

Анализируя такую книгу - фрагментарную, внешне алогичную, - испытываешь искушение «последовать методу автора» и оформить свой комментарий как хаотичное множество отрывков-«фигур», «приступов речи», более или менее случайно перетасованных. Удержимся от этого соблазна: если уж чему и подражать у Барта, то не формальному результату, а творческому импульсу, которым он произведен, - а именно постоянному стремлению «смещать» дискурс, готовности сказать ему: «Чао! Мое почтение!», лишь только он начинает «густеть», терять живую подвижность .

Как писал Юрий Тынянов, пародией трагедии является комедия, а пародией комедии может оказаться трагедия, - так же и с языками критического анализа. Барт во «Фрагментах речи влюбленного» «смещал» аналитический дискурс, заменяя «описание любовного дискурса […] его симуляцией» (с. 81); чтобы в свою очередь «сместить» такой симулятивный дискурс, придется вернуться к «описанию», к метаязыку. Пусть «Фрагменты…» выдают себя за книгу о любви, но читать их все равно следует как книгу о литературе, как металитературный текст несмотря ни на что.

Сюжет

1977 год стал вершиной карьеры Ролана Барта, годом его высшего общественного признания. В январе он выступает с первой публичной лекцией как профессор Коллеж де Франс - престижнейшего учебного заведения Франции; для человека, никогда не защищавшего диссертацию и вместо всех ученых степеней имевшего только диплом о высшем образовании, избрание на эту должность было необыкновенной честью. Весной выходит самая популярная его книга «Фрагменты речи влюбленного», уже в том же 1977 году выдержавшая восемь изданий общим тиражом 79 000 экземпляров (по масштабам Франции - настоящий бестселлер). В июне в культурном центре Серизи-ла-Саль был организован большой международный коллоквиум, специально посвященный его творчеству.

Если первое и последнее события знаменовали победу Барта в затяжной борьбе за научное признание против консервативных научных институтов , то в широком успехе книги проявилось принятие его творчества массовым сознанием, даже массовой культурой. Теоретика-авангардиста стали воспринимать как новую поп-звезду. После выхода в свет «Фрагментов…» его пригласили выступить по телевидению в компании двух писательниц, известных своими романами о любви, - Франсуазы Саган и Анны Голой (автора «Анжелики»). Его начали охотно интервьюировать массовые журналы - в 1977 году американский «Плейбой», а в конце следующего, 1978 года «Элль» - тот самый дамский журнал, над которым Барт когда-то издевался в своей книге «Мифологии»; теперь репортерша из «Элль» убеждала его на полном серьезе, что журнал уже не тот что прежде, и расспрашивала о стопроцентно «интеллигентских» предметах - об антисемитизме, об опасности «интеллектуального Гулага», о субверсивном письме…

Раскупая книгу ученого семиолога о любви, читая его беседы в популярных журналах, публика признавала, что и сам Барт не тот что прежде, что в его письме совершился какой-то шаг от семиотической премудрости в сторону мудрости более «светской», доступной, в сторону литературы - причем не авангардной, а «нормальной», общепонятной.

Ролан Барт

Фрагменты речи влюбленного

Сергей Зенкин. Стратегическое отступление Ролана Барта

A celle qui, en même temps que cet ouvrage, m"a fait revivre tant de «figures» barthésiennes, pour le meilleur et pour le pire.

Сюжет

Если первое и последнее события знаменовали победу Барта в затяжной борьбе за научное признание против консервативных научных институтов, то в широком успехе книги проявилось принятие его творчества массовым сознанием, даже массовой культурой. Теоретика-авангардиста стали воспринимать как новую поп-звезду. После выхода в свет «Фрагментов…» его пригласили выступить по телевидению в компании двух писательниц, известных своими романами о любви, - Франсуазы Саган и Анны Голой (автора «Анжелики»). Его начали охотно интервьюировать массовые журналы - в 1977 году американский «Плейбой», а в конце следующего, 1978 года «Элль» - тот самый дамский журнал, над которым Барт когда-то издевался в своей книге «Мифологии»; теперь репортерша из «Элль» убеждала его на полном серьезе, что журнал уже не тот что прежде, и расспрашивала о стопроцентно «интеллигентских» предметах - об антисемитизме, об опасности «интеллектуального Гулага», о субверсивном письме…

Это действительно было так. Близость «Фрагментов…» к традиционной словесности интуитивно ощущается каждым читателем, несмотря на оснащенность книги специальной терминологией, на отсылки к новейшим достижениям семиотики, лингвистики, психоанализа. Существует особый, труднопереводимый русский термин, которым точно выражается суть этой специфической литературности: во «Фрагментах речи влюбленного» есть сюжет.

Стратегическое отступление Ролана Барта

Сюжет в русской критике - понятие нетривиальное; это не просто «предмет» речи (фр. sujet), все равно повествовательной или какой-то другой, но и не совсем то же самое, что «повествование» (récit) или «история» (histoire). Можно сказать, что в сюжете всегда присутствуют, в различном соотношении, два начала - синтагматическое (поступательное развитие истории) и парадигматическое (варьирование одной и той же структуры ролей). В бартовских «Фрагментах…» «история», сюжетная синтагматика стремится к нулю; сам автор, по его признанию, принимал «драконовские меры», чтобы его книга не оказалась «историей любви». Однако в этой книге присутствует сюжетная парадигма - эпизоды одного и того же экзистенциального опыта, причем излагаемые непосредственно устами главного героя - «влюбленного субъекта»; о переживаниях его партнера, того, кто именуется «любимым объектом», нам не известно практически ничего - он молчит. Жизненная ситуация плюс фокусировка внимания на одном из ее участников - такова, пожалуй, рабочая формула той минимальной «сюжетности», которая может наличествовать в тексте даже в отсутствие собственно повествовательной структуры.

