Гофман крошка цахес краткое содержание на украинском. Крошка Цахес по прозванию Циннобер

Раздел первый

Маленький уродец. Как князь Пафнутий насаждал в своей стране образование, а фея Розабельверде попала в приют благородных девиц

На пути упала измученная голодом и жаждой ободранная крестьянка. За плечами у нее был короб с хворостом. Она жаловалась на свою несчастную судьбу, на нищенская жизнь, на позор, которую принесла ее семье ребенок-урод, рожденный ею же самой. Больше всего она проклинала ребенка, которому было уже два с половиной года, а она еще даже не зипьялася на свои хилые ноги и не научилась разговаривать. ее сын много ел, как восьмилетний мальчик, но не было надежды, что он когда работать. В коробе женщина несла вместе с хворостом и своего выродка: «голова у чудовища глубоко запала между плечами, на спине вырос горб, как тыква, а сразу от груди свисали тонкие, словно лещиновые палочки, ноги, поэтому весь он был похож на раздвоенную редьку ». Эта проявление имела длинный острый нос, черные лохматое волосы, а на морщинистому, как у старого, лице сверкала «пара черных глазниц».

Женщину сморил глубокий сон, а мальчик, выйдя из короба, возился возле нее. В настоящее время лесом прогуливалась патронесса убежища. Увидев эту картину, она расстроилась, потому что не могла помочь горю этой женщины.

Панна приласкала мальчика, расчесала растрепаны волосы и решила по-своему помочь его горю, обрызгав ребенка пахучей водой.

Когда крестьянка проснулась, то почувствовала себя отдохнувшей и бодрой, похвалила кудряшки своего маленького Цахеса, удивилась, потому что он мог ходить и разговаривать.

дороге домой она, по просьбе пастора, остановилась отдохнуть у его дома. Батюшка восхвалял ее маленького сына, который показался ему умным и красивым мальчиком. Пастор просил Лизу оставить Цахеса ему на воспитание и, разозлившись на крестьянку за ее убеждения в юродивости своего же сына, забрал чудовище и щелкнул дверью.

Возвращалась домой Лиза с легким сердцем и коробом, который теперь без Цахеса казался почти невесомым.

Как понимает наш читатель, вся тайна состояла в чарах патронессы. Действительно, это была необыкновенная женщина. Все, кто ее знал, говорили, что с тех пор как патронесса появилась в этой местности, она ничуть не изменилась, не постарела. Назад ходили слухи, что эта девица — ведьма. Люди рассказывали всякие небылицы: то кто-то видел, как она в лесу разговаривала со зверями и птицами, то как летала на метле — даже хотели ее бросить в воду для подтверждения своих мыслей. Узнав о таких намерениях, патронесса пожаловалась князю, который за нее вступился. Тогда крестьяне, спохватившись, понемногу стали забывать всякие небылицы и больше не трогали ее.

Эту уважаемую даму властной характера звали фрейлейн фон Розеншен, или, как он сам о себе говорила, Розеншен-Зеленова. У нее был приветливый взгляд, особенно красивой казалась она во время, когда цвели розы.

Панну Розеншен назначил патронессой убежища сам князь, поэтому барон Претекстатус не мог ничего поделать, хотя женщина эта ему не нравилась, потому что в одной хронике он не нашел фамилию Розеншен-Зеленова и не мог ничего сказать о этот родословную.

В князя же кабинете знали, что панна — это славная, на весь мир известна фея Розабельверде.

Вот как все случилось.

В красивой, теплой, уютной и беззаботной стране князя Деметрия поселились феи, любили свободу и теплый климат. Жители сел — поскольку в княжестве не было ни одного города — верили в чудеса. После смерти Деметрия стал править его сын Пафнутий, которого мучила одна мысль: почему народ заброшенный и темный. Он по-настоящему начал руководить страной, назначив первым министром своего камердинера Андреса, который когда ему оказал услугу, одолжив шесть дукатов.

Андрес посоветовал Пафнутия ввести образование. Но чтобы прием лучше действовал, нужно было много чего еще сделать: починить школы, отстроить дороги, вырубить леса, сделать судоходной реку, понасаджуваты тополей и акаций, развести картофель, научить молодежь петь вечерних и утренних песен в два голоса, привить оспу и выгнать из страны людей, мешающих своими опасными настроениями. Такими людьми министр считал фей, ибо они творили чудеса и делали людей неспособными для благо просвещения. Поэтому было решено окружить замки фей, разрушить их, конфисковать имущество, а самих фей выселить в их страну Джиннистан, о которой известно из «Тысячи и одной ночи».

Князь Пафнутий подписал указ о введении образования. И одну фею решили оставить, чтобы выполняла какую полезную работу среди людей, тогда крестьяне и забудут о феях. Таким образом «одомашнить» решили не только фею, сделав ее полезным членом общества, но и животных и птиц, конфискованных в этих посестер.

Фея Розабельверде за несколько часов до введения образования успела выпустить на волю своих лебедей и скрыть свои магические розы и различные драгоценности.

Пафнутий поселил Розабельверде в приют благородных девиц, где она назвалась Розеншен-Зеленова и стала там хозяйничать.

Глава вторая

Университет в Керепеси. Как Мош Терпин пригласил студента Бальтазара на чай

Всесвитньовидатний ученый Птоломеус, находясь в поездке, писал письма своему другу Руфин:

«Дорогой Руфина, я боюсь изнурительного солнечных лучей, поэтому решил днем отдыхать, а ночью путешествовать. Ночи здесь темные, и мой возница сбился с гладкой дороги на мостовую. Моя голова покрылась шишками, а от толчка вылетел из кареты, колесо которой сломалось. Я добрел до города, где встретил удивительно одетых людей. В их одежде было нечто восточное, что сочеталось с западным. Они из трубок пускали искусственные облака. Они окружили меня со всех сторон и кричали: «филистер! Филистер!» Меня это обидело, поэтому обратился в полицию. Этот варварский народ поднял шум, а мой возница посоветовал ехать из этого города. Сейчас я нахожусь в одном из ближайших к городу деревень, где и пишу тебе, мой милый Руфин. Я хочу узнать об обычаях и норов этого удивительного народа и т. д. ».

Мой дорогой читатель, великий ученый Птоломеус Филадельфус не знал, что находится Вблизи Керепеського университета, а этот странный варварский народ — студенты. Какой бы страх охватил его, если бы час назад он оказался бы у дома Моша Терпина, профессора естественных наук. Студенты всего любили именно его лекции, так Мош Терпин мог объяснить, почему идет дождь, почему сверкает и гремит, почему днем светит солнце, а ночью — месяц. И объясняет он так, что поняла бы каждый ребенок. Позволь же, благосклонный читатель, отправить тебя в Керепес к дому этого ученого. Среди студентов профессора твое внимание привлечет один юноша, лет двадцати трех или четырех. У него почти смелый взгляд, но на бледном лице страстно лучи глаз пригасила мечтательная тоска. Этот юноша, одетый в древненемецкого сюртук, не кто иной, как студент Бальтазар сын порядочных состоятельных родителей, скромный и умный.

Все студенты пошли на фехтовальный площадку, а задумчивый Бальтазар отправился прогуляться рощей.

Его товарищ Фабиан предлагал поупражняться в «благородном искусстве фехтования», а не меланхолично бродят по лесу, потому что это — плохая привычка.

Фабиан пошел прогуляться со студентом-товарищем и завел разговор о господине Моша Терпина и его лекции. Бальтазар орал, что профессору лекции и опыты естественные — это «отвратительный смех из божественного естества». «Зачастую я хотел разбить его стакана и колбы. После его лекций мне кажется, что здания рухнут мне на голову, и гнетущий ужас гонит меня из города. Но не ходить на Терпин лекции не могу, какая-то странная сила меня туда тянет, »- объяснял Бальтазар товарищу.

Фабиан разоблачил эту странную силу, назвав имя Кандиды, профессорской дочери, в которую и влюбился Бальтазар.

Ребята заметили вдали лошадь без всадника, подумав, что скакун сбросил своего хозяина. Они остановили лошадь, по бокам которого «болтались» ботфорты, чтобы найти седока. Но вдруг что-то маленькое покатилась под ноги лошади. Это был горбатый малыш, напоминавший насаженные на вилку яблоко. Фабиан расхохотался, а карлик грубым голосом расспросил дорогу на Керепес.

Малыш пытался обуться в свои ботфорты. То и дело он спотыкался и падал в песок, пока Бальтазар не вонзил его тонкие ножки в сапоги, подняв малыша вверх и опустив в ботфорты.

Потом странный всадник пытался сесть в седло, и снова тщетно: он перевернулся и упал. Опять ему помог Бальтазар.

Этот незнакомец обиделся на Фабиани смех и заявил, что он «Принстона», поэтому парень должен с ним драться.

Бальтазар пристыдил товарища за его поведение, но Фабиана это не интересовало, он хотел поскорее вернуться в город, чтобы посмотреть на реакцию окружающих. Смех будет, когда увидят этого малого гадкого всадника. Фабиан и сам хотел посмеяться, поэтому через лес подался в город.

Бальтазар, прогуливаясь этим временем в лесу, встретил Кандиду с отцом. Мош Терпин пригласил его на чай, развлечься приятной беседой. Должен приехать какой умный юноша.

Глава третья

Литературное чаепитие в Моша Терпина. Юный принц

Фабиан расспрашивал всех прохожих, не видели ли они странного малыша верхом. Но никто ничего не мог сказать, и насмешливых улыбок на лицах парень не замечал. Люди только рассказывали, что проезжали двое стройных всадников, один из них был маленького роста, красивый и приятный на внешность. Бальтазар с Фабианом пытались убедить всех, что малыш гадкий и совсем не хорош, но им не везло. Фабиан напомнил другу, что они завтра увидят «нежную мамзель Кандиду».

Кандида была хороша, как нарисованная, с лучистыми глазами. Это была стройная и подвижная девушка, но руки и ноги у нее могли бы быть и более изощренными, если бы она ела меньше пирожных. Кандида любила веселую компанию: играла на фортепиано, подпевала, танцевала.

Но поэты могут в каждой женщине найти недостатки. их идеал: девушка должна бросаться за поэзией, по их стихами, петь им песни.

Кандида — самая веселость и беззаботность, ей нравились разговоры и юмор. Но в ней было чувство, что никогда не переходило в «банальную чуткость». Поэтому Фабиан и решил, что Бальтазару она не подходит.

Фабиан, зайдя в Бальтазара, улыбнулся, потому что его товарищ сидел такой разодетую. Парню хотелось поразить сердце любимой девушки.

В Терпиновому доме Кандида угощала гостей ромом, сухарями и лепешками. Студент просто любовался ею и не мог найти нужных слов. Профессор представил обществу господина Циннобер, который должен изучать право в Керепеському университете.

Фабиан тихо пошутил Бальтазару: «Наверное мне придется сражаться с этой Потороча на флейтах или, может, на шилах! Потому другого оружия я не могу принять против такого ужасного противника ».

Товарищ снова его пристыдил. Бальтазар спросил малыша, ничего плохого с ним не случилось из-за неудачной езду на лошади. И господин Циннобер и не помнил, что упал с лошади, потому что он, оказывается, «лучший ездок» и даже учил в манеже офицеров и солдат верховой езды.

Вдруг малыш полетел кувырком, когда у него из рук выскользнула палка, на которую он опирался. Карлик занявчав. Все решили, что в зале находится огромный кот, а потом сказали, что это Бальтазар так шутит. Студент растерялся, а Кандида успокаивала его.

В зале улеглась суматоха, все расселись и вели какие беседы. Это был удобное время, чтобы читать новый, свежий произведение. И Бальтазар, опомнившись, прочитал свою поэму о соловья и пурпурную розу. Он горячо читал, выливая всю страсть своего влюбленного сердца. Парень дрожал от радости, когда слышал вздохи или слова: «Замечательно … Чрезвычайно … Божественно! Поэма всех захватила.

Но как только он закончил чтение, как слушатели бросились к карлика со своими похвалами и криками о его талантливость. Бальтазар растерялся. Даже Фабиан был убежден, что стихи написал и читал Циннобер. Красивая девушка, Кандида, по просьбе присутствующих, подарила урод свой поцелуй. Бальтазар разозлился, а Фабиан сказал, что его товарищ ревнует Кандиду, и предложил ему подружиться с этим юношей, ибо, действительно, заслуживает похвалы.

Теперь в зале Мош Терпин со своими физическими принадлежностями показал всем опыт, и снова зрители хвалили и аплодировали «дорогом господину Циннобер». Его пытались взять на руки или пожать ему руку, а он «вел себя крайне неприлично»: махал маленькими ножками, гомселив ними в толстое профессорской брюхо и то квакал отвратительным голосом, скрипел, надувшись, «как малый индюк».

Среди общества был также юный принц Грегор, учился в университете. Он очень красив благородной и непринужденной поведения, проявляло его высокое происхождение.

Теперь принц Грегор не отходил от Циннобер, восхваляя того как лучшего поэта и физика.

Мош Терпин выдвигал версии, что, возможно, его протеже господин Циннобер княжеской, даже королевской крови: он талантливый, благородной поведения. Таким его рекомендовал пастор, что его воспитывал.

тот момент сообщили, что ужин готов. Циннобер приковылял к Кандиды, неуклюже схватил ее за руку и повел в столовую. Как неистовый бросился Бальтазар в темную ночь, сквозь бурю и дождь, домой.

Глава четвертая

Как скрипач-итальянец Сбиока нахвалився упечь господина Циннобер в контрабас, а Референдарий Пульхер не мог достать должности в министерстве иностранных дел. Как Бальтазара было зачарованно с помощью головки палки

Бальтазар сидел на камне в лесной глуши, думая о Кандиду. Он понял, проанализировав последние события, малыша зачарованно, и это ведьмовства надо прекратить.

Возвращаясь к Керепеса, Бальтазар встретил синьора Винченцо Сбиоку, виртуоза скрипача, известного на весь мир, у которого учился играть два года. Сбиока рассказал о своем концерте, где все аплодисменты и похвалы достались господину Циннобер, а его, музыканта, чуть не избили. Синьора Брагаци лежит в горячке, ибо все похвалили пение Циннобер, а пела же арию она. Обиженный всем этим, Винченцо Сбиока похвалялся запихнуть Циннобер в контрабас.

Едва Бальтазар провел скрипача, увидев своего товарища референдария Пульхера, пытавшийся застрелиться. Пульхер рассказал о своем устный экзамен на должность тайного экспедитора в министерстве иностранных дел. Советник посольства подбадривал его, потому труда, представленные в министерство, одобрив сам министр.

— Советник принимал экзамен у меня и у маленького карлика. Я отвечал на все вопросы, а чудовище то мямлила. Малыш неприлично вел себя, несколько раз падал с высокого стула, и мне приходилось его сажать. Советник любезно улыбался ему, на работу взяли, а меня обругали, будто я пришел пьяный, падал со стула, вел себя непристойно и ничего не знал.

Бальтазар поделился с референдария своими мыслями о ведьмацтво, и они решили вывести малыша на чистую воду.

Товарищи услышали музыку гармонии. Лесом ехал мужчина, одетый по-китайски, на голове у него пышный берет. Карета из хрусталя и колеса тоже. Белые единороги везли карету, вместо извозчика золотой фазан, а сзади сидел золотой жук. Мужчина поздоровался с друзьями, и с блестящей головки длинной палки, державший незнакомец, на Бальтазара упал яркий луч. Юношу словно кто уколол в грудь. Этого момента он решил, что этот человек спасет их от «нечестивых Цинноберових чар».

Глава пятая

Как князь Барсануф сделал тайного экспедитора Циннобер тайным советником по особым делам. Книжка с картинками доктора Проспера Альпануса. Бальтазарова побег

Министр иностранных дел, при котором господин Циннобер занял свою новую должность, был потомком барона Протекстатуса фон Мондшайна, который в хрониках искал родословную феи Розабельверде. Звали его как предка, Протекстатус фон Мондшайн, и он имел лучшее образование.

Преемник великого Пафнутия, князь Барсануф любил его, ибо на каждый вопрос должен ответ, хорошо танцевал и разбирался в денежных делах.

Барон пригласил князя на завтрак с лейпцигских жаворонков и на рюмку гданьской золотой водки. Пригласили и Циннобер. Князь похвалил малыша, думая, что теперь бумаги так красиво и правильно заполняет именно он. В это время малыш запихався жаворонками, ничтожно шамкая и чавкая, посадил масляное пятно на кашемировые штаны князя.

Подошел один юноша, сообщив, что это он составляет докладе. Но князь окрысился на него, обвинив парня во лжи, еще заметил, что это он чавкает и посадил пятно на брюки.

Во время завтрака князь назначил господина Циннобер тайным советником по особым делам, отметив: «Настоящий англичанин!

Фабиан рассказал Бальтазару о карьере Циннобер, как Кандида в него влюбилась и заручилась. И Бальтазара это не обеспокоило. Он сообщил другу о услышанное и увиденное в лесу, о ведьмовства карлика.

Фабиан уверял, что этот незнакомец не волшебник, а доктор Проспер Альпанус ^ который хочет им казаться. Чтобы убедиться в этом, товарищи пошли к вилле доктора.

Они постучали молотком в решетчатую ворота, послышался подземный гул, и врата потихоньку открылась. Ребята шли широкой аллеей, а вдоль них прыгали две огромные лягушки. Фабиан в одну бросил камень, и вдруг она превратилась в женщину, гадкую и старую, а другая — на человека, тщательно копал огород.

На траве, как показалось Бальтазара, паслись белые единороги, а Фабиан у них видел только лошадей.

Вместо швейцара там был золотой, похожий на страуса, блестящий птица. Фабиан и здесь не верил своим глазам, уверяя, что это переодетый парень.

Гостей встретил доктор Альпанус. Бальтазар ему рассказал все, что думает о Циннобер. В своей библиотеке хозяин взял книгу о домовых-коренячкив, где они были нарисованы. Когда доктор к ним прикасался, они оживали, потом он снова запихував их в книжку. Ни среди домовых-коренячкив, ни среди рыжих гномов Бальтазар не обнаружил малого Циннобер.

Тогда доктор Альпанус решил провести другую операцию. Они прошли в другую залу, где Проспер Альпанус требовал от Бальтазара пожелать, чтобы появилась Кандида.

Снялся голубой дым. Появилась Кандида, а рядом гадкий Циннобер, которого она баловала. Проспер дал Бальтазару дубинку, чтобы побить чудовище.

После этого опыта доктор сделал вывод: Циннобер — человек, но какие силы ему помогают. Он пригласил Бальтазара прийти еще раз. Фабиан орал, что не верит в эти бабьи сказки. Проспер Альпанус успокоил его, погладив по руке, от плеча до запястья.

дороге в Керепесу Бальтазар заметил, что у друга странный сюртук: полы длинные, а рукава короткие.

Сам Фабиан ничего не понимал. Дойдя до ворот, он разглядел, что его рукава укорачиваются, а полы удлиняются и волочатся за ним по земле. Прохожие смеялись над ним, а дети дергали и рвали сюртук. Как только он вскочил в какой дом, как полы исчезли и появились рукава.

В это время Бальтазара затащил в какой переулок Пульхер. Он рассказал, что Бальтазара ищут, ибо он обвиняется в нарушении домашнего права: он ворвался в дом Моша Терпина и отлупил до смерти уродливого малыша. Референдарий обещал парню свою помощь, а теперь отправил его в село Гох-Якобсгайм, где знаменитый ученый Птоломеус Филадельфус писал свою книгу о неизвестном студенческое племя.

Глава шестая

Как тайный советник Циннобер причесывался в своем саду и принимал росистую ванну. Орден Зелено-пятнистого тигра. Как панна Розеншен посетила Проспера Альпануса

Профессор Мош Терпин радовался по поводу, что его дочь выходит замуж за тайного советника. Теперь он сможет подняться вверх по служебной лестнице, как и его зять.

