Читать книгу «Калевала» онлайн полностью — Народное творчество (Фольклор) — MyBook.

Руна ПЕРВАЯ

1. Вступление.
Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу
Быть готовым к песнопенью
И начать скорее слово,
Чтоб пропеть мне предков песню,
Рода нашего напевы.
На устах слова уж тают,
Разливаются речами,
На язык они стремятся,
Раскрывают мои зубы.
Золотой мой друг и братец,
Дорогой товарищ детства!
Мы споем с тобою вместе,
Мы с тобой промолвим слово.
Наконец мы увидались,
С двух сторон теперь сошлися!
Редко мы бываем вместе,
Редко ходим мы друг к другу
На пространстве этом бедном,
В крае севера убогом.
Так давай свои мне руки,
Пальцы наши вместе сложим,
Песни славные споем мы,
Начиная с самых лучших;
Пусть друзья услышат пенье,
Пусть приветливо внимают
Меж растущей молодежью,
В подрастающем народе.
Я собрал все эти речи,
Эти песни, что держали
И на чреслах Вяйнямёйнен,
И в горниле Ильмаринен,
На секире Каукомъели,
И на стрелах Ёукахайнен,
В дальних северных полянах,
На просторах Калевалы.
Их певал отец мой прежде,
Топорище вырезая;
Мать меня им научила,
За своею прялкой сидя;
На полу тогда ребенком
У колен их я вертелся;
Был я крошкой и питался
Молоком еще, малютка,
Пели мне они о Сампо
И о чарах хитрой Лоухи,
И старело Сампо в песнях,
И от чар погибла Лоухи,
С песней Випунен скончался,
В битве умер Лемминкяйнен.
Слов других храню немало
И познаний, мне известных:
Я нарвал их на тропинке,
Их на вереске сломал я,
Их с кусточков отломил я,
Их набрал себе на ветках,
Их собрал себе я в травах,
Их я поднял на дороге,
Пастухом бродя по тропкам,
И на пастбищах мальчишкой,
Где луга богаты медом,
Где поляны золотые,
Вслед за Мурикки-коровой
И за пестрой идя Киммо.
Насказал мороз мне песен,
И нанес мне песен дождик,
Мне навеял песен ветер,
Принесли морские волны,
Мне слова сложили птицы,
Речи дали мне деревья.
Я в один клубок смотал их,
Их в одну связал я связку,
Положил клубок на санки,
Положил на сани связку
И к избе привез на санках,
На санях привез к овину
И в амбаре под стропила
В медном ларчике их спрятал.
Долго песни на морозе,
Долго скрытые лежали.
Не убрать ли их с мороза?
Песен с холода не взять ли?
Не внести ль ларец в жилище,
На скамью сундук поставить,
Под прекрасные стропила,
Под хорошей этой кровлей;
Не открыть ли ларчик песен,
Сундучок, словами полный,
За конец клубок не взять ли
И моток не распустить ли?
Песню славную спою я,
Зазвучит она приятно,
Если пива поднесут мне
И дадут ржаного хлеба.
Если ж мне не будет пива,
Не предложат молодого,
Стану петь и всухомятку
Иль спою с одной водою,
Чтобы вечер был веселым,
Чтобы день наш был украшен
И чтоб утренним весельем
Завтра день у нас начался.

2. Дочь воздуха опускается в море...
Я, бывало, слышал речи,
Слышал, как слагались песни.
По одной идут к нам ночи,
Дни идут поодиночке
Был один и Вяйнямёйнен,
Вековечный песнопевец
Девой выношен прекрасной,
Он от Ильматар родился.
Дочь воздушного пространства,
Стройное дитя творенья,
Долго девой оставалась,
Долгий век жила в девицах
Средь воздушного простора,
В растянувшихся равнинах.
Так жила - и заскучала,
Странной жизнь такая стала:
Постоянно жить одною
И девицей оставаться
В той большой стране воздушной,
Средь пустынного пространства.
И спустилась вниз девица,
В волны вод она склонилась,
На хребет прозрачный моря,
На равнины вод открытых;
Начал дуть свирепый ветер,
Поднялась с востока буря,
Замутилось море пеной,
Поднялись высоко волны.
Ветром деву закачало,
Било волнами девицу,
Закачало в синем море,
На волнах с вершиной белой.
Ветер плод надул девице,
Полноту дало ей море.
И носила плод тяжелый,
Полноту свою со скорбью
Лет семьсот в себе девица,
Девять жизней человека
А родов не наступало,
Не зачатый - не рождался.
Мать воды, она металась
То к востоку, то на запад,
То на юг, а то на север
И ко всем небесным странам,
Тяжко мучимая болью,
Полнотой в тяжелом чреве
А родов не наступало.
Не зачатый - не рождался.
Тихо стала дева плакать,
Говорить слова такие:
"Горе мне, судьбой гонимой,
Мне, скиталице, бедняжке!
Разве многого достигла,
Что из воздуха я вышла,
Что меня гоняет буря,
Что волна меня качает
На морской воде обширной,
На равнинах вод открытых.
Лучше б в небе на просторе
Дочкой воздуха осталась,
Чем в пространствах этих чуждых
Стала матерью воды я:
Здесь лишь холод да мученья,
Тяжело мне оставаться,
Жить, томясь, в холодных водах,
По волнам блуждать бессменно.
О ты, Укко, бог верховный!
Ты, всего носитель неба!
Ты сойди на волны моря,
Поспеши скорей на помощь!
Ты избавь от болей деву
И жену от муки чрева!
Поспеши, не медли боле,
Я в нужде к тебе взываю!"

3. Утка свивает гнездо...
Мало времени проходит,
Протекло едва мгновенье
Вот летит красотка утка,
Воздух крыльями колышет,
Для гнезда местечка ищет,
Ищет места для жилища.
Мчится к западу, к востоку,
Мчится к югу и на север,
Но найти не может места,
Ни малейшего местечка,
Где бы свить гнездо сумела
И жилище приготовить.
Полетала, осмотрелась,
Призадумалась, сказала:
"Коль совью гнездо на ветре,
На волне жилье поставлю,
Мне гнездо развеет ветер,
Унесут жилище волны".
Мать воды то слово слышит,
Ильматар, творенья дева,
Подняла из волн колено,
Подняла плечо из моря,
Чтоб гнездо слепила утка,
Приготовила жилище.
Утка, та красотка птица,
Полетала, осмотрелась,
Увидала в синих волнах
Матери воды колено.
Приняла его за кочку
И сочла за дерн зеленый.
Полетала, осмотрелась,
На колено опустилась
И гнездо себе готовит,
Золотые сносит яйца:
Шесть яичек золотые,
А седьмое - из железа.
Вот наседкой села утка,
Греет круглое колено.
День сидит, сидит другой день,
Вот уж третий день проходит
Ильматар, творенья дева,
Мать воды, вдруг ощутила
Сильный жар в своем колене:
Кожа так на нем нагрелась,
Словно в пламени колено
И все жилы растопились.

4. Яйца выкатываются из гнезда...
Сильно двинула колено,
Члены сильно сотрясает
Покатились яйца в воду,
В волны вод они упали,
На куски разбились в море
И обломками распались.
Не погибли яйца в тине
И куски во влаге моря,
Но чудесно изменились
И подверглись превращенью:
Из яйца, из нижней части,
Вышла мать - земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось;
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались на небе;
Из яйца, из темной части,
Тучи в воздухе явились.
И вперед уходит время,
Год вперед бежит за годом,
При сиянье юном солнца,
В блеске месяца младого.
Мать воды плывет по морю,
Мать воды, творенья дева,
По водам, дремотой полным,
По водам морским туманным;
И под ней простерлись воды,
А над ней сияет небо.

5. Мать воды сотворяет мысы, заливы, берега...
Наконец, в году девятом,
На десятое уж лето,
Подняла главу из моря
И чело из вод обширных,
Начала творить творенья,
Создавать созданья стала
На хребте прозрачном моря,
На равнинах вод открытых.
Только руку простирала
Мыс за мысом воздвигался;
Где ногою становилась
Вырывала рыбам ямы;
Где ногою дна касалась
Вглубь глубины уходили.
Где земли касалась боком
Ровный берег появлялся;
Где земли ногой касалась
Там лососьи тони стали;
И куда главой склонялась
Бухты малые возникли.
Отплыла от суши дальше,
На волнах остановилась
Созидала скалы в море
И подводные утесы,
Где суда, наткнувшись, сядут,
Моряки найдут погибель.
Вот уж созданы утесы,
Скалы в море основались,
Уж столбы ветров воздвиглись,
Создались земные страны,
Камни ярко запестрели,
Встали в трещинах утесы,
Только вещий песнопевец
Вяйнямёйнен не рождался.
Старый, верный Вяйнямёйнен
В чреве матери блуждает,
Тридцать лет он там проводит,
Зим проводит ровно столько ж
На водах, дремотой полных,
На волнах морских туманных.

6. Вяйнямёйнен рождается от матери воды...
Он подумал, поразмыслил:
Как же быть и что же делать
На пространстве этом темном,
В неудобном, темном месте,
Где свет солнца не сияет,
Блеска месяца не видно.
Он сказал слова такие
И такие молвил речи:
"Месяц, солнце золотое
И Медведица на небе!
Дайте выход поскорее
Из неведомой мне двери,
Из затворов непривычных
Очень тесного жилища!
Дайте вы свободу мужу,
Вы дитяти дайте волю,
Чтобы видеть месяц светлый,
Чтоб на солнце любоваться,
На Медведицу дивиться,
Поглядеть на звезды неба!"
Но не дал свободы месяц,
И не выпустило солнце.
Стало жить ему там тяжко,
Стала жизнь ему постыла:
Тронул крепости ворота,
Сдвинул пальцем безымянным,
Костяной замок открыл он
Малым пальцем левой ножки;
На руках ползет с порога,
На коленях через сени.
В море синее упал он,
Ухватил руками волны.
Отдан муж на милость моря,
Богатырь средь волн остался.
Пролежал пять лет он в море,
В нем пять лет и шесть качался,
И еще семь лет и восемь.
Наконец плывет на сушу,
На неведомую отмель,
На безлесный берег выплыл.
Приподнялся на колени,
Опирается руками.
Встал, чтоб видеть светлый месяц,
Чтоб на солнце любоваться,
На Медведицу дивиться,
Поглядеть на звезды неба.
Так родился Вяйнямёйнен,
Племени певцов удалых
Знаменитый прародитель,
Девой Ильматар рожденный.

1. Вступление.

2. Дочь воздуха опускается в море, где, забеременев от ветра и воды, становится матерью воды.

3. Утка свивает гнездо на колене матери воды и кладет там яйца.

4. Яйца выкатываются из гнезда, разбиваются на кусочки, и кусочки превращаются в землю, небо, солнце, луну и тучи.

5. Мать воды сотворяет мысы, заливы, берега, глубины и отмели моря.

6. Вяйнямёйнен рождается от матери воды и долго носится по волнам, пока, наконец, не достигает суши.

Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу
Быть готовым к песнопенью
И начать скорее слово,
Чтоб пропеть мне предков песню,
Рода нашего напевы.
На устах слова уж тают,
Разливаются речами,
На язык они стремятся,
Раскрывают мои зубы.
Золотой мой друг и братец,
Дорогой товарищ детства!
Мы споем с тобою вместе,
Мы с тобой промолвим слово.
Наконец мы увидались,
С двух сторон теперь сошлися!
Редко мы бываем вместе,
Редко ходим мы друг к другу
На пространстве этом бедном,
В крае севера убогом.
Так давай свои мне руки,
Пальцы наши вместе сложим,
Песни славные споем мы,
Начиная с самых лучших;
Пусть друзья услышат пенье,
Пусть приветливо внимают
Меж растущей молодежью,
В подрастающем народе.
Я собрал все эти речи,
Эти песни, что держали
И на чреслах Вяйнямёйнен,
И в горниле Ильмаринен,
На секире Каукомъели,
И на стрелах Ёукахайнен,
В дальних северных полянах,
На просторах Калевалы.
Их певал отец мой прежде,
Топорище вырезая;
Мать меня им научила,
За своею прялкой сидя;
На полу тогда ребенком
У колен их я вертелся;
Был я крошкой и питался
Молоком еще, малютка,
Пели мне они о Сампо
И о чарах хитрой Лоухи,
И старело Сампо в песнях,
И от чар погибла Лоухи,
С песней Випунен скончался,
В битве умер Лемминкяйнен.
Слов других храню немало
И познаний, мне известных:
Я нарвал их на тропинке,
Их на вереске сломал я,
Их с кусточков отломил я,
Их набрал себе на ветках,
Их собрал себе я в травах,
Их я поднял на дороге,
Пастухом бродя по тропкам,
И на пастбищах мальчишкой,
Где луга богаты медом,
Где поляны золотые,
Вслед за Мурикки-коровой
И за пестрой идя Киммо.
Насказал мороз мне песен,
И нанес мне песен дождик,
Мне навеял песен ветер,
Принесли морские волны,
Мне слова сложили птицы,
Речи дали мне деревья.
Я в один клубок смотал их,
Их в одну связал я связку,
Положил клубок на санки,
Положил на сани связку
И к избе привез на санках,
На санях привез к овину
И в амбаре под стропила
В медном ларчике их спрятал.
Долго песни на морозе,
Долго скрытые лежали.
Не убрать ли их с мороза?
Песен с холода не взять ли?
Не внести ль ларец в жилище,
На скамью сундук поставить,
Под прекрасные стропила,
Под хорошей этой кровлей;
Не открыть ли ларчик песен,
Сундучок, словами полный,
За конец клубок не взять ли
И моток не распустить ли?
Песню славную спою я,
Зазвучит она приятно,
Если пива поднесут мне
И дадут ржаного хлеба.
Если ж мне не будет пива,
Не предложат молодого,
Стану петь и всухомятку
Иль спою с одной водою,
Чтобы вечер был веселым,
Чтобы день наш был украшен
И чтоб утренним весельем
Завтра день у нас начался.
Я, бывало, слышал речи,
Слышал, как слагались песни.
По одной идут к нам ночи,
Дни идут поодиночке -
Был один и Вяйнямёйнен,
Вековечный песнопевец
Девой выношен прекрасной,
Он от Ильматар родился.
Дочь воздушного пространства,
Стройное дитя творенья,
Долго девой оставалась,
Долгий век жила в девицах
Средь воздушного простора,
В растянувшихся равнинах.
Так жила – и заскучала,
Странной жизнь такая стала:
Постоянно жить одною
И девицей оставаться
В той большой стране воздушной,
Средь пустынного пространства.
И спустилась вниз девица,
В волны вод она склонилась,
На хребет прозрачный моря,
На равнины вод открытых;
Начал дуть свирепый ветер,
Поднялась с востока буря,
Замутилось море пеной,
Поднялись высоко волны.
Ветром деву закачало,
Било волнами девицу,
Закачало в синем море,
На волнах с вершиной белой.
Ветер плод надул девице,
Полноту дало ей море.
И носила плод тяжелый,
Полноту свою со скорбью
Лет семьсот в себе девица,
Девять жизней человека -
А родов не наступало,
Не зачатый – не рождался.
Мать воды, она металась
То к востоку, то на запад,
То на юг, а то на север
И ко всем небесным странам,
Тяжко мучимая болью,
Полнотой в тяжелом чреве -
А родов не наступало.
Не зачатый – не рождался.
Тихо стала дева плакать,
Говорить слова такие:
«Горе мне, судьбой гонимой,
Мне, скиталице, бедняжке!
Разве многого достигла,
Что из воздуха я вышла,
Что меня гоняет буря,
Что волна меня качает
На морской воде обширной,
На равнинах вод открытых.
Лучше б в небе на просторе
Дочкой воздуха осталась,
Чем в пространствах этих чуждых
Стала матерью воды я:
Здесь лишь холод да мученья,
Тяжело мне оставаться,
Жить, томясь, в холодных водах,
По волнам блуждать бессменно.
О ты, Укко, бог верховный!
Ты, всего носитель неба!
Ты сойди на волны моря,
Поспеши скорей на помощь!
Ты избавь от болей деву
И жену от муки чрева!
Поспеши, не медли боле,
Я в нужде к тебе взываю!»
Мало времени проходит,
Протекло едва мгновенье -
Вот летит красотка утка,
Воздух крыльями колышет,
Для гнезда местечка ищет,
Ищет места для жилища.
Мчится к западу, к востоку,
Мчится к югу и на север,
Но найти не может места,
Ни малейшего местечка,
Где бы свить гнездо сумела
И жилище приготовить.
Полетала, осмотрелась,
Призадумалась, сказала:
«Коль совью гнездо на ветре,
На волне жилье поставлю,
Мне гнездо развеет ветер,
Унесут жилище волны».
Мать воды то слово слышит,
Ильматар, творенья дева,
Подняла из волн колено,
Подняла плечо из моря,
Чтоб гнездо слепила утка,
Приготовила жилище.
Утка, та красотка птица,
Полетала, осмотрелась,
Увидала в синих волнах
Матери воды колено.
Приняла его за кочку
И сочла за дерн зеленый.
Полетала, осмотрелась,
На колено опустилась
И гнездо себе готовит,
Золотые сносит яйца:
Шесть яичек золотые,
А седьмое – из железа.
Вот наседкой села утка,
Греет круглое колено.
День сидит, сидит другой день,
Вот уж третий день проходит -
Ильматар, творенья дева,
Мать воды, вдруг ощутила
Сильный жар в своем колене:
Кожа так на нем нагрелась,
Словно в пламени колено
И все жилы растопились.
Сильно двинула колено,
Члены сильно сотрясает -
Покатились яйца в воду,
В волны вод они упали,
На куски разбились в море
И обломками распались.
Не погибли яйца в тине
И куски во влаге моря,
Но чудесно изменились
И подверглись превращенью:
Из яйца, из нижней части,
Вышла мать – земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось;
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались на небе;
Из яйца, из темной части,
Тучи в воздухе явились.
И вперед уходит время,
Год вперед бежит за годом,
При сиянье юном солнца,
В блеске месяца младого.
Мать воды плывет по морю,
Мать воды, творенья дева,
По водам, дремотой полным,
По водам морским туманным;
И под ней простерлись воды,
А над ней сияет небо.
Наконец, в году девятом,
На десятое уж лето,
Подняла главу из моря
И чело из вод обширных,
Начала творить творенья,
Создавать созданья стала
На хребте прозрачном моря,
На равнинах вод открытых.
Только руку простирала -
Мыс за мысом воздвигался;
Где ногою становилась -
Вырывала рыбам ямы;
Где ногою дна касалась -
Вглубь глубины уходили.
Где земли касалась боком -
Ровный берег появлялся;
Где земли ногой касалась -
Там лососьи тони стали;
И куда главой склонялась
Бухты малые возникли.

Отплыла от суши дальше,
На волнах остановилась -
Созидала скалы в море
И подводные утесы,
Где суда, наткнувшись, сядут,
Моряки найдут погибель.
Вот уж созданы утесы,
Скалы в море основались,
Уж столбы ветров воздвиглись,
Создались земные страны,
Камни ярко запестрели,
Встали в трещинах утесы,
Только вещий песнопевец
Вяйнямёйнен не рождался.
Старый, верный Вяйнямёйнен
В чреве матери блуждает,
Тридцать лет он там проводит,
Зим проводит ровно столько ж
На водах, дремотой полных,
На волнах морских туманных.
Он подумал, поразмыслил:
Как же быть и что же делать
На пространстве этом темном,
В неудобном, темном месте,
Где свет солнца не сияет,
Блеска месяца не видно.
Он сказал слова такие
И такие молвил речи:
«Месяц, солнце золотое
И Медведица на небе!
Дайте выход поскорее
Из неведомой мне двери,
Из затворов непривычных
Очень тесного жилища!
Дайте вы свободу мужу,
Вы дитяти дайте волю,
Чтобы видеть месяц светлый,
Чтоб на солнце любоваться,
На Медведицу дивиться,
Поглядеть на звезды неба!»

Но не дал свободы месяц,
И не выпустило солнце.
Стало жить ему там тяжко,
Стала жизнь ему постыла:
Тронул крепости ворота,
Сдвинул пальцем безымянным,
Костяной замок открыл он
Малым пальцем левой ножки;
На руках ползет с порога,
На коленях через сени.

В море синее упал он,
Ухватил руками волны.
Отдан муж на милость моря,
Богатырь средь волн остался.
Пролежал пять лет он в море,
В нем пять лет и шесть качался,
И еще семь лет и восемь.
Наконец плывет на сушу,
На неведомую отмель,
На безлесный берег выплыл.

Приподнялся на колени,
Опирается руками.
Встал, чтоб видеть светлый месяц,
Чтоб на солнце любоваться,
На Медведицу дивиться,
Поглядеть на звезды неба.
Так родился Вяйнямёйнен,
Племени певцов удалых
Знаменитый прародитель,
Девой Ильматар рожденный.

Руна вторая

1. Вяйнямёйнен выходит на пустынный берег и велит Сампсе Пеллервойнену сеять деревья.

2. Вначале дуб не всходит, но, посеянный вновь, разрастается, распространяется по всей стране и загораживает своей листвой луну и солнце.

3. Маленький человек поднимается из моря и срубает дуб; луна и солнце опять становятся видны.

4. Птицы поют на деревьях; травы, цветы и ягоды растут на земле; только ячмень еще не растет.

5. Вяйнямёйнен находит несколько ячменных зерен на прибрежном песке, вырубает лес под пашню и оставляет только одну березу для птиц.

6. Орел, обрадованный тем, что для него оставлено дерево, высекает Вяйнямёйнену огонь, которым тот сжигает свою подсеку.

