Учебное пособие «Сборник заданий для практических занятий по дисциплине «Русский язык.

Оба задумались - каждый думает о своем горе.
Возможно, и задумались бы над последствиями.
Русские люди задумались , и притом очень серьезно.
Они переглянулись, посмотрели вверх, вниз и задумались .
Впервые с начала подъема мы задумались , что делать дальше.
Над некоторыми проблемами люди и вовсе задумались впервые.
Наконец это утомило их, и они опять задумались над тем, как быть.
Он уехал на машине, а ребята задумались , стоит ли им прямо сейчас отправляться на остров.
С этого времени плебеи задумались об объединении сословий на условиях равенства обеих сторон.
Едва занялась заря, наши охотники задумались над тем, как отвести маленького жирафа в лагерь.
Они сели на подоконник и задумались : надо было выработать план действий решительных и быстрых.
И естественно, многие физики задумались , а не могут ли эти ядра делиться сами но себе, спонтанно.
И теперь моряки задумались над тем, как по-иному сложилось бы все, не сделайся они жертвой миража.
Когда же разгрузка закончилась, испанцы задумались о своём будущем, о последствиях кораблекрушения.
Братья положили ложки, облокотились, на минуту задумались , будто повеяло на каждого издалека печалью.

1

За столом сидели три брата Бровкины — Алексей, Яков и Гаврила. Случай был редкий по теперешним временам, чтобы так свидеться, душевно поговорить за чаркой вина. Нынче все — спех, все — недосуг, сегодня ты здесь, завтра уж мчишься за тысячу верст в санях, закопавшись в сено под тулупом... Оказалось, что людей мало, людей нехватает. Яков приехал из Воронежа, Гаврила — из Москвы. Обоим было указано ставить на левом берегу Невы, повыше устья Фонтанки, амбары, или цейхгаузы, у воды — причалы, на воде — боны и крепить весь берег сваями — в ожидании первых кораблей балтийского флота, который со всем поспешением строился близ Лодейного Поля на Свири. Туда в прошлом году ездил Александр Данилович Меншиков, велел валить мачтовый лес и как раз на святую неделю заложил первую верфь. Туда привезены были знаменитые плотники из Олонецкого уезда и кузнецы из Устюжины Железопольской. Молодые мастера-навигаторы, научившиеся этим делам в Амстердаме, старые мастера из Воронежа и Архангельска, славные мастера из Голландии и Англии строили на Свири двадцатипушечные фрегаты, шнявы, галиоты, бригантины, буера, галеры и шмаки. Петр Алексеевич прискакал туда же еще по санному пути, и скоро ожидали его здесь, в Питербурге. Алексей, без кафтана в одной рубашке голландского полотна, свежей по случаю воскресенья, подвернув кружевные манжеты, крошил ножом солонину на дощечке. Перед братьями стояла глиняная чашка с горячими щами, штоф с водкой, три оловянных стаканчика, перед каждым лежал ломоть ржаного черствого хлеба. — Шти с солониной в Москве не диковинка, — говорил братьям Алексей, румяный, чисто выбритый, со светлыми подкрученными усами и остриженной головой (парик его висел на стене, на деревянном гвозде), — здесь только по праздникам солонинкой скоромимся. А капуста квашеная — у Александра Даниловича на погребе, у Брюса, да — пожалуй — у меня, и — только... И то ведь оттого, что летось догадались — сами на огороде посадили. Трудно, трудно живем. И дорого все, и достать нечего. Алексей сбросил с доски накрошенную солонину в чашку со щами, налил по чарке. Братья, поклонясь друг другу, вздохнув, выпили и степенно принялись хлебать. — Ехать сюда боятся, женок здесь, почитай что, совсем нет, живем, как в пустыне, ей-ей... Зимой еще — туда сюда — бураны преужасные, тьма, да и дел этой зимой было много... А вот, как сегодня, завернет весенний ветер, — и лезет в голову неудобь сказуемое... А ведь здесь с тебя, брат, спрашивают строго... Яков, разгрызая хрящ, сказал: — Да, места́ у вас невеселые. Яков, не в пример братьям, за собой не смотрел, — коричневый кафтан на нем был в пятнах, пуговицы оторваны, черный галстук засален на волосатой шее, весь пропах табаком-канупером. Волосы носил свои — до плеч — плохо чесаные. — Что ты, брат, — ответил Алексей, — места у нас даже очень веселые: пониже, по взморью, и, в стороне, где Дудергофская мыза. Травы — по пояс, рощи березовые — шапка валится, и рожь, а всякая овощь родится, и ягода... В самом невском устье, конечно, — топь, дичь. Но государь, почему-то, именно тут облюбовал город. Место военное, удобное. Одна беда — швед