На рассвете по Циннобер ходил секретарь Адриан, тот юноша, который едва не лишился своего места в канцелярии министерства. Он вернул себе расположение князя тем, что получил для него замечательное средство выводить пятна. Тайный советник Циннобер жил в прекрасную дома с еще лучшим садом. Через каждые девять дней на рассвете он сам, без слуги, хотя ему было очень тяжело, одевался и шел в сад.

Пульхер и Адриан чувствовали какую-то тайну и, узнав в камердинера, которого ночью господин должен был идти в сад, проникли в имение.

Они увидели, что к малышу прилетела какая-то женщина с крыльями за плечами, расчесала золотым гребешком его длинные кудри. Она пожелала ему быть разумным. А курдупель ответил, что он и так самый умный.

Когда женщина исчезла, Пульхер и Адриан выскочили из кустов, отметив, что его хорошо причесали.

Циннобер хотел убежать, но его подвели хилые ножки. Он упал, запутался в цветах, которые его заросилы.

По этому поводу Пульхер написал Бальтазару письмо. Циннобер, расстроенный этим происшествием, залег в постель и стонал. Слух о его болезни пришла к князю, который прислал ему своего лейб-медика.

Лейб-медик определил, что тайный советник себя не жалеет ради отечества. Он, наверное, заметил красную полосу на голове Циннобер и ненароком коснулся ее. Циннобер зловещие от ярости, дал пощечину врачу, эхо пошло по комнате:

— Я здоров, чего вы от меня хотите? Я сейчас оденусь и пойду в министерство на конференцию.

Претекстатус фон Мондшайн попросил малого Циннобер прочитать записку, которую якобы сочинил сам. Надеясь на талант тайного советника, Претекстатус хотел выиграть на этом докладе.

А на самом деле записку составил не министр Мондшайн, а секретарь Адриан.

Малыш то бормотал и шамкав неразборчиво, поэтому князь сам принялся читать доклад. Довольный, он назначил Циннобер министром, а Мондшайна отправил на отдых. Князь также наградил малыша орденом Зелено-пятнистого тигра, хотел повесить орденскую ленту, и она не висела, как следует, по правилам, на Циннобер — холм мешал.

Но у князя собралась орденская совет, которому он приказал придумать, как закрепить эту ленту на теле нового министра. Времени им дал восемь дней. Здесь были и философы, и естествоиспытатель.

Все думали. Чтобы лучше думалось, создали условия полной тишины: во дворце ходили в мягких тапочках, говорили шепотом; возле дворца улице вслалы толстым слоем соломы; запретили бить в барабаны и играть на музыкальных инструментах вблизи дворца.

На совет пригласили театрального портного Кеса, ловкого и хитрого человека. Он быстро придумал, что ленту можно закрепить пуговицами.

Князь одобрил постановление орденской совета: ввести несколько степеней ордена Зелено-пятнистого тигра, в зависимости от количества пуговиц. Министр Циннобер получил особую награду: орден с двадцатью алмазными пуговицами, поскольку именно столько нужно их к его странной фигуры.

Несмотря на мудрую выдумку, князь не любил портного Кеса, но все же наградил его орденом с двумя золотыми пуговицами.

Доктор Альпанус всю ночь сочинял Бальтазара гороскоп, узнал кое о малого Циннобер. Он хотел поехать в Гох-Якобсгайм, и к нему пожаловала фрейлейн фон Розеншен.

Вонаьбула в длинном черном платье и черном дымке. Направив луч палки на нее, Проспер увидел патронессу в белых одеждах, с прозрачными крыльями за спиной, с белыми и красными розами в волосах.

Он спрятал палку и пригласил даму на кофе. В этот день богато чудес случилось: дама пролила кофе, разбила золотой гребешок, становилась бабочкой и мышкой, а доктор перевернулся жуком, потом котом.

Проспер Альпанус рассказал госпоже Розеншен, что это он предупредил ее о введении образования, это он сохранил нетронутим свой парк, свое чародейских принадлежностей.

Панна просила доктора помиловать товарища ее воспитанником, тогда мудрец показал Бальтазара гороскоп. И панна Розеншен уступила этой высшей силе. Таким образом, патронесса и волшебник дружить.

Глава седьмая

Как профессор Мош Терпин княжеской погребке исследовал природу. «Mycetes Beelzebub» (1). Отчаяние студента Бальтазара. Подарок Проспера Альпануса

Бальтазар получил письмо от референдария Пульхера: «Дела наши, дорогой друг Бальтазар, идут все хуже. Отвратительный Циннобер теперь уже министр иностранных дел и получил орден Зелено-пятнистого тигра с двадцатью пуговицами. Профессор Мош Терпин пиндючиться, через своего будущего зятя получил должность генерал-директора всех естественных дел. Он цензурирует и ревизует солнечные и лунные затмения, а также предсказание погоды в разрешенных в государстве календарях, а особенно исследует природу в резиденции и окрестностях. Он получает редких птиц, лучших зверей и, чтобы исследовать их природу, велит зажарить их, а потом съедает. Циннобер позаботился, чтобы Мош Терпин мог изучать свой новый трактат о вине в княжеской погребке. Он таким образом проштудировал много вина и шампанского.

Министр обещает тебе отомстить. А моя каждая встреча с ним становится роковой. В зоологическом кабинете, когда он стоял перед стеклянной шкафом с редкими американскими обезьянами, чужаки перепутали его с обезьяной, назвав обезьяной Ревун-Вельзевул. Я так хохотал, не мог удержаться. Циннобер почти не лопнул, ему отказали ноги, и камердинер отнес его в карету. Он даже отказался от услуг княжеского лейб-медика. Прощай, Бальтазар, не теряй надежды, прячься лучше ».

Бальтазар сидел так в размышлениях в гуще леса, сетуя на свою судьбу и напрасные обещания Проспера Альпануса. Вдруг что-то странно блеснуло, парень увидел доктора, летевший к нему на насекомому, похожей на полевого конька.

Проспер простил юноше его мысли и рассказал о своей любви. В Индии у него есть любимая, от которой ему передал приветствие друг Лотос. Балльных замена, так звали индийскую принцессу, зовет его к себе. Рассказал и о панне фон Розеншен и ее питомца малыша Цахеса.

Его странные чары спрятанные в трех огненно-блестящих волосках, которые должен вырвать именно Бальтазар и немедленно сжечь, чтобы не случилось беды. Для того чтобы смотреть волоски, Альпанус подарил мальчику лорнет, а для его наказанного товарища Фабиана — черепаховую табакерку, которая избавит того чар. Проспер оформит формальный дарственную запись, где наречется дядей Бальтазара и подарит ему свой замечательный поместье. Там после свадьбы молодой жить со своей молодой женой. В этой усадьбе есть лучшая овощи для салатов, лучшая погода для белья, лучшие ковры, которые не портятся и не заплямовуються.

А сам Проспер Альпанус поедет к своей Бальзамины.

(1) Mycetes Beelzebub (лат.) — обезьяна Вельзевул.

Раздел восьмой

Бальтазар утром прокрался в Керепес в дом своего друга Фабиана. Фабиан бледный лежал в постели. Теперь он уже верил во всякие чары, потому что какой бы костюм, которого портного не был, в нем все равно укорачиваются рукава и удлиняются полы. В его доме сейчас висело много костюмов. Фабиан рассказал своему товарищу, что богословы считают его сектанта, а дипломаты — за мятежника. Его вызывал ректор, и студент й появился в жилете без сюртука. Господин ректор страшно рассердился, приказал явиться в приличном виде через неделю. Этот срок истекал сегодня. Бальтазар передал Фабиано табакерку. Когда ребята ее открыли, то из нее выпал прекрасно сшитый фрак из тончайшего сукна. Этот фрак очень подходил юноше. Чары исчезли. Затем Бальтазар рассказал другу о разговоре с дядюшкой Проспер Альпанус. Фабиан обещал свою поддержку и помощь.

тот момент по улице шел Референдарий Пульхер, очень расстроен. И Фабиан его окликнул, а сам пошел на прием к ректору.

Пульхер выслушал рассказ Бальтазара, высказавшись о печальной час, потому что именно сегодня отвратительный карлик торжественно праздновать своей помолвке. Мош Терпин пригласил даже князя. В освещенной сотнями свечей зале стоял убранный малый Циннобер, держа за руку молодую Кандиду, он отвратительно скалился и улыбался. Когда пришло время меняться кольцами, в зал ворвался Бальтазар, а за ним Пульхер и Фабиан. Все начали кричать и жаловаться на это) безобразие. Бальтазар через стеклышко разбирательств волшебное прядь волос. Схватил его и Циннобер начал видбрикуватись ножками, царапаться, кусаться. Тогда Фабиан и Пульхер взялись держать малыша. После этого ни князь, ни окружающие не видели в нем того министра Циннобер; все начали смеяться над карлика-курдупель, отвратительного чудовища.

Князь разгневался на Моша Терпина, отобрал у него должность генерального директора естественных дел, ибо на помолвке не нашел своего министра.

Мош Терпин от ярости хотел выбросить карлика в окно, а смотритель зоологического кабинета перепутал малыша с обезьяной. Во насмешливый хохот чудовище выбежала и, хрюкая, побежала домой, не замечена даже своими слугами.

Бальтазар рассказал все Кандиде, которую заморочили Циннобер чары. А девушка призналась ему в любви. Мош Терпин вопил, ломая руки. Его также заверили в чарах безобразного курдупель, полученных от феи Розабельверде.

— Да, — сказал Мош Терпин, — да, меня очаровал уродливый колдун … я уже больше не стою на ногах … я парю под потолком … Проспер Альпанус придет за мной … я полечу на бабочке … меня причеши фея | Розабельверде … патронесса Розеншен … я стану министром! Королем! Императором!

Кандида и Бальтазар сообщили профессора о своем решении жениться. Отец позволил: «… Женитесь, Любите, голодайте вместе, я отдам Кандиде ни гроша приданого».

Бальтазар хотел его убедить, что они не будут голодать, и отложили это на завтра, потому что господин профессор очень-очень устал.

Глава девятая

Как старая Лиза подняла бунт, а министр Циннобер, убегая, поскользнулся. Как приуныл князь Барсануф, как он ел лук, и как никто не мог заменить ему Циннобер

Карета министра Циннобер почти всю ночь зря стояла у Терпинового дома. Извозчик долго не верил, что Циннобер пошел домой пешком и здесь его нет.

Приехав домой, он расспросил у камердинера, или хозяин дома. Слуга рассказал, что господин вернулся с праздника недоволен, то хрюкая, то по-кошачьи мяукая, пролез под ногами камердинера. А теперь они спят, храпя так, как всегда по большим делам.

Слуги пошли проверить, и сейчас Циннобер храпит. Малыш храпел, выигрывал, свистел в причудливых образом.

Рано утром в министровим доме совершился шум. Какая-то старая крестьянка, одетая в давно вылинявших убогую праздничное платье, просилась в своего сыночка, к малому Цахеса. Швейцар сказал, что это дом министра Циннобер, а среди слуг такого нет. Женщину прогнали.

Тогда она села на каменных ступеньках дома с другой стороны улицы. Люди начали собираться вокруг нее. Они не знали, она сумасшедшая, или в ее словах есть правда. Женщина смотрела на Циннобер окна. А потом улыбнулась:

— Вот он, мой малыш Цахес.

Все посмотрели туда и начали хохотать, увидев малыша Циннобер, что в расшитых алых одеждах, перевишений орденской лентой, стоял у окна, достигало самого пола.

Зрители, смеясь, кричали:

— Крошка Цахес! Крошка Цахес!

Слуги хохотали яростнее всех, увидев своего господина.

Министр, поняв, что смеются над ним, стал угрожать полицией, стражей, тюрьмой. Но чем больше министр навесные, тем сильнее поднимался хохот. У него начали швырять камни, овощи.

Между тем, прошел слух, что это действительно малыш Цахес, что позорной ложью и обманом пролез наверх, убрав себе гордое имя Циннобер.

Люди хлынули у министров дом, камердинер заломил руки. Он не мог найти своего хозяина, не нашли его и люди.

Когда мятеж утих, Циннобер не вышел из своего убежища. Камердинер заметил, «что с одной красивой серебряной сосуды с ушками, которая всегда стояла бел туалета, потому что министр очень ценил ее, как драгоценный подарок самого князя, торчат маленькие, тоненькие ножки». Когда слуга его оттуда вытащил, его превосходительство были мертвы — камердинер заплакал; вытерев его, положил в кровать и вызвал лейб-медика.

В комнату вошла фрейлейн фон Розеншен. Она успокоила людей, а вслед за ней вошла Лиза, родная мать маленького Цахеса. Мертвый Циннобер казался теперь лучше, чем когда-либо в жизни. На устах застыла мягкая легкая улыбка. Волосы снова спадали на плечи кудрями, а не куйовдилося. Панна погладила малыша по голове, и мигом в волосах заблестела красная полоска.

Лиза начала плакать и сетовать: лучше бы он остался дома, я бы его носила в корзине, и мне давали бы когда-никогда монетки.

Лиза думала, что весь этот дом и деньги, которые нажил ее сын, останутся ей. Но нет. Женщина еще больше розрюмсалась. Она хотела забрать своего маленького Цахеса, чтобы священник сделал из него чучело. Фея рассердилась, выпроводила женщину, приказала подождать ее, хотела чем утешить и помочь.

Розабельверде благодарила Проспер Альпанус, вернувшего малышу его вид, что чудовище похоронят с почестями.

Князь Барсануф очень плакал, увидев своего министра мертвого. Лейб-медик, осмотрев покойника, определил причину смерти — не физическая, а психическая. Он считал, что министр много занимался государственными делами, а также давление орденской ленты мешал деятельности мозговой и узловой системы.

Князь еще немного поплакал и пошел. Выходя из дома, он увидел старую Лизу с венком золотой лука. Он с ней ласково поговорил, попробовал ее золотой сладкого лука, приказал ей поставлять лук на княжескую кухню. Князь пробовал сладкую, крепкую, жгучую лук, а перед собой видел покойника Циннобер, который ему шептал: «Покупайте, ешьте эту лук, княже, на благо государству!» Князь дал Лиге несколько золотых, так она выбилась из бедности с помощью тайных чар Розы -пригожие.

Похороны министра Циннобер был одним из самых пышных: его похоронили с почетом, помня все заслуги его ума перед государством.

Раздел последний

Как профессор Мош Терпин успокоился, а Кандида уже никогда не раздражалась. Как золотой жук прожужжал то на ухо доктору Просперу Альпанасу, что попрощался и уехал, а Бальтазар счастливо зажил с женой

Теперь, дорогой читатель, я хочу с тобой попрощаться. Тот, кто списывает для тебя эти листы, много знает о славных делах Циннобер и охотно рассказал бы тебе. Но увы! Оглядываясь на события странные, накопив их, он боится потерять твое доверие, дорогой читатель. Написав «Раздел последний», он просит непринужденно смотреть на эти образы, даже подружиться с ними.

Историю можно было бы завершить смертью Циннобер, и лучше поставить на конце радостное свадьбы.

Бальтазар успокоил Мош Терпина, показав через лорнет министра Циннобер; удивил, познакомив его со своим дядей Проспер Альпанус, даровавший молодоженам свое имение с окружающими лесами, полями, лугами. Здесь профессор мог изучать свои новые опыты.

Парень познакомил отца Кандиды с просторной пивную, которая была не хуже княжеской погребке.

На этом профессор и успокоился.

Бальтазарове свадьбу праздновали в пригородной вилле. Невесту впитывала фея Розабельверде, окружившей девушку своими чарами. Кандида была чрезвычайно обаятельна. Кроме того, Розеншен подарила ей чудесное магическое ожерелье, и с тех пор она его надела, то уже никогда не раздражалась по пустякам.

Молодой и молодая были счастливы.

Волшебник и волшебница украсили свадьбу чудесами: сладкие песни о любви, из-под земли поднимались столы с яствами и хрустальными бутылками.

Ночью спустился золотой жук, и Проспер, попрощавшись со всеми, полетел в Индию.

Бальтазар, помня советы Проспера Альпануса, разумно пользовался прекрасным пригородным имением, стал хорошим поэтом. Кандида никогда не раздражалась, ибо не снимала ожерелья. Молодым ничего не хватало, они зажили счастливым семейной жизнью.

Итак, сказка о малыше Цахеса, прозванного Циннобер, теперь действительно имеет вполне счастливый конец p>

Перевод:

События происходили в небольшом государстве князя Деметрия, которая напоминает карликовые княжества, которые имели место в Германии времен Гофмана.

Пока правил Деметрий, все жители княжества имели свободу, поэтому сюда и слетелись свободолюбивые феи и маги, что олицетворяют духовность.

После смерти Деметрия его место занял Пафнутий, который "реорганизовал" свое княжество, разогнав всех фей и волшебников, кроме Розы-Гожої (Розабельверде, Рожабельверде), патронки приют для благородных девиц.

Параллельно с историей целого княжества рассказывается о судьбе уродливого крошки Цахеса, что родился у крестьянки Лизы.

Часто женщину можно было встретить с корзиной для хвороста, в котором был ее сын Цахес.

Действительно, женщина имела все основания сетовать на безобразного урода, что родился два с половиной года назад. То, что на первый взгляд могло показаться вполне причудливо скрученным цурпалком дерева, было не что иное, как уродливый коротышка каких-то две п"яді1 на рост, что до сих пор лежал в коробе, а теперь вылез и барахтался и вурчав в траве. Голова у чудовища глубоко запала между плечами, на спине вырос горб, как тыква, а сразу же от груди свисали тонкие, словно лещиновые палочки, ноги, и весь он был похож на раздвоенную редьку. На лице невнимательное глаз ничего бы и не разглядел, но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить длинный острый нос, что витикався из-под черного скошланого чуба, пару маленьких черных очиць, что сверкали на сморщенному, как у старика, лице, - проявление, да и только.

Перевод:

Фея Рожа-Пригожих пожалела чудовище и наделила Цахеса волшебным даром: три золотых волоска на его голове позволяли считаться лучшим, чем он был на самом деле.

Расчесывая волшебным гребешком спутанные волосы Цахеса, Розабельверде изменила безрадостную жизнь неразумного калеки-бедняка, дав шанс не только казаться, но и стать лучшим.

Когда зморена сном иметь Цахеса проснулась, то увидела, что ее ребенок впервые поднялась на ноги и произнесла первые слова. Очаровательным было и то, что местный пастор, встретив Лизу, предложил взять ребенка на воспитание. Крестьянка понимает, что ее ребенок - большое бремя для любого, поэтому не понимает, почему ее уродливый сын выдался пастору замечательным.

О госпожа Лиза, госпожа Лиза, какой у вас милый и благообразный мальчик! Это же настоящая пожалуйста Господня - такая чудесная ребенок. - Он взял малыша на руки, начал его ласкать и вовсе, кажется, не замечал, как неґречний коротышка отвратительно мурчав и мяукал и пытался даже укусить уважаемого отца за нос.

Перевод:

Это начали действовать чары Розы-Гожої. Аллегорический образ этой героини олицетворением духовности и естественности. Гофман связывает лицо Розы-Гожої с красотой и обаянием цветка.

Когда бы я, ласковый читальнику, и хотел дальнейшем замолчать, кто же такая панна фон Рожа-Пригожих, или, как она порой называет себя, Рожа-Гожа-Зеленоватая, то ты, наверное, уже и сам догадался бы, что это была не обычная женщина. Потому что именно она, погладив и расчесав волосы малом Цахесові, таинственное повлияла на него, и он показался добросердому пастору таким красивым и умным мальчиком, что тот аж взял его за родного сына.

Панна фон Рожа-Пригожих была степенного вида, благородной величественной осанки и немного гордой, властного нрава. Ее лицо, хоть его и можно было назвать безупречно прекрасным, производило иногда какое-то странное, почти жуткое впечатление, а особенно как она, по своему обыкновению, неподвижно и строго вглядывалась куда-то перед собой. Казалось, время не имел силы над ней, и уже само это могло показаться кому-то странным. Но в ней еще многое поражало, и каждый, кто над этим всерьез задумался бы, не мог бы выйти из чудеса. Во-первых, сразу бросалась в глаза родство той девицы с цветами, что от них исходило ее имя. Ибо мало того, что ни один человек в мире не смогла бы вырастить таких, как она, замечательных полных путешествие, - достаточно было ей вонзить какого найсухішого патичка в землю, как из него пышно и буйно росли цветы. Затем, доподлинно известно, что она во время своих самітніх прогулок в лесу вела разговоры со странными голосами, которые, вероятно, звучали чуть ли не с деревьев или цветов, а то и из колодцев и потоков.