7. Вяйнямёйнен сеет ячмень, молится об его хорошем росте и выражает пожелание успеха на будущее.

Вот поднялся Вяйнямёйнен,
Стал ногами на прибрежье,
На омытый морем остров,
На равнину без деревьев.
Много лет затем он прожил,
Год за годом проживал он
Там на острове безлюдном,
На равнине без деревьев.
Он подумал, поразмыслил,
Долго голову ломал он:
Кто ему засеет землю,
Кто рассыпать может семя?
Пеллервойнен, сын поляны,
Это, Сампса, мальчик-крошка,
Он ему засеет землю,
Он рассыпать может семя!
Засевает он прилежно
Всю страну: холмы, болота,
Все открытые поляны,
Каменистые равнины.
На горах он сеет сосны,
На холмах он сеет ели,
На полянах сеет вереск,
Сеет кустики в долинах.
Сеет он по рвам березы,
Ольхи в почве разрыхленной
И черемуху во влажной,
На местах пониже – иву,
На святых местах – рябину,
На болотистых – ракиту,
На песчаных – можжевельник
И дубы у рек широких.
Высоко растут деревья.
Потянулись вверх побеги:
Ели с пестрою верхушкой,
Сосны с частыми ветвями,
Поднялись по рвам березы,
Ольхи в почве разрыхленной
И черемуха во влаге;
Также вырос можжевельник,
Ягоды его красивы,
Плод черемухи прекрасен.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Поднялся: хотел он видеть,
Как у Сампсы сев удался,
Пеллервойнена работу.
Увидал он рост деревьев,
Их побегов рост веселый;
Только дуб взойти не может,
Божье дерево не всходит.
Дал упрямцу он свободу -
Пусть свое узнает счастье;
Ждет затем подряд три ночи,
Столько ж дней он ожидает.
Так проходит вся неделя,
Посмотреть тогда идет он:
Все же дуб взойти не может,
Божье дерево не всходит.
Вот четыре Девы вышли,
Вышли пять девиц из моря.
Занялись они покосом,
Стали луг косить росистый
На мысочке, скрытом мглою,
На лесистом островочке
Косят луг, сгребают сено,
Все в одно сгребают место.
Тут из моря вышел Турсас,
Богатырь из волн поднялся.
Запалил огнем он сено,
Ярко сено запылало,
Все осыпалось золою,
Потянулось тучей дыма.
Вот зола застыла кучей,
Пепел лег сухой горою;
В пепел нежный лист кладет он,
Вместе с ним дубовый желудь.
Дуб из них былинкой вырос,
Стройно стал побег зеленый,
Стал на почве плодородной
Дуб развесистый, огромный,
Дал широких веток много,
Веток с зеленью густою,
До небес вершину поднял,
Высоко он вскинул ветви:
Облакам бежать мешает,
Не дает проходу тучам,
Закрывает в небе солнце,
Заслоняет месяц ясный.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Так подумал и размыслил:
Кто бы с силою собрался,
Кто бы дуб свалил ветвистый?
Жизнь людей идет печально,
Плавать рыбе неудобно,
Если солнце не блистает,
Не сияет месяц ясный.
Не нашлося человека,
Богатырь не находился,
Кто бы дуб свалил ветвистый,
Сто вершин его обрушил.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Сам слова сказал такие:
«Каве, ты меня носила,
Мать родная, дочь творенья!
Из воды пошли мне силы -
Много сил вода имеет -
Опрокинуть дуб огромный,
Злое дерево обрушить,
Чтоб опять светило солнце,
Засиял бы месяц ясный!»
Вот выходит муж из моря,
Богатырь из волн поднялся;
Не из очень он великих,
Не из очень также малых:
Он длиной с мужской был палец.
Ростом – в меру женской пяди.
Был покрыт он медной шапкой.
Сапоги на нем из меди,
Руки в медных рукавицах,
Чешуей покрытых медной,
Медный пояс был на теле,
И висел топор из меди:
С топорищем только в палец,
С лезвием в один лишь ноготь.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Так подумал и размыслил:
Видом он похож на мужа
Богатырского сложенья,
А длиной в один лишь палец,
Вышиной едва с копыто!
Говорит слова такие,
Молвит сам такие речи:
«Что ты, право, за мужчина,
Что за богатырь могучий?
Чуть покойника ты краше,
Чуть погибшего сильнее!»
И сказал морской малютка,
Так морской герой ответил:
«Нет! Я муж на самом деле,
Богатырь из волн могучих.
Дуба ствол пришел срубить я,
Расщепить здесь дуб высокий».
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
«Но, как видно, ты не создан,
Сотворен не для того ты,
Чтоб сломать здесь дуб огромный,
Злое дерево обрушить».
Но едва сказал он это,
Взор едва к нему направил,
Как малютка изменился,
Обратился в великана,
В землю мощью ног уперся,
Головою держит тучи;
С бородою по колено,
Волосы висят до пяток;
Между глаз косая сажень,
Шириной штаны у бедер -
В две сажени, у коленей -
В полторы, у пяток – в сажень.
Великан топор свой точит,
Лезвие острит острее
На шести кусках кремневых,
На семи точильных камнях.
Вперевалку зашагал он,
Тяжкой поступью затопал,
Он шагал в штанах широких,
Развевавшихся от ветра.
С первым шагом очутился
На земле песчаной, рыхлой,
Со вторым он оказался
На земле довольно черной,
Наконец, при третьем шаге,
Подошел он к корню дуба.
Топором он дуб ударил,
Лезвием рубил он гладким.
Раз ударил и другой раз,
В третий раз он ударяет;
Искры сыплются с железа,
А из дуба льется пламя;
Гордый дуб готов склониться,
Вот уж громко затрещал он.
И вот так при третьем взмахе
Смог он дуб свалить на землю,
Смог сломать он ствол трещавший,
Сто верхушек опрокинуть.
Положил он ствол к востоку,
Бросил к западу верхушки,
Раскидал он листья к югу,
Разбросал на север ветки.
Если кто там поднял ветку,
Тот нашел навеки счастье;
Кто принес к себе верхушку,
Стал навеки чародеем;
Кто себе там срезал листьев,
Взял для сердца он отраду.
Что рассыпалось из щепок,
Из кусочков, что осталось
На хребте прозрачном моря,
На равнине вод открытых,
То под ветром там качалось,
На волнах там колыхалось,
Как челнок в воде открытой,
Как корабль в волнистом море.

К Похъёле понес их ветер.
В море Похъёлы девица
Свой большой платок стирала,
Платья в море полоскала,
Там на камне их сушила,
На краю большого мыса.
Увидала щепку в море;
Забрала себе в кошелку,
Принесла домой в кошелке,
Перевязанной ремнями,
Чтоб колдун оружье сделал,
Заколдованные стрелы.
Только дуб свалился наземь,
Только гордый ствол был срублен,
Снова солнце засияло,
Засветил прекрасный месяц,
В небесах простерлись тучи,
Снова весь простор открылся
Над мысочком, скрытом мглою,
Над туманным островочком.
Густо рощи разрослися,
Поднялись леса на воле,
Распустились листья, травы,
По ветвям порхали птицы,
Там дрозды запели песни
И кукушка куковала.
Вышли ягоды из почвы
И цветочки золотые;
Разрослись густые травы
И цветами запестрели.
Лишь один ячмень не всходит
И не зреет хлеб прекрасный.
Старый, верный Вяйнямёйнен
К морю синему подходит
И у моря размышляет,
На краю воды могучей.
Там шесть зернышек находит,
Семь семян он поднимает
С берега большого моря,
С отмели песчаной, мягкой;
Спрятал их в мешочке куньем,
Сунул в лапку желтой белки.
Он пошел засеять землю.
Он пошел рассыпать семя
Возле речки Калевалы,
По краям поляны Осме.
Вот поёт синица с ветки:
«Не взойдет ячмень у Осмо,
Калевы овес не встанет,
Не расчищено там поле,
Там не срублен лес под пашню,
Хорошо огнем не выжжен».
Старый, верный Вяйнямёйнен
Тут топор устроил острый
Вырубать леса принялся,
Побросал их на поляне.
Посрубил он все деревья;
Лишь березу он оставил,
Чтобы птицы отдыхали,
Чтоб кукушка куковала.
Вот орёл летит по небу,
Прилетел издалека он,
Чтоб увидеть ту березу;
«Отчего ж одна осталась
Здесь нетронутой берёза
Стройный ствол её не срубаем?»
Вяйнямёйнен отвечает:
«Оттого она осталась,
Чтоб на ней дать отдых птицам,
Чтоб орел слетал к ней с неба».
И сказал орёл небесный:
«Хороша твоя забота,
Что берёзу ты не тронул,
Стройный ствол ее оставил,
Чтобы птицы отдыхали,
Чтоб я сам на ней садился».
И огонь орёл доставил,
Высек он ударом пламя.
Ветер с севера примчался,
И другой летит с востока;
Обратил в золу он рощи,
В тёмный дым леса густые.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Все шесть зёрен вынимает,
Семь семян берёт рукою,
Взял из куньего мешочка,
Взял из лапки белки желтой,
Летней шкурки горностая.
Вот идёт засеять землю,
Он идёт рассыпать семя.
Говорит слова такие:
«Вот я сею, рассеваю,
Сею я творца рукою,
Всемогущего десницей,
Чтоб взошло на этом поле,
Чтоб росло на этой почве.
О ты, старица земная,
Мать полей, земли хозяйка!
Дай ты почве силу роста,
Дай покров из перегноя!
И земля без сил не будет,
Не останется бесплодной,
Если ей даруют милость
Девы, дочери творенья.
Ты вставай, земля, проснися,
Недра божьи, не дремлите!
Из себя пустите стебли,
Пусть поднимутся отростки!
Выйдет тысяча колосьев,
Сотня веток разрастётся,
Где вспахал я и посеял,
Где я много потрудился!
О ты, Укко, бог верховный,
Укко, ты, отец небесный,
Ты, кто правит туч грозою,
0бяаками управляет!
Ты держи совет на тучах,
В небесах совет правдивый!
Ты подай с востока тучу,
Тучу с севера большую,
А от запада – другую,
Тучу с юга побыстрее!
Ниспошли ты дождь небесный,
Пусть из тучи мед закаплет,
Чтоб колосья поднялися,
Чтоб хлеба здесь зашумели!»
Укко, этот бог верховный,
Тот отец небесный, мощный,
Совещанье держит в тучах,
В небесах совет правдивый.
Вот с востока шлет он тучу,
Тучу с севера другую,
Гонит тучу от заката,
Посылает тучу с юга;
Бьёт он тучи друг о друга,
Край о край их ударяет.
Посылает дождь небесный,
Каплет мёд из туч высоких,
Чтоб колосья поднялися,
Чтоб хлеба там зашумели.
Затемнели там колосья,
Поднялись высоко стебли
Из земли, из мягкой почвы
Вяйнямёйнена трудами.
Вот проходит день ближайший,
Две и три проходят ночи,
Пробегает вся неделя,
Вышел старый Вяйнямёйнен
Посмотреть на всходы в поле,
Где пахал он, где он сеял,
Где он много потрудился:
Видит он ячмень прекрасный,
Шестигранные колосья,
Три узла на каждом стебле.
Старый, верный Вяйнямёйнен
Осмотрелся, оглянулся.
Вот весенняя кукушка
Видит стройную березу:
«Для чего ж одна осталась
Здесь нетронутой береза?»

Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Для того одна осталась
Здесь береза, чтоб расти ей,
Чтобы ты здесь куковала.
Ты покличь на ней, кукушка,
Пой, с песочной грудью птица,
Пой, с серебряною грудью,
Пой ты, с грудью оловянной!
Пой ты утром, пой ты на ночь,
Ты кукуй в часы полудня,
Чтоб поляны украшались,
Чтоб леса здесь красовались,
Чтобы взморье богатело
И весь край был полон хлебом!»

Руна третья

1. Вяйнямёйнен постигает мудрость и становится знаменитым.

Ёукахайнен идет состязаться с ним в знаниях и, не победив, вызывает его биться на мечах; разгневанный Вяйнямёйнен песней гонит его в болото.

3. Ёукахайнен, попав в беду, обещает, наконец, выдать свою сестру замуж за Вяйнямёйнена, который, смилостивившись, выпускает его из болота.

4. Огорченный Ёукахайнен уезжает домой и рассказывает матери о своих злоключениях.

5. Мать радуется, узнав, что Вяйнямёйнен станет ее зятем, но дочь опечалилась и начинает плакать.

Старый, верный Вяйнямёйнен
Проводил покойно время
В чащах Вяйнёлы зеленых,
На полянах Калевалы.
Распевал свои он песни,
Песни мудрости великой.
День за днем все пел он песни
И ночами распевал их,
Пел дела времен минувших,
Пел вещей происхожденье,
Что теперь ни малым детям,
Ни героям непонятно:
Ведь пришло лихое время,
Недород, и хлеба нету.
Далеко проникли вести,
Разнеслась молва далеко
О могучем пенье старца,
О напевах богатырских,
И на юг проникли вести,
И дошла молва на север.
В Похъёле жил Ёукахайнен,
Тощий Молодой лапландец.
Как-то раз пошел он в гости,
Речи странные там слышит,
Будто можно петь получше,
Песни лучшие составить
В чащах Вяйнёлы зеленых,
На полянах Калевалы,
Чем те песни, что певал он,
У отца им научившись.
Рассердился Ёукахайнен:
Зависть в сердце пробудили
Вяйнямёйнена напевы,
Что его всех лучше песни.
К старой матери идет он,
К предводительнице рода.
Говорит, что в путь собрался,
Отправляется в дорогу,
В села Вяйнёлы он едет,
В пенье с Вяйнё состязаться.
Но его не отпускают
Ни отец, ни мать-старуха
В села Вяйнёлы поехать,
С Вяйнё в пенье состязаться:
«Нет, тебя там околдуют,
Околдуют и оставят
Голову твою в сугробе,
Эту руку на морозе,
Чтоб рукой не смог ты двинуть
И ногой ступить не смог бы».
Молвил юный Ёукахайнен:
«Мой отец во многом сведущ,
Мать намного больше знает,
Но всех больше сам я знаю.
Если я хочу поспорить
И с мужами состязаться,
Посрамлю певцов я пеньем,
Чародеев зачарую;
Так спою, что кто был первым.
Тот певцом последним будет.
Я его обую в камень,
Ноги в дерево одену,
Наложу на грудь каменьев,
На спину дугу из камня,
Дам из камня рукавицы,
Шлемом каменным покрою!»
Так, упрямый, он решает
И берет коня в конюшне:
Из ноздрей огонь пылает,
Брызжут искры под копытом:
Он взнуздал коня лихого
И запряг в златые сани.
Сам уселся он на сани,
Сел удобно на сиденье
И коня кнутом ударил,
Бьет кнутом с жемчужной ручкой.
Лошадь добрая рванулась,
Конь помчался по дороге.
Вот уж дом родной далеко,
Скачет день, другой день скачет,
Третий день он быстро мчится;
А когда прошел и третий,
Прибыл к Вяйнёлы полянам
И просторам Калевалы.

Старый, верный Вяйнямёйнен,
Вековечный прорицатель,
Был как раз на той дороге,
По пути тому он ехал
Среди Вяйнёлы полянок,
По дубравам Калевалы.
Ёукахайнен юный, буйный,
На него наехал быстро;
Зацепилися оглобли,
И гужи переплелися,
Хомуты вдруг затрещали,
И дуга с дугой столкнулась.
Тут они остановились,
Стали оба, размышляя…
Из двух дуг сочилась влага,
От оглобель пар поднялся.
И промолвил Вяйнямёйнен:
«Ты откуда это родом,
Что так скачешь безрассудно,
Не спросяся, наезжаешь?
Ты зачем разбил хомут мой
И дугу из свежей ветки,
Ты зачем сломал мне сани,
Изломал мои полозья?»
Молвил юный Ёукахайнен,
Сам сказал слова такие:
«Молодой я Ёукахайнен,
Но теперь и ты скажи мне:
Ты, дрянной, откуда родом,
Из какой семьи негодной?»
Старый, верный Вяйнямейнен
Называет свое имя,
Говорит слова такие;
«Так ты – юный Ёукахайнен!
Уступи-ка мне дорогу,
Ты годами помоложе».
Молодой же Ёукахайнен
Говорит слова такие:
«Тут важна не наша старость,
Наша старость или юность!
Кто стоит в познаньях выше,
Больше мудрости имеет -
Только тот займет дорогу,
А другой ему уступит.
Так ты – старый Вяйнямёйнен,
Вековечный песнопевец,
Приготовимся же к пенью,
Пропоем мы наши песни,
Мы прослушаем друг друга
И откроем состязанье!»

Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
«Что ж, певец я безыскусный,
Песнопевец неизвестный.
Жизнь я прожил одиноко
По краям родного поля,
Посреди полян родимых,
Слышал там одну кукушку.
Но пусть будет, как кто хочет.
Ты дозволь себя послушать;
Что ты знаешь больше прочих,
Чем ты прочих превосходишь?»
Молвил юный Еукахайнен:
«Я всего так много знаю;
Но вот это знаю ясно
И прекрасно понимаю:
В крыше есть окно для дыма,
А очаг внизу у печки.
Жить тюленю превосходно,
Хорошо морской собаке:
Ловит он вблизи лососей,
И сигов он поглощает.
Сиг живет на плоскодонье,
А лосось – на ровном месте.
Класть икру умеет щука
Средь зимы, средь бурь свирепых.
Но горбатый окунь робок -
В омут осенью уходит,
А икру он мечет летом,
Берег плеском оглашая.
Если ж ты не убедился,
То еще я много знаю,
Рассказать могу, как пашут
Северяне на оленях,
А южане на кобылах,
За Лапландией – быками.
Знаю я леса на Писе,
На утесах Хорны сосны:
Стройный лес растет на Писе,
Стройные на Хорне сосны.
Страшных три есть водопада
И озер огромных столько ж;
Также три горы высоких
Под небесным этим сводом:
Хялляпюёря у Хяме,
Катракоски у карелов,
Вуокса неукротима,
Иматра – непобедима».
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Ум ребячий, бабья мудрость
Неприличны бородатым
И женатому некстати.
Ты скажи вещей начало,
Глубину деяний вечных!»
Молвил юный Еукахайнен,
Говорит слова такие:
«Я вот знаю про синицу,
Что она породы птичьей;
Из породы змей – гадюка;
Ёрш в воде – породы рыбьей;
Размягчается железо,
А земля перекисает;
Кипятком обжечься можно,
Жар огня – весьма опасен.
Всех лекарств – вода старее;
Пена – средство в заклинаньях;
Первый чародей – создатель;
Бог – древнейший исцелитель.
Из горы вода явилась,
А огонь упал к нам с неба,
Стала, ржавчина железом,
На утесах медь родится,
Всех земель старей – болота;
Ива – старше всех деревьев;
Сосны – первые жилища;
Камни – первая посуда».
Старый, верный Вяйнямёйнен
Говорит слова такие:
«Может, что еще припомнишь
Иль уж высказал всю глупость?»
Молвил юный Ёукахайнен:
«Нет, еще немного помню.
Помню древность я седую,
Как вспахал тогда я море
И вскопал морские глуби,
Выкопал я рыбам ямы,
Опустил я дно морское,
Распростёр я вширь озера,
Горы выдвинул я кверху,
Накидал большие скалы.
Я шестым был из могучих,
Богатырь седьмой считался.
Сотворил я эту землю,
Заключил в границы воздух,
Утвердил я столб воздушный
И построил свод небесный.
Я направил ясный месяц,
Солнце светлое поставил,
Вширь Медведицу раздвинул
И рассыпал звезды в небе».

Молвил старый Вяйнямейнен:
«Лжешь ты свыше всякой меры!
Никогда при том ты не был,
Как пахали волны моря,
Как выкапывали глуби
И как рыбам ямы рыли,
Дно у моря опускали,
Простирали вширь озера,
Выдвигали горы кверху
И накидывали скалы.
И тебя там не видали,
Тот не видел и не слышал,
Кто тогда всю землю создал,
Заключил в границы воздух,
Утвердил и столб воздушный
И построил свод небесный,
Кто направил ясный месяц,
Солнце светлое поставил,
Вширь Медведицу раздвинул
И рассыпал звезды в небе»
Молодой же Ёукахайнен
Говорит слова такие:
«Коль рассудок мой потерян,
Так мечом его найду я!
Ну-ка, старый Вяйнямёйнен,
Ты, певец со ртом широким,
Станем меряться мечами -
Поглядим, чей меч острее»
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Не страшат меня нисколько
Ни мечи твои, ни мудрость,
Ни оружие, ни хитрость.
Но пусть будет, как кто хочет,
И с тобой, с таким несчастным,
Я мечей не стану мерить.