очень беспокоит. В прошлом году так он на нас навалился от Сестры-реки и флотом с моря, — душа у нас в носе была. Но отбили. Теперь-то уж он с моря не сунется. В январе около Котлина острова спустили мы под лед ряжи с камнями, и всю зиму возили и сыпали камень. Реке еще не вскрыться — будет готов круглый бастион о пятидесяти пушек. Петр Алексеевич к тому чертежи прислал из Воронежа и саморучную модель и велел назвать бастион — Кроншлотом. — Как же, дело известное, — сказал Яков, — об этой модели с Петром Алексеевичем мы поспорили. Я говорю: бастион низок, в волну будет пушки заливать, надо его возвысить на двадцать вершков. Он меня и погладил дубинкой. Утресь позвал: «Ты, говорит, Яков, прав, а я не прав». И, значит, мне подносит чарку и крендель. Помирились. Вот эту трубку подарил. Яков вытащил из набитого всякой чепухой кармана обгорелую трубочку с вишневым, изгрызанным на конце чубуком. Набил и, сопя, стал высекать искру на трут. Младший, Гаврила, ростом выше братьев и крепче всеми членами, с юношескими щеками, с темными усиками, большеглазый, похожий на сестру Саньку, начал вдруг трясти ложку со щами и сказал — ни к селу, ни к городу: — Алеша, ведь я таракана поймал. — Что ты, глупый, это уголек. — Алексей взял у него черненькое с ложки и бросил на стол. Гаврила закинул голову и рассмеялся, открывая напоказ сахарные зубы. — Ни дать, ни взять покойная маманя. Бывало, батя ложку бросит: — «Безобразие, — говорит, — таракан». А маманя: — «Уголек, родимый». И смех, и грех. Ты, Алеша, постарше был, а Яков помнит, как мы на печке без штанов всю зиму жили. Санька нам страшные сказки рассказывала. Да, было... Братья положили ложки, облокотились, на минуту задумались, будто повеяло на каждого издалека печалью. Алексей налил а стаканчик, и опять пошел неспешный разговор. Алексей стал жаловаться: наблюдал он за работами в крепости, где пилили доски для строящегося собора Петра и Павла, — нехватало пил и топоров, все труднее было доставать хлеб, пшено и соль для рабочих; от бескормицы падали лошади, на которых по зимнему пути возили камень и лес с финского берега. Сейчас на санях уж не проедешь, телеги нужны, — колес нет... Потом, налив по стаканчику, братья начали перебирать европейский полити́к. Удивлялись и осуждали. Кажется. просвещенные государства, — трудились бы да торговали честно. Так — нет. Французский король воюет на суше и на море с англичанами, голландцами и императором, и конца этой войне не видно; турки, не поделив Средиземного моря с Венецией и Испанией, жгут друг у друга флоты; один Фридрих, прусский король, покуда сидит смирно да вертит носом, пронюхивая — где можно легче урвать; Саксония, Силезия и Польша с Литвой из края в край пылают войной и междоусобицей; в позапрошлом месяце король Карл велел полякам избрать нового короля, и теперь в Польше стало два короля — Август Саксонский и Станислав Лещинский, — польские паны одни стали за Августа, другие — за Станислава, горячатся, рубятся саблями на сеймиках, ополчась шляхтой, жгут друг у друга деревеньки и поместья, а король Карл бродит с войсками по Польше, кормится, грабит, разоряет города и грозит, когда пригнет всю Польшу, повернуть на царя Петра и сжечь Москву, запустошить русское государство; тогда он провозгласит себя новым Александром Македонским. Можно сказать: весь мир сошел с ума... Со звоном вдруг упала большая сосулька за глубоким — в мазаной стене — окошечком в четыре стеклышка. Братья обернулись и увидели бездонное, синее — какое бывает только здесь на взморье — влажное небо, услышали частую капель с крыши и воробьиное хлопотанье на голом кусте. Тогда они заговорили о насущном. — Вот нас три брата. — проговорил Алексей задумчиво, — три горьких бобыля. Рубашки у меня денщик стирает, и пуговицу пришьет, когда надо, а все не то... Не женская рука... Да и не в том дело, бог с ними с рубашками... Хочется, чтобы она меня у окошка ждала, на улицу глядела. А ведь приедешь, усталый, озябший, упадешь на жесткую постель, носом в подушку, как пес, один на свете... а где ее найти?.. — Вот то-то — где? — сказал Яков, положив локти на стол, и выпустил из трубки три клуба дыма один за другим. — Я, брат, отпетый. На дуре какой-нибудь неграмотной не женюсь, мне с такой разговаривать не о чем. А с белыми ручками боярышня, которую вертишь на ассамблее да ей кумплименты говоришь по приказу Петра Алексеевича, сама