На углу каждой улицы красовался эдикт о введении образования, а полиция вдиралася к дворцов фей, конфисковывала их имущество и брала их под арест.

Один лишь Господь ведает, как случилось, что фея Рожабельверде, единственная из всех, за несколько часов до того, как ввели образование, узнала обо всем и успела выпустить своих лебедей на волю и скрыть свои магические розовые кусты и другие драгоценности. Она знала даже, что ее решено оставить в стране, и хоть очень нерадо, а покорилась.

Перевод:

Проходит время. В Керпеському университете учится молодой поэт Бальтазар, который любит Кандиду, дочь своего профессора Моша Терпіна.

Гофман продолжает иронизировать по поводу состояния образования в княжестве, если ведущие профессора такие, как Мош Терпин:

Он был, как уже сказано, профессор естественных наук, объяснял, почему идет дождь, чего гремит, сверкает, почему солнце светит днем, а луна ночью, как и почему растет трава и многое другое, да еще и так, что и каждому ребенку было бы понятно. Прежде всего он приобрел большой славы тогда, когда ему после многих физических опытов удалось доказать, что темнота наступает, главным образом, из-за нехватки света.

Перевод:

В противовес иронии относительно образа профессора Моша Терпіна, Бальтазар изображается с романтической приподнятостью.

Один из того потока студентов сразу привлечет твое внимание. Ты заметишь стройного юношу лет двадцати трех или четырех, из темных блестящих глаз которого говорит живой и ясный ум. Его взгляд можно было бы назвать почти смелым, когда бы не мрійна тоска, что легкой дымкой легла на бледное лицо и пригасила страстно лучи глаз. Его сурдут из тонкого черного сукна, окаймленного бархатом, был пошит почти на давньонімецький образец; к сурдута очень шел изысканный, белый, как снег, кружевной воротничок, а также бархатный берет, что покрывал хорошего темно-каштановой челки. Этот парень, что тебе, милый читальнику, с первого взгляда так пришелся по нраву, - не кто иной, как студент Бальтазар, ребенок почтенных и состоятельных родителей, скромный, умный, пристальный к работе юноша, о котором я тебе, о мой читальнику, многое должен рассказать в этой странной истории, что вот именно надумал написать.

Перевод:

Неожиданно в кругу студенчества появляется Цахес, который имеет чудесный дар привлекать к себе людей.

Когда из соседней комнаты выступил им навстречу профессор Мош Терпин, ведя лед руку маленького чудного человечка, и громко воскликнул:

Дамы и господа, рекомендую вам одаренного чрезвычайными способностями юношу, которому не трудно будет завоевать вашу симпатию и ваше уважение. Это молодой господин Циннобер, который только вчера прибыл в нашего университета и на мнении изучать право!

Перевод:

Кто бы в присутствии Цахеса не говорил изящно, остроумно, эмоционально, все приписывалось маленькой тупой чудовищу.

Так произошло и с юным поэтом.

Бальтазар вынул чистенько переписан рукопись и начал читать. Его собственное произведение, что таки действительно вылился из глубины поэтической души, полный силы и молодого жизни, вдохновлял его все больше. Он читал все яростнее, изливая всю страсть своего влюбленного сердца. Он задрожал от радости, когда тихие вздохи еле слышны женские "Ох!" или мужские "Прекрасно... Очень... Божественно!" убедили его, что поэма захватила всех. Наконец он закончил. Тогда все закричали:

Какое стихотворение! Какие мысли! Какое воображение! Что за прекрасная поэма! Которая благозвучие! Спасибо! Спасибо вам, дорогой господин Циннобере, за божественную сладость!

Что? Как? - вскричал Бальтазар, но никто на него не обратил внимания, потому что все ринулись к Циннобера, который сидел на диване, надувшись, как малый индюк, отвратительным голосом скрипел:

Пожалуйста... пожалуйста... когда вам нравится... это же мелочь, которую я впопыхах написал прошлой ночью.

Но профессор эстетики орал:

Замечательный... божественный Циннобере! Искренний друг, ты же после меня первый поэт на свете!

И тогда Кандида встала, подошла, полум"яніючи, как жар, к курдупля, вклякнула перед ним и поцеловала его в отвратительный рот с синими губами.

Перевод:

Если же Циннобер гнусно мяукает, ведет себя как животное, обвиняют кого-то другого.

Малый так пронзительно завизжал, что эхо пошло по всей зале, и гости испуганно посхоплювалися со своих мест. Бальтазара окружили и начали спрашивать друг перед другом, чего это он так ужасно кричал.

Не обижайтесь, дорогой господин Бальтазаре, - сказал профессор Мош Терпин, - но это был все-таки странный шутку. Вы, видимо, хотели, чтобы мы подумали, будто здесь кто-то наступил коту на хвост!

Кот, кот, прогоните кота! - вскрикнула одна нервная дама и мигом потеряла сознание.

Кит, кит! - закричали двое пожилых господ, больные на такую же идиосинкразию, и бросились к двери.

Кандида, вылив целый флакон нюхальної воды на знепритомнілу даму, сказала тихо Бальтазарові:

Видите, какой беды вы натворили своим противным мяуканьем, дорогой господин Бальтазаре!

А тот совсем не знал, что произошло. Покраснев со стыда и досады, он не способен был отважиться на слово, сказать, что это же шкет Циннобер, а не он так ужасно мяукал.

Перевод:

Только выбранные отличают действия Циннобера от талантливых проявлений других людей. Даже друг Бальтазара Фабиан и любимая девушка Кандида не замечают ужасных чар.

Как Бальтазар, так и знаменитый виртуоз-скрипач Винченцо Сбіоку, талантливый помощник судьи Пульхер отдали свои знания и таланты на растерзание "крошке Цахесу": все считают это талантами Циннобера. Состояние людей похож на массовый психоз. Циннобер становится уважаемым лицом в министерстве иностранных дел.

К княжества прибывает доктор Проспер Альпанус, который на самом деле является магом. В магическом зеркале доктора отражается истинная сущность Циннобера, уродливого и злого карлика.

Доктор Проспер Альпанус доказывает Розы-Гожій, что ее действия не приносят добро, а зло - всем, кто окружает Циннобера.

Вы, моя дорогая госпожа, - ответил на это доктор, - вы отдались своей врожденной доброте и гайнуєте свой талант на ничтожество. Циннобер есть и будет, несмотря на вашу ласковую помощь, маленьким уродливым негодяем, который теперь, когда разбился ваш золотой гребешок, отданный целиком в мои руки.

Смилуйтесь над ним, доктор, - умоляла девушка.

А посмотрите-ка, пожалуйста, сюда, - сказал Проспер, показывая ей Бальтазарів гороскоп, который он составил.

Панна глянула и жалобно вскрикнула:

Ну, если такое дело, то я должен уступить перед высшей силой. Бедный Циннобер!

Признайтесь, уважаемая госпожа, - сказал доктор, улыбаясь, - признайтесь, что женщины порой очень легко поддаются странностям: безоглядно удовлетворяя какую-то прихоть, которая родилась в один миг, они не обращают внимания на страдания, которые причиняют другим. Циннобер должен принять наказание, но он еще доскочить и незаслуженной чести. Этим я отдаю должное вашей силе, вашей доброте, вашим добродетелям, моя дорогая, самая ласковая панно.

Перевод:

Сломанный волшебный гребешок уже не действует. Осталось вырвать волшебные волоски, что делают Циннобера в глазах общества талантливым, умным, красивым. Во время подготовки к помолвки Кандиды и Цахеса Бальтазар с помощью Фабиана вырывает волшебные волоски из головы Циннобера.

Все вдруг увидели карлика таким, каким он был на самом деле. Имея надежду спрятаться от толпы, хохотал с "причепуреного павиана", Цахес бежит к своему дворцу, где и тонет в серебряном горшке.

Последние слова феи Розы-Гожої возле умершего Цахеса объясняют намерения волшебницы превратить жалкое подобие человека на личность, которая стремилась бы объять необъятное.

Бедный Цахесе! Пасынка природы! Я желала тебе добра! Возможно, я ошибалась, думая, что чудесный внешний талант, которым я тебя одарила, озарит благотворным лучом твою душу и пробудит внутренний голос, который скажет тебе: "Ты не тот, за кого тебя считают, поэтому старайся сравниться с человеком, на чьих крыльях ты, бескрылая калико, возносишься!" Но никакой внутренний голос в тебе не проснулся. Твой зашкарублий, мертвый дух не смог подняться, ты не избавился от своей глупости, грубости, невоспитанности. Ах, если бы ты остался только маленьким ничтожеством, небольшим, неотесанным невеждой, ты избежал бы позорной смерти!

Перевод:

Последняя просьба сердобольной феи к Проспера Альпануса - позаботиться о том, чтобы после позорной смерти Цахеса считали за того, за кого, благодаря чарам, считали за жизнь. Так оно и случилось.

Еще одно благодеяние феи касается матери карлика, Лизы: на ее участке растет замечательная сладкий лук, и женщина становится поставщица княжеского двора, ее проходит бедность.

Бальтазар и Кандида справляют свадьбы. Сказка, как всегда, имеет хорошо завершения. Но иронический финал "Кріхитки Цахеса" будто обращает внимание читателей на скрытую мысль автора: в жизни все гораздо сложнее.

Пядь - древняя мера длины, равная расстоянию между кончиками растопыренных большого и мизинного пальцев (примерно 20 см).

Перевод Есть. Поповича

Маленький оборотень. - Великая опасность, грозившая пасторскому носу. - Как князь Пафнутий насаждал в своей стране просвещение, а фея Розабельверде попала в приют для благородных девиц.

Недалеко от приветливой деревушки, у самой дороги, на раскаленной солнечным зноем земле лежала бедная, оборванная крестьянка. Мучимая голодом, томимая жаждой, совсем изнемогшая, несчастная упала под тяжестью корзины, набитой доверху хворостом, который она с трудом насобирала в лесу, и так как она едва могла перевести дух, то и вздумалось ей, что пришла смерть и настал конец ее неутешному горю. Все же вскоре она собралась с силами, распустила веревки, которыми была привязана к ее спине корзина, и медленно перетащилась на случившуюся вблизи лужайку. Тут принялась она громко сетовать.

Неужто, - жаловалась она, - неужто только я да бедняга муж мой должны сносить все беды и напасти? Разве не одни мы во всей деревне живем в непрестанной нищете, хотя и трудимся до седьмого пота, а добываем едва-едва, чтоб утолить голод? Года три назад, когда муж, перекапывая сад, нашел в земле золотые монеты, мы и впрямь возомнили, что наконец-то счастье завернуло к нам и пойдут беспечальные дни. А что вышло? Деньги украли воры, дом и овин сгорели дотла, хлеба в поле градом побило, и - дабы мера нашего горя была исполнена - бог наказал нас этим маленьким оборотнем, что родила я на стыд и посмешище всей деревне. Ко дню святого Лаврентия малому минуло два с половиной года, а он все еще не владеет своими паучьими ножонками и, вместо того чтоб говорить, только мурлыкает и мяучит, словно кошка. А жрет окаянный уродец словно восьмилетний здоровяк, да только все это ему впрок нейдет. Боже, смилостивись ты над ним и над нами! Неужто принуждены мы кормить и растить мальчонку себе на муку и нужду еще горшую; день ото дня малыш будет есть и пить все больше, а работать вовек не станет. Нет, нет, снести этого не в силах ни один человек! Ах, когда б мне только умереть! - И тут несчастная принялась плакать и стенать до тех пор, пока горе не одолело ее совсем и она, обессилев, заснула.

Бедная женщина по справедливости могла плакаться на мерзкого уродца, которого родила два с половиной года назад. То, что с первого взгляда можно было вполне принять за диковинный обрубок корявого дерева, на самом деле был уродливый, не выше двух пядей ростом, ребенок, лежавший поперек корзины, - теперь он выполз из нее и с ворчанием копошился в траве. Голова глубоко ушла в плечи, на месте спины торчал нарост, похожий на тыкву, а сразу от груди шли ножки, тонкие, как прутья орешника, так что весь он напоминал раздвоенную редьку. Незоркий глаз не различил бы лица, но, вглядевшись попристальнее, можно было приметить длинный острый нос, выдававшийся из-под черных спутанных волос, да маленькие черные искрящиеся глазенки, - что вместе с морщинистыми, совсем старческими чертами лица, казалось, обличало маленького альрауна.

И вот когда, как сказано, измученная горем женщина погрузилась в глубокий сон, а сынок ее привалился к ней, случилось, что фрейлейн фон Розеншен - канонисса близлежащего приюта для благородных девиц - возвращалась той дорогой с прогулки. Она остановилась, и представившееся ей бедственное зрелище весьма ее тронуло, ибо она от природы была добра и сострадательна.

Праведное небо, - воскликнула она, - сколько нужды и горя на этом свете! Бедная, несчастная женщина! Я знаю, она чуть жива, ибо работает свыше сил; голод и забота подкосили ее. Теперь только почувствовала я свою нищету и бессилие! Ах, когда б могла я помочь так, как хотела! Однако все, что у меня осталось, те немногие дары, которые враждебный рок не смог ни похитить, ни разрушить, все, что еще подвластно мне, я хочу твердо и не ложно употребить на то, чтоб отвратить беду. Деньги, будь они у меня, тебе, бедняжка, не помогли бы, а быть может, еще ухудшили бы твою участь. Тебе и твоему мужу, вам обоим, богатство не суждено, а кому оно не суждено, у того золото уплывает из кармана он и сам не знает как. Оно причиняет ему только новые горести, и, чем больше перепадает ему, тем беднее он становится. Но я знаю - больше, чем всякая нужда, больше, чем всяческая бедность, гложет твое сердце, что ты родила это крошечное чудовище, которое, словно тяжкое зловещее ярмо, принуждена нести всю жизнь. Высоким, красивым, сильным, разумным этот мальчик никогда не станет, по, быть может, ему удастся помочь иным образом.

Тут фрейлейн опустилась на траву и взяла малыша на колени. Злой уродец барахтался и упирался, ворчал и норовил укусить фрейлейн за палец, но она сказала:

Успокойся, успокойся, майский жучок! - и стала тихо и нежно гладить его по голове, проводя ладонью ото лба к затылку. И мало-помалу всклокоченные волосы малыша разгладились, разделились пробором, плотными прядями легли вокруг лба, мягкими локонами упали на торчащие торчком плечи и тыквообразную спину. Малыш становился все спокойнее и наконец крепко уснул. Тогда фрейлейн Розеншен осторожно положила его на траву рядом с матерью, опрыскала ее душистым спиртом из нюхательного флакона и поспешно удалилась.

Пробудившись вскоре, женщина почувствовала, что чудесным образом окрепла и посвежела. Ей казалось, будто она плотно пообедала и пропустила добрый глоток вина.

Эге, - воскликнула она, - сколько отрады и бодрости принес мне короткий сон. Однако солнце на закате - пора домой! - Тут она собралась взвалить на плечи корзину, но, заглянув в нее, хватилась малыша, который в тот же миг поднялся из травы и жалобно захныкал. Посмотрев на него, мать всплеснула руками от изумления и воскликнула:

Цахес, крошка Цахес, да кто же это так красиво расчесал тебе волосы? Цахес, крошка Цахес, как пошли бы тебе эти локоны, когда б ты не был таким мерзким уродом! Ну, поди сюда, поди, - лезь в корзину. - Она хотела схватить его и положить на хворост, но крошка Цахес стал отбрыкиваться и весьма внятно промяукал:

Мне неохота!

Цахес, крошка Цахес! - не помня себя закричала женщина. - Да кто же это научил тебя говорить? Ну, коли ты так хорошо причесан, так славно говоришь, то уж, верно, можешь и бегать? - Она взвалила на спину корзину, крошка Цахес вцепился в ее передник, и так они пошли в деревню.

Им надо было пройти мимо пасторского дома, и случилось так, что пастор стоял в дверях со своим младшим сыном, пригожим, золотокудрым трехлетним мальчуганом. Завидев женщину, тащившуюся с тяжелой корзиной, и крошку Цахеса, повисшего на ее переднике, пастор встретил ее восклицанием:

Добрый вечер, фрау Лиза! Как поживаете? Уж больно тяжелая у вас ноша, вы ведь едва идете. Присядьте и отдохните на этой вот скамейке, я скажу служанке, чтобы вам подали напиться!

Фрау Лиза не заставила себя упрашивать, опустила корзину наземь и едва раскрыла рот, чтобы пожаловаться почтенному господину на свое горе, как от резкого ее движения крошка Цахес потерял равновесие и упал пастору под ноги. Тот поспешно наклонился, поднял малыша и сказал:

Ба, фрау Лиза, фрау Лиза, да какой у вас премиленький пригожий мальчик. Поистине это благословение божие, кому ниспослан столь дивный, прекрасный ребенок! - И, взяв малыша на руки, стал ласкать его, казалось, вовсе не замечая, что злонравный карлик прегадко ворчит и мяукает и даже ловчится укусить достопочтенного господина за нос. Но фрау Лиза, совершенно озадаченная, стояла перед священником, таращила на него застывшие от изумления глаза и не знала, что и подумать.

Ах, дорогой господин пастор, - наконец завела она плаксивым голосом, - вам, служителю бога, грех насмехаться над бедной, злосчастной женщиной, которую неведомо за что покарали небеса, послав ей этого мерзкого оборотня.

Что за вздор, - с большой серьезностью возразил священник, - что за вздор несете вы, любезная фрау Лиза! «Насмехаться», «оборотень», «кара небес»! Я совсем не понимаю вас и знаю только, что вы, должно быть, совсем ослепли, ежели не от всего сердца любите вашего прелестного сына! Поцелуй меня, послушный мальчик! - Пастор ласкал малыша, но Цахес ворчал: «Мне неохота!» - и опять норовил ухватить его за нос.

Вот злая тварь! - вскричала с перепугу фрау Лиза.

Но в тот же миг заговорил сын пастора:

Ах, милый отец, ты столь добр, столь ласков с детьми, что верно, все они тебя сердечно любят!

Послушайте только, - воскликнул пастор, засверкав глазами от радости, - послушайте только, фрау Лиза, этого прелестного, разумного мальчика, вашего милого Цахеса, что так нелюб вам. Я уже замечаю, что вы никогда не будете им довольны, как бы ни был он умен и красив. Вот что, фрау Лиза, отдайте-ка мне вашего многообещающего малыша на попечение и воспитание. При вашей тяжкой бедности он для вас только обуза, а мне будет в радость воспитать его, как своего родного сына!

Фрау Лиза никак не могла прийти в себя от изумления и все восклицала:

Ах, дорогой господин пастор, неужто вы и впрямь не шутите и хотите взять к себе маленького урода, воспитать его и избавить меня от всех горестей, что доставил мне этот оборотень!

Но чем больше расписывала фрау Лиза отвратительное безобразие своего альрауна, тем с большей горячностью уверял ее пастор, что она в безумном своем ослеплении не заслужила столь драгоценного дара, благословения небес, ниспославших ей дивного мальчика, и наконец, распалившись гневом, с крошкой Цахесом на руках вбежал в дом и запер за собой дверь на засов.

Словно окаменев, стояла фрау Лиза перед дверьми пасторского дома и не знала, что ей обо всем этом и думать. «Что же это, господи, - рассуждала она сама с собой, - стряслось с нашим почтенным пастором, с чего это ему так сильно полюбился крошка Цахес и он принимает этого глупого карапуза за красивого и разумного мальчика? Ну, да поможет бог доброму господину, он снял бремя с моих плеч и взвалил его на себя, пусть поглядит, каково-то его нести! Эге, как легка стала корзина, с тех пор как не сидит в ней крошка Цахес, а с ним - и тяжкая забота!»