Ты – негодный и противный!»
Обозлился Ёукахайнен,
Рот от гнева искривился,
Головой трясёт косматой,
Говорит слова такие:
«Кто мечи боится мерить,
Осмотреть клинки боится,
Я того моею песней
Превращу в свиное рыло.
Я таких людей презренных
По местам упрячу разным:
Уложу в навозной куче
Иль заброшу в угол хлева!»
Омрачился Вяйнямёйнен
И разгневался ужасно.
Сам запел тогда он песню,
Сам тогда он начал речи.
Не ребячьи песни пел он
И не женскую забаву -
Пел геройские он песни,
Не поют их вовсе дети,
Мальчики наполовину,
Женихи лишь в третьей части:
Ведь пришло лихое время,
Недород, и хлеба нету,
Начал мудрый Вяйнямёйнен.
Всколыхнулися озёра,
Все заливы ими полны,
И одни по ветру ходят,
А другие против ветра.
Вновь запел, и Ёукахайнен
Погрузился в топи глубже.
Молвил юный Ёукахайнен:
«Два коня в моей конюшне,
Жеребцов прекрасных пара;
И один летит как ветер,
А другой силен в запряжке.
Выбирай, какого хочешь».
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Мне коней твоих не нужно,
Жеребцов твоих хваленых;
У меня их дома столько,
Что стоят при каждых яслях
И стоят во всяком стойле
На хребтах с водою чистой,
На крестцах с пудами жира».
Вновь запел, и Еукахайнен
Погрузился в топь поглубже.
Молвил юный Ёукахайнен:
«О ты, старый Вяйнямёйнен!
Поверни слова святые
И возьми назад заклятья!
Шапку золота доставлю,
Серебром насыплю шапку,
Их с войны принес отец мой,
С поля битвы их доставил».
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«В серебре я не нуждаюсь,
Твое золото на что мне!
У меня его довольно,
Кладовые им набиты,
Сундуки набиты ими;
Золото – луны ровесник,
Серебро – ровесник солнцу».
Вновь запел, и Еукахайнен
Погрузился в топи глубже.
Молвил юный Еукахайнен:
«О ты, старый Вяйнямёйнен!
Отпусти меня отсюда,
Дай свободу от несчастья!
Весь мой хлеб тебе отдам я,
Все поля я обещаю,
Чтобы голову спасти мне,
От беды себя избавить!»
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Мне полей твоих не нужно,
В хлебе вовсе не нуждаюсь!
У меня его обилье,
Где ни глянешь, там и поле
И скирды стоят повсюду.
А мои поля получше,
Мне скирды мои милее».
Вновь запел, и Ёукахайнен
Погрузился в топи глубже.
Наконец уж Ёукахайнен
И совсем перепугался:
Он до рта ушел в трясину,
С бородой ушел в болото,
В рот набился мох с землею,
А в зубах кусты завязли.
Молвил юный Ёукахайнен:
«О ты, мудрый Вяйнямёйнен!
Вековечный прорицатель!
Вороти назад заклятье,
Жизнь оставь мне дорогую,
Отпусти меня отсюда!
Затянула топь мне ноги,
От песку глазам уж больно!
Если ты возьмешь заклятье,
Злой свой заговор воротишь,
Дам сестру тебе я Айно,
Дочку матери любимой.
Пусть метет твое жилище,
В чистоте полы содержит,
Будет кадки мыть и парить,
Будет мыть твою одежду,
Ткать златые одеяла,
Печь медовые лепешки».
Старый, верный Вяйнямёйнен
Просиял, развеселился,
Рад он был, что Еукахайнен
В жены даст сестру родную.
На скале, веселый, сел он,
Сел на камень и распелся;
Спел немного, спел еще раз,
В третий раз пропел немного -
Повернул слова святые,
Взял назад свои заклятья;
Вышел юный Ёукахайнен:
Из болота тащит шею,
Тащит бороду из топи;
Вновь конем скала предстала,
Сани вновь из веток вышли,
Стал камыш кнутом, как прежде.
Он спешит усесться в сани;
Опустился на сиденье,
Уезжает с тяжким сердцем,
Грустный едет он оттуда,
К милой матери он едет,
Он к родителям стремится.
Он помчался с страшным шумом,
К дому бешено подъехал;
Об овин сломал он сани
И оглобли о ворота.
Мать не знает, что подумать,
А отец промолвил слово:
«Глупо сделал, что сломал ты
Эти сани и оглобли!
Что ты едешь, как безумный,
Словно бешеный, примчался?»
И заплакал Ёукахайнен.
Плачет горькими слезами,
Головой поник уныло,
Шапка на сторону сбилась,
Губы сжаты, побледнели,
Нос повесил он печально.
Мать узнать, в чем дело, хочет,
Хочет дело поразведать:
«Ты о чем, сыночек, плачешь.
Чем, мой первенец, расстроен,
Губы сжаты, побледнели,
Нос повесил ты печально?»
Молвил юный Ёукахайнен:
«Ох ты, мать моя родная!
Ведь со мной беда случилась,
Ведь со мной несчастье было,
Не без повода я плачу,
Есть причина для печали!
Век свой слез не осушу я,
Буду жизнь вести в печали:
Ведь сестрицу дорогую,
Дочь твою родную, Айно,
Вяйнямёйнену я отдал,
Чтоб певцу была женою,
Старцу слабому опорой,
В доме хилому защитой».
Мать захлопала в ладоши
И всплеснула тут руками;
Говорит слова такие:
«Ты не плачь, мой сын родимый,
Нет тебе причины плакать,
Нет причины для печали.
Я жила надеждой этой,
Много лет я ожидала,
Чтоб герой могучий этот,
Песнопевец Вяйнямёйнен,
Стал моим желанным зятем,
Мужем дочери родимой».
Слышит то младая Айно,
Плачет горькими слезами,
Плачет день, другой день плачет,
На крыльце сидит, рыдая;
Плачет жалобно от горя,
От сердечной злой печали.
Говорить тут мать ей стала:
«Что ты плачешь, дочка Айно?
У тебя жених могучий;
К мужу сильному идешь ты,
Чтоб сидеть там под окошком,
У забора тараторить».
Дочь на это молвит слово:
«О ты, мать моя родная!
Есть о чём, родная, плакать:
Жаль мне кос моих прекрасных
И кудрей головки юной,
Жаль волос девичьих, мягких,
Мне так рано их закроют,
С этих лет мне их завяжут.
И всю жизнь жалеть я буду
Это солнце дорогое,
Этот месяц ясный, тихий,
Этот синий свод небесный,
Если мне их бросить надо,
Если надо мне забыть их
Братца – у станка с работой.
Под окном – отца родного».
Мать же дочери сказала,
Молодой старуха молвит:
«Брось ты, глупая, печали,
Горемычная стенанье!
Плачешь ты без основанья
И тоскуешь без причины.
Божье солнце дорогое
Озаряет всюду землю,
Не одно отца окошко,
Не одну скамейку брата.
Есть повсюду много ягод,
На полянах – земляники.
Ах ты, доченька! Ты можешь
Там набрать их, а не только
По лесам отца родного,
На полях родного брата».

Свыше ста лет назад по глухим деревушкам российской беломорской Карелии бродил страстный собиратель народных песен - рун. И манерами и одеждой он мало отличался от крестьян. Современники описывают его неуклюжим и добродушным человеком в длинном сюртуке из грубого сукна, в дешевой крестьянской обуви, с багрово-красным, обветренным от постоянного пребывания на свежем воздухе лицом. На портрете он уже старик - весь в крупных, натруженных морщинах, лучами расходящихся вокруг больших, прекрасных, полных доброты и сердечного простодушия глаз. Человек этот, доктор Элиас Лённрот, вышел из финской крестьянской семьи. Отец его, деревенский портной, был так беден, что мальчику приходилось и в пастухи наниматься, и с сумою ходить по большим дорогам.

Вспоминая детство, Лённрот говорит о себе:

Я учился только дома,

За своим родным забором,

Где родимой прялка пела,

Стружкой пел рубанок брата,

Я ж совсем еще ребенком

Бегал в рваной рубашонке.

(«Калевала», руна 50-я)

Но если у прялки и рубанка маленький Лённрот учился пению, у отца ему пришлось пройти суровую школу ремесла. Отец хотел сделать из него такого же, как сам он, деревенского портного. Однако будущий создатель эпоса «Калевалы» портным не стал. Еще маленьким мальчиком, для того чтобы приготовить своя школьные уроки без помехи, он просыпался до свету, брал учебники и залезал на дерево, где и занимался до той поры, покуда не просыпалась деревня и не начинались вокруг него утренние деревенские шумы.

Сохранился рассказ о том, как одна из соседок Лённротов будила своих детей: «Вставайте, Лённрот давно уже слез с дерева со своими книжками!»

Ценою великого и упорного труда, всевозможных лишений, сурового терпения и настойчивости Лённрот добился высшего образования и получил звание врача-хирурга, а позднее стал одним из крупнейших филологов своей родины. Глубокое знание крестьянского быта и характера, страстный интерес к народному творчеству влекли Лённрота к странствованиям по родной земле, к собиранию памятников народной поэзии.

Он шел в глухие, болотистые, подчас едва проходимые дебри Карелии, доходил до берегов Ледовитого океана, жил в нищих избах карельских крестьян, питавшихся в голодные годы лепешками из сосновой коры, ночевал в лапландских юртах на оленьей шкуре, коротая с лапландцами долгую, темную полярную ночь и деля с ними скудную их пищу, такую скудную, что подчас и соль была у них роскошью. Разложив на коленях, на деревянной дощечке, которую он всюду брал с собой, свои письменные принадлежности, Лённрот записывал народные сказания, выискивая стариков, знаменитых на деревне своим исполнением рун. В то же время во всех этих скитаниях Лённрот не был праздным человеком в глазах крестьян. Профессионально он отнюдь не прожил свой век «только» фольклористом, филологом и этнографом. Лённрот долго работал окружным врачом в глухом провинциальном городке Каяны; он тотчас при вспышке холеры в Финляндии уехал как врач «на холеру» и, борясь с эпидемией, самоотверженно оказывая помощь больным, сам заразился и переболел холерой. Во время своих скитаний он нес крестьянам врачебную помощь, а работая врачом, не пренебрегал и своим отличным знанием кройки, полученным от отца: по просьбе крестьян частенько, например, заменял хирургические ножницы обыкновенными портняжными, раскраивая материю под крестьянское платье. Да и свою одежду, тот самый «грубый сюртук», о котором писали современники, Лённрот кроил и шил сам.

В сороковых годах прошлого столетия в Финляндии официальным языком в школе и в литературе был шведский. Но пробуждавшееся у передовых общественных деятелей национальное самосознание заставляло их прислушиваться к тому языку, на котором говорил с древних времен народ, говорило крестьянство. И эти передовые деятели буквально «открывали» для себя и родной народ, и его язык.

Еще в двадцатых годах издатель еженедельной газеты в финском городе Або Рейнгольд Беккер начал печатать в своей газете записи народных рун, певшихся крестьянами. Губернский врач Захария Топелиус издал в 1822–1836 годах несколько записанных им рун. Финское студенчество и передовая часть интеллигенции с огромным интересом встретили это обращение к народному творчеству.

Топелиус первый заметил, что искать надо руны на востоке, в российской Карелии, Viеna, как ее называют финны, среди общительных, живых, веселых тружеников, карельских крестьян. Беккер первый высказал догадку, что древние руны - это разрозненные части первоначального целого, связанные общностью темы и героев. И Элиасу Лённроту в его странствиях по глухим карельским деревушкам часто приходилось вспоминать эти два указания его предшественников.

Российская Карелия - древняя Олония, в самом имени которой для нас заложено множество волнующих исторических воспоминаний Петровской эпохи, - была, да и сейчас осталась, страною исключительных поэтических народных дарований. Именно среди восточных карелов зародились и выношены были творческой связью из поколения в поколение чудные древние руны о стране богатыря Калевы, о приключениях его сыновей, о мудром старом песнопевце Вяйнямёйнене, о молодом чудодее-кузнеце Ильмаринене, о веселом бабьем угоднике и неисправимом драчуне и забияке Лемминкяйнене, о злой старухе Лоухи, хозяйке северной страны Похъёлы и матери красивых дочек, за которых сватались герои «Калевалы», и о многом другом, поражающем воображение слушателя.

Вдохновенно-прекрасные и в то же время удивительно точные картины северной природы; тонкий рисунок человеческих характеров - от маленькой девочки-рабыни, «наймычки из деревни», до легкомысленной красавицы из богатого дома - Кюлликки, от насмешливого запечного мальчишки, вставляющего свое острое словцо в свадебные причитания взрослых, до «верховного бога» Укко, созданного фантазией народной по образу и подобию деревенского деда; поистине потрясающие сцены разыгравшихся стихий - мрака, мороза, ветра, сцены открытия железа, начала сваривания железной руды в железо и сталь, выковывания первых предметов труда, наконец, полная глубокого смысла центральная эпопея создания мельницы-самомолки, чудесного Сампо, приносящего народу благоденствие, - обо всем этом пели руны из века в век, преимущественно в российской Карелии, где их услышал и записал Элиас Лённрот.

Совершив свое первое путешествие в 1828 году, он повторил его в 1831 году, выйдя на границу тогдашней российской Карелии, затем продолжил в 1833 году уже в самой российской Карелии и, наконец, увенчал в 1834 году наиболее удачным и плодотворным сбором рун в округе Вуоккиниеми тогдашней Архангельской губернии (ныне Калевальский район Карельской АССР), где познакомился с восьмидесятилетним старцем Архипой Перттуненом, «патриархом певцов рун», спевшим для него много песен и рассказавшим ему, как дед его со своим другом рука об руку пели руны у костра все ночи напролет… Как счастлив был Элиас Лённрот, слушая этого старика, так отчетливо помнившего старые песни! Чем быстрее бегало его перо по бумаге, тем явственнее проступали перед собирателем рун общие для всех них черты и темы, словно бродил он между драгоценных обломков разбившегося когда-то единого целого. И вот уже творческая фантазия собирателя, живое воображение сына народа, делившего со своим народом с детских лет его простую и тяжкую судьбу, начали само собой складывать и связывать эти обломки, составлять из них единую эпопею.

Лённрот не сразу опубликовал «Калевалу». Он издал сперва в 1835 году всего 32 руны (12 078 стихов). То был еще не совершенный, как бы черновой набросок будущего эпоса. Спустя четырнадцать лет он добавил к нему 18 рун, изменил чередование отдельных рун и строф, и в таком виде (50 рун - 22 795 стихов) «Калевала» была закончена в феврале 1849 года. Она вышла в декабре того же года, и это явилось событием не только для финского народа: «Калевала» как бессмертный памятник народного творчества вошла в сокровищницу мировой литературы. Свежесть и своеобразие мира, открывшегося в «Калевале», захватили читателей многих стран, где появились переводы этого замечательного эпоса.

Огромное впечатление произвела «Калевала» и у нас в России. Передовая русская интеллигенция с сердечным сочувствием и вниманием следила за пробуждающимся в Финляндии интересом к языку и творчеству народа. Когда появилось первое издание «Калевалы», русский ученый Я. К. Грот перевел несколько рун и в 1840 году напечатал их в «Современнике». Была сделана попытка (правда, неудачная) перевести «Калевалу» языком русского былинного эпоса (Гельгрен); в сокращенном изложении издал «Калевалу» на русском языке Гранстрем; знакомил русского читателя с «Калевалой» и Ф. И. Буслаев. Но по-настоящему узнал русский читатель «Калевалу» лишь тогда, когда ученик Буслаева, филолог Л. П. Бельский, перевел ее со второго издания Лённрота. Труд Бельского был высоко оценен: ему была присуждена малая Пушкинская премия. Перевод вышел в конце восьмидесятых годов, а через двадцать пять лет, значительно исправленный, он был снова переиздан. Несмотря на оставшиеся и после исправления ошибки и неточности, этот труд Бельского не потерял своего значения и теперь.

Русскому читателю восьмидесятых и девяностых годов «Калевала» не только открывала мир высокой поэзии и огромной художественной силы: «Калевала» была голосом народа, рвавшегося к национальному самосознанию, искавшего в прошлом моста к будущему. Именно так прочитал в те годы «Калевалу» великий русский писатель Алексей Максимович Горький.

Трудно переоценить впечатление, полученное им от «Калевалы». Горький не раз и не два упоминает об этом эпосе на протяжении всей своей жизни. Он пишет о нем в 1908 году: «…Индивидуальное творчество не создало ничего равного Илиаде или Калевале…». Он называет «Калевалу» в 1932 году «монументом словесного творчества». Он сравнивает ее в 1933 году с бессмертными созданиями античной греческой скульптуры: «Грубый материал, но древние греки создали из него образцы скульптуры, все еще не превзойденные по красоте и силе… «Калевала» и весь вообще эпос создан тоже на грубом материале».

Горький упоминает о «Калевале» и во втором томе «Клима Самгина», уже в последнее десятилетие своей жизни: «Самгин вспомнил, что в детстве он читал «Калевалу», подарок матери; книга эта, написанная стихами, которые прыгали мимо памяти, показалась ему скучной, но мать все-таки заставила прочитать ее до конца. И теперь, сквозь хаос всего, что он пережил, возникали эпические фигуры героев Суоми, борцов против Хийси и Лоухи, стихийных сил суровой природы, ее Орфея Вяйнямёйнена, сына Илматар, которая тридцать лет носила его во чреве своем, веселого Лемминкяйнена, - Вальдура финнов, Илмаринена, сковавшего Сампо, сокровище страны».

Через десятки лет пронес Горький память об этих эпических героях, заставив их ожить в воображении Самгина именно тогда, когда тот очутился среди реальной природы, одинаковой и для Финляндии и для Карелии. И дальше, на той же странице, коротенькое - в три строчки - не столько описание, сколько ощущение этой северной природы, показывающее, как крепко и нежно запомнил ее сам писатель: «Удивительна была каменная тишина теплых, лунных ночей, странно густы и мягки тени, необычны запахи…»

Вот так, с живым народом, на реальной земле, воспринимал Горький бессмертные образы эпоса, показывая и нам верный путь к пониманию народного эпического творчества.

Почти одновременно с великим русским художником, лишь на три-четыре года раньше его первого высказывания о «Калевале», заложил научные основы понимания «Калевалы» и русский ученый, действительный член Академии наук СССР В. А. Гордлевский. Написанная в 1903 году небольшая, но содержательная работа его о Лённроте, отражающая настроения передовой части русской интеллигенции того времени, не устарела и сейчас.

В. А. Гордлевский родился в Финляндии (в Свеаборге), он знал финский язык и был лично знаком со многими финнами - учеными и писателями. Различные взгляды на «Калевалу», высказывавшиеся в те дни и в Финляндии и у нас, были хорошо ему известны. Взгляды эти в основном делились на два течения, - и оба течения из XIX века перешли в XX, развиваются и высказываются и поныне. Для нас знакомство с этими взглядами интересно не только из-за самого предмета спора - поэмы «Калевала», национальной ценности и финнов, и народа Карельской Автономной Советской Социалистической Республики. Оно интересно для нас и тем, что вскрывает очень глубокие корни политического использования художественного наследства, влияния взглядов и социальной позиции ученого на, казалось бы, чисто научные выводы по таким далеким от всякой политики вопросам, как вопрос о давности происхождения и целостности эпической поэмы или вопрос о трактовке образа тех или иных ее героев.

Для одной группы ученых, продолжающих традиции Беккера, Топелиуса и Лённрота, «Калевала» - это великий и цельный памятник народного творчества. Образ ее героя Вяйнямёйнена понимается ими в духе сказанного о нем Лённротом: «В этих рунах о Вяйнямёйнене говорится обычно как о серьезном, мудром и полном провидения, как о работающем для блага грядущих поколений, всеведущем, могучем в поэзии и музыке герое Финляндии. Больше того, хотя его называют старым, однако возраст не очень мешает ему при сватовстве (при ухаживанье, courting)».

Вечно молодой старец Вяйнямёйнен - любовь и надежда простого народа, «работающий для блага грядущих поколений», это одна версия. Во множестве народных рун он отразился именно таким. И Лённрот, сын своего народа, никогда не отрывавшийся от него не только в мышлении, но и в труде и в жизни, - слил эти разбросанные по рунам черточки в один образ, дал им преобладающее значение. Лённрот сам был народным певцом, когда создавал из разнородных рун одно целое. После того как «Калевала» была напечатана, читатель получил в руки памятник народного творчества, уже неделимый и неразнимаемый по частям, поскольку его целостность - дело индивидуального творчества Лённрота. Хотя противоречия и многослойность рун (по времени их создания) и не были сглажены или уничтожены Лённротом, - но в этом кажущемся поэтическом конгломерате читатель воспринимает великое внутреннее единство. Эпос вращается почти всеми своими лучами-рунами вокруг одной темы - вокруг борьбы за таинственное Сампо, в котором олицетворено благосостояние народа. Каждый образ поэмы, помимо центрального, Вяйнямёйнена, - живет своей яркой индивидуальной жизнью. Насколько вообще органичен этот памятник, где слиты воедино творчество народа и талант сына народа, Лённрота, - доказывает сильнейшее воздействие «Калевалы» на поэзию других стран. Она вызвала к жизни знаменитую поэму Лонгфелло «Песнь о Гайавате», ритм и язык, строфика и образность которой в огромной степени определены влиянием «Калевалы» Лённрота.

Для ученых, рассматривающих «Калевалу» именно как памятник, цельность которого спаяна еще и самим временем, - происхожденье его рун тоже не представляет сомнений. Они видят доминирующее начало именно в тех рунах, которые полны деталями эпохи родового строя и, следовательно, зародились еще в глубокой древности. Такой крупный прогрессивный финский ученый, как профессор Вяйно Кауконен, изучая, например, отдельные, не вошедшие в «Калевалу» руны, отнюдь не стремится расшатать единство собранного и созданного Лённротом памятника. Исследования его идут в направлении общечеловеческих мифологем в рунах, их сказочно-легендарного богатства, присущего многим народам. Он прислал мне, например, в 1955 году интереснейшую обширную запись финской народной руны об эпическом богатыре «Калевалы» кузнеце Ильмаринене, похожей на запись кавказской легенды об Амиране-Прометее, закованном в кавказскую скалу… Руна эта, несомненно перекликающаяся и с образом Прометея, и с образом Мгера, - расширяет содержание образа Ильмаринена, но не посягает на тот характер этого героя «Калевалы», каким он изображен в поэме Лённрота.