Существенно, что сам Барт определяет сюжетную ситуацию любви-страсти именно как ситуацию дискурсивную: некто «про себя (любовно) говорит перед лицом другого (любимого), не говорящего» (с. 81). Расстановкой персонажей по отношению к речи, в частности отсутствием третьего лица, которое рассказывало бы о том, что происходит, определяется сама суть происходящего; техническая модальность наложения любовных переживаний влияет на их содержание, «индуцирует» или подавляет те или иные чувства, как это отмечает Барт на примере гётевского «Вертера»:

В письмах к Вильгельму Вертер не выказывает особой ревности. Лишь когда после его признаний начинается финальное повествование, соперничество становится острым, резким, словно ревность проистекает из простого перехода от «я» к «он», от дискурса воображаемого (насыщенного другим) к дискурсу Другого - законным голосом которого и является Повествование (с. 321).

Строго говоря, «Вертер» целиком представляет собой романное повествование; но основная его часть, построенная как роман в письмах, сохраняет связь с лирическим или драматическим модусом письма и поэтому «насыщена другим», то есть образом любимой Вертером Шарлотты; напротив того, финал романа, чистое повествование от третьего лица, звучит как «голос Другого», то есть абстрактно-социальной инстанции. Как говорит Барт в другом месте, «написать мой роман смог бы только Другой» (с. 142). В дискурсе первого рода высказывается любовь, в дискурсе второго рода борьба за власть, воля к власти, одна из форм которой - ревность.

Такова одна из важных функций построения книги в виде «фрагментов речи влюбленного», устранения нарративности, «любовной истории». Это композиционное решение позволяет очистить «речь влюбленного», исключить из нее если не вообще фактор господства, то хотя бы механику соперничества и борьбы за обладание. Неразделенная любовь сама по себе порабощает индивида - его вечно заставляют ждать, а это, по замечанию Барта, «постоянная прерогатива всякой власти» (с. 239); но она по крайней мере прозрачна, не отягощена ревнивой борьбой с третьим лицом. «Фрагменты…» - это книга о любви без ревности.

Соответственно и в главке, которая называется «Ревность», Барт описывает, собственно, не столько внутреннюю структуру ревности, сколько возможность вообще обойтись без нее, без агрессивного «усердия», этимологически и психологически родственного «ревности» (по-французски соответственно zèle и jalousie, в народной латыни - zelosus; ср. русское прилагательное «ревностный»). Влюбленный беспокоится об отсутствии или равнодушии любимого человека, но не «озабочен» борьбой за обладание им, не «усердствует» в этой борьбе.

Annotation

http://fb2.traumlibrary.net

Ролан Барт

Сергей Зенкин. Стратегическое отступление Ролана Барта

Быть аскетичным

«Я безумен»

Бескожий

«E lucevan le stele»

Восхищение

«Как лазурь была светла»

Идеи развязки

«Мы - свои собственные демоны»

Оцепенелый мир

Апельсин

Роман / драма

Единение

«Со смущенным видом»

Недостоверность знаков

Изгнание из воображаемого

«Изумительно!»

«Покажите мне, кого желать»

Крохотное пятнышко на носу

Катастрофа

Краснобайство

Последний листик

«Это не может продолжаться»

Нежность

Без ответа

Непознаваемый

Непристойность любви

Изображения

«В исполненном любви покое твоих рук»

«Из священников его никто не сопровождал»

Ожидание

Оплакиваемый?

Осведомитель

Отождествления

«Все земное сладострастье»

Невыразимая любовь

Любовное послание

Похвала слезам

«Что делать?»

«Я хочу понять»

Посвящение

«Дни избранников»

«Когда мой палец невзначай…»

«Tutti sistemati»

«Я пропадаю, я гибну…»

Проступки

Отсутствующий

Ревность

Резонанс

Мысли о самоубийстве

Корабль-призрак

Темные очки

События, помехи, препоны

«Мне больно за другого»

Устраивать сцену

Тело другого

Любовное томление

Изобилие

«И тьма осветила тьму»

Любить любовь

Неподатливое

Синий фрак и желтый жилет

Я люблю тебя

Tabula Gratulatoria

Выходные данные

Ролан Барт

Сергей Зенкин. Стратегическое отступление Ролана Барта

A celle qui, en même temps que cet ouvrage, m"a fait revivre tant de «figures» barthésiennes, pour le meilleur et pour le pire.

Как писал Юрий Тынянов, пародией трагедии является комедия, а пародией комедии может оказаться трагедия, - так же и с языками критического анализа. Барт во «Фрагментах речи влюбленного» «смещал» аналитический дискурс, заменяя «описание любовного дискурса […] его симуляцией» (с. 81); чтобы в свою очередь «сместить» такой симулятивный дискурс, придется вернуться к «описанию», к метаязыку. Пусть «Фрагменты…» выдают себя за книгу о любви, но читать их все равно следует как книгу о литературе, как металитературный текст несмотря ни на что.

Сюжет