И тут фрау Лиза, взвалив корзину на спину, весело и беспечально пошла своим путем.

Что же касается канониссы фон Розеншен или, как она еще называла себя, Розенгрюншен, то ты, благосклонный читатель, - когда бы и вздумалось мне еще до поры до времени помолчать, - все же бы догадался, что тут было сокрыто какое-то особое обстоятельство. Ибо то, что добросердечный пастор почел крошку Цахеса красивым и умным и принял, как родного сына, объясняется не чем иным, как таинственным воздействием ее рук, погладивших малыша по голове и расчесавших ему волосы. Однако, любезный читатель, невзирая на твою глубочайшую прозорливость, ты все же можешь впасть в заблуждение или, к великому ущербу для нашего повествования, перескочить через множество страниц, чтобы поскорее разузнать об этой таинственной канониссе; поэтому уж лучше я сам без промедления расскажу тебе все, что знаю сам об этой достойной даме.

Фрейлейн фон Розеншен была высокого роста, наделена благородной, величественной осанкой и несколько горделивой властностью. Ее лицо, хотя его и можно было назвать совершенно прекрасным, особенно когда она, по своему обыкновению, устремляла вперед строгий, неподвижный взор, все же производило какое-то странное, почти зловещее впечатление, что следовало прежде всего приписать необычной странной складке между бровей, относительно чего толком не известно, дозволительно ли канониссам носить на челе нечто подобное; но притом часто в ее взоре, преимущественно в ту пору, когда цветут розы и стоит ясная погода, светилась такая приветливость и благоволенье, что каждый чувствовал себя во власти сладостного, непреодолимого очарования. Когда я в первый и последний раз имел удовольствие видеть эту даму, то она, судя по внешности, была в совершеннейшем расцвете лет и достигла зенита, и я полагал, что на мою долю выпало великое счастье увидеть ее как раз на этой поворотной точке и даже некоторым образом устрашиться ее дивной красоты, которая очень скоро могла исчезнуть. Я был в заблуждении. Деревенские старожилы уверяли, что они знают эту благородную госпожу с тех пор, как помнят себя, и что она никогда не меняла своего облика, не была ни старше, ни моложе, ни дурнее, ни красивее, чем теперь. По-видимому, время не имело над ней власти, и уже одно это могло показаться удивительным. Но тут добавлялись и различные иные обстоятельства, которые всякого, по зрелому размышлению, повергали в такое замешательство, что под конец он совершенно терялся в догадках. Во-первых, весьма явственно обнаруживалось родство фрейлейн Розеншен с цветами, имя коих она носила. Ибо не только во всем свете не было человека, который умел бы, подобно ей, выращивать столь великолепные тысячелепестковые розы, но стоило ей воткнуть в землю какой-нибудь иссохший, колючий прутик, как на нем пышно и в изобилии начинали произрастать эти цветы. К тому же было доподлинно известно, что во время уединенных прогулок в лесу фрейлейн громко беседует с какими-то чудесными голосами, верно исходившими из деревьев, кустов, родников и ручьев. И однажды некий молодой стрелок даже подсмотрел, как она стояла в лесной чаще, а вокруг нее порхали и ласкались к ней редкостные, не виданные в этой стране птицы с пестрыми, сверкающими перьями и, казалось, весело щебеча и распевая, поведывали ей различные забавные истории, отчего она радостно смеялась. Все это привлекло к себе внимание окрестных жителей вскоре же после того, как фрейлейн фон Розеншен поступила в приют для благородных девиц. Ее приняли туда по повелению князя; а посему барон Претекстатус фон Мондшейн, владелец поместья, по соседству с коим находился приют и где он был попечителем, против этого ничего не мог возразить, несмотря на то что его обуревали ужаснейшие сомнения. Напрасны были его усердные поиски фамилии Розенгрюншен в «Книге турниров» Рикснера и в других хрониках. На этом основании он справедливо мог усомниться в правах на поступление в приют девицы, которая не могла представить родословной в тридцать два предка, и наконец, совсем сокрушенный, со слезами на глазах просил ее, заклиная небом, по крайности, называть себя не Розенгрюншен, а Розеншен, ибо в этом имени заключен хоть некоторый смысл и тут можно сыскать хоть какого-нибудь предка. Она согласилась ему в угоду. Быть может, разобиженный Претекстатус так или иначе обнаружил свою досаду на девицу без предков и подал тем повод к злым толкам, которые все больше и больше разносились по деревне. К тем волшебным разговорам в лесу, от коих, впрочем, не было особой беды, прибавились различные подозрительные обстоятельства; молва о них шла из уст в уста и представляла истинное существо фрейлейн в свете весьма двусмысленном. Тетушка Анна, жена старосты, не обинуясь, уверяла, что всякий раз, когда фрейлейн, высунувшись из окошка, крепко чихнет, по всей деревне скисает молоко. Едва это подтвердилось, как стряслось самое ужасное. Михель, учительский сын, лакомился на приютской кухне жареным картофелем и был застигнут фрейлейн, которая, улыбаясь, погрозила ему пальцем. Рот у паренька так и остался разинутым, словно в нем застряла горячая жареная картофелина, и с той поры он принужден был носить широкополую шляпу, а то дождь лил бы бедняге прямо в глотку. Вскоре почти все убедились, что фрейлейн умеет заговаривать огонь и воду, вызывать бурю и град, насылать колтун и тому подобное, и никто не сомневался в россказнях пастуха, будто он в полночь с ужасом и трепетом видел, как фрейлейн носилась по воздуху на помеле, а впереди ее летел преогромный жук, и синее пламя полыхало меж его рогов!

И вот все пришло в волнение, все ополчились на ведьму, а деревенский суд порешил ни много ни мало, как выманить фрейлейн из приюта и бросить в воду, дабы она прошла положенное для ведьмы испытание. Барон Претекстатус не восставал против этого и, улыбаясь, говорил про себя: «Так-то вот и бывает с простыми людьми, без предков, которые не столь древнего и знатного происхождения, как Мондшейн». Фрейлейн, извещенная о грозящей опасности, бежала в княжескую резиденцию, вскоре после чего барон Претекстатус получил от владетельного князя кабинетский указ, посредством коего до сведения барона доводилось, что ведьм не бывает, и повелевалось за дерзостное любопытство зреть, сколь искусны в плавании благородные приютские девицы, деревенских судей заточить в башню, остальным же крестьянам, а также их женам, под страхом чувствительного телесного наказания, объявить, чтобы они не смели думать о фрейлейн Розеншен ничего дурного. Они образумились, устрашились грозящего наказания и впредь стали думать о фрейлейн только хорошее, что возымело благотворнейшие последствия для обеих сторон - как для деревни, так и для фрейлейн Розеншен.

Кабинету князя доподлинно было известно, что девица фон Розеншен не кто иная, как знаменитая, прославленная на весь свет фея Розабельверде. Дело обстояло следующим образом.

Едва ли на всей земле можно сыскать страну прелестнее того маленького княжества, где находилось поместье барона Претекстатуса фон Мондшейн и где обитала фрейлейн фон Розеншен, - одним словом, где случилось все то, о чем я, любезный читатель, как раз собираюсь рассказать тебе более пространно.

Окруженная горными хребтами, эта маленькая страна, с ее зелеными, благоухающими рощами, цветущими лугами, шумливыми потоками и весело журчащими родниками, уподоблялась - а особливо потому, что в ней вовсе не было городов, а лишь приветливые деревеньки да кое-где одинокие замки, - дивному, прекрасному саду, обитатели коего словно прогуливались в нем для собственной утехи, не ведая о тягостном бремени жизни. Всякий знал, что страной этой правит князь Деметрий, однако никто не замечал, что она управляема, и все были этим весьма довольны. Лица, любящие полную свободу во всех своих начинаниях, красивую местность и мягкий климат, не могли бы избрать себе лучшего жительства, чем в этом княжестве, и потому случилось, что, в числе других, там поселились и прекрасные феи доброго племени, которые, как известно, выше всего ставят тепло и свободу. Их присутствию и можно было приписать, что почти в каждой деревне, а особливо в лесах, частенько совершались приятнейшие чудеса и что всякий плененный восторгом и блаженством вполне уверовал во все чудесное и, сам того не ведая, как раз по этой причине был веселым, а следовательно, и хорошим гражданином. Добрые феи, живя по своей воле, расположились совсем как в Джиннистане и охотно даровали бы превосходному Деметрию вечную жизнь. Но это не было в их власти. Деметрий умер, и ему наследовал юный Пафнутий.

Еще при жизни своего царственного родителя Пафнутий был втайне снедаем скорбью, оттого что, по его мнению, страна и народ были оставлены в столь ужасном небрежении. Он решил править и тотчас по вступлении на престол поставил первым министром государства своего камердинера Андреса, который, когда Пафнутий однажды забыл кошелек на постоялом дворе за горами, одолжил ему шесть дукатов и тем выручил из большой беды. «Я хочу править, любезный!» - крикнул ему Пафнутий. Андрес прочел во взоре своего повелителя, что творилось у него на душе, припал к его стопам и со всей торжественностью произнес:

Государь, пробил великий час! Вашим промыслом в сиянии утра встает царство из ночного хаоса! Государь, вас молит верный вассал, тысячи голосов бедного злосчастного народа заключены в его груди и горле! Государь, введите просвещение!

Пафнутий почувствовал немалое потрясение от возвышенных мыслей своего министра. Он поднял его, стремительно прижал к груди и, рыдая, молвил:

Министр Андрес, я обязан тебе шестью дукатами, - более того - моим счастьем, моим государством, о верный, разумный слуга!

Пафнутий вознамерился тотчас распорядиться отпечатать большими буквами и прибить на всех перекрестках эдикт, гласящий, что с сего часа введено просвещение и каждому вменяется впредь с тем сообразовываться.

Преславный государь, - воскликнул меж тем Андрес, - преславный государь, так дело не делается!

А как же оно делается, любезный? - спросил Пафнутий, ухватил министра за петлицу и повлек его в кабинет, замкнув за собою двери.

Видите ли, - начал Андрес, усевшись на маленьком табурете насупротив своего князя, - видите ли, всемилостивый господин, действие вашего княжеского эдикта о просвещении наисквернейшим образом может расстроиться, когда мы не соединим его с некими мерами, кои, хотя и кажутся суровыми, однако ж повелеваемы благоразумием. Прежде чем мы приступим к просвещению, то есть прикажем вырубить леса, сделать реку судоходной, развести картофель, улучшить сельские школы, насадить акации и тополя, научить юношество распевать на два голоса утренние и вечерние молитвы, проложить шоссейные дороги и привить оспу, - прежде надлежит изгнать из государства всех людей опасного образа мыслей, кои глухи к голосу разума и совращают народ на различные дурачества. Преславный князь, вы читали «Тысяча и одну ночь», ибо, я знаю, ваш светлейший, блаженной памяти господин папаша - да ниспошлет ему небо нерушимый сон в могиле! - любил подобные гибельные книги и давал их вам в руки, когда вы еще скакали верхом на палочке и поедали золоченые пряники. Ну вот, из этой совершенно конфузной книги вы, всемилостивейший господин, должно быть, знаете про так называемых фей, однако вы, верно, и не догадываетесь, что некоторые из числа сих опасных особ поселились в вашей собственной любезной стране, здесь, близехонько от вашего дворца, и творят всяческие бесчинства.

Как? Что ты сказал, Андрес? Министр! Феи - здесь, в моей стране! - восклицал князь, побледнев и откинувшись на спинку кресла.

Мы можем быть спокойны, мой милостивый повелитель, - продолжал Андрес, - мы можем быть спокойны, ежели вооружимся разумом против этих врагов просвещения. Да! Врагами просвещения называю я их, ибо только они, злоупотребив добротой вашего блаженной памяти господина папаши, повинны в том, что любезное отечество еще пребывает в совершенной тьме. Они упражняются в опасном ремесле - чудесах - и не страшатся под именем поэзии разносить вредный яд, который делает людей неспособными к службе на благо просвещения. Далее, у них столь несносные, противные полицейскому уставу обыкновения, что уже в силу одного этого они не могут быть терпимы ни в одном просвещенном государстве. Так, например, эти дерзкие твари осмеливаются, буде им это вздумается, совершать прогулки по воздуху, а в упряжке у них голуби, лебеди и даже крылатые кони. Ну вот, милостивейший повелитель, я и спрашиваю, стоит ли труда придумывать и вводить разумные акцизные сборы, когда в государстве существуют лица, которые в состоянии всякому легкомысленному гражданину сбросить в дымовую трубу сколько угодно беспошлинных товаров? А посему, милостивейший повелитель, как только будет провозглашено просвещение, - всех фей гнать! Их дворцы оцепит полиция, у них конфискуют все опасное имущество и, как бродяг, спровадят на родину, в маленькую страну Джиннистан, которая вам, милостивейший повелитель, вероятно, знакома по «Тысяча и одной ночи».

А ходит туда почта, Андрес? - справился князь.

Пока что нет, - отвечал Андрес, - но, может статься, после введения просвещения полезно будет учредить каждодневную почту и в эту страну.

Однако, Андрес, - продолжал князь, - не почтут ли меры, принятые нами против фей, жестокими? Не возропщет ли полоненный ими народ?

И на сей случай, - сказал Андрес, - и на сей случай располагаю я средством. Мы, милостивейший повелитель, не всех фей спровадим в Джиннистан, некоторых оставим в нашей стране, однако ж не только лишим их всякой возможности вредить просвещению, но и употребим все нужные для того средства, чтобы превратить их в полезных граждан просвещенного государства. Не пожелают они вступить в благонадежный брак, - пусть под строгим присмотром упражняются в каком-нибудь полезном ремесле, вяжут чулки для армии, если случится война, или делают что-нибудь другое. Примите во внимание, милостивейший повелитель, что люди, когда среди них будут жить феи, весьма скоро перестанут в них верить, а это ведь лучше всего. И всякий ропот смолкнет сам собой. А что до утвари, принадлежащей феям, то она поступит в княжескую казну; голуби и лебеди как превосходное жаркое пойдут на княжескую кухню; крылатых коней также можно для опыта приручить и сделать полезными тварями, обрезав им крылья и давая им корм в стойлах; а кормление в стойлах мы введем вместе с просвещением.

Пафнутий остался несказанно доволен предложениями своего министра, и уже на другой день было выполнено все, о чем они порешили.

На всех углах красовался эдикт о введении просвещения, и в то же время полиция вламывалась во дворцы фей, накладывала арест на все имущество и уводила их под конвоем.

Только небу ведомо, как случилось, что фея Розабельверде, за несколько часов до того как разразилось просвещение, одна из всех обо всем узнала и успела выпустить на свободу своих лебедей и припрятать свои магические розовые кусты и другие драгоценности. Она также знала, что ее решено было оставить в стране, чему она, хотя и против воли, повиновалась.

Меж тем ни Пафнутий, ни Андрес не могли постичь, почему феи, коих транспортировали в Джиннистан, выражали столь чрезмерную радость и непрестанно уверяли, что они нимало не печалятся обо всем том имуществе, которое они принуждены оставить.

В конце концов, - сказал, прогневавшись, Пафнутий, - в конце концов выходит, что Джиннистан более привлекательная страна, чем мое княжество, и они подымут меня на смех вместе с моим эдиктом и моим просвещением, которое теперь только и должно расцвесть.

Придворный географ вместе с историком должны были представить обстоятельные сообщения об этой стране.

Они оба согласились на том, что Джиннистан - прежалкая страна, без культуры, просвещения, учености, акаций и прививки оспы, и даже, по правде говоря, вовсе не существует. А ведь ни для человека, ни для целой страны не может приключиться ничего худшего, как не существовать вовсе.

Пафнутий почувствовал себя успокоенным.

Когда прекрасная цветущая роща, где стоял покинутый дворец феи Розабельверде, была вырублена и в близлежащей деревне Пафнутий, дабы подать пример, самолично привил всем крестьянским увальням оспу, фея подстерегла князя в лесу, через который он вместе с министром Андресом возвращался в свой замок. Тут она искусными речами, в особенности же некоторыми зловещими кунштюками, которые она утаила от полиции, загнала князя в тупик, так что он, заклиная небом, молил ее довольствоваться местом в единственном, а следовательно, и самом лучшем по всем государстве приюте для благородных девиц, где она, невзирая на эдикт о просвещении, могла хозяйничать и управлять по своему усмотрению.

Фея Розабельверде приняла предложение и, таким образом, попала в приют для благородных девиц, где она, как о том уже было сказано, назвалась фрейлейн фон Розенгрюншен, а потом, по неотступной просьбе барона Претекстатуса фон Мондшейна, фрейлейн фон Розеншен.

Эрнст Теодор Амадей Гофман - немецкий писатель, создатель" Щелкунчика" . Но помимо знаменитой сказки он написал ещё множество замечательных произведений. Не все они ориентированы на детскую аудиторию. Глубоким философским смыслом наделена сказочная повесть «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер». Краткое содержание этого произведения изложено в статье.

Об авторе

Гофман родился в 1776 году. С ранних лет демонстрировал способности к рисованию и музыке. Все же, не без влияния родственников, выбрал профессию юриста. В 1805 году окончил Кёнигсбергский университет, после чего приступил к государственной деятельности. В свободное время занимался рисованием и музыкой. Всяческие попытки писателя заработать на собственных произведениях приводили к бедствиям. Лишь наследство, полученное в 1813 году, позволило ему хотя бы на время поправить материальное положение.

Гофману не было интересно в обществе филистеров, предпочитающих вести пустые разговоры за чашкой чая. Все чаще он удалялся в винный погреб, где порой проводил целую ночь. У писателя-романтика нервы были расстроены. Литературные образы, которые он создавал, пугали иногда даже его самого. Одно из его произведений - «Эликсиры сатаны » - однажды свело с ума некоего студента. По крайней мере, так утверждал один из литературоведов, изучавших творчество немецкого писателя.

«Крошка Цахес », краткое содержание которой представлено ниже, сказка вовсе не страшная. Ее читают с удовольствием и дети, и взрослые. Но есть в этом произведении подтекст, который непросто понять юному читателю.

«Крошка Цахес»: краткое содержание по главам

Произведение Гофмана к жанру сказки отнести довольно сложно. Читателям известны внешне неприятные персонажи, обладающие прекрасной душой. Такие герои в один прекрасный день обретают счастье. Достаточно вспомнить сказку «Аленький цветочек». Встречаются в русских и зарубежных сказках герои злые и непривлекательные. Но они непременно вызывают антипатию у окружающих.

Краткое содержание «Крошки Цахес », конечно, не позволит в полной мере оценить сатирический талант автора. Но непременно вдохновит на прочтение оригинала. Ведь это необычная история о существе уродливом и внешне, и внутренне. При этом Цахес пользуется уважением окружающих. Краткое содержание «Крошки Цахес » изложено по следующему плану:

• Упразднение магии.
• Маленький уродец.
• Бальтазар и Кандида.
• Необыкновенная карьера Цахеса.

Упразднение магии

Действие происходит в небольшом государстве, которым ранее правил князь Деметрий . Он скончался, и на его место пришел Пафнутий. Очередной правитель не замедлил установить новые правила для жителей государства. Первое, что он сделал, упразднил магию. Единственной колдуньей, которой удалось остаться в княжестве, стала фея Розабельверде .

Маленький уродец

Розабельверде , как и полагается феям, делала исключительно добрые дела. Но не всегда ее магия приносила счастье. Однажды она встретила молодую крестьянку Лизу. Девушка направлялась в неизвестном направлении с сыном по прозвищу Крошка Цахес . В кратком содержании не будет, конечно, красноречивого описания этого персонажа. Скажем лишь, что это было существо довольно уродливое. Фея сжалилась над ним и расчесала его спутанные волосы волшебным гребнем.

Бальтазар и Кандида

В повествовании немалую роль играет Бальтазар . Это молодой студент, романтик, влюбленный в прекрасную девушку по имени Кандида . Бальтазар любит поэзию, одиночество. Он не прочь погрустить. Как и полагается романтику, не принимает участия в студенческих пирушках. Кандида же представляет собой противоположность Бальтазару . Девушка воплощает жизнь, радость.