Иное мы видим у представителей второго течения. Для них сказочное творчество народа в рунах, всегда имеющее морально-смысловой характер и выражающее жизненные чаянья и мечты народа, не представляет интереса. Они обращают весь пыл своих исследований на историческую сторону, причем выдвигают как основные именно те руны, которые носят на себе черты средневековья. Отсюда теории аристократического происхождения рун, их близости не к восточной Карелии (Viena), а к шведскому Западу, к эпохе викингов. Для ученых, придерживающихся таких взглядов, руны - это порождение феодального замка, детище придворных певцов. «Сампо» - не имеет ничего общего с народным благосостоянием, а поход за ним в Похъёлу - это «крестовый» поход на остров Готланд (концепция К. Крона, видящего во всех героях «Калевалы» исторических викингов и так рассматривающего поэму в своей работе «Калевала» и ее раса»). Подчеркиваются, с помощью этимологического разбора отдельных слов, скандинавские элементы в рунах, а нахождение их именно в русской Карелии приписывается эмиграции туда западных финнов в средние века. Даже в блестящей работе Мартти Хаавио, цитированной мною выше, где сравнительная часть (аналогии с греческими и другими древними мифами, изложение космогонии и т. д.) читается с огромным интересом, отрыв карельских и финских рун от их народного, жизненного содержания и абстрактный метод изучения их, к сожалению, очень силен.

Вот почему беспристрастное слово большого русского ученого, хорошо знавшего финскую литературу, - слово, высказанное им свыше полувека назад, приобретает для нас особо важное значение. Я приведу длинную цитату из упомянутой мною выше работы В. А. Гордлевского, сразу вносящую ясность в вопрос о «Калевале»:

«Что такое «Калевала»? Представляет ли она народную поэму, созданную пером Лённрота, в духе народных певцов, или это искусственная амальгама, слепленная самим Лённротом из разных обрывков?.. Лённрот бережно сохранил все свои рукописи, и не так давно доцент А. Ниеми произвел кропотливое исследование, которое обнаружило, что огромное большинство стихов (по крайней мере 94 %) вышло из уст народа. Может быть, греческий эпос созидался так же… В своей основе «Калевала» - народное произведение, впечатленное демократическим духом… Западное финское наречие, на которое в XVI столетии епископ Агрикола перевел Библию, потускнело от общения с шведским языком, оно утратило, одним словом, силу и гибкость восточного карельского наречия. «Калевала», народная поэма, собранная главным образом в русской Карелии, так ярко выделилась своей звучностью от сухого, церковного языка, что у ее друзей возникла мысль избрать в светской литературе карельское наречие. Между приверженцами западного и восточного наречий возгорелся спор, который мог расколоть финский литературный язык на два различных диалекта. Разгадав тайники народного языка во всем его диалектическом разнообразии, Лённрот предотвратил распадение, искусно вводя меткие слова и формы из необъятного запаса, хранящегося в народе. От него идет современный финский язык, достигающий под пером Юханн Ахо художественной виртуозности».

Итак, «Калевала» - народный эпос, собранный в российской Карелии, скомпонованный и как бы воссозданный Элиасом Лённротом, демократический в своей основе, подобный «Илиаде» и «Одиссее» по характеру своего возникновения и помогший народам Карелии и Финляндии благодаря неисчерпаемому богатству и свежести речи своей и при помощи мудрых усилий сына народа Лённрота выработать современный финский литературный язык.

Следуя за указаниями А. М. Горького и В. А. Гордлевского, обратимся теперь к страницам самой «Калевалы».

II

Перед нами разворачивается необычайный мир, полный первобытной прелести.

Северная его точка - мрачная страна Похъёла, где еще свежи черты древнего матриархата, материнского права: там царствует злая старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы. Неподалеку от нее, под землей или под водой, лежит странное царство мертвых - царство Тубни, Тубнела, в черных реках которой люди находят свою кончину. Это - первобытное представление о «том свете», об аде.

Южная точка этих северных пространств - светлая страна Калевы, Калевала, где живут герои эпоса: старый, верный Вяйнямёйнен, «вековечный песнопевец», кузнец Ильмаринен, весельчак Лемминкяйнен. Где-то, по бесконечным озерам-морям, лежат острова Саари, и на одном из них еще сохранился древнейший обычай родового строя - групповая любовь. Тут же, в чащобах могучих скал и лесов, среди водопадов и рек, живет род Унтамо, уничтоживший в братоубийственной войне род своего брата Калерво (чудесные руны о сыне Калерво, юноше Куллерво, проданном в рабство, и о его мести)…

Все это Север, но как разнообразен этот Север! Казалось бы, между Похъёлой и Калевалой не может быть географически очень большой разницы: тот же скудный растительный мир, тот же суровый северный климат. Но народные певцы находят целую гамму красок для оттенения разницы между ними. Похъёла и ее жители описываются так, что до вас как бы доносится ледяное дыхание полюса:

Приходи, о дочка Турьи,

Из Лапландии девица,

В лед и в иней ты обута,

В замороженной одежде,

Носишь с инеем котел ты

С ледяной холодной ложкой!..

Если ж этого все мало -

Сына Похъёлы зову я.

Ты, Лапландии питомец,

Длинный муж земли туманной,

Вышиной с сосну ты будешь,

Будешь с ель величиною,-

У тебя из снега обувь,

Снеговые рукавицы,

Носишь ты из снега шапку,

Снеговой на чреслах пояс!

Снегу в Похъёле возьми ты,

Льду в деревне той холодной!

Снегу в Похъёле немало,

Льду в деревне той обилье:

Снега реки, льда озера,

Там застыл морозный воздух;

Зайцы снежные там скачут,

Ледяные там медведи

На вершинах снежных ходят,

По горам из снега бродят;

Там и лебеди из снега,

Ледяных там много уток

В снеговом живут потоке,

У порога ледяного.

(Руна 48-я)

Но стоит только передвинуться от Похъёлы в сторону Калевалы, как эта ледяная корка земли раскалывается. Шумные реки и водопады, озера, полные окуней и лещей, сигов и щук, веселые острова на озерах, покрытые зелеными рощами, и, наконец, самый лес с его непроходимыми топями и болотами, лес, где светятся гнилушки в старых пнях, где скачет искра, упавшая с неба, зажигая бушующие пожары, где

…росла сосна в лесочке,

Елка там была на горке,

Серебро - в ветвях сосновых,

Золото - в ветвях у елки.

(Руна 46-я)

И где хозяин леса - добродушный, сговорчивый Тапио, а хозяйка ласковая Миэликки, сама словно пахнущая земляникой и медом.

И вместо снежных медведей Похъёлы здесь скачет уже совсем другой мишка, вожделенный предмет охоты и в то же время любимый, уважаемый зверь, носящий следы тотемизма, родового культа, нежно называемый:

Отсо, яблочко лесное,

Красота с медовой липой!

(Руна 46-я)

Хозяйка леса отправляет своего пушистого любимца на лесную, сладкую жизнь:

Чтоб бежал он на болота,

Чтобы бегал он по рощам,

Чтоб бродил опушкой леса,

Чтобы прыгал по полянам.

Но идти велит пристойно,

Подвигаться осторожно,

Жить в веселье постоянном,

Золотые дни лелея,

На полях и на болотах,

На полянках, полных жизни,

Башмаков не зная летом

И чулок не зная в осень,

Отдыхая в непогоду,

Укрывался зимою

Под навесом из черемух,

Возле крепости иглистой,

У корней прекрасной ели,

В можжевельника объятьях…

(Руна 46-я)

Но когда этот любимец леса, Отсо с медовой лапой, понадобился сынам Калевы, добрая Миэликки сама отдает его им. И охота на медведя описана в рунах так удивительно любовно, с таким теплым ощущением благоволения природы к человеку и уважения к убитому зверю, что читатель не сразу даже и понимает, идет ли речь о торжественном приводе живого мишки в гости к людям на свадьбу или о доставке в избу его туши.

Лес для героев «Калевалы» - не только лес и не просто лес: в нем заключено их будущее. Лес - это земля для посева. Кроме лесных чащоб да болот, в Карелии нет клочка земли, годного для обработки. Примитивное подсечное земледелие, когда подсекают, валят и сжигают лес, чтобы отвоевать у него пашню, заставляет жителя Калевалы тяжко трудиться и остро чувствовать важность леса. Ароматным запахом деревьев полна 44-я руна, где рассказывается, как Вяйнямёйнен, потерявший свой музыкальный инструмент - кантеле, - который он сделал из щучьих костей, решает изготовить новое кантеле, уже из дерева, и ведет беседу с березой. Светло-зеленое, с белым станом, кружевное дерево Карелии, березка, так и вошедшая в ботанику под названием карельской, жалуется на свою судьбу. Вяйнямёйнен спрашивает ее:

Что, краса-береза, плачешь?

Что, зеленая, горюешь?..

Не ведут тебя на битву

И к войне не принуждают.

Береза отвечает ему:

Может, многие наскажут,

Может, кто и насудачит,

Будто весело живу я,

Шелестя, смеюсь листвою…

Я же, слабая береза,

Я должна терпеть, бедняжка,

Чтоб с меня кору сдирали,

Эти ветки обрубали.

Часто к бедненькой березе,

К этой нежной очень часто

Дети краткою весною

К белому стволу приходят,

Острый нож в него вонзают,

Пьют из сердца сладкий сок мой!

Злой пастух в теченье лета

Белый пояс мой снимает,

Ножны он плетет и чаши,

Кузовки плетет для ягод.

Часто под березкой нежной,

Часто под березкой белой

Собираются девицы,

Вкруг ствола красотки ходят,

Листья сверху обрезают,

Вяжут веники из веток.

Часто тонкую березку,

Горемычную частенько

При подсечке подсекают,

На поленья расщепляют.

Вот уж трижды в это лето,

В эту солнечную пору,

У ствола мужи стояли,

Топоры свои точили…

(Руна 44-я)

Вяйнямёйнен тоже срубает ее, но он делает из нее кантеле, и береза получает бессмертный голос.

Не только лес превращается в пашню, но и самый посев зерна связан с памятью о лесе, о лесном звере: ведь драгоценные посевные семена хранятся у сеятеля в мешочках из лесных шкурок, добытых охотой:

Старый, верный Вяйнямёйнен

Все шесть зерен вынимает,

Семь семян берет рукою,

Взял из куньего мешочка,

Взял из лапки белки желтой,

Летней шкурки горностая.

(Руна 2-я)

Читатель, может быть, обратил внимание на странную арифметику «Калевалы»: Вяйнямёйнеи в одном стихе говорит о шести зернах, а в следующем стихе зерен оказывается уже семь.

Превосходным знаток и исследователь «Калевалы» О. В. Куусинен, касаясь этих строк, указал на то, что здесь перед нами прием древнейшего первобытного человеческого мышления, еще не умеющего обобщить накапливаемый опыт в едином понятии или образе, но в то же время стремящегося выразить свое представление о предмете не на основе одного его признака, а на основе рассматривания движущегося предмета, рассматривания накапливающегося числа его признаков. Если первый стих у древнего певца говорит о шести зернах, а второй - о семи, то второй вовсе не «дублирует» первый, «нечаянно» давая неточную цифру. Оба стиха должны выразить многочисленность зерен, и, характеризуя их по счету «шесть, семь», поэт хочет дать представление о множестве. Кроме цифровых несовпадений в двух параллельных строчках, в «Калевале» есть и другие несовпадения, иногда противоречия в эпитетах, замены подлежащих, замены глаголов. Иногда такие параллелизмы раскрывают свой познавательный смысл при помощи движения.

В руне 5-й есть прелестное место, где погибшая девушка Айно, превратившаяся в рыбку, уплывает от своего преследователя Вяйнямёйнена:

Подняла из волн головку,

Правым боком показалась

На волне морской, на пятой,

При шестом станке у сети.

Правой ручкой потянулась

И сверкнула левой ножкой

На седьмой полоске моря,

На валу зыбей девятом.

Пусть читатель представит себе это перечисление цифр: на пятой волне, у шестого станка рыбачьей сети, на седьмой полоске моря, на девятом гребне волны. Что это, как не чудесное, высокохудожественное изображение уплыванья рыбки все дальше, дальше от кормы лодки, где сидит ее похититель? Вы, как бы чувствуете волнообразный перенос с одной волны на другую удивительной рыбки-русалочки. А певец прибавляет еще и другой цифровой образ, правда, не выраженный в прямом счете, но все же подразумевающий «первое», «второе»:

Правой ручкой потянулась

И сверкнула левой ножкой,-

образ последовательного движения рукою и ногою при плавании. И так осязаемо, так ярко и точно уходит от вас чудесная русалочка Велламо в этом совершенном по лаконизму и выразительности поэтическом отрывке!

В живом чувстве природы, с каким раскрывается перед нами земля Калевы, есть одно постоянное слагаемое: природа воспринимается и изображается певцом не сама по себе, не изолированно, а одновременно с хозяйством, как место труда и работы человека, борьбы и преодоления. Чувство природы связано в «Калевале» с чувством хозяйничанья, работы на земле.

Лес, как мы видели, - это отец древнего землепашества; деревья и звери его вносят свою долю и свой голос в труд человека. Но лес с его молчаливыми озерами и непроходимыми болотами, с его проточными водами и мшистыми гранитными скалами - отец не только древнего землепашества, но и первой человеческой промышленности: мясо зверя образует «пищевую промышленность», а звериные и рыбьи кости идут на изделия, шкура - на одежду, жилы - на веревки, самое дерево используется, начиная от первобытной гнилушки - источника огня, - кончая тонким инструментом - кантеле, - созданным из карельской березы. Дерево идет и на постройку главного средства сообщения в родовом общество - лодки. В девственных чащах Карелии, где озеро перекликается с озером, протоки связывают озера друг с другом, а там, где нет воды, человек протаскивает лодку до следующего озера волоком, - в этих чащах постройка судна - важнейшее дело. Когда Ильмаринен говорит Вяйнямёйнену, задумавшему строить корабль: «Путь по суше безопасней», - старый певец отвечает:

Путь по суше безопасней,

Безопасней, но не легче,

Он извилистей и дольше.

(Руна 39-я)

Лодка, судно - более передовой, технически более культурный способ передвижения, нежели собственные ноги. Когда лодка построена, Ильмаринен сам уселся грести, и лодка - изделие человеческих рук - заговорила с людьми, заражая путешественников все тем же слитным, могучим, единым в многообразии чувством природы, каким дышала речь березы под руками мастера и музыканта Вяйнямёйнена. Это место одно из наиболее поэтичных в поэме:

Побежал челнок дощатый,

И дорога убывает.

Лишь звучат удары весел,

Визг уключин раздается.

Он гребет с ужасным шумом,

И качаются скамейки,

Стонут весла из рябины.

Ручки их, как куропатки,

Их лопатки, как лебедки,

Носом челн звучит, как лебедь,

И кормой кричит, как ворон,

И уключины гогочут.

(Руна 39-я)

Но в лесу, в озерах, кроме охоты и древесных богатств, человек находит еще и железную руду. «Калевала» рассказывает об одном из важнейших переворотов, пережитых человечеством, - о переходе из бронзового века (верней, из каменного, поскольку в Карелии почти не знали бронзы) в железный век, об овладении железом. Каждому, кто проедет сейчас по лесам Карелии, непременно попадутся старинные металлургические заводики, остатки кирпичных стен и ям с почерневшим вокруг лесом. В Карелии на дне озер много железной руды, которую здесь успешно плавили еще в Петровы времена. Но и за тысячу лет до Петра, в эпоху распада родового строя, население знало о железе, знало о власти над ним, и певцы «Калевалы» поют об этом.

В замечательной 9-й руне рассказывается о происхождении железа и стали из женского молока, истекшего на землю. Железо, младший брат огня, захотело познакомиться со своим старшим братом, но, испугавшись его шумной ярости, бежало от него под землю:

И бежит оно далеко,

Для себя защиты ищет

В зыбких топях и болотах

И в потоках быстротечных,

На хребте болот обширных

И в обрывах гор высоких,

Где несут лебедки яйца,

Где сидят на яйцах гуси.

И в болото, под водою,

Распростерлося железо…

Но ненадолго спаслось железо от огня. Когда подрос Ильмаринен, он построил себе кузницу возле озера и пошел по следам волчьим и медвежьим. Видит, на этих следах «отпрыски железа» и «прутья стали»:

Он подумал и размыслил:

«А что будет, если брошу

Я в огонь железо это,

Положу его в горнило?»

(Руна 9-я)

Глинистая земля уже обжигалась на огне, - а что будет в огне с этой странной железной землей? И дальше в «Калевале» идут поистине бессмертные стихи, проникнутые глубокой человечностью. Они заставляют задуматься о многом, о самом современном, хотя это древние стихи, сложенные древним человеком, на заре человеческой культуры.

Открытие железа - огромное событие в истории человечества.

С железом руки первобытного человека неизмеримо удлинились: он стал глубже вспахивать землю (железный плуг), он стал далеко закидывать свои стрелы, он подковал коня, скрепил гвоздем доски, получил первого механического помощника в труде. Вся технология, основанная на камне, на выдалбливании ствола, на округлых формах дерева, сменилась новой, бесконечно более совершенной. И человек получил в руки могучее оружие: он выковал острый, разящий меч.

Войдем под сень дремучего, сказочного леса, в закопченную кузню первого кузнеца Ильмаринена, оказавшегося перед лицом величайшего, эпохального открытия, нового фактора культуры. Как он повел себя с железом? И как повел себя народ, безыменный составитель рун, в своих песнях поведав нам об открытии железа?

Расплавившись в горниле, железо стало просить Ильмаринена выпустить его из горна. Но кузнец ответил железу:

Коль тебя отсюда выну,

Может, станешь ты ужасным,

Станешь слишком беспощадным,

Своего порежешь брата,

Сына матери поранишь.

(Руна 9-я)

И железо дает клятву Ильмаринену, что не будет служить братоубийству, не будет резать человеческое мясо, когда есть для резания и дерево и камень:

Есть деревья для пореза,

Можно сердце рвать у камня…

Сына матери не трону…

Послужу ручным орудьем…

(Руна 9-я)

Тогда Ильмаринен берет покорное железо из горна на наковальню и пробует его ковать. Но железо еще не совершенно, и, добавляя в него щелоку и разных снадобий, кузнец решил влить в железо еще один крепчайший, благородный состав - сладость пчелиного меда:

Вот с земли пчела взлетела,

Синекрылая из травки…

И кузнец промолвил слово:

«Пчелка, быстрый человечек!

Принеси медку на крыльях,

Языком достань ты сладость

Из шести цветочных чашек,

Из семи верхушек травных,

Чтобы сталь мне изготовить,

Чтобы выправить железо!»

(Руна 9-я)

Но слова Ильмаринена услышал слуга злого бога Хийси - шершень. Перегнав пчелу, он принес кузнецу на крыльях вместо меда яд ехидны, шипенье змей, скрытый яд лягушки и все это бросил в горнило. Ильмаринен обманут. Он принял злого шершня за «пчелку, быстрого человечка», как всюду в рунах ласково именуется эта маленькая крылатая труженица. В горниле сварился убийственный сплав:

Вышла сталь оттуда злою,

Злобным сделалось железо

И нарушило присягу,

Как собака, съело клятвы;

Без пощады режет брата

И родных с ужасной злобой,

Заставляет кровь струиться

И бежать из раны с шумом.

(Руна 9-я)

Так образно, с таким наивным простодушием сказки, раскрывается в «Калевале» - этом бессмертном памятнике народного творчества - противоречие между мирным назначением железа и его разрушающей силой.

III

Рассказ о происхождении железа приведен в руне с особою целью. Дело в том, что «вещий, верный Вяйнямёйнен», желая добыть себе в жены дочь Похъёлы, взялся сделать по ее просьбе лодку. Но, когда он вырубал ее топором, бог зла Хийси (он же Лемпо) направил этот топор против Вяйнямёйнена и нанес ему глубокие раны. Певец истекает кровью. Надо заклясть кровь. И Вяйнямёйнен начал заклинания. Но вот беда: все слова он помнит, а слово, заклинающее железо, он забыл. Вяйнямёйнен едет за помощью к хозяину «верхнего строенья», древнему старцу. Он просит его заклясть кровь. Старец охотно готов заклясть ее, ведь творческие слова всесильны:

И не то еще сдержали,

И не то остановили

Три могучих божьих слова -

Повесть о вещей начале;

Так утихли водопады,

Реки бурные смирились,

Также бухты у мысочков

И за косами заливы.

(Руна 8-я)

Однако и сам «старец верхнего строенья» оказывается бессильным, потому что он позабыл то, что необходимо знать для нахождения заклинательного слова, - позабыл историю происхождения железа и стали. Выше я подчеркнула в цитате из «Калевалы» стих «повесть о вещей начале». Секрет заклинания, то есть власти над вещью, по древнему представлению творцов эпоса, заключается в знании истории происхождения этой вещи. Чтоб заклясть железо, надо узнать, как оно произошло; чтоб заклясть мороз, начавший пребольно щипать Лемминкяйнена в пути, Лемминкяйнен говорит морозу:

Иль сказать твое начало,

Объявить происхожденье?

(Руна 30-я)

И начинает заклинать его, повествуя о происхождении мороза. Когда дочь Калевы сварила пиво и оно вытекло из кадушки, краснохвостый дрозд начинает петь на дереве историю пива; его слышит и хозяйка Похъёлы:

Тут хозяйка Сариолы,

Услыхав начало пива,

Собрала воды в кадушку,

Налила до половины,

Ячменя туда наклала,

Хмелевых головок много,

Начала готовить пиво

И кругом мешает воду,

Там, на новом дне сосуда,

Средь березовой кадушки.