за меня не пойдет... Вот и пробавляюсь кое-чем, когда нуждишка-то... Скверно это, конечно, грязь. Да мне одна математика дороже всех баб на свете... Алексей — ему — тихо: — Одно другому не помеха... — Стало быть, помеха, если я говорю. Вон — на кусту воробей, другого занятия ему нет, — прыгай через воробьиху... А бог человека создал, чтобы тот думал. — Яков взглянул на меньшего и захрипел трубкой. — Разве вот Гаврюшка-то наш проворен по этой части. От самой шеи все лицо Гаврилы залилось румянцем. Он усмехнулся медленно, глаза подернулись влагой, не знал — в смущении — куда их отвести. Яков пхнул его локтем: — Рассказывай. Я люблю эти разговоры-то. — Да ну вас, право... И нечего рассказывать... Молодой я еще... — Но Яков, а за ним Алексей привязались: «Свои же, дурень, чего заробел...» Гаврила долго упирался, потом начал вздыхать, и вот что под конец он рассказал братьям. Перед самым рождеством, подвечер, прибежал на двор Ивана Артемьича дворцовый скороход и сказал, что-де «Гавриле Иванову Бровкину велено тотчас быть во дворце». Гаврила вначале заупрямился, — хотя был молод, но — персона, у царя на виду, к тому же он обводил китайской тушью законченный чертеж двухпалубного корабля для воронежской верфи и хотел этот чертеж показать своим ученикам в Навигационной школе, что в Сухаревой башне, где по приказу Петра Алексеевича преподавал дворянским недорослям корабельное искусство. Иван Артемьич строго выговорил сыну: «Надевай, Гаврюшка, французский кафтан, ступай, куда тебе приказано, с такими делами не шутят». Гаврила надел шелковый белый кафтан, перепоясался шарфом, выпустил кружева из-за подбородка, надушил мускусом вороной парик, накинул плащ, длиной до шпор, и на отцовской тройке, которой завидовала вся Москва, поехал в Кремль. Скороход провел его узенькими лестницами, темными переходами наверх в старинные каменные терема, уцелевшие от большого пожара. Там все покои были низенькие, сводчатые, расписанные всякими травами-цветами по золотому, по алому, по зеленому полю; пахло воском, старым ладаном, было жарко от изразцовых печей, где на каждой лежанке дремал ленивый ангорский кот, за слюдяными дверцами поставцов поблескивали ендовы и кувшины, из которых, может быть, пивал Иван Грозный, но нынче их уже не употребляли. Гаврила со всем презрением к этой старине бил шпорами по резным каменным плитам. В последней двери нагнулся, шагнул, и его, как жаром, охватила прелесть. Под тускло-золотым сводом стоял на крылатых грифонах стол, на нем горели свечи, перед ними, положив голые локти на разбросанные листы, сидела молодая женщина в наброшенной на обнаженные плечи меховой душегрейке; мягкий свет лился на ее нежное кругловатое лицо; она писала; бросила лебединое перо, поднесла руку с перстнями к русой голове, поправляя окрученную толстую косу, и подняла на Гаврилу бархатные глаза. Это была царевна Наталья Алексеевна. Гаврила не стал валиться в ноги, как бы, кажется, полагалось ему варварским обычаем, но по всему французскому политесу ударил перед собой левой ногой и низко помахал шляпой, закрываясь куделями вороного парика. Царевна улыбнулась ему уголками маленького рта, вышла из-за стола, приподняла с боков широкую жемчужного атласа юбку и присела низко. — Ты Гаврила, сын Ивана Артемьича? — спросила царевна, глядя на него блестящими от свечей глазами снизу вверх, так как был он высок — едва не под самый свод париком. — Здравствуй. Садись. Твоя сестра, Александра Ивановна, прислала мне письмо из Гааги, она пишет, что ты для моих дел можешь быть весьма полезен. Ты в Париже был? Театры в Париже видел? Гавриле пришлось рассказывать про то, как в позапрошлом году он с двумя навигаторами на масленицу ездил из Гааги в Париж и какие там видел чудеса, — театры и уличные карнавалы. Наталья Алексеевна хотела все знать подробно, нетерпеливо постукивала каблучком, когда он мялся — не мог толково объяснить; в восхищении близко придвигалась, глядя расширенными зрачками, даже приоткрывала рот, дивясь французским обычаям. «Вот, — говорила, — не сидят же люди, как бирюки, по своим дворам, умеют веселиться и других веселить, и на улицах пляшут, и комедии слушают охотно... Такое и у нас нужно завести. Ты инженер, говорят. Тебе-то я и велю перестроить одну палату, — ее присмотрела под театр... Возьми свечу, пойдем...» Гаврила взял тяжелый подсвечник с горящей свечой; Наталья Алексеевна летучей