Необыкновенная карьера Цахеса

В чём же философичность сказки Гофмана? Краткое содержание «Крошки Цахеса » можно изложить следующим образом: человек, не обладающий ни красотой, ни умом, ни добротой, с помощью магии обрел уважение окружающих и положение в обществе. Быть может, колдовство в этом произведении символизирует деньги.

Фея, встретившая Цахеса , пожалела его. Она добавила в его спутанные пряди три волшебных волоска. С тех пор, где бы он не появлялся , он встречает восхищение и похвалу. Он появляется в доме профессора Моша Терпина - отца Кандиды - и мгновенно очаровывает девушку.

Теперь к его прозвищу добавляют в знак уважения «Циннобер ». Его восхваляют, ему читают стихи. Если с Цахесом происходит неприятность, виновен кто-либо из окружающих. Что он представляет собой на самом деле, понимает только Бальтазар и его друг. На студентов магия не распространилась. Они видят, что окружающие восхищаются злобным и глупым карликом.

Проспер Альпанус

В следующей главе появляется доктор магических наук. Альпанус странствует инкогнито. Однако Бальтазар мгновенно признаёт в нем ученого мужа. Показать окружающим, кем в действительности является Циннобер , способен лишь маг. Но и ему это сделать не так просто.

Цахес становится своим человеком при дворе. Совсем скоро он будет обладателем безоговорочной власти. Затем погубит и Бальтазара , и Кандиду , и княжество. Так предсказывает Проспер Альпанус.

Три волоска

Как уже было сказано, именно в них и содержится колдовская сила. Стоит лишить волшебных волосков Циннобера , и им перестанут восхищаться. Но их недостаточно вырвать. Волоски следует немедленно сжечь. Бальтазару удаётся сделать это до того, как Терпин успевает устроить помолвку карлика со своей прекрасной дочерью.

На Цахеса обрушился народный гнев. Министр, а именно этого чина он достиг, оказался всего-навсего уродливым карликом. Ему ничего не оставалось, как бежать. Циннобер погиб, застрял в кувшине, в котором пытался спрятаться от преследователей. Таково краткое содержание «Крошки Цахес » - сказки, которую любят и дети, и взрослые.

Гофман чётко подметил, художественно завуалировал и передал множество типичных человеческих психотипов . И сегодня встречаются окруженные ложью и лестью Крошки Цахесы . Краткий пересказ не заменит прочтения литературного произведения. Стиль немецкого писателя довольно сложен, насыщен художественными средствами, архаизмами. Тем не менее повесть популярна и сегодня.

Символы в сказке Гофмана

Столь нелюбимый писателем обывательский образ мысли в сказочной повести символизирует Терпин . Противопоставлен этому образу мечтатель и романтик Бальтазар . Студент ищет спасения от филистерского существования в искусстве, радостной гармонии человека и природы. И наконец , стоит сказать, о главном символе в книге немецкого писателя. Волшебные волоски, которые ввели в заблуждение персонажей сказки, - власть, деньги.

В произведении Гофмана присутствуют нетипичные для сказки черты. Однако завершается оно, как и подобает произведению этого жанра. Добро восторжествовало. Цахес побежден . Отвратительный мир, в котором столь почитали Циннобера , может быть уничтожен лишь с помощью волшебства и действий романтиков-энтузиастов.

Страница 1 из 3

Аннотация

…Добрая фея из жалости дарит маленькому уродцу три волшебных волоска. Благодаря им все значительное и талантливое, произошедшее или произнесенное в присутствии Цахеса, приписывается ему. А вот гадкие поступки самого малыша приписываются окружающим его людям. Цахес делает потрясающую карьеру. Малыша считают гениальнейшим поэтом. Со временем он становится тайным советником, а затем и министром. Страшно подумать каких бы высот мог достичь крошка Цахес, но своевременное вмешательство доброго волшебника кладет конец его химерной карьере. Потеряв три волшебных волоска, Цахес стал тем, кем был на самом деле - жалким подобием человека. Теперь те, кто с наслаждением подчинялся малышу, потешаются над ним. Спасаясь от былых поклонников, Цахес падает в ночной горшок и трагически погибает.

Глава первая

Маленький оборотень. - Великая опасность, грозившая пасторскому носу. - Как князь Пафнутий насаждал в своей стране просвещение, а фея Розабельверде попала в приют для благородных девиц.

Недалеко от приветливой деревушки, у самой дороги, на раскаленной солнечным зноем земле лежала бедная, оборванная крестьянка. Мучимая голодом, томимая жаждой, совсем изнемогшая, несчастная упала под тяжестью корзины, набитой доверху хворостом, который она с трудом насобирала в лесу, и так как она едва могла перевести дух, то и вздумалось ей, что пришла смерть и настал конец ее неутешному горю. Все же вскоре она собралась с силами, распустила веревки, которыми была привязана к ее спине корзина, и медленно перетащилась на случившуюся вблизи лужайку. Тут принялась она громко сетовать.

Неужто, - жаловалась она, - неужто только я да бедняга муж мой должны сносить все беды и напасти? Разве не одни мы во всей деревне живем в непрестанной нищете, хотя и трудимся до седьмого пота, а добываем едва-едва, чтоб утолить голод? Года три назад, когда муж, перекапывая сад, нашел в земле золотые монеты, мы и впрямь возомнили, что наконец-то счастье завернуло к нам и пойдут беспечальные дни. А что вышло? Деньги украли воры, дом и овин сгорели дотла, хлеба в поле градом побило, и - дабы мера нашего горя была исполнена - бог наказал нас этим маленьким оборотнем, что родила я на стыд и посмешище всей деревне. Ко дню святого Лаврентия малому минуло два с половиной года, а он все еще не владеет своими паучьими ножонками и, вместо того чтоб говорить, только мурлыкает и мяучит, словно кошка. А жрет окаянный уродец словно восьмилетний здоровяк, да только все это ему впрок нейдет. Боже, смилостивись ты над ним и над нами! Неужто принуждены мы кормить и растить мальчонку себе на муку и нужду еще горшую; день ото дня малыш будет есть и пить все больше, а работать вовек не станет. Нет, нет, снести этого не в силах ни один человек! Ах, когда б мне только умереть! - И тут несчастная принялась плакать и стенать до тех пор, пока горе не одолело ее совсем и она, обессилев, заснула.

Бедная женщина по справедливости могла плакаться на мерзкого уродца, которого родила два с половиной года назад. То, что с первого взгляда можно было вполне принять за диковинный обрубок корявого дерева, на самом деле был уродливый, не выше двух пядей ростом, ребенок, лежавший поперек корзины, - теперь он выполз из нее и с ворчанием копошился в траве. Голова глубоко ушла в плечи, на месте спины торчал нарост, похожий на тыкву, а сразу от груди шли ножки, тонкие, как прутья орешника, так что весь он напоминал раздвоенную редьку. Незоркий глаз не различил бы лица, но, вглядевшись попристальнее, можно было приметить длинный острый нос, выдававшийся из-под черных спутанных волос, да маленькие черные искрящиеся глазенки, - что вместе с морщинистыми, совсем старческими чертами лица, казалось, обличало маленького альрауна.

И вот когда, как сказано, измученная горем женщина погрузилась в глубокий сон, а сынок ее привалился к ней, случилось, что фрейлейн фон Розеншен - канонисса близлежащего приюта для благородных девиц - возвращалась той дорогой с прогулки. Она остановилась, и представившееся ей бедственное зрелище весьма ее тронуло, ибо она от природы была добра и сострадательна.

Праведное небо, - воскликнула она, - сколько нужды и горя на этом свете! Бедная, несчастная женщина! Я знаю, она чуть жива, ибо работает свыше сил; голод и забота подкосили ее. Теперь только почувствовала я свою нищету и бессилие! Ах, когда б могла я помочь так, как хотела! Однако все, что у меня осталось, те немногие дары, которые враждебный рок не смог ни похитить, ни разрушить, все, что еще подвластно мне, я хочу твердо и не ложно употребить на то, чтоб отвратить беду. Деньги, будь они у меня, тебе, бедняжка, не помогли бы, а быть может, еще ухудшили бы твою участь. Тебе и твоему мужу, вам обоим, богатство не суждено, а кому оно не суждено, у того золото уплывает из кармана он и сам не знает как. Оно причиняет ему только новые горести, и, чем больше перепадает ему, тем беднее он становится. Но я знаю - больше, чем всякая нужда, больше, чем всяческая бедность, гложет твое сердце, что ты родила это крошечное чудовище, которое, словно тяжкое зловещее ярмо, принуждена нести всю жизнь. Высоким, красивым, сильным, разумным этот мальчик никогда не станет, по, быть может, ему удастся помочь иным образом.

Тут фрейлейн опустилась на траву и взяла малыша на колени. Злой уродец барахтался и упирался, ворчал и норовил укусить фрейлейн за палец, но она сказала:

Успокойся, успокойся, майский жучок! - и стала тихо и нежно гладить его по голове, проводя ладонью ото лба к затылку. И мало-помалу всклокоченные волосы малыша разгладились, разделились пробором, плотными прядями легли вокруг лба, мягкими локонами упали на торчащие торчком плечи и тыквообразную спину. Малыш становился все спокойнее и наконец крепко уснул. Тогда фрейлейн Розеншен осторожно положила его на траву рядом с матерью, опрыскала ее душистым спиртом из нюхательного флакона и поспешно удалилась.

Пробудившись вскоре, женщина почувствовала, что чудесным образом окрепла и посвежела. Ей казалось, будто она плотно пообедала и пропустила добрый глоток вина.

Эге, - воскликнула она, - сколько отрады и бодрости принес мне короткий сон. Однако солнце на закате - пора домой! - Тут она собралась взвалить на плечи корзину, но, заглянув в нее, хватилась малыша, который в тот же миг поднялся из травы и жалобно захныкал. Посмотрев на него, мать всплеснула руками от изумления и воскликнула:

Цахес, крошка Цахес, да кто же это так красиво расчесал тебе волосы? Цахес, крошка Цахес, как пошли бы тебе эти локоны, когда б ты не был таким мерзким уродом! Ну, поди сюда, поди, - лезь в корзину. - Она хотела схватить его и положить на хворост, но крошка Цахес стал отбрыкиваться и весьма внятно промяукал:

Мне неохота!

Цахес, крошка Цахес! - не помня себя закричала женщина. - Да кто же это научил тебя говорить? Ну, коли ты так хорошо причесан, так славно говоришь, то уж, верно, можешь и бегать? - Она взвалила на спину корзину, крошка Цахес вцепился в ее передник, и так они пошли в деревню.

Им надо было пройти мимо пасторского дома, и случилось так, что пастор стоял в дверях со своим младшим сыном, пригожим, золотокудрым трехлетним мальчуганом. Завидев женщину, тащившуюся с тяжелой корзиной, и крошку Цахеса, повисшего на ее переднике, пастор встретил ее восклицанием:

Добрый вечер, фрау Лиза! Как поживаете? Уж больно тяжелая у вас ноша, вы ведь едва идете. Присядьте и отдохните на этой вот скамейке, я скажу служанке, чтобы вам подали напиться!

Фрау Лиза не заставила себя упрашивать, опустила корзину наземь и едва раскрыла рот, чтобы пожаловаться почтенному господину на свое горе, как от резкого ее движения крошка Цахес потерял равновесие и упал пастору под ноги. Тот поспешно наклонился, поднял малыша и сказал:

Ба, фрау Лиза, фрау Лиза, да какой у вас премиленький пригожий мальчик. Поистине это благословение божие, кому ниспослан столь дивный, прекрасный ребенок! - И, взяв малыша на руки, стал ласкать его, казалось, вовсе не замечая, что злонравный карлик прегадко ворчит и мяукает и даже ловчится укусить достопочтенного господина за нос. Но фрау Лиза, совершенно озадаченная, стояла перед священником, таращила на него застывшие от изумления глаза и не знала, что и подумать.

Ах, дорогой господин пастор, - наконец завела она плаксивым голосом, - вам, служителю бога, грех насмехаться над бедной, злосчастной женщиной, которую неведомо за что покарали небеса, послав ей этого мерзкого оборотня.

Что за вздор, - с большой серьезностью возразил священник, - что за вздор несете вы, любезная фрау Лиза! «Насмехаться», «оборотень», «кара небес»! Я совсем не понимаю вас и знаю только, что вы, должно быть, совсем ослепли, ежели не от всего сердца любите вашего прелестного сына! Поцелуй меня, послушный мальчик! - Пастор ласкал малыша, но Цахес ворчал: «Мне неохота!» - и опять норовил ухватить его за нос.

Вот злая тварь! - вскричала с перепугу фрау Лиза.

Но в тот же миг заговорил сын пастора:

Ах, милый отец, ты столь добр, столь ласков с детьми, что верно, все они тебя сердечно любят!

Послушайте только, - воскликнул пастор, засверкав глазами от радости, - послушайте только, фрау Лиза, этого прелестного, разумного мальчика, вашего милого Цахеса, что так нелюб вам. Я уже замечаю, что вы никогда не будете им довольны, как бы ни был он умен и красив. Вот что, фрау Лиза, отдайте-ка мне вашего многообещающего малыша на попечение и воспитание. При вашей тяжкой бедности он для вас только обуза, а мне будет в радость воспитать его, как своего родного сына!

Фрау Лиза никак не могла прийти в себя от изумления и все восклицала:

Ах, дорогой господин пастор, неужто вы и впрямь не шутите и хотите взять к себе маленького урода, воспитать его и избавить меня от всех горестей, что доставил мне этот оборотень!

Но чем больше расписывала фрау Лиза отвратительное безобразие своего альрауна, тем с большей горячностью уверял ее пастор, что она в безумном своем ослеплении не заслужила столь драгоценного дара, благословения небес, ниспославших ей дивного мальчика, и наконец, распалившись гневом, с крошкой Цахесом на руках вбежал в дом и запер за собой дверь на засов.

Словно окаменев, стояла фрау Лиза перед дверьми пасторского дома и не знала, что ей обо всем этом и думать. «Что же это, господи, - рассуждала она сама с собой, - стряслось с нашим почтенным пастором, с чего это ему так сильно полюбился крошка Цахес и он принимает этого глупого карапуза за красивого и разумного мальчика? Ну, да поможет бог доброму господину, он снял бремя с моих плеч и взвалил его на себя, пусть поглядит, каково-то его нести! Эге, как легка стала корзина, с тех пор как не сидит в ней крошка Цахес, а с ним - и тяжкая забота!»

И тут фрау Лиза, взвалив корзину на спину, весело и беспечально пошла своим путем.

Что же касается канониссы фон Розеншен или, как она еще называла себя, Розенгрюншен, то ты, благосклонный читатель, - когда бы и вздумалось мне еще до поры до времени помолчать, - все же бы догадался, что тут было сокрыто какое-то особое обстоятельство. Ибо то, что добросердечный пастор почел крошку Цахеса красивым и умным и принял, как родного сына, объясняется не чем иным, как таинственным воздействием ее рук, погладивших малыша по голове и расчесавших ему волосы. Однако, любезный читатель, невзирая на твою глубочайшую прозорливость, ты все же можешь впасть в заблуждение или, к великому ущербу для нашего повествования, перескочить через множество страниц, чтобы поскорее разузнать об этой таинственной канониссе; поэтому уж лучше я сам без промедления расскажу тебе все, что знаю сам об этой достойной даме.

Фрейлейн фон Розеншен была высокого роста, наделена благородной, величественной осанкой и несколько горделивой властностью. Ее лицо, хотя его и можно было назвать совершенно прекрасным, особенно когда она, по своему обыкновению, устремляла вперед строгий, неподвижный взор, все же производило какое-то странное, почти зловещее впечатление, что следовало прежде всего приписать необычной странной складке между бровей, относительно чего толком не известно, дозволительно ли канониссам носить на челе нечто подобное; но притом часто в ее взоре, преимущественно в ту пору, когда цветут розы и стоит ясная погода, светилась такая приветливость и благоволенье, что каждый чувствовал себя во власти сладостного, непреодолимого очарования. Когда я в первый и последний раз имел удовольствие видеть эту даму, то она, судя по внешности, была в совершеннейшем расцвете лет и достигла зенита, и я полагал, что на мою долю выпало великое счастье увидеть ее как раз на этой поворотной точке и даже некоторым образом устрашиться ее дивной красоты, которая очень скоро могла исчезнуть. Я был в заблуждении. Деревенские старожилы уверяли, что они знают эту благородную госпожу с тех пор, как помнят себя, и что она никогда не меняла своего облика, не была ни старше, ни моложе, ни дурнее, ни красивее, чем теперь. По-видимому, время не имело над ней власти, и уже одно это могло показаться удивительным. Но тут добавлялись и различные иные обстоятельства, которые всякого, по зрелому размышлению, повергали в такое замешательство, что под конец он совершенно терялся в догадках. Во-первых, весьма явственно обнаруживалось родство фрейлейн Розеншен с цветами, имя коих она носила. Ибо не только во всем свете не было человека, который умел бы, подобно ей, выращивать столь великолепные тысячелепестковые розы, но стоило ей воткнуть в землю какой-нибудь иссохший, колючий прутик, как на нем пышно и в изобилии начинали произрастать эти цветы. К тому же было доподлинно известно, что во время уединенных прогулок в лесу фрейлейн громко беседует с какими-то чудесными голосами, верно исходившими из деревьев, кустов, родников и ручьев. И однажды некий молодой стрелок даже подсмотрел, как она стояла в лесной чаще, а вокруг нее порхали и ласкались к ней редкостные, не виданные в этой стране птицы с пестрыми, сверкающими перьями и, казалось, весело щебеча и распевая, поведывали ей различные забавные истории, отчего она радостно смеялась. Все это привлекло к себе внимание окрестных жителей вскоре же после того, как фрейлейн фон Розеншен поступила в приют для благородных девиц. Ее приняли туда по повелению князя; а посему барон Претекстатус фон Мондшейн, владелец поместья, по соседству с коим находился приют и где он был попечителем, против этого ничего не мог возразить, несмотря на то что его обуревали ужаснейшие сомнения. Напрасны были его усердные поиски фамилии Розенгрюншен в «Книге турниров» Рикснера и в других хрониках. На этом основании он справедливо мог усомниться в правах на поступление в приют девицы, которая не могла представить родословной в тридцать два предка, и наконец, совсем сокрушенный, со слезами на глазах просил ее, заклиная небом, по крайности, называть себя не Розенгрюншен, а Розеншен, ибо в этом имени заключен хоть некоторый смысл и тут можно сыскать хоть какого-нибудь предка. Она согласилась ему в угоду. Быть может, разобиженный Претекстатус так или иначе обнаружил свою досаду на девицу без предков и подал тем повод к злым толкам, которые все больше и больше разносились по деревне. К тем волшебным разговорам в лесу, от коих, впрочем, не было особой беды, прибавились различные подозрительные обстоятельства; молва о них шла из уст в уста и представляла истинное существо фрейлейн в свете весьма двусмысленном. Тетушка Анна, жена старосты, не обинуясь, уверяла, что всякий раз, когда фрейлейн, высунувшись из окошка, крепко чихнет, по всей деревне скисает молоко. Едва это подтвердилось, как стряслось самое ужасное. Михель, учительский сын, лакомился на приютской кухне жареным картофелем и был застигнут фрейлейн, которая, улыбаясь, погрозила ему пальцем. Рот у паренька так и остался разинутым, словно в нем застряла горячая жареная картофелина, и с той поры он принужден был носить широкополую шляпу, а то дождь лил бы бедняге прямо в глотку. Вскоре почти все убедились, что фрейлейн умеет заговаривать огонь и воду, вызывать бурю и град, насылать колтун и тому подобное, и никто не сомневался в россказнях пастуха, будто он в полночь с ужасом и трепетом видел, как фрейлейн носилась по воздуху на помеле, а впереди ее летел преогромный жук, и синее пламя полыхало меж его рогов!