(Руна 20-я)

Начало железа, начало мороза, начало пива открывают людям власть над этими предметами - вот откуда культ магического слова, да и сама магия слова. История вещи - кратчайший путь к ее познанию; познание вещи - кратчайший путь к власти над ней. Но история закрепляется в слове, без слов ее невозможно передать, слова - это закрепленный опыт, закрепленное знание. Можно без конца философствовать на тему о наивном первоначальном материализме в первобытном мышлении народа, где слово еще не оторвано от породившего это слово факта, но дело не в отвлеченных выводах, а в живом, творческом ощущении нами народного искусства, в получении нами через сотни лет реального и мудрого опыта народа, заключенного в сказочной, пленительно-прекрасной оболочке. Народ как бы говорит через сказку: каждая вещь делалась не сразу; узнай, как делалась людьми эта вещь, - и твое знание прошлого станет мостом в будущее, поможет тебе управлять этой вещью в настоящем.

Особенно нашим дням служит опыт тысячелетий, а для этого надо иметь ключ к нему. Вот почему глубоко волнует нас рассказ о Сампо, ядро «Калевалы», в котором как бы дается этот ключ, синтезируются все живые черты народной психологии, все горячие чаяния и ожидания народные.

Что такое Сампо? Пытаясь расшифровать это слово, хотя бы в звуковой его ассоциации, Лённрот думал, что оно могло сложиться из русского «сам бог». Выражение это могло указывать на самопроизвольное могущество изобретенной впервые машины.

Сыны «Калевалы» упорно сватали красивых, но злых дочерей Лоухи, хозяйки Похъёлы. И вот Лоухи объявила, что отдаст свою дочь тому, кто выкует для нее волшебную мельницу-самомолку Сампо, иначе «пеструю крышку». Лоухи делала свой заказ совершенно точно и приложила к нему рецепт его изготовления:

Ты сумеешь сделать Сампо,

Крышку пеструю сковать мне,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров петельных,

От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив?

(Руна 10-я)

Рецепт этот повторяется в поэме не один раз и явно носит не случайный характер. Разобрав его, видим, что Лоухи упоминает о четырех основных видах тогдашнего хозяйства. Перо лебедки означает охоту; молоко коровы и шерсть овцы - два вида животноводства; зерно ячменя «- земледелие. И кузнец должен эти символы лесного и сельского хозяйства положить на наковальню, сковать из них чудесную машину, то есть соединить с понятием железа, о понятием механизма. Если все описания природы в «Калевале» - описания леса, болот и утесов - предстают перед читателем связанными с хозяйством, о ручным трудом человека, то здесь, в образе Сампо, ручной труд и хозяйство предстают уже связанными с металлом, с наковальней и горнилом кузницы, с первой машиной. Лоухи стремится получить Сампо не для забавы: оно нужно ей для поднятия благоденствия в Похъёле, для облегчения труда, для накопления богатства. И как бы для того, чтоб показать читателю (слушателю) нелегкий труд изготовления такой волшебной машины, руна подробно рассказывает о ходе работы кузнеца Ильмаринена над нею. Приготовив все, что нужно, кузнец со своими рабами (которые в параллельных стихах называются одновременно и поденщиками, работающими за поденную плату) становится у горнила:

И мехи рабы качают,

Сильно угли раздувают;

Так три дня проводят летних

И без отдыха три ночи;

Наросли на пятках камни,

Наросли комки на пальцах.

(Руна 10-я)

Нагнувшись к огню, Ильмаринеп стал смотреть, что получилось. И тут из пламени вышел лук для стрел. Он был чудесен на вид, «с золотым сияньем лунным», но «имел дурное свойство»:

Каждый день просил он жертвы,

А по праздникам и вдвое.

(Руна 10-я)

Кузнец Ильмаринен не обрадовался делу своих рук. Он сломал его, бросил назад в пламя и велел рабам снова поддувать. Опять они трудятся изо всех сил. И вот второй раз нагибается кузнец к горнилу. Теперь оттуда вышла лодка, прекрасная с виду: с золотым бортом, с медными уключинами. Но прекрасная лодка имела крупный порок:

Был челнок прекрасен с виду,

Но имел дурное свойство:

Сам собою шел в сраженье,

Без нужды на битву рвался.

(Руна 10-я)

Кузнец Ильмаринен не обрадовался делу своих рук, он изломал челнок в щепки и бросил их в пламя.

Опять поддувают и стараются рабы. Опять, в третий раз, смотрит кузнец - из пламени выходит корова. Все как будто хорошо, корова красива с виду:

Но у ней дурное свойство:

Спит средь леса постоянно,

Молоко пускает в землю.

(Руна 10-я)

Снова изломал кузнец свое детище. В четвертый раз из огня выходит уже плуг, но он не совершенен: он забирается на чужие земли, бороздит чужой выгон. Кузнец сломал и его.

В этих образах лука, лодки, коровы и плуга с «дурными свойствами» народный гений показывает еще не полное подчинение вещи своему творцу, еще тяготение орудий к старому, привычному, примитивному образу действий, к старым, прежним формам хозяйства - к войне как грабежу, к произвольным завоеваниям, к посягательствам на чужое добро, к некультурному животноводству (ленивая корова, пускающая молоко в землю). А Лоухи хочет именно Сампо, хочет машину, которая поднимет ее хозяйство.

И наконец, в пятый раз, Ильмаринен выковывает мельницу-самомолку, чудесное Сампо, которое сразу делает три больших дела:

И с рассвета мелет меру,

Мелет меру на потребу,

А другую - для продажи,

Третью меру - на пирушки.

(Руна 10-я)

Сампо, по представлениям народа-крестьянина, - орудие мирного труда, оно дает пищу и создает запас.

Но Сампо приносит с собою вместе с зажиточностью и культуру. На вопрос Вяйнямёйнена, что делается в Похъёле, Ильмаринен, обманутый и высмеянный людьми Севера, горько отвечает:

Сладко в Похъёле живется,

Если в Похъёле есть Сампо!

Там и пашни и посевы,

Там и разные растенья,

Неизменные там блага.

(Руна 38-я)

И когда все три богатыря Калевы, завершая эпос, отправляются отобрать у Лоухи назад Сампо и похищенная ими мельница разбивается на тысячи осколков, падает в море, которое выбрасывает часть этих осколков на берег Калевалы, - Вяйнямёйнен доволен и этими осколками. Он говорит о них:

Вот отсюда выйдет семя,

Неизменных благ начало,

Выйдут пашни и посевы

И различные растенья!

Блеск луны отсюда выйдет,

Благодетельный свет солнца

В Суоми на больших полянах,

В Суоми, сладостной для сердца.

(Руна 43-я)

Для историка и филолога, а местами и для внимательного читателя, различие возраста отдельных рун и даже различные исторические напластования в одних и тех же рунах очень ясны.

В самом деле, мы встречаем в рунах отголоски таких древнейших форм родового общества, как матриархат и групповой брак, а в то же время в них попадаются упоминания о деньгах (и притом конкретных - пфеннигах и марках), о поземельных налогах, о замках и крепостях (отзвук средневековья); постоянно упоминаются в рунах рабы: Унтамо продал в рабство сына своего брата, побежденного в бою; кузнец Ильмаринен, построив свою кузню у Лоухи, хозяйки Севера, пользуется в работе помощью рабов, а в то же время эти рабы называются в рунах «поденщиками»; реже упоминается наемный труд - «наймычка из деревни». В предисловии к петрозаводскому изданию «Калевалы» 1940 года сказано, что этот эпос, «бесспорно, мог возникнуть лишь на стадии родового строя в эпоху его разложения. Не борьба феодалов и рыцарей изображается в поэме, как лживо представляет дело буржуазная наука, а борьба одних родов с другими. Но мы знаем, что в каждой общественно-экономической формации сохраняются пережитки пройденных ступеней развития и вызревают ростки последующей формации, зарождающиеся в недрах предыдущей… Наряду с обломками раннеродового общества мы находим в рунах «Калевалы» и элементы, правда не особенно многочисленные, распадения рода (рабство, частная собственность, деньги, товарообмен) и патриархата (власть родовладыки Унтамо)».

А вот и вековые напластования на свадебной руне, еще поющейся, еще по потерявшей своего бытового, злободневного значения. «Старый, верный Вяйнямёйнен, вековечный песнопевец» начинает петь величальную песню в доме Ильмаринена, где хозяйка только что приняла приехавшего с дороги сына с молодою невесткой. Вот он славит свата:

Хорошо наш сват оделся:

Шерстяной на чреслах пояс,

Что сработала дочь Солнца,

Дивно кольцами расшила

В дни, когда огня не знали

И огонь не появлялся…

Хорошо наш сват оделся:

Башмаки на нем от немцев…

Голова у свата в шлеме,

Поднялся тот шлем до тучи,

Вышиной с верхушку леса,

За него заплатишь сотни,

Марок тысячи заплатишь.

(Руна 25-я)

В одном и том же славословии непринужденно притянуты и древнейшая эпоха, когда еще не было огня, и современность с ее немецкими башмаками и шлемом, стоящим тысячи марок. В той же величальной есть упоминание и о феодальной эпохе. О подружке невесты спрашивается, не живет ли она:

Там, за Таникой, за замком,

Там, за крепостью, за новой.

Но мешают ли эти противоречия при чтении, не воспринимаются ли они как нечто несуразное, разрывающее общую картину?

Народное творчество растет из поколения в поколение, устная речь передается от отцов к детям, и дети прибавляют к ней свое историческое самосознание, свой опыт, так же как сделают позднее дети их детей. Хронология устного творчества не имеет ничего общего со скромными цифрами одного человеческого века; она считает сотнями, тысячами лет, и читатель всегда чувствует это ощущение протяженного времени в народных былинах, в эпосе, в сказках. Сам Лённрот прекрасно понимал поэтическое единство собранного им материала и невозможность делить его «по возрасту»:

«Подобные руны, - говорит он о более современных бытовых песнях, - употребляются и теперь в обыденной жизни карелов, как финляндских, так и российских… В эти руны, как, вероятно, и в прочие, вошло много нового и в содержании и в языке; однако их очень трудно и даже почти невозможно отличить от древнейших рун «Калевалы». Поэтому предпочитают не делать строгого различия между первоначальными и позднейшими рунами и считать древнейшие руны семенами, из которых в течение столетий, а может быть, и тысячелетий, выросла нынешняя жатва рун».

Автор «Калевалы» един - это трудовой народ, трудящаяся часть общества, которая всегда была и остается подлинным творцом величайших памятников искусства, как и всей материальной культуры. Трудясь над первобытной пашней, валя и сжигая лес, проходя первым железным плугом скудные поля, выковывая в горне орудия труда, выделывая из драгоценной березы тонкое тело музыкального инструмента, вытесывая лодки, закидывая сети в глубины озер и рек, защищая родные избы, недосыпая ночей, недоедая куска, - народ в могучей своей работе и борьбе слагал песни и пел их, оставляя в наследство детям. Кое-где он воспользовался в песнях названиями и понятиями того класса, который сидел на его горбу, как своеобразным, подчас не лишенным иронии «украшением» своих песен. Он величает жениха князем (это и в русских песнях, как и в карельских), он спрашивает, не из замка ли подружка невесты; но все это не затемняет подлинно крестьянских образов действующих лиц эпоса.

Вся «Калевала» - неумолчное, неустанное восхваление человеческого труда. Нигде, ни в одном стихе ее не найти и намека на «придворную» поэзию. «Калевала» сделана, как сказал Горький, «из грубого материала», из тех бессмертных северных гранитов, среди которых жили и трудились упорные труженики - карельские и финские крестьяне, но сделана с тем исключительным искусством, на которое способно только величавое творчество народа.

«Мощь коллективного творчества всего ярче доказывается тем, - писал Горький в 1908 году, - что на протяжении сотен веков индивидуальное творчество не создало ничего равного «Илиаде» или «Калевале» и что индивидуальный гений не дал ни одного обобщения, в корне коего не лежало бы народное творчество, ни одного мирового типа, который не существовал бы ранее в народных сказках и легендах».

Ритм «Калевалы» благодаря особенностям финского языка, обязательному ударению на первом слоге, наличию долгих и коротких слогов чрезвычайно гибок и, разумеется, не укладывается в двухсложные русские хореи. Нельзя, кроме того, забывать, что это древний песенный ритм, связанный с естественной строфикой, создавшейся при исполнении песен вдвоем. Финский поэт Рунеберг так рассказывает о древнем обычае петь руны: «Певец выбирает себе товарища, садится против него, берет его за руки, и они начинают петь. Оба поющие покачиваются взад и вперед, как будто попеременно притягивая друг друга. При последнем такте каждой строфы настает очередь помощника, и он всю строфу перепевает один, а между тем запевала на досуге обдумывает следующую».

Отсюда структура руны. Состоит она из непременных двустиший, носящих большею частью такой характер: строка и за нею параллельная строка, развивающая с некоторым добавлением смысл первой строки. Вся строфа поэтому всегда имеет четное количество стихов; Лённрот завершил это симметрическое здание, построенное из двустиший, одним лишним стихом в конце, сделав это, по-видимому, сознательно.

Понятно, насколько важно при переводе «Калевалы» сохранить и точную строфику, и точное количество стихов оригинала. Перевод Л. П. Бельского при всех своих исключительных и неоспоримых достоинствах отступает, однако же, от точности. Сличая его, строку за строкой, с оригиналом Лённрота, я обнаружила несколько существенных ошибок Бельского и отклонений от оригинала. Отказавшись от счета пятистиший на полях и от точного указания на количество стихов в подзаголовках к каждой руне, принятых у Лённрота, Бельский тем самым облегчил себе некоторые вольности, например, - пропуск нескольких стихов. Нам думается, такое отношение к эпосу, а также принципиальный характер допущенных в переводе ошибок позникли у Бельского под влиянием работ о «Калевале» определенной группы тогдашних финских ученых (во главе с К. Кроном). Сомненья и выводы этих ученых, основанные на анализах разнослойности и разновременности собранных Лённротом рун, поколебали единство и цельность «Калевалы» как совершенного произведения в глазах и читателей и переводчика. Это отрицательное влияние можно наглядно увидеть из предисловия самого Бельского ко второму изданию перевода. Если в первом предисловии, в конце восьмидесятых годов, Бельский еще весь во власти открытого Лённротом бессмертного источника народной поэзии карелов и финнов, если он захвачен единством и цельностью самой поэмы, над переводом которой потрудился, то уже спустя двадцать пять лет, в 1915 году, не чувствуя антинародного смысла происходящего, Бельский рассказывает о том, как «потрудились» за истекшие годы финские филологи над бессмертным наследием Элиаса Лённрота:

«Все эти труды, выясняя состав финской эпопеи, разрушили взгляд на нее как на цельное произведение финского народа… Лённрот связал органически несвязуемое, прибегая к очень наивному способу… Таким образом, по позднейшим исследованиям ясно, что цельной эпопеи Калевалы у финского народа не существует».

Естественно, что при «искусственно связанных» стихах, не представляющих собой цельного произведения, простительны известные вольности перевода.

В наше советское время бессмертной карельской и финской поэме возвращено ее настоящее значение в числе крупнейших памятников народного творчества. Перевод Л. П. Бельского был поэтому существенно исправлен.

В первую очередь восстановлены опущенные стихи и правильная транскрипция имен.

В финском языке ударение падает на первый слог. Бельский, оговариваясь необходимостью выдержать размер, ставил произвольные ударения. Так, вместо По?хъёлы, Ме?тсолы, Ма?налы, Ве?лламо и т. д. у него всюду Похъёла, Метсо?ла, Мана?ла, Велла?мо и проч.

В финском языке две гласные буквы, стоящие рядом, произносятся в некоторых случаях соединенно, как один слог: Суоми, Тиэра, Туони - это двусложные имена. Между тем у Бельского эти имена читаются как трехсложные, с неверными ударениями; трехсложная Туонела (с ударением на о) превращается в четырехсложную Туонелу, где ударение падает на е, а буква у получает значение отдельного слога.

В финском языке имен Вейнемёйнен и Юкагайнен нет; есть Вяйнямёйнен и Ёукахайнен. Но Бельский надолго утвердил своим переводом неверное произношение этих имен. Все это было исправлено.

Не лишен перевод Л. П. Бельского и смысловых ошибок.

В «Калевале», где речь идет о родовом строе, важно было сохранить упоминание о военных рабах, выполняющих различные работы. У кузнеца Ильмаринена работают в кузнице рабы. Слово «раб» - orja - постоянно встречается в рунах, слово «слуга» не встречается. Между тем Бельский почти везде ставит «слуги» вместо «рабы».

В руне 10-й, например, когда Ильмаринен выковывает Сампо, он велит рабам накачивать воздух, и рабы раздувают огонь мехами:

Laitti orjat lietsomahan… Orjat lietsoi loyhytteli…

(Руна 10-я)

Л. П. Бельский всюду переводит:

Поддувать велит он слугам…

И мехи качают слуги…

В руне 37-й Ильмаринен выковывает себе жену из золота и серебра. Опять раздувают для него горн рабы. Но здесь, как более позднее наслоение, к словам «рабы» прибавляется, как выше отмечено, неизменная фраза «работающие за поденную оплату», «поденщики». Эти любопытные противоречия, нередкие в «Калевале», говорят о древнейшей основе эпоса, получившей позднейшие добавления, тоже уже настолько старые, что параллельные стихи, говорящие о другой исторической эпохе, поются народными певцами как нечто традиционное, отнюдь не противоречивое:

Pani orjat lietsomahan, Palkkalaiset painamahan.

(Руна 37-я)

Эти места, приковывающие внимание исследователей, повторяются в руне 37-й несколько раз. И всюду Бельский, обходя слово «раб», пишет о «работниках поденных», о «слугах»:

Раздувать мехи поставил

Слуг, работников поденных.

В цикле рун о Куллерво такие неточности ведут к прямому искажению социального смысла. Два брата, Унтамо и Калерво, поссорились; Унтамо пошел войной на брата, истребил весь его род, лишь одну беременную женщину захватил в рабство, и она родила в рабстве ребенка. Мать дала своему сыну имя Куллерво; но для Унтамо он только солдат. В этих двух стихах народный певец лаконично и сильно говорит о том, что у победителя для своего раба нет имени, он смотрит на него только как на нового солдата для войска:

Emo kutsui Kullervoksi.

Untama sotijaloksi.

(Руна 31-я)

Перевод Бельского как будто точен, но у читателя не создается того впечатления, какое он получает от оригинала:

Называет мать: Куллерво,

А Унтамо прозвал: Воин.

Ослабленное впечатление получается оттого, что переводчик поставил но только слово «прозвал», но и двоеточие перед «воином», между тем Унтамо никак не прозвал ребенка, наоборот, он оставил его без имени, потому что ребенок рабыни был для него только новым солдатом. В двух последующих изданиях это место окончательно потеряло свой социальный смысл, - слово «воин» в них уже пишется с большой буквы и как бы становится имененем собственным:

А Унтамо прозвал: Воин.

Неверное понимание этого места ведет Бельского к другой ошибке. Вся трагедия Куллерво в том, что он вырастает у Унтамо в рабстве. Когда Унтамо, боясь вырастить будущего мстителя, делает несколько попыток погубить Куллерво и они не удаются, он решает воспитывать дитя, как своего раба, Бельский совсем не упоминает о рабе и переводит, искажая смысл оригинала:

Он воспитывать решился,

Как свое дитя, Куллерво.

В оригинале сказано сильно и ясно:

Kasvatella Kullervoinen

Orja Poikana omana.

Казалось бы, мелочи, но мелочи, изменяющие социальный смысл оригинала и ослабляющие художественный образ мстителя Куллерво.

В руне 2-й есть строфа, состоящая из четырех двустиший (стихи 301–308). Л. П. Бельский, переводя эту строфу, пропустил в ней один стих:

Pane nyt turve ttrnkemahan.

Редактор издания «Academia», а за ним и составитель петрозаводского издания пропускают в этой строфе уже целых два стиха:

Pane nyt turve tunkemahan,

maa vakeva vaantamahan!

Речь идет при этом не о каких-нибудь «повторных» или «несущественных» стихах (хотя, на наш взгляд, в «Калевале» вообще нет ни одного несущественного стиха), - речь идет об очень важном месте. Вяйнямёйнен взывает к «старице земли», «матери полей», прося ее дать плодородие почве, которую он только что засеял зерном. Но плодородие земли он представляет себе в действии, в признаках: в туке, в дерне, в «переворачивании зарубки» на земле. Но как раз в этих вещах - туке, дерне, переворачивании земли под вырубленными деревьями - и раскрывается конкретная особенность подсечного земледелия. Убирая эту строку, переводчик уничтожил живые, реальные образы поэмы и оставил лишь молитву к мифическим божествам.

В руне 49-й Вяйнямёйнен решает выведать, куда злая Лоухи запрятала украденное ею солнце и месяц. Для этого он гадает, согласно древнему обычаю, на лучинах. Но Л. П. Бельский переводит это место непонятно для наших дней, заставляя Вяйнямёйнена вместо гадания «кидать жребий», «вертеть жеребья»:

Надо, видно, кинуть жребий…

Жеребья вертеть он начал…

Молви правду, жребий божий..

Нельзя архаизировать слово «жребий», которое для современного читателя имеет определенный и только единственный смысл.