походкой, шурша платьем, пошла впереди него через сводчатые палаты, где на горячих лежанках просыпались, вытягивали спины ангорские коты и снова ложились нежась; где со сводов — то там, то там — черствые лики царей московских непримиримо-сурово глядели вслед царевне Наталье, увлекающей в тартарары и себя, и этого юношу в рогатом, как у чорта, парике, и всю заветную старину московскую. На крутой, узкой лестнице, спускающейся в тьму, Наталья Алексеевна заробела, просунула голую руку под локоть Гавриле; он ощутил теплоту ее плеча, запах волос, меха ее душегрейки; она выставляла из-под подола юбки сафьяновый башмачок с тупым носиком, нагибаясь в темноту — спускалась все осторожнее; Гаврилу начало мелко знобить внутри, и голос стал глухой; когда сошли вниз, она быстро, внимательно взглянула ему в глаза. «Отвори вот эту дверь», — сказала, указывая на низенькую дверцу, обитую изъеденным молью сукном. Наталья Алексеевна первая шагнула через высокий порог туда — в теплую темноту, где пахло мышами и пылью. Высоко подняв свечу, Гаврила увидел большую сводчатую палату о четырех приземистых столпах. Здесь в давние времена была столовая изба, где смиренный царь Михаил Федорович обедал с Земским Собором. Росписи на сводах и столпах облупились, досчатые полы скрипели. В глубине на гвоздях висели мочальные парики, бумажные мантии и другое комедиантское отрепье, в углу свалены жестяные короны и латы, скиптры, деревянные мечи, сломанные стулья — все, что осталось от недавно упраздненного — по причине дурости и великой непристойности — немецкого театра Иоганна Куншта, бывшего на Красной площади. «Здесь будет мой театр, — сказала Наталья, — с этой стороны поставишь для комедиантов помост с занавесом и плошками, а здесь — для смотрельщиков — скамьи. Своды надо расписать нарядно, чтобы уж забава была — так забава...» Тем же порядком Гаврила провел царевну Наталью наверх, и она его отпустила, — пожаловав поцеловать ручку. Он вернулся домой заполночь и, как был в парике и кафтане, повалился на постель и глядел в потолок, будто при неясном свете оплывшей свечи все еще виднелись ему кругловатое лицо с бархатно-пристальными глазами, маленький рот, произносивший слова, нежные плечи, полуприкрытые пахучим мехом, и всё шумели, улетая перед ним в горячую темноту, тяжелые складки жемчужной юбки... На другой вечер царевна Наталья опять велела ему быть у себя и прочла «Пещное действо» — свою, неоконченную еще, комедию о трех отроках в огненной пещи. Гаврила допоздна слушал, как она выговаривала, помахивая лебединым пером, складные вирши, и казалось ему, — не один ли он из трех отроков, готовый неистово голосить от счастья, стоя наг в огненной пещи... За перестройку старой палаты он взялся со всей горячностью, хотя сразу же подьячие Дворцового приказа начали чинить ему преткновения и всякую приказную волокиту из-за лесу, известки, гвоздей и прочего. Иван Артемьич помалкивал, хотя и видел, что Гаврила забросил чертежи и не ездит в Навигационную школу, за обедом, не прикасаясь к ложке, уставляется глупыми глазами в пустое место, и ночью, когда люди спят, сжигает целую свечу ценой в алтын. Только раз Иван Артемьич, вертя пальцами за спиной, пожевав губами, выговорил сыну; «Одно скажу, одно, Гаврюшка, — близко огня ходишь, поостерегись...» Великим постом из Воронежа через Москву на Свирь промчался царь Петр и приказал Гавриле ехать с братом Яковом в Питербург — строить гавань. На том и окончились его дела с театром... На том Гаврила и окончил свой рассказ. Вылез из-за стола, расстегнул множество пуговичек на голландской куртке, раскинул ее на груди и, засунув руки в широкие, как пузыри, короткие штаны, зашагал по мазаной избушке — от двери до окна. Алексей сказал: — И забыть ее не можешь? — Нет... И не хочу такое забывать, хоть мне плахой грози... Яков сказал, стуча по столу ногтями: — Это маманя сердцем-то нас неистовым наградила... И Санька такая же... Тут ничего не поделаешь, — сию болезнь лечить нечем. Давайте, братки, нальем и выпьем — память родительницы нашей, Авдотьи Евдокимовны... В это время в сенях, околачивая грязь, застучали сапогами, зазвенели шпорами, рванули дверь, и вошел в черном плаще, закиданном грязью, в черной шляпе с серебряным галуном бомбардир-поручик Преображенского полку, генерал-губернатор Ингрии, Карелии и Эстляндии, губернатор Шлиссельбурга Александр Данилович Меншиков.