И вот все пришло в волнение, все ополчились на ведьму, а деревенский суд порешил ни много ни мало, как выманить фрейлейн из приюта и бросить в воду, дабы она прошла положенное для ведьмы испытание. Барон Претекстатус не восставал против этого и, улыбаясь, говорил про себя: «Так-то вот и бывает с простыми людьми, без предков, которые не столь древнего и знатного происхождения, как Мондшейн». Фрейлейн, извещенная о грозящей опасности, бежала в княжескую резиденцию, вскоре после чего барон Претекстатус получил от владетельного князя кабинетский указ, посредством коего до сведения барона доводилось, что ведьм не бывает, и повелевалось за дерзостное любопытство зреть, сколь искусны в плавании благородные приютские девицы, деревенских судей заточить в башню, остальным же крестьянам, а также их женам, под страхом чувствительного телесного наказания, объявить, чтобы они не смели думать о фрейлейн Розеншен ничего дурного. Они образумились, устрашились грозящего наказания и впредь стали думать о фрейлейн только хорошее, что возымело благотворнейшие последствия для обеих сторон - как для деревни, так и для фрейлейн Розеншен.

Кабинету князя доподлинно было известно, что девица фон Розеншен не кто иная, как знаменитая, прославленная на весь свет фея Розабельверде. Дело обстояло следующим образом.

Едва ли на всей земле можно сыскать страну прелестнее того маленького княжества, где находилось поместье барона Претекстатуса фон Мондшейн и где обитала фрейлейн фон Розеншен, - одним словом, где случилось все то, о чем я, любезный читатель, как раз собираюсь рассказать тебе более пространно.

Окруженная горными хребтами, эта маленькая страна, с ее зелеными, благоухающими рощами, цветущими лугами, шумливыми потоками и весело журчащими родниками, уподоблялась - а особливо потому, что в ней вовсе не было городов, а лишь приветливые деревеньки да кое-где одинокие замки, - дивному, прекрасному саду, обитатели коего словно прогуливались в нем для собственной утехи, не ведая о тягостном бремени жизни. Всякий знал, что страной этой правит князь Деметрий, однако никто не замечал, что она управляема, и все были этим весьма довольны. Лица, любящие полную свободу во всех своих начинаниях, красивую местность и мягкий климат, не могли бы избрать себе лучшего жительства, чем в этом княжестве, и потому случилось, что, в числе других, там поселились и прекрасные феи доброго племени, которые, как известно, выше всего ставят тепло и свободу. Их присутствию и можно было приписать, что почти в каждой деревне, а особливо в лесах, частенько совершались приятнейшие чудеса и что всякий плененный восторгом и блаженством вполне уверовал во все чудесное и, сам того не ведая, как раз по этой причине был веселым, а следовательно, и хорошим гражданином. Добрые феи, живя по своей воле, расположились совсем как в Джиннистане и охотно даровали бы превосходному Деметрию вечную жизнь. Но это не было в их власти. Деметрий умер, и ему наследовал юный Пафнутий.

Еще при жизни своего царственного родителя Пафнутий был втайне снедаем скорбью, оттого что, по его мнению, страна и народ были оставлены в столь ужасном небрежении. Он решил править и тотчас по вступлении на престол поставил первым министром государства своего камердинера Андреса, который, когда Пафнутий однажды забыл кошелек на постоялом дворе за горами, одолжил ему шесть дукатов и тем выручил из большой беды. «Я хочу править, любезный!» - крикнул ему Пафнутий. Андрес прочел во взоре своего повелителя, что творилось у него на душе, припал к его стопам и со всей торжественностью произнес:

Государь, пробил великий час! Вашим промыслом в сиянии утра встает царство из ночного хаоса! Государь, вас молит верный вассал, тысячи голосов бедного злосчастного народа заключены в его груди и горле! Государь, введите просвещение!

Пафнутий почувствовал немалое потрясение от возвышенных мыслей своего министра. Он поднял его, стремительно прижал к груди и, рыдая, молвил:

Министр Андрес, я обязан тебе шестью дукатами, - более того - моим счастьем, моим государством, о верный, разумный слуга!

Пафнутий вознамерился тотчас распорядиться отпечатать большими буквами и прибить на всех перекрестках эдикт, гласящий, что с сего часа введено просвещение и каждому вменяется впредь с тем сообразовываться.

Преславный государь, - воскликнул меж тем Андрес, - преславный государь, так дело не делается!

А как же оно делается, любезный? - спросил Пафнутий, ухватил министра за петлицу и повлек его в кабинет, замкнув за собою двери.

Видите ли, - начал Андрес, усевшись на маленьком табурете насупротив своего князя, - видите ли, всемилостивый господин, действие вашего княжеского эдикта о просвещении наисквернейшим образом может расстроиться, когда мы не соединим его с некими мерами, кои, хотя и кажутся суровыми, однако ж повелеваемы благоразумием. Прежде чем мы приступим к просвещению, то есть прикажем вырубить леса, сделать реку судоходной, развести картофель, улучшить сельские школы, насадить акации и тополя, научить юношество распевать на два голоса утренние и вечерние молитвы, проложить шоссейные дороги и привить оспу, - прежде надлежит изгнать из государства всех людей опасного образа мыслей, кои глухи к голосу разума и совращают народ на различные дурачества. Преславный князь, вы читали «Тысяча и одну ночь», ибо, я знаю, ваш светлейший, блаженной памяти господин папаша - да ниспошлет ему небо нерушимый сон в могиле! - любил подобные гибельные книги и давал их вам в руки, когда вы еще скакали верхом на палочке и поедали золоченые пряники. Ну вот, из этой совершенно конфузной книги вы, всемилостивейший господин, должно быть, знаете про так называемых фей, однако вы, верно, и не догадываетесь, что некоторые из числа сих опасных особ поселились в вашей собственной любезной стране, здесь, близехонько от вашего дворца, и творят всяческие бесчинства.

Как? Что ты сказал, Андрес? Министр! Феи - здесь, в моей стране! - восклицал князь, побледнев и откинувшись на спинку кресла.

Мы можем быть спокойны, мой милостивый повелитель, - продолжал Андрес, - мы можем быть спокойны, ежели вооружимся разумом против этих врагов просвещения. Да! Врагами просвещения называю я их, ибо только они, злоупотребив добротой вашего блаженной памяти господина папаши, повинны в том, что любезное отечество еще пребывает в совершенной тьме. Они упражняются в опасном ремесле - чудесах - и не страшатся под именем поэзии разносить вредный яд, который делает людей неспособными к службе на благо просвещения. Далее, у них столь несносные, противные полицейскому уставу обыкновения, что уже в силу одного этого они не могут быть терпимы ни в одном просвещенном государстве. Так, например, эти дерзкие твари осмеливаются, буде им это вздумается, совершать прогулки по воздуху, а в упряжке у них голуби, лебеди и даже крылатые кони. Ну вот, милостивейший повелитель, я и спрашиваю, стоит ли труда придумывать и вводить разумные акцизные сборы, когда в государстве существуют лица, которые в состоянии всякому легкомысленному гражданину сбросить в дымовую трубу сколько угодно беспошлинных товаров? А посему, милостивейший повелитель, как только будет провозглашено просвещение, - всех фей гнать! Их дворцы оцепит полиция, у них конфискуют все опасное имущество и, как бродяг, спровадят на родину, в маленькую страну Джиннистан, которая вам, милостивейший повелитель, вероятно, знакома по «Тысяча и одной ночи».

А ходит туда почта, Андрес? - справился князь.

Пока что нет, - отвечал Андрес, - но, может статься, после введения просвещения полезно будет учредить каждодневную почту и в эту страну.

Однако, Андрес, - продолжал князь, - не почтут ли меры, принятые нами против фей, жестокими? Не возропщет ли полоненный ими народ?

И на сей случай, - сказал Андрес, - и на сей случай располагаю я средством. Мы, милостивейший повелитель, не всех фей спровадим в Джиннистан, некоторых оставим в нашей стране, однако ж не только лишим их всякой возможности вредить просвещению, но и употребим все нужные для того средства, чтобы превратить их в полезных граждан просвещенного государства. Не пожелают они вступить в благонадежный брак, - пусть под строгим присмотром упражняются в каком-нибудь полезном ремесле, вяжут чулки для армии, если случится война, или делают что-нибудь другое. Примите во внимание, милостивейший повелитель, что люди, когда среди них будут жить феи, весьма скоро перестанут в них верить, а это ведь лучше всего. И всякий ропот смолкнет сам собой. А что до утвари, принадлежащей феям, то она поступит в княжескую казну; голуби и лебеди как превосходное жаркое пойдут на княжескую кухню; крылатых коней также можно для опыта приручить и сделать полезными тварями, обрезав им крылья и давая им корм в стойлах; а кормление в стойлах мы введем вместе с просвещением.

Пафнутий остался несказанно доволен предложениями своего министра, и уже на другой день было выполнено все, о чем они порешили.

На всех углах красовался эдикт о введении просвещения, и в то же время полиция вламывалась во дворцы фей, накладывала арест на все имущество и уводила их под конвоем.

Только небу ведомо, как случилось, что фея Розабельверде, за несколько часов до того как разразилось просвещение, одна из всех обо всем узнала и успела выпустить на свободу своих лебедей и припрятать свои магические розовые кусты и другие драгоценности. Она также знала, что ее решено было оставить в стране, чему она, хотя и против воли, повиновалась.

Меж тем ни Пафнутий, ни Андрес не могли постичь, почему феи, коих транспортировали в Джиннистан, выражали столь чрезмерную радость и непрестанно уверяли, что они нимало не печалятся обо всем том имуществе, которое они принуждены оставить.

В конце концов, - сказал, прогневавшись, Пафнутий, - в конце концов выходит, что Джиннистан более привлекательная страна, чем мое княжество, и они подымут меня на смех вместе с моим эдиктом и моим просвещением, которое теперь только и должно расцвесть.

Придворный географ вместе с историком должны были представить обстоятельные сообщения об этой стране.

Они оба согласились на том, что Джиннистан - прежалкая страна, без культуры, просвещения, учености, акаций и прививки оспы, и даже, по правде говоря, вовсе не существует. А ведь ни для человека, ни для целой страны не может приключиться ничего худшего, как не существовать вовсе.

Пафнутий почувствовал себя успокоенным.

Когда прекрасная цветущая роща, где стоял покинутый дворец феи Розабельверде, была вырублена и в близлежащей деревне Пафнутий, дабы подать пример, самолично привил всем крестьянским увальням оспу, фея подстерегла князя в лесу, через который он вместе с министром Андресом возвращался в свой замок. Тут она искусными речами, в особенности же некоторыми зловещими кунштюками, которые она утаила от полиции, загнала князя в тупик, так что он, заклиная небом, молил ее довольствоваться местом в единственном, а следовательно, и самом лучшем по всем государстве приюте для благородных девиц, где она, невзирая на эдикт о просвещении, могла хозяйничать и управлять по своему усмотрению.

Фея Розабельверде приняла предложение и, таким образом, попала в приют для благородных девиц, где она, как о том уже было сказано, назвалась фрейлейн фон Розенгрюншен, а потом, по неотступной просьбе барона Претекстатуса фон Мондшейна, фрейлейн фон Розеншен.

Глава вторая

О неизвестном народе, что открыл ученый Птоломей Филадельфус во время своего путешествия. - Университет в Керепесе. - Как в голову студента Фабиана полетели ботфорты и как профессор Мош Терпин пригласил студента Бальтазара на чашку чая.

В приятельских письмах, которые прославленный ученый Птоломей Филадельфус, будучи в далеком путешествии, писал другу своему Руфину, находится следующее замечательное место:

«Ты знаешь, любезный Руфин, что я ничего на свете так не страшусь и не избегаю, как палящих лучей солнца, кои снедают все силы моего тела и столь ослабляют и утомляют дух мой, что все мои мысли сливаются в некий смутный образ, и я напрасно тщусь уловить умственным взором что-либо отчетливое. Оттого я имею обыкновение в эту жаркую пору отдыхать днем, а ночью продолжаю свое странствование. Так и прошедшей ночью я был в пути. В непроглядной тьме мой возница сбился с настоящей удобной дороги и нечаянно выехал на шоссе. Несмотря на то что жестокие толчки бросали меня из стороны в сторону и покрытая шишками голова моя была весьма схожа с мешком грецких орехов, я пробудился от глубокого сна не раньше, чем когда ужасный толчок выбросил меня из кареты на жесткую землю. Солнце ярко светило мне в лицо, а за шлагбаумом, что был прямо передо мною, я увидел высокие башни большого города. Возница горько сетовал, что о большой камень, лежавший посреди дороги, разбилось не только дышло, но и заднее колесо кареты, и, казалось, весьма мало, а то и вовсе не печалился обо мне. Я, как и подобает мудрецу, сдержал свой гнев и лишь с кротостью крикнул парню, что он, проклятый бездельник, мог бы взять в толк, что Птоломей Филадельфус, прославленнейший ученый своего времени, сидит на задн…, и оставить дышло дышлом, а колесо колесом. Тебе, любезный Руфин, известно, какой властью над человеческими сердцами я обладаю. И вот возница во мгновение ока перестал сетовать и с помощью шоссейного сборщика, перед домиком которого стряслась беда, поставил меня на ноги. По счастью, я нигде особенно не зашибся и был в силах тихонечко побрести дальше, меж тем как возница с трудом тащил за мной поломанную карету. Неподалеку от ворот завиденного мною в синеющей дали города мне повстречалось множество людей столь диковинного обличья и в столь странных одеждах, что я принялся тереть глаза, дабы удостовериться, впрямь ли я бодрствую, или, быть может, сумбурный дразнящий сон перенес меня в неведомую сказочную страну. Эти люди, коих я по праву мог считать жителями города, из ворот которого они выходили, носили длинные, широченные штаны, на манер японских, из драгоценнейших тканей - бархата, Манчестера, тонкого сукна, а то и холста, пестро расшитого галунами, красивыми лентами и шнурками, и куцые, едва прикрывающие живот детские курточки, по большей части светлых тонов; только немногие были в черном. Нечесаные волосы в естественном беспорядке спадали на плечи и спину, а на голове у каждого была нахлобучена маленькая странного вида шапочка. У иных шеи были совершенно открыты, как у турок и нынешних греков, другие, напротив, носили вокруг шеи и на груди куски белого полотна, довольно схожие с теми воротниками, что тебе, любезный Руфин, доводилось видеть на портретах наших предков. Несмотря на то что все эти люди казались весьма молодыми, голоса у них были низкие и грубые, движения отличались неловкостью; у некоторых под самым носом лежала узкая тень, словно бы от усов. У иных сзади из курточек торчали длинные трубки, на которых болтались большие шелковые кисти. Другие же повытаскивали трубки из карманов и приладили к ним снизу маленькие, средние, а то и весьма большие диковинной формы головки и с немалой ловкостью, поддувая сверху в тоненькую, все более сужающуюся на конце трубку, пускали искусные клубы дыма. Некоторые держали в руках широкие сверкающие мечи, словно шли навстречу неприятелю; у иных были пристегнуты пряжками к спине или навешаны по бокам маленькие кожаные и жестяные коробочки.

Вообрази себе, любезный Руфин, как я, стремясь обогатить свои познания прилежным наблюдением всякого нового для меня феномена, остановился и вперил взор свой в этих странных людей. Тут они окружили меня, крича во все горло: «Филистер, филистер!» - и разразились ужаснейшим смехом. Это меня раздосадовало. Ибо, дражайший Руфин, может ли быть для великого ученого что-либо обиднее, чем сопричисление к народу, который за несколько тысяч лет перед тем был побит ослиной челюстью? Я взял себя в руки и с присущим мне достоинством громко объявил собравшемуся вокруг меня странному люду, что я, следует надеяться, нахожусь в цивилизованном государстве и потому обращусь в полицию и в суд, дабы отплатить за нанесенную мне обиду. Тут все они подняли рев; к тому же и те, что доселе еще не дымили, повытаскивали из карманов назначенные для того машины, и все принялись пускать мне в лицо густые клубы дыма, который, как я только теперь приметил, вонял совсем невыносимо и оглушал мои чувства. Затем они изрекли надо мной своего рода проклятие, столь мерзкое, что я, любезный Руфин, не хочу его тебе повторять. Я и сам вспоминаю о нем с невыразимым ужасом. Наконец они покинули меня с громким оскорбительным смехом, и мне почудилось, будто в воздухе замирает слово: «Арапник!» Возница мой, все слышавший и видевший, сказал, ломая руки:

Ах, дорогой господин, коли уж произошло то, что случилось, то, бога ради, не входите в этот город. С вами, как говорится, ни одна собака знаться не будет, и вы будете в беспрестанной опасности подвергнуться побо…

Я не дал честному малому договорить и с возможной поспешностью обратил стопы свои к ближайшей деревне. В одинокой комнатушке единственного во всей деревеньке постоялого двора сижу и пишу все это тебе, дражайший Руфин! Насколько будет возможно, я соберу известия об этом неведомом варварском народе, населяющем здешний город. Мне уже порассказали кое-что весьма странное о его нравах, обычаях, языке и прочем, и я в точности сообщу тебе обо всем… и т. д. и т. д.».

О мой любезный читатель, ты уже приметил, что можно быть великим ученым и не знать обыкновеннейших явлений и по поводу всему свету известных вещей предаваться диковинным мечтаниям. Птоломей Филадельфус упражнялся в науках и даже не знал о студентах, описывая своему другу происшествие, которое в голове его превратилось в редкостное приключение, он даже не знал, что находится в деревне Хох-Якобсхейм, расположенной, как известно, неподалеку от прославленного Керепесского университета. Добряк Птоломей перепугался, повстречавшись со студентами, которые радостно и беспечально прогуливались для собственного удовольствия за городом. Какой бы страх обуял его, когда бы он часом раньше прибыл в Керепес и случай привел бы его к дому профессора естественных наук Моша Терпина. Сотни студентов, хлынув из дома, окружили бы его, шумно диспутируя, и от этого волнения, от этой суеты его ум смутили бы еще более диковинные мечтания.

Лекции Моша Терпина посещались в Керепесе чаще всего. Он был, как о том уже сказано, профессором естественных наук: он объяснял, отчего происходят дождь, гром, молния, отчего солнце светит днем, а месяц ночью, как и отчего растет трава и прочее, да так, что всякое дитя могло бы это уразуметь. Он заключил всю природу в маленький изящный компендиум, так что всегда мог с удобством ею пользоваться и на всякий вопрос извлечь ответ, как из выдвижного ящика. Начало его славе положило удачно выведенное им после многочисленных физических опытов заключение, что темнота происходит преимущественно от недостатка света. Это открытие, равно как и его умение с немалой ловкостью обращать помянутые физические опыты в очаровательные кунштюки и показывать весьма занимательные фокусы, доставило ему неимоверное множество слушателей. Дозволь мне, благосклонный читатель, ибо ты знаешь студентов много лучше, чем прославленный ученый Птоломей Филадельфус, и тебе незнакома его сумасбродная боязливость, свести тебя в Керепес к дому профессора Моша Терпина как раз в то время, когда он окончил лекцию. Один из вышедших студентов тотчас же пленяет твое внимание. Ты видишь стройного юношу лет двадцати трех или четырех; темные сверкающие глаза его красноречиво говорят о живом и ясном уме. Почти дерзким можно было бы назвать его взгляд, если бы мечтательная грусть, разлитая на бледном лице, не застилала, словно дымкой, жгучих лучей его глаз. Его сюртук черного тонкого сукна, отделанный разрезным бархатом, был сшит почти что на старонемецкий лад, к чему весьма шел нарядный, ослепительно-белый кружевной воротник и бархатный берет, покрывавший его красивые темно-каштановые волосы.

Это одеяние потому так шло к нему, что он сам всем существом своим, пристойной поступью и осанкой, серьезным выражением лица, казалось, действительно принадлежал к прекрасному благочестивому стародавнему времени, а поэтому и не наводил на мысль о жеманстве, которое столь часто выказывает себя в мелочном подражании худо понятым образцам в столь же худо понятых притязаниях нашего времени. Этот молодой человек, который с первого взгляда так полюбился тебе, дорогой читатель, не кто иной, как студент Бальтазар, сын достойных и зажиточных родителей, юноша скромный, рассудительный, прилежный, о ком я, мой читатель, намереваюсь немало порассказать тебе в этой весьма примечательной истории.