Еще два примера из 2-й руны. В стихах 157 и 158 Л. П. Бельский допустил две неправильности. В оригинале сказано «между глаз косая сажень», а Бельский перевел «каждый глаз длиною в сажень». Дальше в оригинале речь идет о штанах, которые внизу, у пят, шириной в сажень, повыше, на коленях, шириной в полторы сажени, а еще выше, на бедрах, в две сажени. Между тем Л. П. Бельский перевел слово «штаны» словом «шаровары», перенеся чисто локальное понятие, возникшее в Азербайджане в IX веке от названия горы Саровиль (в районе этой горы жили крестьяне, носившие широкие штаны; отсюда Саровиль - шаровары), к древним финнам, никогда шаровар не носившим. Не говоря уже о произвольности такого перенесения, оно само по себе разрушает создаваемый в оригинале образ: шаровары, как юбка, расширяются книзу, тогда как в оригинале говорится именно о штанах, узких книзу и расширяющихся кверху.

Пропала в переводе Л. П. Бельского и чудесная игра слов с «Куманичкой» (руна 11-я, стихи 261–272).

Лемминкяйнен, веселый искатель приключений, везет домой похищенную им девушку Кюлликки. Девушка боится, что ее похититель - бедняк, не имеющий даже коровы. Лемминкяйнен, посмеиваясь, утешает ее тем, что у него очень много коров:

На болоте Куманичка,

На пригорке Земляничка,

В-третьих, Клюква на полянке,-

которые очень удобны тем, что «хороши они без корму и красивы без надзора; их не связывают на ночь, не развязывают утром, не кладут пред ними корму, им не сыплют утром соли». Игра слов тут заключается в сходстве названий ягод с обычными в «Калевале» кличками коров (Muuriki - Muurikki), - поэтому названия ягод в этом месте оригинала напечатаны с большой буквы. Но в переводе Бельского исчезли большие буквы, исчезли ласкательные окончания (как и в двух последующих изданиях), и игра слов, тонкий юмор этого места пропали для читателя.

Возможно, в переводе есть и другие неточности, но это не умаляет огромного значения труда Л. П. Бельского.

Мощные образы людей, навсегда вам запоминающиеся, грандиозные картины природы, точное описание процессов труда, одежды, крестьянского быта - все это воплощено в рунах «Калевалы» в высокую поэзию.

Мариэтта Шагинян

В. А. Гордлевский. Памяти Элиаса Лённрота. М., 1903, с. 8. Оттиск из журнала «Русская мысль», кн. V, 1903.

«Калевала». Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1915. В советское время «Калевала» в переводе Л. П. Бельского появлялась в печати неоднократно: в издательстве «Acaderaia» в 1933 г., в Карело-Финском Государственном издательстве в Петрозаводске в 1940 г. и в 1956 г., в Гослитиздате в 1949 г. и в 1956 г.

«Наступление», 1932, № 2. Л., с. 1.

«Год шестнадцатый». Заметки. М., 1933.

Уже упомянутая выше статья «Памяти Элиаса Лённрота».

Перевожу с английского издания труда современного финского исследователя рун профессора Мартти Хаавио: «Vainamomen eternal sage», «Porvoo-llelsinki», 1952, c. 5.

В. А. Гордлевский. Памяти Элиаса Лённрота, с. 22–23 и 26. (Курсив везде мой. - М. Ш.)

«Калевала». Изд-во М. и С. Сабашниковых. М., 1915, с. XXVII.

«Очерки философии коллективизма», сборник первый. «Знание», 1909.

«Калевала». Изд-во М. и С. Сабашниковых. М., 1915, с. XXIII.

Краткое содержание "Калевалы" позволяет подробно познакомиться с этим знаменитым карело-финским эпосом. Книга состоит из 50 рун (или песен). В ее основу легли эпические народные песни. Фольклорный материал тщательно обработал в XIX веке финский ученый-языковед Элиас Леннорт. Он первым сюжетно связал отдельные и разрозненные эпические песни, ликвидировал определенные неровности. Первое издание вышло в 1835 году.

Руны

В кратком содержании "Калевалы" подробно описываются действия во всех рунах этого народного эпоса. Вообще Калевала - это эпическое наименование государства, в котором живут и действуют все герои и персонажи карельских легенд. Такое название поэме дал сам Леннрот.

"Калевала" состоит из 50 песен (или рун). Это эпические произведения, записанные ученым в ходе общения с финскими и карельскими крестьянами. Больше всего материала этнографу удалось собрать на территории России - в Архангельской и Олонецкой губерниях, а также в Карелии. В Финляндии он работал на западных берегах Ладожского озера, вплоть до Ингрии.

Перевод на русский язык

Впервые краткое содержание "Калевалы" было переведено на русский язык поэтом и литературоведом Леонидом Бельским. Оно было издано в журнале "Пантеон литературы" в 1888 году.

На следующий год поэма была напечатана отдельным изданием. Для отечественных, финских, да и европейских ученых и исследователей "Калевала" является ключевым источником сведений о дохристианских религиозных представлениях карел и финнов.

Описывать краткое содержание "Калевалы" нужно начать с того, что в этой поэме отсутствует стройный основной сюжет, который мог бы связать между собой все песни воедино. Как это, например, происходит в эпических произведениях Гомера - "Одиссее" или "Илиаде".

"Калевала" в очень кратком содержании - это чрезвычайно разнообразное произведение. Начинается поэма с легенд и представлений карелов и финнов о том, как был сотворен мир, как появились земля и небо, всевозможные светила. В самом начале рождается и главный герой карельского эпоса по имени Вяйнямейнен. Утверждается, что он появился на свет благодаря дочери воздуха. Именно Вяйнямейнен устраивает всю землю, начинает сеять ячмень.

Приключения народных героев

Эпос "Калевала" в кратком содержании повествует о путешествиях и приключениях различных героев. В первую очередь - самого Вяйнямейнена.

Он встречает прекрасную деву Севера, которая соглашается выйти за него замуж. Однако есть одно условие. Герой должен соорудить специальную лодку из осколков ее веретена.

Вяйнямейнен начинает работать, но в самый ответственный момент ранит себя топором. Кровотечение оказывается настолько сильным, что устранить его самостоятельно не удается. Приходится обратиться за помощью к мудрому знахарю. Ему он рассказывает народное предание о происхождении железа.

Секрет богатства и счастья

Знахарь помогает герою, избавляет его от сильного кровотечения. В былине "Калевала" в кратком содержании Вяйнямейнен возвращается домой. В родных стенах он читает особое заклинание, которое поднимает сильный ветер в округе и переносит героя в страну Севера к кузнецу по имени Ильмаринен.

Кузнец выковывает по его просьбе уникальный и таинственный предмет. Это загадочная мельница Сампо, которая, по преданию, приносит счастье, удачу и богатство.

Сразу несколько рун посвящено приключениям Лемминкяйнена. Он воинственный и могущественный чародей, известный на всю округу покоритель дамских сердец, веселый охотник, который имеет только один недостаток - герой падок на женские прелести.

В карело-финском эпосе "Калевала" (читать краткое содержание можно в этой статье) подробно описываются его увлекательные похождения. Например, как-то он узнает о прелестной девушке, которая обитает в Саари. Причем известна она не только своей красотой, но и невероятно строптивым характером. Всем женихам она категорически отказывает. Охотник решает во что бы то ни стало добиться ее руки и сердца. Мать всячески пытается отговорить сына от этой бездумной затеи, но безрезультатно. Он ее не слушается и отправляется в дорогу.

В Саари над любвеобильным охотником поначалу все потешаются. Но со временем ему удается покорить всех местных девушек, кроме одной - неприступной Кюлликки. Это та самая красавица, ради которой он и отправился в путь.

Лемминкяйнен переходит к решительным действиям - похищает девушку, намереваясь увезти в качестве жены в свой дом. Напоследок он угрожает всем женщинам Саари - если они расскажут, кто в действительности забрал Кюлликки, то он начнет войну, в результате которой будут истреблены всех их братья и мужья.

Поначалу Кюлликки сопротивляется, но в результате соглашается выйти замуж за охотника. Взамен она берет с него клятву, что тот никогда не пойдет войной на ее родные земли. Охотник обещает это, а также берет клятву со своей новой жены, что она никогда не отправится в деревню на танцы, а будет его верной супругой.

Вяйнямёйнен в преисподней

Сюжет финского эпоса "Калевала" (краткое содержание приведено в этой статье) снова возвращается к Вяйнямейнену. На этот раз приводится рассказ о его путешествии в преисподнюю.

Попутно герою приходится побывать в утробе великана Виипунена. У последнего он добивается секретных трех слов, которые необходимы для того, чтобы построить чудесную лодку. На ней герой отправляется в Похьелу. Он рассчитывает добиться расположения северной девы и взять ее в жены. Но оказывается, что девушка предпочла ему кузнеца Ильмаринена. Они готовятся сыграть свадьбу.

Свадебная церемония

Описанию свадьбы, соответствующих торжеству обрядов, а также обязанностей мужа и жены посвящено несколько отдельных песен.

В карело-финском эпосе "Калевала" в кратком содержании описывается, как более опытные наставницы рассказывают молодой невесте, как ей предстоит вести себя в браке. Старая нищенка, которая приходит на торжество, пускается в воспоминания о временах, когда она была юной, вышла замуж, но ей пришлось развестись, так как супруг оказался злым и агрессивным.

Читают в это время наставления и жениху. Ему не велят обращаться с избранницей плохо. Советы ему дает тоже нищий старик, который вспоминает, как вразумлял свою жену.

За столом новобрачных угощают всяческими яствами. Вяйнямейнен произносит застольную песню, в которой славит свой родной край, всех его жителей, а отдельно - хозяев дома, сватов, подруг невесты и всех гостей, которые пришли на празднество.

Свадебный пир проходит весело и обильно. В обратный путь молодожены отправляются в санях. По дороге те ломаются. Тогда герой обращается за помощью к местным жителям - необходимо спуститься в Туонелу за буравчиком, чтобы починить сани. Это под силу только истинному смельчаку. Таковых в окрестных деревнях и селах не находится. Тогда приходится Вяйнямяйнену самому отправляться в Туонелу. Он чинит сани и благополучно отправляется в обратный путь.

Трагедия богатыря

Отдельно приводится трагический эпизод, посвященный судьбе богатыря Куллерво. У его отца был младший брат по имени Унтамо, который его не любил и строил всевозможные козни. В результате между ними возникла настоящая вражда. Унтамо собрал воинов и убил своего брата и весь его род. В живых осталась только одна беременная женщина, ее Унтамо забрал в качестве рабыни. У нее родился ребенок, которого и назвали Куллерво. Еще в младенчестве стало ясно, что он вырастет богатырем. Когда он подрос, то стал задумываться о мести.

Унтамо это сильно беспокоило, он решил избавиться от мальчика. Его посадили в бочку и бросили в воду. Но Куллерво выжил. Его бросили в костер, но и там он не сгорел. Пробовали повесить на дубе, но через три дня обнаружили сидящим на суку и рисующим воинов на древесной коре.

Тогда Унтамо смирился и оставил Куллерво при себе рабом. Он нянчил детей, молол рожь, рубил лес. Но ничего у него не получалось. Ребенок оказывался измученным, рожь превратилась в пыль, а в лесу он вырубил хорошие строевые деревья. Тогда Унтамо продал мальчика в услужение кузнецу Ильмаринену.

Служба у кузнеца

На новом месте Куллерво сделали пастухом. В произведении "Калевала" (карело-финском мифологическом эпосе, краткое содержание которого приведено в этой статье) описывается его служба у Ильмаринена.

Однажды хозяйка дала ему хлеб на обед. Когда Куллерво начал его резать, нож рассыпался в крошки, внутри оказался камень. Нож этот был последним напоминанием мальчику об отце. Поэтому он решил отомстить жене Ильмаринена. Разозленный богатырь загнал стадо в болото, где скотину сожрали дикие звери.

Медведей он превратил в коров, а волков в телят. Под видом стада погнал их обратно домой. Он приказал разорвать хозяйку на куски, как только она на них посмотрит.

Скрывшись из дома кузнеца, Куллерво решил отомстить Унтамо. По дороге он встретил старуху, которая ему поведала, что его отец на самом деле жив. Свою семью богатырь действительно разыскал на границе Лапландии. Родители его приняли с распростертыми объятиями. Они считали его давно погибшим. Как и свою старшую дочь, которая ушла в лес собирать ягоды и не вернулась.

Куллерво остался в родительском доме. Но и там он не мог применить свою богатырскую силу. Все, за что он брался, оказалось испорченным или бесполезным. Отец отправил его уплатить подать в городе.

Возвращаясь домой, Куллерво встретил девушку, заманил ее в сани и соблазнил. Позже оказалось, что это его пропавшая старшая сестра. Узнав, что они родственники, молодые люди решили свести счеты с жизнью. Девушка бросилась в реку, а Куллерво доехал до дома, чтобы все рассказать матери. Мать запретила ему прощаться с жизнью, убеждая вместо этого найти тихий уголок и спокойно пожить там.

Куллерво пришел к Унтамо, истребил весь его род, разрушил дома. Вернувшись домой, он не застал в живых никого из своих родных. За эти годы все умерли, а дом стоял пустой. Тогда богатырь покончил собой, бросившись на меч.

Сокровища Сампо

В заключительных рунах "Калевалы" рассказывается о том, как карельские герои добывали сокровища Сампо из Похьелы. Их преследовала колдунья-хозяйка Севера, в результате Сампо оказалось утопленным в море. Вяйнямейнен все-таки собрал осколки Сампо, с помощью которых оказал многие благодеяния своей стране, а также отправился бороться с различными чудовищами и бедствиями.

Самая последняя руна рассказывает легенду о рождении ребенка девой Марьяттой. Это аналог появления на свет Спасителя. Вяйнямейнен советует убить его, так как в противном случае он превзойдет могуществом всех карельских героев.

В ответ младенец осыпает его упреками, и пристыженный герой уезжает в челноке, уступая ему свое место.

В основу поэмы легли карело-финские народные эпические песни (руны), которые в XVIII в. собрал и обработал Элиас Лённрот.

Руна 1

Ильматар, дочь воздуха, жила в воздушных просторах. Но скоро ей стало скучно в небесах, и она спустилась вниз, к морю. Волны подхватили Ильматар, и от вод моря дочь воздуха забеременела.

Ильматар носила плод 700 лет, но роды все не наступали. Взмолилась она верховному божеству неба, громовержцу Укко, чтобы он помог ей избавиться от бремени. Через некоторое время пролетала мимо утка, искала место для гнезда. На помощь утке пришла Ильматар: подставила ей своё большое колено. Утка свила гнездо на колене дочери воздуха и снесла семь яиц: шесть золотых, седьмое - железное. Ильматар, шевельнув коленом, уронила яйца в море. Яйца разбились, но не пропали, а подверглись превращению:

Вышла мать - земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось;
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пёстрой части,
Звезды сделались на небе;
Из яйца, из тёмной части,
Тучи в воздухе явились.

И вперёд уходит время,
Год бежит вперёд за годом,
При сиянье юном солнца,
В блеске месяца младого.

Ильматар, мать вод, творенья дева плавала по морю ещё девять лет. На десятое лето она начала изменять землю: движением руки воздвигала мысы; где касалась ногою дна, там простирались глубины, где ложилась боком - там появлялся ровный берег, где склоняла голову - образовывались бухты. И земля приняла свой сегодняшний облик.

Но плод Ильматар - вещий песнопевец Вяйнямёйнен - все не рождался. Тридцать лет он блуждал во чреве свой матери. Наконец он взмолился солнцу, месяцу и звёздам, чтобы они дали ему выход из утробы. Но солнце, месяц и звезды не помогли ему. Тогда Вяйнямёйнен сам стал пробиваться к свету:

Тронул крепости ворота,
Сдвинул пальцем безымянным,
Костяной замок открыл он
Малым пальцем левой ножки;
На руках ползёт с порога,
На коленях через сени.
В море синее упал он,
Ухватил руками волны.

Вяйнё родился уже взрослым человеком и ещё восемь лет провёл в море, пока, наконец, не выбрался на сушу.

Руна 2

Вяйнямёйнен много лет прожил на голой, безлесой земле. Затем он решил обустроить край. Позвал Вяйнямёйнен Сампсу Пеллервойнена - мальчика-сеятеля. Сампса засеял землю травой, кустами и деревьями. Оделась земля цветами и зеленью, но только один дуб не мог взойти.

Тут на берег из моря вышли четыре девы. Они накосили травы и собрали ее в большой стог. Затем из моря поднялось чудовище-богатырь Турсас (Ику-Турсо) и поджёг сено. Вяйнямёйнен положил жёлудь в образовавшуюся золу и из жёлудя вырос огромный дуб, заслоняющий кроной небо и солнце.

Вяйнё подумал, кто бы мог срубить это гигантское дерево, но такого богатыря не находилось. Взмолился песнопевец матери, чтобы она послала ему кого-нибудь свалить дуб. И вот из воды вышел карлик, вырос в великана, и с третьего замаха срубил чудесный дуб. Кто поднял его ветку - нашёл навеки счастье, кто верхушку - стал чародеем, кто срезал его листья - стал весел и радостен. Одна из щепок чудесного дуба заплыла в Похъёлу. Девица Похъёлы взяла ее себе, чтобы колдун сделал из неё заколдованные стрелы.

Земля цвела, в лесу порхали птицы, но только ячмень не всходил, не зрел хлеб. Вяйнямёйнен подошёл к синему морю и на краю воды нашёл шесть зёрен. Он поднял зерна и посеял их возле реки Калевалы. Синица сказала песнопевцу, что зерна не взойдут, так как земля под пашню не расчищена. Вяйнямёйнен расчистил землю, вырубил лес, но оставил в середине поля берёзу, чтобы птицы могли на ней отдохнуть. Орёл похвалил Вяйнямёйнена за заботу и в награду доставил огонь на расчищенный участок. Вяйнё засеял поле, вознося молитву земле, Укко (как повелителю дождя), чтобы они позаботились о колосьях, об урожае. На поле появились всходы, и поспел ячмень.

Руна 3

Вяйнямёйнен жил в Калевале, являя миру свою мудрость, и пел песни о делах времён минувших, о происхождении вещей. Молва далеко разнесла весть о мудрости и силе Вяйнямёйнена. Эти вести услышал Ёукахайнен - житель Похъёлы. Позавидовал Ёукахайнен славе Вяйнямёйнена и, несмотря на уговоры родителей, отправился в Калевалу, дабы посрамить песнопевца. На третий день пути Ёукахайнен столкнулся на дороге с Вяйнямёйненом и вызвал его померяться силой песен и глубиной знаний. Ёукахайнен начал петь о том, что видит и том, что знает. Вяйнямёйнен ему ответил:

Ум ребячий, бабья мудрость
Не приличны бородатым
И женатому некстати.
Ты скажи вещей начало,
Глубину деяний вечных!

И тогда Ёукахайнен стал хвалиться, что это он создал море, землю, светила. В ответ мудрец уличил его во лжи. Ёукахайнен вызвал Вяйне на бой. Песнопевец ответил ему песней, от которой задрожала земля, и Ёукахайнен погрузился до пояса в болото. Взмолился он тогда о пощаде, посулил выкуп: луки чудесные, лодки быстрые, коней, золото и серебро, хлеб со своих полей. Но Вяйнямёйнен не согласился. Тогда Ёукахайнен предложил взять в жены его сестру - красавицу Айно. Вяйнямёйнен принял это предложение и отпустил его. Ёукахайнен возвратился домой и рассказал матери о случившемся. Мать обрадовалась, что ее зятем станет мудрый Вяйнямёйнен. А сестра Айно стала плакать и горевать. Ей было жаль покидать родной край, оставлять свою свободу, идти замуж за старика.

Руна 4

Вяйнямёйнен встретил Айно в лесу и сделал ей предложение. Айно ответила, что не собирается замуж, а сама в слезах возвратилась домой и стала умолять мать не отдавать её старику. Мать уговаривала Айно перестать плакать, надеть нарядное платье, украшения и ждать жениха. Дочь, горюя, надела платье, украшения и в решимости покончить с собой пошла к морю. На берегу моря она оставила одежду и пошла купаться. Доплыв до каменного утёса, Айно захотела передохнуть на нем, но утёс вместе с девушкой обрушился в море, и она утонула. Шустрый заяц доставил печальную весть семье Айно. Мать дни и ночи оплакивала погибшую дочь.

Руна 5

Вести о гибели Айно дошли до Вяйнямёйнена. Во сне опечаленный Вяйнямёйнен увидел то место в море, где живут русалки, и узнал что его невеста среди них. Он отправился туда и выловил чудесную рыбу, не похожую ни на какую другую. Вяйнямёйнен попытался разрезать эту рыбу, чтобы приготовить еду, но рыбка выскользнула из рук песнопевца и сказала ему, что она не рыба, а дева царицы морей Велламо и царя пучины Ахто, что была она сестрой Ёукахайнена, молодой Айно. Выплыла она из морских глубин, чтобы стать женой Вяйнямёйнена, а он не узнал ее, принял за рыбу и теперь упустил навсегда. Песнопевец стал умолять Айно вернуться, но рыбка уже исчезла в пучине. Вяйнямёйнен забросил сеть в море и выловил все, что есть в нем, но той рыбки так и не поймал. Укоряя и браня себя, Вяйнямёйнен возвратился домой. Его мать, Ильматар, посоветовала ему не кручиниться о потерянной невесте, а отправиться за новой, в Похъёлу.

Руна 6

Вяйнямёйнен отправился в сумрачную Похъёлу, туманную Сариолу. Но Ёукахайнен, затаив злобу на Вяйнямёйнена, завидуя его таланту песнопевца, решил погубить старика. Он подстерёг его на дороге. Завидев мудрого Вяйнямёйнена, злобный похъёлец выстрелил и с третьей попытки попал в коня. Песнопевец упал в море, волнами и ветром унесло его далеко от земли. Ёукахайнен, думая, что убил Вяйнямёйнена, возвратился домой и похвалился перед матерью, что сразил старца Вяйнё. Мать осудила неразумного сына за дурной поступок.