– Ни дать ни взять покойная маманя. Бывало, батя ложку бросит: «Безобразие, говорит, таракан». А маманя: «Уголек, родимый». И смех и грех. Ты, Алеша, постарше был, а Яков помнит, как мы на печке без штанов всю зиму жили. Санька нам страшные сказки рассказывала. Да, было…

Братья положили ложки, облокотились, на минуту задумались, будто повеяло на каждого издалека печалью. Алексей налил в стаканчики, и опять пошел неспешный разговор. Алексей стал жаловаться: наблюдал он за работами в крепости, где пилили доски для строящегося собора Петра и Павла, – не хватало пил и топоров, все труднее было доставать хлеб, пшено и соль для рабочих; от бескормицы падали лошади, на которых по зимнему пути возили камень и лес с финского берега. Сейчас на санях уж не проедешь, телеги нужны, – колес нет…

Потом, налив по стаканчику, братья начали перебирать европейский политик. Удивлялись и осуждали. Кажется, просвещенные государства, – трудились бы да торговали честно. Так – нет. Французский король воюет на суше и на море с англичанами, голландцами и императором, и конца этой войне не видно; турки, не поделив Средиземного моря с Венецией и Испанией, жгут друг у друга флоты; один Фридрих, прусский король, покуда сидит смирно да вертит носом, принюхивая – где можно легче урвать; Саксония, Силезия и Польша с Литвой из края в край пылают войной и междоусобицей; в позапрошлом месяце король Карл велел полякам избрать нового короля, и теперь в Польше стало два короля – Август Саксонский и Станислав Лещинский, – польские паны одни стали за Августа, другие – за Станислава, горячатся, рубятся саблями на сеймиках, – ополчась шляхтой, жгут друг у друга деревеньки и поместья, а король Карл бродит с войсками по Польше, кормится, грабит, разоряет города и грозит, когда пригнет всю Польшу, повернуть на царя Петра и сжечь Москву, запустошить русское государство; тогда он провозгласит себя новым Александром Македонским. Можно сказать: весь мир сошел с ума…

Со звоном вдруг упала большая сосулька за глубоким – в мазаной стене – окошечком в четыре стеклышка. Братья обернулись и увидели бездонное, синее – какое бывает только здесь на взморье – влажное небо, услышали частую капель с крыши и воробьиное хлопотанье на голом кусте. Тогда они заговорили о насущном.

– Вот нас три брата, – проговорил Алексей задумчиво, – три горьких бобыля. Рубашки у меня денщик стирает и пуговицу пришьет, когда надо, а все не то… Не женская рука… Да и не в том дело, бог с ними, с рубашками… Хочется, чтобы она меня у окошка ждала, на улицу глядела. А ведь придешь усталый, озябший, упадешь на жесткую постель, носом в подушку, как пес, один на свете… А где ее найти?..