Серьезен, по своему обыкновению, погружен в думы, шел Бальтазар с лекции Моша Терпина к городским воротам, собираясь вместо фехтовальной залы посетить прелестную рощицу, находящуюся в нескольких сотнях шагов от Керепеса. Друг его Фабиан, красивый малый, веселый с виду и такой же нравом, побежал за ним следом и настиг у самых ворот.

Бальтазар! - громко закричал Фабиан. - Бальтазар, опять ты собрался в лес бродить в одиночестве, подобно меланхолическому филистеру, меж тем как добрые бурши прилежно упражняются в благородном искусстве фехтования. Прошу тебя, оставь свои нелепые дурачества, от которых нас всех берет оторопь, и будь по-прежнему бодр и весел. Пойдем переведаемся на рапирах, а если тебя потом потянет прогуляться, так я охотно пойду с тобой.

Побуждения у тебя добрые, - возразил Бальтазар, - и потому я не хочу вступать с тобой в перепалку из-за того, что ты, словно одержимый, гоняешься за мной по пятам и часто лишаешь меня наслаждений, о которых не имеешь никакого понятия. Ты как раз принадлежишь к тем странным людям, которые всякого, кто любит бродить в одиночестве, считают меланхоличным дурнем и хотят на свой лад его образумить и вылечить, подобно тому лукавому царедворцу, что пытался исцелить достойного принца Гамлета, а принц хорошенько проучил его, когда тот объявил, что не умеет играть на флейте. Правда, от этого, любезный Фабиан, я тебя избавлю, однако ж я тебя сердечно прошу - поищи себе другого товарища для благородных упражнений на рапирах и эспадронах и оставь меня в покое.

Нет, нет! - воскликнул со смехом Фабиан. - Так просто ты от меня не отделаешься, дорогой друг! Не хочешь пойти со мной в фехтовальную залу, так я отправлюсь с тобой в рощу. Долг верного друга - развеселить тебя в печали. Ну, идем, любезный Бальтазар, идем, коли уж ты ничего другого не желаешь. - Сказав это и подхватив друга под руку, он бодро зашагал с ним рядом. Бальтазар стиснул зубы, затаив досаду, и затворился в угрюмом молчании, тогда как Фабиан без умолку рассказывал всевозможные веселые истории. Сюда замешался и всякий вздор, как то частенько случается, коли без умолку рассказывают что-нибудь веселое.

Когда наконец они вступили в прохладную сень благоухающей рощи, когда зашептали кусты, словно обмениваясь нетерпеливыми вздохами, когда вдалеке зазвучали чудесные мелодии журчащих ручьев и пение лесных птиц пробудило эхо в горах, - Бальтазар внезапно остановился, широко распростер руки, словно собирался нежно обнять кусты и деревья, и воскликнул:

О, теперь мне снова хорошо, несказанно хорошо!

Фабиан с некоторым замешательством поглядел на своего друга, словно человек, который не понял, о чем идет речь, и не знает, как ему поступить. Тут Бальтазар схватил его за руку и воскликнул, полон восторга:

Не правда ли, брат, и твое сердце раскрылось и ты постигаешь блаженную тайну лесного уединения?

Я не совсем понимаю тебя, любезный брат, - отвечал Фабиан, - но ежели ты полагаешь, что прогулка в лесу оказывает на тебя благотворное действие, то я с таким мнением совершенно согласен. Разве я сам не охотник до прогулок, особливо в доброй компании, когда можно вести разумную и поучительную беседу? К примеру, истинное удовольствие гулять за городом с нашим профессором Мошем Терпином. Он знает каждое растеньице, каждую былинку и скажет, как она называется и к какому виду принадлежит, и притом он рассуждает о ветре и о погоде…

Остановись, - вскричал Бальтазар, - прошу тебя, остановись! Ты упомянул о том, что могло бы привести меня в бешенство, если бы у меня не было некоторого утешения. Манера профессора рассуждать о природе разрывает мне сердце. Или, лучше сказать, меня охватывает зловещий ужас, словно я вижу умалишенного, который в шутовском безумии мнит себя королем и повелителем и ласкает сделанную им же самим соломенную куклу, воображая, что обнимает свою царственную невесту. Его так называемые опыты представляются мне отвратительным глумлением над божественным существом, дыхание которого обвевает нас в природе, возбуждая в сокровенной глубине нашей души священные предчувствия. Нередко меня берет охота переколотить его склянки и колбы, разнести всю его лавочку, когда б меня не удерживала мысль, что обезьяна все равно не отстанет от игры с огнем, пока не обожжет себе лапы. Вот, Фабиан, какие чувства тревожат меня, отчего сжимается мое сердце на лекциях Моша Терпина, - и тогда вам кажется, что я стал еще более задумчив и нелюдим. Мне словно чудится, что дома готовы обрушиться на мою голову, неописуемый страх гонит меня из города. Но здесь, здесь мою душу посещает сладостный покой. Лежа на траве, усеянной цветами, я всматриваюсь в беспредельную синеву неба, и надо мной, над ликующим лесом тянутся золотые облака, словно чудесные сны из далекого мира, полного блаженной отрады! О Фабиан, тогда и в собственной моей груди рождается какой-то дивный гений, я внимаю, как он ведет таинственные речи с кустами, деревьями, струями лесного ручья, и я не в силах передать тебе, какое блаженство наполняет все мое существо сладостно-тоскливым трепетом.

Ну вот, - воскликнул Фабиан, - ну вот опять ты завел старую песню о тоске и блаженстве, говорящих деревьях и лесных ручьях. Все твои стихи изобилуют этими приятными предметами, что весьма сносны для слуха и могут быть употреблены с пользой, если не искать тут чего-нибудь большего. Но скажи мне, мой превосходный меланхоликус, ежели лекции Моша Терпина столь ужасно оскорбляют тебя и сердят, то скажи мне, чего ради ты на них таскаешься, ни одной не пропустишь, хотя, правда, всякий раз сидишь безмолвный и оцепеневший и, закрыв глаза, словно грезишь?

Не спрашивай, - отвечал Бальтазар, потупив очи, - не спрашивай меня об этом, любезный друг. Неведомая сила влечет меня каждое утро к дому Моша Терпина. Я наперед знаю свои муки и все же не в силах противиться. Темный рок гонит меня!

Ха-ха! - громко рассмеялся Фабиан, - ха-ха-ха! Как тонко, как поэтично, какая мистика! Неведомая сила, что влечет тебя к дому Моша Терпина, заключена в темно-голубых глазах прекрасной Кандиды. То, что ты по уши влюблен в хорошенькую дочку профессора, всем нам давно известно, а потому мы и извиняем все твои бредни и дурацкое поведение. С влюбленными уж всегда так. Ты находишься в первом периоде любовного недуга, и тебе придется на исходе юности проделать все те нелепые дурачества, с которыми мы, я и многие другие, слава богу, покончили еще в школе, не привлекая большого числа зрителей. Но поверь мне, душа моя…

Фабиан снова взял под руку своего друга и быстро зашагал с ним дальше. Они только что вышли из чащи на широкую дорогу, пролегавшую через лес. Вдруг Фабиан завидел вдалеке мчавшуюся на них в облаке пыли лошадь без седока.

Эй-эй! - воскликнул он, прерывая свою речь. - Эй, глянь, да, никак, проклятая кляча удрала, сбросив седока… Надобно ее поймать, а потом поискать в лесу и всадника. - С этими словами он стал посреди дороги.

Лошадь все приближалась, и можно было заметить, что по бокам ее как будто болтаются ботфорты, а на седле копошится и шевелится что-то черное. Вдруг под самым носом Фабиана раздалось протяжное, пронзительное: «Тпрру! Тпрру!» - ив тот же миг над головой его пролетела пара ботфорт и какой-то странный маленький черный предмет прокатился у него между ногами. Огромная лошадь стала как вкопанная и, вытянув шею, обнюхивала своего крошечного хозяина, барахтавшегося в песке и наконец с трудом поднявшегося на ноги. Голова малыша глубоко вросла в плечи, и весь он, с наростом на спине и груди, коротким туловищем и длинными паучьими ножками, напоминал насаженное на вилку яблоко, на котором вырезана диковинная рожица… Увидав это странное маленькое чудище, Фабиан разразился громким смехом. Но малыш досадливо надвинул на глаза берет, который только что поднял с земли, и, вперив в Фабиана злобный взгляд, спросил грубым и сиплым голосом:

Это ли дорога в Керепес?

Да, сударь, - благожелательно и серьезно ответил Бальтазар, подав подобранные им ботфорты малышу. Все старания натянуть их оказались напрасными. Малыш то и дело перекувыркивался и со стоном барахтался в песке. Бальтазар поставил ботфорты рядом, осторожно поднял малыша и столь же заботливо опустил его ножками в эти слишком тяжелые и широкие для него футляры. С гордым видом, уперши одну руку в бок, а другую приложив к берету, малыш воскликнул: «Gratias 1 , сударь!» - направился к лошади и взял ее под уздцы. Но все его попытки достать стремя и вскарабкаться на рослое животное оказались тщетными. Бальтазар все с той же серьезностью и благожелательством подошел к нему и подсадил в стремя. Должно быть, малыш слишком сильно подскочил в седле, ибо в тот же миг слетел наземь по другую сторону.

Не горячитесь так, милейший мусье! - вскричал Фабиан, снова залившись громким смехом.

Черт - ваш милейший мусье! - вскричал, совсем озлившись, малыш, отряхивая песок с платья. - Я студиозус, а если и вы тоже, то сие называется вызов - этот шутовской ваш смех мне в лицо, и вы должны завтра в Керепесе со мной драться!

Черт побери, - не переставая смеяться, вскричал Фабиан, - черт подери, да это отчаянный бурш, малый хоть куда, раз дело коснулось отваги и правил чести! - С этими словами Фабиан поднял малыша и, невзирая на то что он отчаянно артачился и отбрыкивался, посадил его на лошадь, которая с веселым ржаньем тотчас же умчалась, унося своего господина. Фабиан держался за бока - он помирал со смеху.

Бессердечно, - сказал Бальтазар, - глумиться над человеком, которого так жестоко, как этого крохотного всадника, обидела природа. Если он взаправду студент, то ты должен с ним драться, и притом, хотя это и против всех академических обычаев, на пистолетах, ибо владеть рапирой или эспадроном он не может.

Как сурово, - отозвался Фабиан, - как серьезно, как мрачно ты себе все представляешь, любезный друг мой Бальтазар. Мне никогда не приходило на ум глумиться над уродством. Но скажи, пожалуйста, пристало ли такому горбатому карапузу взгромождаться на лошадь, из-за шеи которой он едва выглядывает? Пристало ли ему влезать своими ножонками в такие чертовски широкие ботфорты? Пристало ли ему напяливать такую узехонькую курточку в обтяжку, со множеством шнурков, галунов и кистей, пристало ли ему носить такой затейливый бархатный берет? Пристало ли ему принимать столь высокомерный и надутый вид? Вымучивать такой варварский, сиплый голос? Пристало все это ему, спрашиваю я, и разве нельзя с полным правом поднять его на смех, как записного шута? Но мне надобно воротиться в город, я должен поглядеть, как этот рыцарственный студиозус въедет на своем гордом коне в Керепес и какая подымется там кутерьма! С тобой сегодня пива не сваришь. Будь здоров! - И Фабиан во всю прыть побежал лесом в город.

Бальтазар свернул с проезжей дороги и углубился в самую чащу; там он присел на поросшую мохом кочку, горестные чувства объяли его и совсем завладели им. Быть может, он и взаправду любил прелестную Кандиду, по он схоронил эту любовь в своем сердце, скрывая ее от всех, даже от самого себя, как глубокую, нежную тайну. И когда Фабиан без обиняков с таким легкомыслием заговорил об этом, Бальтазар почувствовал себя так, словно грубые руки с кощунственной дерзостью срывают с изображения святой покрывало, которого он не смел коснуться, словно теперь он сам навеки прогневал святую. Да, слова Фабиана казались ему мерзким надругательством над всем его существом, над самыми сладостными его грезами.

Итак, - воскликнул он в безмерной досаде, - итак, Фабиан, ты принимаешь меня за влюбленного олуха, за простака, который таскается на лекции Моша Терпина, чтобы хоть часок провести под одной кровлей с прекрасной Кандидой; который в одиночестве бродит по лесу, чтобы, сложив в уме прескверные стихи к возлюбленной, потом записать их, отчего они станут еще более жалкими; который губит деревья, вырезывая на гладкой коре глупые вензеля, а при возлюбленной и слова разумного вымолвить не может, только стонет, да вздыхает, да строит плаксивые гримасы, словно у него корчи; который у себя на груди под рубашкой хранит увядшие цветы, что были некогда приколоты к ее платью, или перчатку, которую она обронила, - ну, словом, учиняет тысячи ребяческих дурачеств! И оттого, Фабиан, ты дразнишь меня, и оттого все бурши поднимают меня на смех, и оттого, быть может, и я и весь тот внутренний мир, что открылся мне, сделались предметом насмешек. И прелестная, милая, дивная Кандида…

Едва Бальтазар вымолвил это имя, как его сердце словно пронзило огненным кинжалом. Ах! какой-то внутренний голос явственно шептал ему в это мгновение, что ведь только ради Кандиды бывает он в доме Моша Терпина, что он сочиняет стихи к любимой, вырезывает на деревьях ее имя, что он немеет в ее присутствии, вздыхает, стонет, носит на груди увядшие цветы, которые она обронила, что он и в самом деле вдался во все дурачества, в каких только может упрекнуть его Фабиан. Только теперь он почувствовал, как несказанно любит прекрасную Кандиду и вместе с тем как причудливо чистейшая, сокровеннейшая любовь принимает во внешней жизни несколько шутовское обличье, что нужно приписать глубокой иронии, заложенной самой природой во все человеческие поступки. Должно быть, в том он был прав, но он был совсем неправ, что начал из-за этого сердиться. Грезы, прежде пленявшие его, рассеялись, лесные голоса звенели теперь насмешкой и укоризной. Он бросился назад в Керепес.

Господин Бальтазар! Mon cher 2 Бальтазар! - окликнул его кто-то.

Он поднял глаза и остановился завороженный, ибо навстречу шел профессор Мош Терпин, ведя под руку дочь свою Кандиду. Кандида, со свойственной ей веселой и дружественной простотой, приветствовала застывшего как истукан студента.

Бальтазар, mon cher Бальтазар! - вскричал профессор. - По правде, вы самый усердный и приятный мне слушатель! О мой дорогой, я заметил, вы любите природу со всеми ее чудесами так же, как и я, а я от нее без ума! Уж, верно, опять ботанизировали в нашей рощице? Удалось найти что-нибудь поучительное? Что ж! давайте познакомимся покороче. Посетите меня - рад видеть вас во всякое время, можем вместе делать опыты. Вы уже видели мой новый воздушный насос? Что же, mon cher, завтра вечером у меня дома составится дружественный кружок, будем вкушать чай с бутербродами и веселить друг друга приятной беседой. Увеличьте сей кружок своей достойной особой. Вы познакомитесь с весьма привлекательным молодым человеком, коего мне рекомендовали наилучшим образом. Bon soir, mon cher! Добрый вечер, любезнейший: au revoir! До свиданья. Вы ведь завтра придете на лекцию? Ну, mon cher, adieu. - И, не дожидаясь ответа Бальтазара, профессор Мош Терпин удалился вместе со своей дочерью.

Ошеломленный Бальтазар не осмелился поднять глаза, но взоры Кандиды испепелили его грудь, он чувствовал ее дыхание, и сладостный трепет пронизывал все его существо.

Вся его досада прошла, полный восторга, смотрел он на удалявшуюся Кандиду, пока она не скрылась за листвой зеленой аллеи деревьев. Потом он медленно углубился в лес, чтобы предаться мечтам еще более сладостным, чем когда-либо.

Глава третья

Как Фабиан не знал, что ему и сказать. Кандида и девицы, которым не дозволено есть рыбу. - Литературное чаепитие у Моша Терпина. - Юный принц.

Бросившись по тропинке, пересекавшей лес, Фабиан думал опередить умчавшегося от него диковинного малыша. Но он ошибся. Выйдя на опушку, он увидел, как вдалеке к малышу присоединился другой всадник, статный с виду, и оба уже въезжали в ворота Керепеса. «Гм! - обратился Фабиан к самому себе, - хотя этот щелкунчик и обогнал меня на большой лошади, я все же поспею к заварушке, что подымется по его приезде. Ежели этот странный малый и в самом деле студиозус, то ему укажут на «Крылатого коня», а ежели он там остановится да с тем же пронзительным «тпрру-тпрру!» скинет ботфорты и сам слетит за ними, да озлится и взъерепенится, когда студенты покатятся со смеху, - ну, тут и пойдет потеха!»

Входя в город, Фабиан полагал, что на всех улицах по пути к «Крылатому коню» он услышит только смех. Не тут-то было! Все проходили мимо спокойно и серьезно. Столь же серьезно прогуливались, рассуждая друг с другом, студенты, собирающиеся, по обыкновению, на площади перед «Крылатым конем». Фабиан был уверен, что малыш, по крайней мере, здесь еще не появлялся, но, заглянув в ворота гостиницы, заметил, что в конюшню ведут лошадь малыша, которую было очень легло узнать. Он бросился к первому попавшемуся знакомцу и спросил, не проезжал ли тут, часом, некий странный и весьма диковинный человечек. Тот, к кому обратился Фабиан, ничего не знал, равно как и все остальные, кому только ни рассказывал Фабиан, что приключилось у него с малышом, который выдавал себя за студента. Все смеялись до упаду, но уверяли, что никакого такого странного малого, схожего с тем, как он описывает, здесь не объявлялось. Правда, минут за десять перед тем в гостиницу «Крылатый конь» прибыли два статных всадника на прекрасных лошадях.

А не сидел ли один из них на той лошади, что сейчас провели на конюшню? - спросил Фабиан.

Разумеется, - отвечал один из спрошенных, - разумеется. Тот, что прибыл на этой лошади, правда маловат ростом, однако хорошо сложен, приятен лицом, и у него самые прекрасные вьющиеся волосы, какие только бывают на свете. Притом он показал себя превосходным наездником, ибо спешился с такой ловкостью, с таким достоинством, словно первый шталмейстер нашего князя.

И не потерял ботфорт? - воскликнул Фабиан. - И не покатился вам под ноги?

Фабиан не знал, что и молвить. Тут на улице появился Бальтазар. Фабиан бросился к нему, потащил за собой и рассказал, что маленький карапуз, который повстречался им неподалеку от городских ворот и свалился с лошади, только что прибыл сюда, и все приняли его за красивого, статного мужчину и превосходного наездника.

Вот видишь, - серьезно и рассудительно отвечал Бальтазар, - вот видишь, любезный брат, не все, подобно тебе, столь жестоко насмехаются над несчастным, обделенным самой природой!

Ах, боже ты мой! - перебил его Фабиан. - Да ведь тут речь идет не о насмешке и жестокосердии, а о том, можно ли назвать красивым и статным мужчиной малыша в три фута ростом, к тому же не лишенного сходства с редькой?

Бальтазар был принужден подтвердить слова Фабиана относительно роста и наружности маленького студента. Остальные стояли на том, что маленький всадник - красивый, стройный мужчина, тогда как Фабиан и Бальтазар продолжали уверять, что им никогда не доводилось видеть более отвратительного карлика. Тем дело и кончилось, и все разошлись весьма озадаченные.

Давно смерклось, когда оба друга отправились домой. Вдруг Бальтазар, сам не зная как, проговорился, что он повстречался с профессором Мошем Терпином и тот пригласил его к себе на завтрашний вечер.

Вот счастливец! - вскричал Фабиан. - Вот рассчастливейший человек! Там ты увидишь и услышишь свою красотку, прелестную мамзель Кандиду, будешь с нею разговаривать!