Руна 7

Много дней плавал в открытом море песнопевец, там его и его встретил могучий орёл. Вяйнямёйнен рассказал о том, как он попал в море и орёл, в благодарность за то, что тот оставил берёзу в поле для отдыха птиц, предложил свою помощь. Орёл доставил песнопевца на берег Похъёлы. Вяйнямёйнен не мог найти дорогу домой и горько заплакал, его плач услышала служанка и рассказала об этом госпоже Лоухи, хозяйке Похъёлы. Лоухи нашла Вяйнямёйнена, доставила его в свой дом и приветила как гостя. Вяйнямёйнен тосковал по родной Калевале и хотел вернуться домой.

Лоухи пообещала женить Вяйнямёйнена на своей дочери и доставить его в Калевалу, в обмен на то, что он скуёт чудесную мельницу Сампо. Вяйнямёйнен сказал, что не может сковать Сампо, но по возвращении в Калевалу пришлёт самого искусного в мире кузнеца Ильмаринена, который сделает ей желанную чудо-мельницу.

Ведь он выковал уж небо,
Крышу воздуха сковал он,
Так, что нет следов оковки
И следов клещей не видно.

Старуха твердила, что дочь ее получит лишь тот, кто скуёт Сампо. Но все же собрала Вяйнямёйнена в дорогу, дала ему сани и наказала песнопевцу во время пути не смотреть на небо, иначе его постигнет злая судьба.

Руна 8

По дороге домой Вяйнямёйнен услышал странный шум, будто кто-то ткёт в небе, над его головой.

Старец голову приподнял
И взглянул тогда на небо:
Вот стоит дуга на небе,
На дуге сидит девица,
Ткёт одежду золотую,
Серебром всю украшает.

Вяйнё предложил девице сойти с радуги, сесть к нему в сани и поехать в Калевалу, чтобы там стать его женой. Тогда девица попросила песнопевца разрезать волос тупым ножом, завязать в узел яйцо, обточить камень и изо льда вырезать жердинки, «чтоб не сыпались кусочки, чтоб пылинка не слетела». Только тогда она сядет в его сани. Вяйнямёйнен выполнил все ее просьбы. Но тогда девица попросила выстругать лодку «из обломков веретёнца и спустить ее на воду не толкнув ее коленом». Вяйнё принялся за лодку. Топор, при участии злого Хийси, соскочил и вонзился в колено мудрому старцу. Из раны потекла кровь. Вяйнямёйнен попытался заговорить кровь, излечить рану. Заговоры не помогли, кровь не остановилась - песнопевец не смог вспомнить о рождении железа. И Вяйнямёйнен стал искать того, кто мог бы заговорить глубокую рану. В одной из деревень Вяйнямёйнен нашёл старца, который взялся помочь песнопевцу.

Руна 9

Старик сказал, что знает лекарство от таких ран, но не помнит о начале железа, о его рождении. Но Вяйнямёйнен сам вспомнил эту историю и рассказал ее:

Воздух - мать всему на свете,
Старший брат - водой зовётся,
Младший брат воды - железо,
Средний брат - огонь горячий.
Укко, тот творец верховный,
Старец Укко, бог небесный,
Отделил от неба воду,
Разделил он воду с сушей;
Не рождалось лишь железо,
Не рождалось, не всходило...

Тогда Укко потёр руки, и на его левом колене появились три девы. Они пошли по небу, из груди их струилось молоко. Из чёрного молока старшей девицы вышло мягкое железо, из белого средней - сталь, из красного младшей - некрепкое железо (чугун). Рождённое железо захотело увидеть старшего брата - огонь. Но огонь захотел сжечь железо. Тогда оно в испуге убежало в болота и спряталось под водой.

Тем временем родился кузнец Ильмаринен. Ночью родился, а днём уже построил кузницу. Кузнеца привлекли следы железа на звериных тропах, он захотел положить его в огонь. Железо боялось, но Ильмаринен успокоил его, пообещал чудесное превращение в разные вещи и бросил в горнило. Железо попросило вынуть его из огня. Кузнец же ответил, что тогда железо может стать беспощадным и напасть на человека. Железо поклялось страшной клятвой, что никогда не посягнёт на человека. Ильмаринен вытащил железо из огня и выковал из него различные вещи.

Чтобы железо было прочным, кузнец приготовил состав для закалки и попросил пчелу принести мёда, чтобы добавить его в состав. Его просьбу услышал и шершень, он полетел к своему хозяину, злому Хийси. Хийси дал шершню яд, который тот и принёс вместо пчелы Ильмаринену. Кузнец, не ведая измены, добавил яд в состав и закалил в нем железо. Железо вышло из огня злым, отбросило все клятвы и напало на людей.

Старик, услышав рассказ Вяйнямёйнена, сказал, что знает теперь начало железа, и приступил к заклинанию раны. Призвав в помощь Укко, он приготовил чудесную мазь и вылечил Вяйнямёйнена.

Руна 10

Вяйнямёйнен возвратился домой, на границе Калевалы проклял Ёукахайнена, из-за которого попал в Похъёлу и вынужден был обещать кузнеца Ильмаринена старухе Лоухи. По дороге он создал чудесную сосну с созвездием на верхушке. Дома песнопевец стал уговаривать Ильмаринена поехать в Похъёлу за красавицей-женой, которая достанется тому, кто выкует Сампо. Кователь спросил, не потому ли он уговаривает его поехать в Похъёлу, чтобы спастись самому, и категорически отказался ехать. Тогда Вяйнямёйнен рассказал Ильмаринену о чудесной сосне на поляне и предложил сходить и посмотреть на эту сосну, снять созвездие с верхушки. Кузнец простодушно залез на дерево, а Вяйнямёйнен силой песни вызвал ветер и перенёс Ильмаринена в Похъёлу.

Лоухи встретила кузнеца, познакомила со своей дочерью и попросила сковать Сампо. Ильмаринен согласился и приступил к работе. Четыре дня работал Ильмаринен, но из огня выходили другие вещи: лук, челнок, корова, плуг. Все они имели «дурное свойство», все были «злыми», поэтому Ильмаринен ломал их и бросал обратно в огонь. Только на седьмой день из пламени горна вышла чудесная Сампо, завертелась пёстрая крышка.

Старуха Лоухи обрадовалась, отнесла Сампо в гору Похъёлы и зарыла там. В земле чудесная мельница пустила три глубоких корня. Ильмаринен попросил отдать ему красавицу Похъёлы, но девица отказалась идти за кузнеца. Кователь печальный возвратился домой и рассказал Вяйнё, что Сампо выкована.

Руна 11

Лемминкяйнен, весёлый охотник, герой Калевалы, всем хорош, но имеет один недостаток - очень падок на женские прелести. Прослышал Лемминкяйнен о прекрасной девушке, что жила в Саари. Строптивая девица ни за кого не хотела идти замуж. Охотник решил добиться ее. Мать отговаривала сына от необдуманного поступка, но он не послушался и отправился в путь.

Сперва девушки Саари насмехались над бедным охотником. Но со временем Лемминкяйнен покорил всех девиц Саари, кроме одной - Кюлликки - той, ради которой он и отправился в путь. Тогда охотник похитил Кюлликки, чтобы увезти ее как жену в свой небогатый дом. Увозя девицу, герой пригрозил: ежели девушки Саари расскажут, кто увёз Кюлликки, то он нашлёт войну и истребит всех их мужей и парней. Кюлликки сначала сопротивлялась, но потом согласилась стать женой Лемминкяйнена и взяла с него клятву, что тот никогда не пойдёт войной на ее родной край. Лемминкяйнен поклялся и взял с Кюлликки ответную клятву, что она никогда не будет ходить в свою деревню и плясать с девушками.

Руна 12

Лемминкяйнен счастливо жил со своей женой. Как-то весёлый охотник пошёл на рыбалку и задержался, а тем временем, не дождавшись мужа, Кюлликки ушла в деревню плясать с девушками. Сестра Лемминкяйнена рассказала брату о поступке его жены. Лемминкяйнен разозлился, решил бросить Кюлликки и отправиться свататься к девице Похъёлы. Мать пугала смелого охотника чародеями сумрачного края, говорила, что там ждёт его гибель. Но Лемминкяйнен самоуверенно ответил, что чародеи Похъёлы ему не страшны. Причесавшись щёткой, он бросил ее на пол со словами:

«Лишь тогда несчастье злое
Лемминкяйнена постигнет,
Если кровь из щётки брызнет,
Если красная польётся».

Лемминкяйнен отправился в путь, на поляне он вознёс молитву Укко, Ильматар и богам леса, чтобы они помогли ему в опасном путешествии.

Неласково встретили охотника в Похъёле. В деревне Лоухи охотник зашёл в дом, полный колдунов и магов. Своими песнями он заклял всех мужей Похъёлы, лишил их силы и магического дара. Всех заклял он, кроме хромого старика-пастуха. Когда пастух спросил героя, почему тот пощадил его, Лемминкяйнен ответил, что пощадил его лишь потому, что старик и так жалок, без всяких заклятий. Злобный пастух не простил этого Лемминкяйнену и решил подкараулить охотника у вод мрачной реки Туонелы - реки подземного мира, реки мертвых.

Руна 13

Лемминкяйнен попросил у старухи Лоухи выдать за него свою красавицу-дочь. В ответ на упрёк старухи в том, что у него уже есть жена, Лемминкяйнен заявил, что прогонит Кюлликки. Лоухи поставила охотнику условие, что отдаст дочь, если герой поймает лося Хийси. Весёлый охотник сказал, что легко поймает лося, однако не так-то просто было найти и изловить его.

Руна 14

Лемминкяйнен попросил Укко помочь ему в ловле лося. Также он призвал лесного царя Тапио, его сына Нюрикки и лесную царицу Миэликки. Духи леса помогли охотнику поймать лося. Лемминкяйнен привёл лося старухе Лоухи, но она поставила новое условие: герой должен привести ей жеребца Хийси. Лемминкяйнен опять попросил помощи у Укко-громовержца. Укко железным градом выгнал жеребца к охотнику. Но хозяйка Похъёлы поставила третье условие: застрелить лебедя Туонелы - реки в подземном царстве мёртвых. Герой спустился в Маналу, где у мрачной реки его уже поджидал коварный пастух. Злобный старик выхватил из вод мрачной реки змею и словно копьём пронзил Лемминкяйнена. Охотник, отравленный ядом змеи, умирает. А похъёлец разрубил тело бедного Лемминкяйнена на пять кусков и бросил их в воды Туонелы.

Руна 15

Дома у Лемминкяйнена из оставленной щётки начала сочиться кровь. Мать поняла, что с ее сыном случилось несчастье. Она отправилась в Похъёлу за вестями о нем. Старуха Лоухи после настойчивых расспросов и угроз призналась, что Лемминкяйнен отправился за лебедем в Туонелу. Отправившись на поиски сына, бедная мать спрашивала у дуба, дороги, месяца, где пропал весёлый Лемминкяйнен, но они не хотели помочь. Только солнце указало ей место гибели сына. Несчастная старушка обратилась к Ильмаринену с просьбой сковать огромные грабли. Солнце усыпило всех воинов мрачной Туонелы, а тем временем мать Лемминкяйнена стала искать граблями в чёрных водах Маналы тело своего любимого сына. С невероятными усилиями она выловила останки героя, соединила их и обратилась к пчёлке с просьбой принести немного меду из божественных чертогов. Этим мёдом смазала она тело охотника. Герой ожил и рассказал матери, как он был умерщвлён. Мать уговорила Лемминкяйнена бросить мысль о дочке Лоухи и увела его домой, в Калевалу.

Руна 16

Вяйнямёйнен задумал сделать лодку и послал Сампсу Пеллервойнена за деревом. Осина и сосна не подошли для строительства, а вот могучий дуб, девяти сажен в обхвате, вполне сгодился. Вяйнямёйнен «строит лодку заклинаньем, он челнок сбивает пеньем из кусков большого дуба». Но не хватило ему трёх слов, чтобы спустить лодку на воду. Отправился мудрый песнопевец на поиски этих заветных слов, но нигде не мог их найти. В поисках этих слов он спустился в царство Маналы

Там песнопевец увидел дочку Маны (бога царства мёртвых), которая сидела на берегу реки. Вяйнямёйнен попросил дать ему лодку, чтобы переправиться на другой берег и войти в царство мёртвых. Дочь Маны спросила, зачем он спустился в их царство живой и невредимый.

Вяйнямёйнен долго увиливал от ответа, но, в конце концов, признался, что ищет волшебные слова для лодки. Дочь Маны предупредила песнопевца, что немногие возвращаются из их края, и переправила на другой берег. Там его встретила хозяйка Туонелы и поднесла кружку мёртвого пива. Вяйнямёйнен отказался от пива и попросил открыть ему заветные три слова. Хозяйка сказала, что не знает их, но все равно Вяйнямёйнен не сможет никогда больше покинуть царство Маны. Она погрузила героя в глубокий сон. Тем временем жители мрачной Туонелы приготовили преграды, которые должны удержать песнопевца. Однако мудрый Вяйнё обошёл все расставленные ловушки и поднялся в верхний мир. Песнопевец обратился к богу с просьбой никому не дозволять своевольно спускаться в мрачную Маналу и рассказал, как тяжко живётся злым людям в царстве мёртвых, какие их ждут кары.

Руна 17

Вяйнямёйнен отправился к великану Випунену за волшебными словами. Он нашёл Випунена вросшим в землю, покрытым лесом. Вяйнямёйнен попытался разбудить великана, раскрыть его громадный рот, но Випунен случайно проглотил героя. Песнопевец устроил в утробе великана кузницу и разбудил Випунена громом молота и жаром. Мучаясь болью, великан приказал герою убираться из чрева, но Вяйнямёйнен отказался покинуть тело великана и пообещал сильнее колотить молотом:

Если слов я не услышу,
Не узнаю заклинаний,
Не запомню здесь хороших.
Не должны слова скрываться,
Не должны таиться притчи,
Не должны зарыться в землю
И по смерти чародеев.

Випунен спел песню «о вещей происхожденьи». Вяйнямёйнен выбрался из чрева гиганта и достроил свою лодку.

Руна 18

Вяйнямёйнен решил на новой лодке отправиться в Похъёлу и взять в жены дочку Лоухи. Сестра Ильмаринена, Анникки, выйдя утром стирать, увидела лодку песнопевца, приставшую к берегу и спросила героя, куда он направляется. Вяйнямёйнен признался, что едет в сумрачную Похъёлу, туманную Сариолу взять в жены красавицу Севера. Побежала Анникки домой, рассказала все брату, кузнецу Ильмаринену. Опечалился кователь и начал собираться в путь, чтобы не упустить свою невесту.

Так ехали они: Вяйнямёйнен по морю на чудесной лодке, Ильмаринен - по суше, на коне. Через некоторое время кузнец догнал Вяйнямёйнена, и они договорились не принуждать красавицу к замужеству. Пусть счастлив будет тот, кого она сама выберет себе в мужья. Менее удачливый пусть же не гневится. Женихи подъехали к дому Лоухи. Хозяйка Сариолы посоветовала дочери выбрать Вяйнямёйнена, но ей больше нравился молодой кузнец. Вяйнямёйнен зашёл в дом Лоухи, и красавица Похъёлы отказала ему.

Руна 19

Ильмаринен спросил Лоухи о своей невесте. Лоухи ответила, что выдаст дочь за кузнеца, если он вспашет змеиное поле Хийси. Дочь Лоухи дала совет кузнецу как вспахать это поле, и кузнец справился с этим заданием. Злая старуха поставила новое условие: изловить в Туонеле медведя, поймать седого волка Маналы. Невеста снова дала кузнецу совет, и он поймал медведя и волка. Но хозяйка Похъёлы снова заупрямилась: свадьба будет после того, как кузнец в водах Маналы изловит щуку. Невеста посоветовала кузнецу сковать орла, который и поймает эту рыбу. Ильмаринен так и поступил, но на обратном пути железный орёл съел щуку, оставив лишь голову. Эту голову как доказательство и принёс Ильмаринен хозяйке Похъёлы. Смирилась Лоухи, отдала дочку в жены кузнецу. А опечаленный Вяйнямёйнен отправился домой, наказывая впредь старым женихам никогда не соперничать с молодыми.

Руна 20

В Похъёле готовят свадебный пир. Для того, чтобы приготовить угощенье, нужно зажарить целого быка. Пригнали быка: рога 100 сажен, белка с головы до хвоста целый месяц скачет, и не было такого богатыря, который мог бы его зарезать. Но вот поднялся из вод морских богатырь с железным кулаком и одним ударом убил громадного быка.

Старуха Лоухи не знала, как сварить к свадьбе пиво. Старик на печи рассказал Лоухи о рождении хмеля, ячменя, о первом сотворении пива Осмотар, дочерью Калевы. Узнав о том, как варится пиво хозяйка Сариолы начала его приготовление. Леса поредели: нарубили дров для варки, родники высохли: набрали воды для пива, дым пол-Похъёлы наполнил.

Лоухи послала гонцов звать всех на пышную свадьбу, всех, кроме Лемминкяйнена. Если Лемминкяйнен придёт, то затеет на пиру драку, стариков и девушек на смех поднимет.

Руна 21

Лоухи встретила гостей. Приказала рабу получше принять зятя, оказать ему особые почести. Гости сели за стол, стали есть, пить пенное пиво. Старый Вяйнямёйнен поднял свою кружку и спросил гостей, не споёт ли кто-нибудь песню «чтобы день наш был весёлым, чтобы вечер был прославлен?» Но никто не осмелился петь при мудром Вяйнямёйнене, тогда он сам начал петь, прославляя молодых, желая им счастливой жизни.

Руна 22

Невесту готовят к отъезду. Пели ей песни о ее девической жизни и о несладкой жизни жены в чужом доме. Невеста начала горько плакать, но ее утешили.

Руна 23

Невесту учат и дают советы, как она должна жить замужем. Старая нищенка рассказала о своей жизни, как она была девушкой, как была замужем и как ушла от злого мужа.

Руна 24

Жениху читют наставления, как он должен обходиться с невестой, не велят обращаться с ней плохо. Нищий старик поведал, как он в своё время образумил свою жену.

Невеста простилась со всеми. Ильмаринен посадил невесту в сани, отправился в путь и приехал домой на третий день вечером.

Руна 25

Дома Ильмаринена с женой встретила мать кузнеца Локка, ласково заговорила с невесткой, всячески хвалила ее. Новобрачных и гостей усадили за стол, вдоволь угостили. Вяйнямёйнен в своей застольной песне славил родной край, его мужчин и женщин, хозяина и хозяйку, свата и подружку невесты, гостей. После свадебного пира песнопевец отправился домой. В дороге сани его сломались, и герой спросил у местных жителей, найдётся ли здесь такой смельчак, который спустится в Туонелу за буравчиком, чтобы починить его сани. Ему ответили, что нет такого. Пришлось Вяйнямёйнену самому спускаться в Туонелу, после чего он починил сани и благополучно добрался домой.

Руна 26

Тем временем Лемминкяйнен узнал, что в Похъёле справляют свадьбу, и решил поехать туда, отомстить за нанесённое оскорбление. Мать отговаривала его от такого рискованного предприятия, но охотник остался непреклонен. Тогда мать рассказала об опасностях, которые подстерегают Лемминкяйнена на пути в Похъёлу, упрекала, что сын рано забыл о том, как уже один раз погиб в том краю колдунов. Лемминкяйнен не послушался и отправился в путь.

На дороге Лемминкяйнена встретила первая погибель - огненный орёл. Охотник спасся, наколдовав стаю рябчиков. Дальше герой встретился со второй погибелью - пропастью, наполненной раскалёнными глыбами. Охотник обратился к верховному богу Укко, и тот послал снегопад. Лемминкяйнен чародейством возвёл ледяной мост через пропасть. Затем Лемминкяйнен встретился с третьей погибелью - свирепыми медведем и волком, на которых с помощью волшебства выпустил стадо овец. У самых ворот Похъёлы охотник встретил громадную змею. Герой заколдовал ее, произнося волшебные слова и вспоминая перворождение змеи из слюны Сюэтар (злого водного существа) через колдовство Хийси, и змея освободила охотнику дорогу в Похъёлу.

Руна 27

Миновав все опасности, весёлый Лемминкяйнен прибыл в Похъёлу, где его неласково встретили. Рассерженный герой стал ругать хозяина и хозяйку за то, что тайно справили свадьбу своей дочери и теперь так враждебно встречают его. Хозяин Похъёлы вызвал Лемминкяйнена состязаться в колдовстве и чародействе. Охотник выиграл в состязании, тогда похъёлец вызвал его драться на мечах. Лемминкяйнен и здесь победил, он убил хозяина Похъёлы и отрубил ему голову. Разгневанная Лоухи созвала вооружённых воинов, чтобы они отомстили за смерть ее мужа.

Руна 28

Лемминкяйнен спешно покинул Похъёлу и в облике орла полетел домой. Дома он рассказал матери о том, что случилось в Сариоле, о том, что воины Лоухи идут на него войной, и спросил, где бы он мог укрыться и переждать нашествие. Мать упрекнула буйного охотника за то, что он поехал в Похъёлу, навлёк на себя такую опасность, и предложила на три года отправиться на маленький остров за морями, где раньше во время войн жил его отец. Но прежде она взяла с охотника страшную клятву не воевать десять лет. Лемминкяйнен поклялся.