– Вот то-то – где? – сказал Яков, положив локти на стол, и выпустил из трубки три клуба дыма один за другим. – Я, брат, отпетый. На дуре какой-нибудь неграмотной не женюсь, мне с такой разговаривать не о чем. А с белыми ручками боярышня, которую вертишь на ассамблее да ей кумплименты говоришь по приказу Петра Алексеевича, сама за меня не пойдет… Вот и пробавляюсь кое-чем, когда нуждишка-то… Скверно это, конечно, грязь. Да мне одна математика дороже всех баб на свете…

Алексей – ему – тихо:

– Одно другому не помеха…

– Стало быть, помеха, если я говорю. Вон – на кусту воробей, другого занятия ему нет, – прыгай через воробьиху… А бог человека создал, чтобы тот думал. – Яков взглянул на меньшого и захрипел трубкой. – Разве вот Гаврюшка-то наш проворен по этой части.

От самой шеи все лицо Гаврилы залилось румянцем; он усмехнулся медленно, глаза подернулись влагой, не знал – в смущении – куда их отвести.

Яков пхнул его локтем:

– Рассказывай. Я люблю эти разговоры-то.

– Да ну вас, право… И нечего рассказывать… Молодой я еще… – Но Яков, а за ним Алексей привязались: «Свои же, дурень, чего заробел…» Гаврила долго упирался, потом начал вздыхать, и вот что под конец он рассказал братьям.

Перед самым рождеством, под вечер, прибежал на двор Ивана Артемича дворцовый скороход и сказал, что-де «Гавриле Иванову Бровкину велено тотчас быть во дворце». Гаврила вначале заупрямился, – хотя был молод, но – персона, у царя на виду, к тому же он обводил китайской тушью законченный чертеж двухпалубного корабля для воронежской верфи и хотел этот чертеж показать своим ученикам в Навигационной школе, что в Сухаревой башне, где по приказу Петра Алексеевича преподавал дворянским недорослям корабельное искусство. Иван Артемич строго выговорил сыну: «Надевай, Гаврюшка, французский кафтан, ступай, куда тебе приказано, с такими делами не шутят».

Гаврила надел шелковый белый кафтан, перепоясался шарфом, выпустил кружева из-за подбородка, надушил мускусом вороной парик, накинул плащ, длиной до шпор, и на отцовской тройке, которой завидовала вся Москва, поехал в Кремль.

Скороход провел его узенькими лестницами, темными переходами наверх в старинные каменные терема, уцелевшие от большого пожара. Там все покои были низенькие, сводчатые, расписанные всякими травами-цветами по золотому, по алому, по зеленому полю; пахло воском, старым ладаном, было жарко от изразцовых печей, где на каждой лежанке дремал ленивый ангорский кот, за слюдяными дверцами поставцов поблескивали ендовы и кувшины, из которых, может быть, пивал Иван Грозный, но нынче их уже не употребляли. Гаврила со всем презрением к этой старине бил шпорами по резным каменным плитам. В последней двери нагнулся, шагнул, и его, как жаром, охватила прелесть.

Под тускло-золотым сводом стоял на крылатых грифонах стол, на нем горели свечи, перед ними, положив голые локти на разбросанные листы, сидела молодая женщина в наброшенной на обнаженные плечи меховой душегрейке; мягкий свет лился на ее нежное кругловатое лицо; она писала; бросила лебединое пepo, поднесла руку с перстнями к русой голове, поправляя окрученную толстую косу, и подняла на Гаврилу бархатные глаза. Это была царевна Наталья Алексеевна.

Гаврила не стал валиться в ноги, как бы, кажется, полагалось ему варварским обычаем, но по всему французскому политесу ударил перед собой левой ногой и низко помахал шляпой, закрываясь куделями вороного парика. Царевна улыбнулась ему уголками маленького рта, вышла из-за стола, приподняла с боков широкую жемчужного атласа юбку и присела низко.

«Ты – Гаврила, сын Ивана Артемича? – спросила царевна, глядя на него блестящими от свечей глазами снизу вверх, так как был он высок – едва не под самый свод париком. – Здравствуй. Садись. Твоя сестра, Александра Ивановна, прислала мне письмо из Гааги, она пишет, что ты для моих дел можешь быть весьма полезен. Ты в Париже был? Театры в Париже видел?»

Гавриле пришлось рассказывать про то, как в позапрошлом году он с двумя навигаторами на масленицу ездил из Гааги в Париж и какие там видел чудеса – театры и уличные карнавалы. Наталья Алексеевна хотела все знать подробно, нетерпеливо постукивала каблучком, когда он мялся – не мог толково объяснить; в восхищении близко придвигалась, глядя расширенными зрачками, даже приоткрывала рот, дивясь французским обычаям.