Бальтазар, снова глубоко оскорбленный, бросился в сторону и хотел удалиться. Однако одумался, остановился и, с трудом поборов досаду, сказал:

Должно быть, ты прав, любезный брат, когда считаешь меня безрассудным влюбленным шутом, я, пожалуй, и впрямь таков. Но это безрассудство - глубокая болезненная рана, томящая дух мой, и тот, кто неосторожно прикоснется к ней, может, причинив жестокую боль, побудить меня ко всяческим дурачествам. Поэтому, брат, ежели ты меня вправду любишь, то не произноси при мне имени Кандиды.

Ты опять, - возразил Фабиан, - ты опять смотришь на вещи ужасно трагически, и в твоем состоянии от тебя иного и ожидать нельзя. Но, чтоб не заводить с тобой мерзкой распри, обещаю, что уста мои не вымолвят имя Кандиды, пока ты сам не подашь к тому повода. Дозволь только мне еще сказать, что, как я предвижу, твоя влюбленность доставит тебе немалую досаду. Кандида - премиленькая, славная девушка, но она никак не подходит к меланхолическому, мечтательному складу твоей души. Познакомишься ты с ней покороче, и ее непринужденный, веселый нрав покажется тебе чуждым поэзии, которой тебе всюду недостает. Ты предашься диковинным мечтаниям, и все кончится большим переполохом - ужасной воображаемой мукой и приличествующим сему отчаянием. Впрочем, я, равно как и ты, приглашен на завтра к нашему профессору, который займет нас весьма интересными физическими опытами. Ну! Спокойной ночи, удивительный мечтатель! Спи, ежели сможешь заснуть перед столь знаменательным днем, как завтрашний.

С этими словами Фабиан оставил своего друга, погруженного в глубокую задумчивость. Фабиан, пожалуй, не без основания предвидел всякого рода патетические злоключения, которые могут претерпеть Кандида и Бальтазар, ибо нрав и склад души обоих, казалось, и в самом деле подавали достаточный к тому повод.

У Кандиды были лучистые, пронизывающие сердце глаза и чуть-чуть припухлые алые губы, и она - с этим принужден согласиться всякий - была писаная красавица. Я не припомню, белокурыми или каштановыми следовало бы назвать прекрасные ее волосы, которые она умела так причудливо укладывать, заплетая в дивные косы, - мне лишь весьма памятна их странная особенность: чем дольше на них смотришь, тем темнее и темнее они становятся. Это была высокая, стройная, легкая в движениях девушка, воплощенная грация и приветливость, в особенности когда ее окружало оживленное общество; при стольких прелестях ей весьма охотно прощали то обстоятельство, что ее ручки и ножки могли бы, пожалуй, быть и поменьше и поизящней. Притом Кандида прочла гетевского «Вильгельма Мейстера», стихотворения Шиллера и «Волшебное кольцо» Фуке и успела позабыть почти все, о чем там говорилось; весьма сносно играла на фортепьянах и даже иногда подпевала; танцевала новейшие гавоты и французские кадрили и почерком весьма разборчивым и тонким записывала белье, назначенное в стирку. А если уж непременно надо выискать у этой милой девушки недостатки, то, пожалуй, можно было не одобрить ее грубоватый голос, то, что она слишком туго затягивалась, слишком долго радовалась новой шляпке и съедала за чаем слишком много пирожного. Непомерно восторженным поэтам еще многое в прелестной Кандиде пришлось бы не по сердцу, но чего они только не требуют! Прежде всего они хотят, чтоб от всего, что они ни изрекут, девица приходила в сомнамбулический восторг, глубоко вздыхала, закатывала глаза, а иногда на короткое время падала в обморок или даже лишалась зрения, что являет собой уже высшую ступень женственнейшей женственности. Далее помянутой девице полагается распевать песни, сложенные поэтом, причем мелодия должна сама родиться в ее сердце, после чего ей (то бишь девице) надлежит внезапно занемочь, и тоже начать писать стихи, однако весьма стыдиться, когда это выйдет наружу, невзирая на то что она сама, переписав их нежным почерком на тонко надушенной бумаге, вручит поэту, который своим чередом также занеможет от восторга, что ему, впрочем, никак нельзя вменять в вину. Есть на свете поэтические аскеты, которые заходят еще дальше и полагают, что если девушка смеется, ест, пьет и мило одевается по моде, то это противно всякой нежной женственности. Они почти уподобляются святому Иерониму, который запрещает девушкам есть рыбу и носить серьги. Им надлежит, так велит святой, вкушать лишь малую толику чуть приправленной травы, непрестанно быть голодными, не чувствуя голода, облекаться в грубые, худо сшитые одежды, которые скрывали бы их стан, и прежде всего избрать себе в спутницы особу серьезную, бледную, унылую и несколько неопрятную.

Веселость и непринужденность вошли в плоть и кровь Кандиды, и потому ей более всего по душе были беседы, пролетавшие на легких, воздушных крыльях беззлобного юмора. Она покатывалась со смеху при всем, что ее смешило; она никогда не вздыхала, разве только непогода помешает задуманной прогулке или, невзирая на все предосторожности, на новую шаль сядет пятно. Но, когда был для того подлинный повод, в ней проглядывало и глубокое, искреннее чувство, никогда не переходившее в пошлую чувствительность, и нам с тобой, любезный читатель, людям отнюдь не восторженным, эта девушка как раз пришлась бы по сердцу. Но с Бальтазаром дело легко могло обернуться иначе. Однако мы вскорости увидим, насколько правильны были предсказания прозаического Фабиана.

То, что Бальтазар от непрестанного волнения, от несказанного сладостного трепета не мог всю ночь сомкнуть глаз, было вполне естественно. Весь поглощенный образом возлюбленной, он сел к столу и сочинил изрядное число приятных, благозвучных стихов, описав собственное свое состояние в мистическом рассказе о любви соловья к алой розе. Он решил взять с собой эти стихи на литературное чаепитие у Моша Терпина и, как только представится случай, атаковать ими беззащитное сердце Кандиды.

Фабиан чуть усмехнулся, когда к назначенному часу по уговору зашел за своим другом и застал его таким разряженным, каким еще не доводилось видеть. На нем был зубчатый воротник из тончайших брюссельских кружев, короткий камзол рубчатого бархата с прорезанными рукавами. Притом он был во французских сапожках с высокими острыми каблуками и серебряной бахромой, в английской шляпе тончайшего кастора и в датских перчатках. Итак, он был одет совсем по-немецки, и наряд этот чрезвычайно шел к нему, тем более что он прекрасно завил волосы и расчесал маленькие усики.

Сердце Бальтазара затрепетало от восторга, когда в доме Моша Терпина навстречу ему вышла Кандида в полном одеянии древнегерманской девы; приветливость и веселость были в ее взоре, словах, во всем ее существе, как, впрочем, и всегда. «Прелестная дева!» - испустил томный вздох Бальтазар, когда Кандида, сама сладчайшая Кандида, преподнесла ему чашку дымящегося чая. Но Кандида взглянула на него лучистыми глазами и молвила:

Вот ром и мараскин, сухари и пумперникель, сделайте одолжение, любезный господин Бальтазар, берите, что вам угодно.

Но, вместо того чтобы взглянуть на ром и мараскин, сухари и пумперникель, а то и приняться за них, восторженный Бальтазар не мог отвести взора, полного искренней любви и мучительного томления, от прелестной девы и тщился найти слова, которые должны были выразить все, что в это мгновение чувствовал он в глубине души. Но тут сзади его облапил профессор эстетики - дюжий, здоровенный мужчина - и, повернув его лицом к себе, так что Бальтазар расплескал больше чая, чем позволяло приличие, взревел громоподобным голосом:

Дражайший Лукас Кранах! Не хлещите презренную воду, вы вконец сгубите ваш германский желудок, - наш доблестный Мош выставил в той зале батарею прекрасных бутылок с благородным рейнвейном; сейчас мы с ними сразимся! - И он потащил за собой несчастного юношу.

Но из соседней комнаты навстречу им, ведя за руку маленького, весьма диковинного человечка, вышел профессор Мош Терпин и громко возвестил:

Милостивейшие государыни и милостивейшие государи, позвольте представить вам одаренного редчайшими способностями юношу, которому не составит труда снискать вашу приязнь и расположение. Этот молодой человек, господин Циннобер, только вчера прибыл в наш университет, где предполагает изучать право!

Фабиан и Бальтазар с первого взгляда узнали диковинного карапуза, который наехал на них неподалеку от городских ворот и свалился с лошади.

Неужто мне, - шепнул Фабиан Бальтазару, - неужто мне придется теперь вызвать этого альрауна драться на духовых дудках или на сапожных шилах? Я ведь не могу употребить другое оружие против столь ужасного противника.

Стыдись, - отвечал Бальтазар, - стыдись, ты глумишься над несчастным калекой, который, как ты слышал, одарен редчайшими способностями, так что телесные преимущества, в коих ему отказала природа, вознаграждены умственными достоинствами. - Тут он обратился к малышу и сказал:

Надеюсь, любезнейший господин Циннобер, вчерашнее ваше падение с лошади не возымело дурных последствий?

Циннобер оперся на маленькую тросточку, которую держал за спиной в руке, привстал на цыпочки, так что пришелся Бальтазару почти по пояс, запрокинул голову, уставившись на него дико сверкающими глазами, и странным, сиплым басом ответил:

Не знаю, что вам угодно, сударь, о чем вы говорите? Упал с лошади? Я упал с лошади? Вам, верно, неизвестно, что во всем свете не сыскать лучшего наездника, чем я, что я никогда не падал с лошади, что я служил волонтером в кирасирах, проделал с ними поход и обучал в манеже верховой езде офицеров и солдат. Гм! Гм! «Упал с лошади»! Я упал с лошади? - Тут он хотел круто повернуться, но тросточка, на которую он опирался, выскользнула у него из рук, и малыш закувыркался у ног Бальтазара. Бальтазар стал шарить внизу рукой, чтобы помочь малышу подняться, но ненароком прикоснулся к его голове. Тут малыш испустил пронзительный крик, отозвавшийся во всей зале, так что гости в испуге повскакали с мест. Бальтазара окружили и наперебой стали расспрашивать, чего это он, ради самого неба, закричал столь ужасно.

Не прогневайтесь, любезнейший господин Бальтазар, - обратился к нему профессор Мош Терпин. - Все же это довольно странная шутка. Вы, верно, хотели, чтобы мы подумали, что здесь кто-то наступил на хвост кошке.

Кошка, кошка! Уберите кошку! - завопила какая-то слабонервная дама и тотчас упала в обморок. С криками: «Кошка, кошка!» - бросились к выходу два престарелых господина, страдавших той же идиосинкразией.

Кандида, вылившая весь свой нюхательный флакон на упавшую в обморок даму, тихо заметила Бальтазару:

Каких бед натворили вы, господин Бальтазар, своим мерзким пронзительным мяуканьем!

Бальтазар не мог понять, что с ним творится. Лицо его пылало от стыда и досады, он был не в силах вымолвить ни единого слова, сказать, что ведь замяукал так ужасно не он, а маленький господин Циннобер.

Профессор Мош Терпин заметил тягостное замешательство юноши. Он подошел к нему и дружески сказал:

Ну, дорогой господин Бальтазар, ну, успокойтесь, наконец! Я ведь отлично все видел. Пригнувшись к земле, прыгая на четвереньках, вы бесподобно подражали рассерженному злобному коту. Я и сам люблю подобные шутки из естественной истории, но здесь, во время литературного чаепития…

Позвольте, - сорвалось наконец с языка Бальтазара, - позвольте, почтеннейший господин профессор, так ведь то был не я!

Ну, хорошо, хорошо! - перебил его профессор.

К ним подошла Кандида.

Утешь, - обратился к ней Мош Терпин, - утешь, пожалуйста, любезнейшего Бальтазара, он совсем подавлен приключившейся тут сумятицей.

Доброй Кандиде от всего сердца было жаль бедного Бальтазара, который, потупив взор, стоял перед ней в совершенном замешательстве. Она протянула ему руку и, приветливо улыбаясь, прошептала:

Какие, право, смешные бывают люди, что так боятся кошек.

Бальтазар с великой горячностью прижал руку Кандиды к губам. Исполненный чувства взор ее небесных очей покоился на нем. Бальтазар был в несказанном восторге и не помышлял более о Циннобере и кошачьем визге. Суматоха улеглась, спокойствие было восстановлено. У чайного столика сидела слабонервная дама и наслаждалась сухариками, макая их в ром и уверяя, что это подкрепляет ее душу, коей угрожают враждебные силы, так что внезапный испуг сменяется томной надеждой.

Также два престарелых господина, которым на улице и в самом деле попался под ноги прыткий кот, возвратились успокоенные и засели, равно как и многие другие, за карточный стол.

Бальтазар, Фабиан, профессор эстетики и несколько молодых людей подсели к дамам. Господин Циннобер тем временем пододвинул скамеечку и с помощью ее взобрался на диван, где уселся между двумя дамами, обводя всех горделивым, сверкающим взором.

Бальтазар решил, что ему пора выступить со своими стихами о любви соловья к алой розе. Поэтому он с приличествующей скромностью, которая в обычае у молодых поэтов, объявил, что, если бы он не боялся наскучить в причинить досаду, если бы он смел надеяться на благосклонную снисходительность почтенного собрания, он бы отважился прочитать стихи - последнее творение своей музы.

И так как дамы уже вдосталь наговорились обо всем, что случилось нового в городе, и так как девицы надлежащим образом обсудили последний бал у президента и даже пришли к некоторому согласию насчет новейшего фасона шляпок, а мужчины еще добрых два часа не могли рассчитывать на новое угощение и выпивку, то все в один голос стали упрашивать Бальтазара не лишать общество столь божественного отдохновения.

Бальтазар вынул тщательно перебеленную рукопись и принялся читать.

Собственные стихи, со всей силой, со всей живостью возникшие из подлинного поэтического чувства, все сильнее воодушевляли его. Чтение его все более проникалось страстью, обнаруживая весь пыл любящего сердца. Он трепетал от восторга, когда тихие вздохи, еле слышные «ах» женщин и восклицания мужчин: «Великолепно, превосходно, божественно!» - убеждали его в том, что стихи увлекли всех.

Наконец он кончил. Тут все вскричали:

Какое творение! Сколько мысли! Сколько фантазии! Какие стихи! Какое благозвучие! Благодарим, благодарим, любезный господин Циннобер, за божественное наслаждение!

Как? Что? - вскричал Бальтазар, но на него никто не обратил внимания, - все устремились к Цинноберу, который, сидя на диване, заважничал, словно индюк, и противно сипел:

Покорно благодарю, покорно благодарю, не взыщите. Это безделица, я набросал ее наскоро прошедшей ночью.

Но профессор эстетики вопил:

Дивный, божественный Циннобер! Сердечный друг, после меня ты - первейший поэт на свете! Приди в мои объятия, прекрасная душа! - И он сгреб малыша с дивана, поднял его на воздух, стал прижимать к сердцу и целовать. Циннобер при этом вел себя весьма непристойно. Он дубасил маленькими ножонками по толстому животу профессора и пищал:

Пусти меня, пусти меня! Мне больно, больно, больно! Я выцарапаю тебе глаза, я прокушу тебе нос!

Нет! - вскричал профессор, опуская малыша на диван. - Нет, милый друг, к чему такая чрезмерная скромность.

Мош Терпин, оставив карточный стол, тоже подошел к ним, пожал крошечную ручку Циннобера и сказал очень серьезно:

Прекрасно, молодой человек, - отнюдь не преувеличивая, нет, мало нарассказали мне об одухотворяющем вас высоком гении.

Кто из вас, - снова закричал в полном восторге профессор эстетики, - кто из вас, о девы, наградит поцелуем дивного Циннобера за стихи, в коих выражено сокровеннейшее чувство самой сильной любви?

Кандида встала, - щеки ее пылали, - она приблизилась к малышу, опустилась на колени и поцеловала его мерзкий рот, прямо в синие губы.

Да, - вскричал Бальтазар, словно пораженный внезапным безумием, - да, Циннобер, божественный Циннобер, ты сложил меланхолические стихи о соловье и алой розе, и ты заслужил дивную награду, тобой полученную!

С этими словами он увлек Фабиана в соседнюю комнату и проговорил:

Сделай одолжение, посмотри на меня хорошенько и скажи мне откровенно и по совести, в самом ли деле я студент Бальтазар, или нет, впрямь ли ты Фабиан, верно ли, что мы в доме Моша Терпина, - или это сон, или мы посходили с ума? Потяни меня за нос или встряхни, чтоб я избавился от этого проклятого наваждения.

Ну, как это ты можешь, - возразил Фабиан, - ну, как это ты можешь так бесноваться из простой ревности, оттого что Кандида поцеловала малыша. Тебе все же надобно признать, что стихотворение, которое прочитал малыш, и в самом деле превосходно.

Фабиан, - в глубочайшем изумлении вскричал Бальтазар, - что ты говоришь?

В самом деле, - продолжал Фабиан, - в самом деле стихотворение малыша было превосходно, и я нахожу, что он заслужил поцелуй Кандиды. Вообще мне сдается, в нем кроется много такого, что дороже красивой наружности. Даже его фигура уже не кажется мне столь отвратительной, как сперва. Во время чтения стихов внутреннее воодушевление скрасило черты его лица, так что он подчас казался мне привлекательным, стройным юношей, невзирая на то что его голова чуть виднелась из-за стола. Оставь свою вздорную ревность и подружись с ним как поэт с поэтом.

Что? - вскричал в гневе Бальтазар. - Что? Мне еще подружиться с проклятым оборотнем, которого я охотно задушил бы вот этими руками!

Итак, - сказал Фабиан, - итак, ты совсем глух к голосу разума. Однако ж возвратимся в залу: там, верно, случилось что-нибудь новое, я слышу громкие похвалы!

Бальтазар машинально последовал за своим другом.

Когда они вошли, посреди залы одиноко стоял Мош Терпин, в руках у него еще были инструменты, с помощью которых он, по-видимому, производил какой-то физический опыт; лицо его хранило величайшее изумление. Все общество столпилось вокруг маленького Циннобера. Опершись на трость, он стоял на цыпочках и с гордым видом принимал похвалы, сыпавшиеся со всех сторон. Но вот все опять обратились к профессору, который показывал новый весьма искусный фокус. Едва он кончил, как все снова окружили малыша, восклицая:

Наконец и Мош Терпин подскочил к малышу и громче всех завопил:

Великолепно, превосходно, милейший господин Циннобер!

Среди гостей был и юный принц Грегор, обучавшийся в университете. Принц был наделен приятнейшей внешностью, какую только можно себе представить, и притом в его обращении было столько благородства и непринужденности, что явственно сказывалось и высокое происхождение, и привычка вращаться в высшем свете.

Принц Грегор ни на одно мгновение не отходил от Циннобера и расточал ему непомерные похвалы как превосходнейшему поэту и искуснейшему физику.

Странное зрелище являли они друг подле друга.

Рядом со статным Грегором совсем диковинным казался этот крошечный человечек, который, высоко задрав нос, сам едва держался на тоненьких ножках. Однако взоры всех женщин были устремлены не на принца, а на малыша, который беспрестанно подымался на цыпочки и тут же снова опускался, весьма напоминая этим картезианского чертика.

Профессор Мош Терпин подошел к Бальтазару и сказал:

Ну, что вы скажете о моем протеже, о моем любезном Циннобере? В нем много кроется, и когда я на него погляжу хорошенько, то угадываю, какое, собственно, тут замешано обстоятельство. Пастор, который вырастил его и рекомендовал мне, весьма таинственно говорит о его происхождении. Но поглядите только на его достойную осанку, на его благородное, непринужденное обращение. Он, нет сомнения, княжеской крови, быть может, даже принц.

В эту минуту доложили, что готов ужин. Циннобер, неуклюже ковыляя, подошел к Кандиде, неловко схватил ее за руку и повел к столу.

Непроглядной ночью, сквозь дождь и бурю, в бешенстве бежал несчастный Бальтазар домой.