Руна 29

Лемминкяйнен отправился на маленький остров. Местные жители приветили его. Чародействами охотник очаровал местных девушек, соблазнил их и в веселии жил на острове три года. Мужчины острова, рассердившись на легкомысленное поведение охотника, решили убить его. Лемминкяйнен узнал о заговоре и убежал с острова, о чем девушки и женщины горько сожалели.

Сильная буря на море разбила лодку охотника, и он был вынужден вплавь добираться до берега. На берегу Лемминкяйнен добыл новую лодку и на ней приплыл к родным берегам. Но там он увидел, что дом его сожжён, местность пустынна и нет никого из его рода. Заплакал тут Лемминкяйнен, начал корить и бранить себя за то, что поехал в Похъёлу, навлёк на себя гнев похъёльцев, а теперь весь род его погиб, и мать его любимая убита. Тут герой заметил тропинку, ведущую в лес. Пройдя по ней, охотник нашёл хижину, а в ней свою старушку-мать. Мать рассказала о том, как народ Похъёлы разорил их родной дом. Охотник обещал построить новый дом, ещё лучше прежнего, и отомстить Похъёле за все беды, рассказал о том, как жил все эти годы на далёком острове.

Руна 30

Лемминкяйнен не мог смириться с тем, что дал клятву десять лет не сражаться. Он опять не послушал уговоры матери, опять собрался на войну с Похъёлой и позвал с собой в поход верного друга Тиэру. Вместе они отправились в поход против народа Сариолы. Хозяйка Похъёлы наслала на них ужасный мороз, который заморозил в море лодку Лемминкяйнена. Однако охотник заклинаниями прогнал мороз.

Лемминкяйнен и его друг Тиэра оставили челнок во льдах, а сами пешком добрались до берега, где, опечаленные и подавленные, бродили по глухим местам, пока, наконец, не возвратились домой.

Руна 31

Жили два брата: Унтамо - младший, и Калерво - старший. Унтамо не любил своего брата, строил ему всяческие козни. Между братьями возникла вражда. Унтамо собрал воинов и убил Калерво и весь его род, кроме одной беременной женщины, которую Унтамо взял с собой как рабыню. У женщины родился ребёнок, которого нарекают Куллерво. Ещё в люльке ребёнок обещал стать богатырём. Подросший Куллерво начал думать о мести.

Унтамо, обеспокоенный этим, решил избавиться от ребёнка. Куллерво посадили в бочку и бросили в воду, но мальчик не утонул. Его нашли сидящим на бочонке и ловящим в море рыбу. Тогда ребёнка решили бросить в костёр, но мальчик не сгорел. Куллерво решили повесить на дубе, но на третий день его нашли сидящем на суку и рисующем воинов на коре дерева. Смирился Унтамо и оставил мальчика своим рабом. Когда Куллерво подрос, ему стали давать работу: нянчить ребёнка, рубить лес, плести плетень, молотить рожь. Но ни на что не годен Куллерво, всю работу он испортил: измучил ребёнка, порубил хороший строевой лес, плетень выплел до неба без входа и выхода, зерна превратил в пыль. Тогда Унтамо решил продать негодного раба кузнецу Ильмаринену:

Цену дал кузнец большую:
Два котла он отдал старых,
Ржавых три крюка железных,
Кос пяток он дал негодных,
Шесть мотыг плохих, ненужных
За негодного парнишку,
За раба весьма плохого.

Руна 32

Жена Ильмаринена, дочь старухи Лоухи назначила Куллерво пастухом. И на смех и для обиды приготовила молодая хозяйка для пастуха хлеб: верх пшеничный, низ овсяный, а в середину запекла камень. Вручила Куллерво этот хлеб и сказала, чтобы пастух съел его не раньше, чем выгонит стадо в лес. Хозяйка выпустила стадо, наложила на него заклятие от напастей, призывая в помощники Укко, Миэликки (царицу леса), Теллерво (дочь царя леса) и умоляя их охранить стадо; попросила Отсо - медведя, красу с медовой лапой - не трогать стадо, обходить его стороной.

Руна 33

Куллерво пас стадо. Днём пастух присел отдохнуть и поесть. Вынул испечённый молодой хозяйкой хлеб и стал резать его ножом:

И упёрся ножик в камень
Лезвием в голыш претвердый;
У ножа клинок распался,
На куски клинок распался.

Куллерво огорчился: этот нож достался ему от отца, это единственная память о его роде, вырезанном Унтамо. В бешенстве Куллерво решил отомстить хозяйке, жене Ильмаринена, за насмешку. Пастух загнал стадо в болото и дикие звери пожрали всю скотину. Куллерво превратил медведей в коров, а волков в телят и, под видом стада, погнал их домой. По дороге он приказал им разорвать хозяйку на куски: «Лишь на вас она посмотрит, лишь доить она нагнётся!». Молодая хозяйка, завидев стадо, попросила мать Ильмаринена сходить и подоить коров, но Куллерво, упрекая ее, сказал, что хорошая хозяйка сама доит коров. Тогда жена Ильмаринена пошла в хлев, и медведи и волки разорвали ее в клочья.

Руна 34

Куллерво убежал из дома кузнеца и решил отомстить Унтамо за все обиды, за изведение рода Калерво. Но в лесу пастух встретил старуху, которая рассказала ему, что Калерво, его отец, на самом деле жив. Она подсказала, как его можно найти. Куллерво отправился на поиски и нашёл свою семью на границе Лапландии. Мать со слезами встретила сына, рассказала, что считала его пропавшим, как и старшую дочь, ушедшую по ягоды, да так и не вернувшуюся.

Руна 35

Куллерво остался жить в родительском доме. Но и там не нашлось применения его богатырской силе. Все, что ни делал пастух, оказывалось бесполезным, испорченным. И тогда огорчённый отец отправил Куллерво в город, уплатить подать. На обратном пути Куллерво встретил девушку, заманил подарками в свои сани и соблазнил ее. Оказалось, что эта девушка - та самая пропавшая сестра Куллерво. В отчаянии девушка бросилась в реку. А Куллерво в горе отправился домой, рассказал матери о случившемся и решил покончить с собой. Мать запретила ему расставаться с жизнью, стала уговаривать уехать, найти спокойный уголок и тихо доживать там свой век. Куллерво не согласился, он собирался отомстить Унтамо за все.

Руна 36

Мать отговаривала сына от свершения необдуманного поступка. Куллерво был непреклонен, тем более что все родные проклинали его. Одной матери было небезразлично, что случится с ее сыном. Пока Куллерво воевал, до него доходили вести о смерти отца, брата и сестры, но он не плакал по ним. Только когда пришло известие о смерти матери, пастух заплакал. Придя в род Унтамо, Куллерво истребил и женщин, и мужчин, разорил их дома. Возвратившись в свой край, Куллерво не нашёл никого из родных, все умерли и дом стоял пустой. Тогда несчастный пастух ушёл в лес и расстался с жизнью, бросившись на меч.

Руна 37

В это время кузнец Ильмаринен оплакал свою погибшую хозяйку и решил сковать себе новую жену. С большим трудом он выковал девицу из золота и серебра:

Он ковал, не спавши, ночью,
Днём ковал без остановки.
Ноги сделал ей и руки,
Но нога идти не может,
И рука не обнимает.
Он куёт девице уши,
Но они не могут слышать.
Он уста искусно сделал
И глаза ей, как живые,
Но уста без слов остались
И глаза без блеска чувства.

Когда кузнец лёг со своей новой женой в постель, тот бок, которым он соприкасался с изваянием, совершенно заледенел. Убедившись в непригодности золотой жены, Ильмаринен предложил ее в жены Вяйнямёйнену. Песнопевец отказался и посоветовал кузнецу бросить драгоценную девицу в огонь и наковать из золота и серебра много нужных вещей, или отвезти ее в другие страны и отдать жаждущим золота женихам. Будущим же поколениям Вяйнямёйнен запретил впредь склоняться перед золотом.

Руна 38

Ильмаринен отправился в Похъёлу свататься за сестру прежней своей жены, однако в ответ на своё предложение услыхал лишь брань и попрёки. Рассерженный кузнец похитил девицу. По дороге девица обращалась с кователем пренебрежительно, всячески унижала его. Разъярённый Ильмаринен превратил злую девицу в чайку.

Печальный кузнец возвратился домой ни с чем. В ответ на расспросы Вяйнямёйнена рассказал, как его прогнали в Похъёле, и как благоденствует край Сариолы, потому что там есть волшебная мельница Сампо.

Руна 39

Вяйнямёйнен предложил Ильмаринену поехать в Похъёлу, отнять у хозяйки Сариолы мельницу Сампо. Кузнец ответил, что Сампо достать очень трудно, злая Лоухи спрятала ее в скале, держат чудо-мельницу три корня, вросшие в землю. Но кователь согласился поехать в Похъёлу, он выковал для Вяйнямёйнена чудесный огневой клинок. Собираясь в дорогу, Вяйнямёйнен услыхал плач. Это плакала лодка, соскучившаяся по подвигам. Вяйнямёйнен обещал лодке взять ее в путешествие. Заклинаниями певец спустил чёлн на воду, в него сели сам Вяйнямёйнен, Ильмаринен, их дружина и отплыли в Сариолу. Проезжая мимо жилища весёлого охотника Лемминкяйнена, герои взяли его собой и вместе поехали спасать Сампо из рук злобной Лоухи.

Руна 40

Лодка с героями подплыла к одинокому мысу. Лемминкяйнен заклял речные потоки, чтобы они не разбили лодку, не навредили воинам. Он обратился к Укко, Киви-Киммо (божеству подводных камней), сыну Каммо (божества ужаса), Мелатар (богине бурных течений), с просьбой не навредить их чёлну. Внезапно лодка героев остановилась, никакие усилия не могли сдвинуть ее с места. Оказалось, чёлн удерживала огромная щука. Вяйнямёйнен, Ильмаринен и дружина выловили чудесную щуку и отправились дальше. По дороге рыбу сварили и съели. Из костей рыбы Вяйнямёйнен смастерил себе кантеле - музыкальный инструмент рода гуслей. Но не было на земле настоящего умельца играть на кантеле.

Руна 41

Вяйнямёйнен начал играть на кантеле. Дочери творенья, девы воздуха, дочь Луны и Солнца, Ахто, хозяйка моря, собрались послушать его чудесную игру. Слезы выступили на глазах слушающих и самого Вяйнямёйнена, его слезы упали в море и превратились в голубые жемчужины сказочной красоты.

Руна 42

Герои прибыли в Похъёлу. Старуха Лоухи спросила, зачем приехали герои в этот край. Герои ответили, что приехали за Сампо. Они предложили поделить чудо-мельницу. Лоухи отказалась. Тогда Вяйнямёйнен предупредил, что если народ Калевалы не получит половины, то они силой возьмут всё. Хозяйка Похъёлы созвала всех своих воинов против героев Калевалы. Но вещий песнопевец взял кантеле, начал играть на нем и своей игрой зачаровал похъёльцев, погрузил их в сон.

Герои отправились на поиски мельницы и нашли ее в скале за железными дверями с девятью замками и десятью засовами. Вяйнямёйнен заклинаниями открыл ворота. Ильмаринен смазал петли маслом, чтобы ворота не скрипели. Однако поднять Сампо было не под силу даже хвастуну Лемминкяйнену. Только с помощью быка калевальцы смогли выпахать корни Сампо и перенести ее на корабль.

Герои решили перевезти мельницу на далёкий остров «невредимый и спокойный и мечом не посещённый». По пути домой Лемминкяйнен захотел спеть, чтобы скоротать путь. Вяйнямёйнен предупредил его, что не время сейчас петь. Лемминкяйнен, не послушав мудрого совета, начал петь дурным голосом, и громкими звуками разбудил журавля. Журавль, испугавшись ужасного пения, полетел на Север и разбудил жителей Похъёлы.

Обнаружив пропажу Сампо, старуха Лоухи ужасно разозлилась. Она догадалась, кто украл ее сокровище, и куда его везут. Она попросила Удутар (деву тумана) наслать туман и мглу на похитителей, чудовище Ику-Турсо - утопить калевальцев в море, вернуть Сампо в Похъёлу, Укко она попросила поднять бурю, чтобы задержать их лодку, пока она сама их не догонит и не отнимет свою драгоценность. Вяйнямёйнен волшебством избавился от тумана, заклятьями от Ику-Турсо, но разыгравшаяся буря унесла чудесное кантеле из щучьих костей. Вяйнямёйнен горевал о пропаже.

Руна 43

Злая Лоухи послала воинов Похъёлы вдогонку за похитителями Сампо. Когда корабль похъёльцев настиг беглецов, Вяйнямёйнен достал из мешочка кусочек кремня и с заклинаниями бросил его в воду, где тот превратился в скалу. Лодка Похъёлы разбилась, но Лоухи превратилась в страшную птицу:

Старых кос пяток приносит,
Шесть мотыг, давно ненужных:
Служат ей они как пальцы,
Их как горсть когтей, сжимает,
Вмиг пол-лодки подхватила:
Подвязала под колена;
А борты к плечам, как крылья,
Руль, как хвост, себе надела;
Сто мужей на крылья сели,
Тысяча на хвост уселась,
Села сотня меченосцев,
Тысяча стрелков отважных.
Распустила Лоухи крылья,
Поднялась орлом на воздух.
В высоте крылами машет
Вяйнямёйнену вдогонку:
Бьёт одним крылом по туче,
По воде другое тащит.

Мать воды, Ильматар, предупредила Вяйнямёйнена о приближении чудовищной птицы. Когда Лоухи настигла лодку калевальцев, мудрый песнопевец опять предложил колдунье справедливо разделить Сампо. Хозяйка Похъёлы опять отказалась, схватила когтями мельницу и попыталась стащить ее с лодки. Герои набросились на Лоухи, пытаясь помешать. Однако одним пальцем Лоухи-птица все-таки уцепилась за чудесную мельницу, но не удержала, уронила её в море и разбила.

Крупные обломки мельницы утонули в море, и поэтому в море так много богатств, которые не переведутся вовеки. Мелкие осколки теченьем и волнами прибило к берегу. Вяйнямёйнен собрал эти осколки и посадил их в калевальскую землю, чтобы край был богатым.

А злая хозяйка Похъёлы, которой досталась только пёстрая крышка от чудо-мельницы (отчего в Сариоле наступила бедность), стала грозиться в отместку украсть солнце и месяц, спрятать их в скале, застудить морозом все всходы, побить градом посевы, выслать из леса медведя на стада Калевалы, напустить мор на людей. Однако Вяйнямёйнен ответил, что с помощью Укко, отведёт ее злые чары от своей земли.

Руна 44

Вяйнямёйнен отправился в море искать кантеле из щучьих костей, однако несмотря на все старания не нашёл его. Печальный Вяйнё возвратился домой и услыхал, как в лесу плачет берёза. Берёза жаловалась, как тяжело ей живётся: весной надрезают ее кору, чтобы набрать сока, девушки вяжут из ее ветвей веники, пастух плетёт из ее коры кузовки и ножны. Вяйнямёйнен утешил берёзу и сделал из неё кантеле, лучше прежнего. Гвозди и колки для кантеле песнопевец сделал из пения кукушки, струны - из нежных волос девушки. Когда кантеле было готово Вяйнё стал играть, и весь мир внимал его игре с восхищением.

Руна 45

Лоухи, до которой дошли слухи о процветании Калевалы, позавидовала ее благоденствию и решила наслать на народ Калевы мор. В это время к Лоухи пришла беременная Ловьятар (богиня, мать болезней). Лоухи приняла Ловьятар и помогла разродиться. У Ловьятар родилось 9 сыновей - всё болезни да напасти. Старуха Лоухи наслала их на народ Калевы. Однако Вяйнямёйнен заклинаниями и мазями избавил свой народ от недугов и смерти.

Руна 46

Старуха Лоухи узнала, что в Калевале излечились от насланных ею болезней. Тогда она решила натравить медведя на стада Калевы. Вяйнямёйнен попросил кователя Ильмаринена сковать копье и отправился на охоту на медведя - Отсо, яблочко лесное, красоту с медовой лапой.

Вяйнямёйнен спел песню, в которой попросил медведя спрятать когти и не грозить ему, убедил медведя, что не убивал его - мишка сам упал с дерева и разорвал свою одежду-шкуру и обратился к зверю, будто приглашая его в гости.

В деревне по случаю удачной охоты устроили пир, а Вяйнё рассказал, как боги и богини леса помогли ему в охоте на медведя.

Руна 47

Вяйнямёйнен играл на кантеле. Солнце и месяц, услышав чудесную игру, спустились пониже. Старуха Лоухи схватила их, спрятала в скале и похитила огонь из очагов Калевы. Холодная беспросветная ночь опустилась на Калевалу. Даже на небе, в жилице Укко, наступила тьма. Затосковали люди, забеспокоился Укко, вышел из своего дома, но не нашёл ни солнце, ни луну. Тогда громовержец высек искру, спрятал ее в мешочек, а мешочек в шкатулку и дал эту шкатулку воздушной деве, «чтобы вырос новый месяц, солнце новое явилось». Дева стала баюкать небесный огонь в люльке, нянчить его на руках. Вдруг огонь выпал из рук няньки, пролетел девять небес и упал на землю.

Вяйнямёйнен, увидев падение искры, сказал кователю Ильмаринену: «Давай посмотрим, что за огонь упал на землю!», и герои отправились на поиски небесного огня. На пути они встретили Ильматар, и та рассказала, что на земле небесный огонь, искра Укко, сжигает все на своём пути. Она сожгла дом Тури, сожгла поля, болота, а затем упала в озеро Алуэ. Но даже в озере небесный огонь не погас. Долго кипело озеро, и озёрные рыбы стали думать, как им избавиться от злого огня. Тогда сиг поглотил искру Укко. Озеро успокоилось, но сиг начал мучиться от боли. Пеструшка пожалела сига и проглотила его вместе с искрой, и тоже стала мучиться от нестерпимого жжения. Пеструшку проглотила серая щука, и ее тоже стал донимать жар. Вяйнямёйнен и Ильмаринен пришли на берег озера Алуэ и закинули сети, чтобы поймать серую щуку. Им помогали женщины Калевалы, но нет в сетях серой щуки. Второй раз закинули сети, теперь им помогали мужчины, но серой щуки в сетях снова не было.

Руна 48

Вяйнямёйнен сплёл из льна гигантскую сеть. Вместе с Ильмариненом при помощи Велламо (морской царицы) и Ахто (морского царя), приславших морского богатыря, они наконец-то ловят серую щуку. Сын солнца, помогающий героям, разрезал щуку и вынул из неё искру. Но искра выскользнула из руки сына Солнца, опалила бороду Вяйнямёйнену, обожгла руки и щеки кузнеца Ильмаринена, побежала по лесам и полям, сожгла пол-Похъёлы. Однако песнопевец изловил огонь, зачаровал его и принёс в жилища Калевы. Ильмаринен мучился от ожогов волшебного огня, но, зная заклинания против ожогов, излечился.

Руна 49

Уже был огонь в жилищах Калевы, но не было солнца и месяца на небе. Жители попросили Ильмаринена выковать новые светила. Ильмаринен принялся за работу, но мудрый песнопевец говорит ему, что:

Ты предпринял труд напрасный!
Злато месяцем не станет,
Серебро не будет солнцем!

Несмотря на это, Ильмаринен продолжил свой труд, новые солнце и месяц он поднял на высокие ели. Но драгоценные светила не сияли. Тогда Вяйнямёйнен начал выяснять, куда же девались настоящие солнце и месяц, и узнал, что их украла старуха Лоухи. Вяйнё отправился в Похъёлу, где ее жители встретили его неуважительно. Песнопевец вступил с мужами Сариолы в бой и победил. Он захотел увидеть небесные светила, но тяжёлые двери подземелья не поддались. Вяйнё возвратился домой и попросил кователя Ильмаринена выковать оружие, которым можно было бы открыть скалу. Ильмаринен принялся за труд.

Тем временем хозяйка Похъёлы, обернувшись ястребом, прилетела в Калеву, к дому Ильмаринена, и узнала, что герои готовятся к войне, что ее ждёт злая участь. В страхе возвратилась она в Сариолу и выпустила солнце и месяц из темницы. Затем в образе голубя рассказала кузнецу, что светила опять на своих местах. Кузнец, радуясь, показал Вяйнямёйнену светила. Вяйнямёйнен поприветствовал их и пожелал, чтобы они всегда украшали небо и приносили счастье людям.

Руна 50

Девушка Марьятта, дочь одного из мужей Калевалы, забеременела от съеденной ягоды-брусники. Мать и отец выгнали ее из дому. Служанка Марьятты отправилась к злому человеку Руотусу, с просьбой приютить бедняжку. Руотус и его злая жена поселили Марьятту в хлеву. В том хлеву Марьятта родила сына. Внезапно мальчик пропал. Бедная мать отправилась на поиски сына. Она спрашивала звезду и месяц о сыне, но они не ответили ей. Тогда она обратилась к Солнцу, и Солнце рассказало, что сын ее увяз в болоте. Марьятта спасла сына и принесла его домой.

Жители деревни захотели окрестить мальчика и позвали старца Вироканнаса. Пришёл и Вяйнямёйнен. Песнопевец предложил умертвить ребёнка, рождённого от ягоды. Ребёнок стал упрекать старца за несправедливый приговор, припомнил его собственные прегрешения (смерть Айно). Вироканнас окрестил малыша королём Карьялы. Рассерженный Вяйнямёйнен волшебной песней сотворил себе медный чёлн и навсегда уплыл из Калевалы «туда, где вместе сходятся земля и небо».