«Вот, – говорила, – не сидят же люди, как бирюки, по своим дворам, умеют веселиться и других веселить, и на улицах пляшут, и комедии слушают охотно… Такое и у нас нужно завести. Ты инженер, говорят? Тебе-то я и велю перестроить одну палату, – ее присмотрела под театр. Возьми свечу, пойдем…»

Гаврила взял тяжелый подсвечник с горящей свечой; Наталья Алексеевна летучей походкой, шурша платьем, пошла впереди него через сводчатые палаты, где на горячих лежанках просыпались, выгибали спины ангорские коты и снова ложились нежась; где со сводов – то там, то там – черствые лики царей московских непримиримо сурово глядели вслед царевне Наталье, увлекающей в тартарары и себя, и этого юношу в рогатом, как у черта, парике, и всю заветную старину московскую.

На крутой, узкой лестнице, спускающейся в тьму, Наталья Алексеевна заробела, просунула голую руку под локоть Гавриле; он ощутил теплоту ее плеча, запах волос, меха ее душегрейки; она выставляла из-под подола юбки сафьяновый башмачок с тупым носиком, нагибаясь в темноту – спускалась все осторожнее; Гаврилу начало мелко знобить внутри, и голос стал глухой; когда сошли вниз, она быстро, внимательно взглянула ему в глаза.

Сложноподчинённого предложения,
- рассмотреть виды придаточных предложений,

Развивать речемыслительную деятельность обучающихся,

- развивать навыки правильной постановки знаков препинания в сложноподчинённых предложениях посредством выполнения тренировочных упражнений,

Формировать устойчивую мотивацию к изучению русского языка, к достижению пунктуационной грамотности как важного качества будущего специалиста,

- формирование коммуникативной компетенции обучающихся.

Требования к уровню подготовки специалиста :

Должен знать:

- предмет изучения синтаксиса и пунктуации,
- структурные особенности сложноподчинённых предложений;
- виды придаточных предложений;

Особенности постановки знаков препинания в сложноподчинённых предложениях.

Должен уметь:
- определять сложноподчинённые предложения в тексте;
- определять вид придаточного предложения;

Правильно расставлять знаки препинания в сложноподчинённых предложениях,

Строить собственные высказывания с учётом норм современного русского литературного языка и требований стилистики.

Оборудование: учебная литература, тексты, задания.

Общие теоретические сведения:

Характеристика сложноподчинённого предложения. Структурные особенности сложноподчинённого предложения (СПП).
Виды придаточных предложений.
Постановка знаков препинания в сложноподчинённом предложении.

Задания:

Задание 1. Прочитайте материал в учебнике Антоновой Е.С., Воителевой Т.М. Русский язык: учебник для учреждений нач.и сред.проф.образования / Е. С. Антонова, Т. М. Воителева. – М.: Издательский центр «Академия», 2012, стр. 331 – 335, 336 – 340, 341 - 343.

Задание 2. Запишите предложение, расставьте знаки препинания, составьте схему предложения.

От этого становится так хорошо так весело что хочется убежать куда – то вдаль туда где стволы молодых берёзок так и сверкают ослепительной белизной.

Задание 3. Спишите предложения, расставляя необходимые знаки препинания, сначала СПП с придаточными определительными, затем с изъяснительными и с обстоятельственными придаточными. Укажите вид придаточных с обстоятельственным значением.

Бабушка расскажи мне сказку которую любила мама. 2. Он не знал что брат привезёт ему подарок. 3. Постарайся полюбить того кого ты не любил кто обидел тебя. 4. И если тебе удастся это сделать то сейчас же у тебя на душе станет хорошо и радостно. 5. Небольшой домик куда приехал Лаврецкий и где два года тому назад скончалась Глафира Петровна был выстроен в прошлом столетии из прочного соснового стекла. 6. Хотя он мог остаться у друзей Пётр вернулся домой. 7. Тут увидишь столько золота сколько ни тебе ни мне и не снилось. 8. Мне удалось поговорить с человеком которого я искал. 9. Утром он ассистировал Харламову и думал о том как и когда сработает проклятая бомба замедленного действия. 10. Как ни старался он убедить нас ему никто не поверил. 11. Вот что может сделать один человек когда у него в руках техника. 12. Бывает же так что пристанет к тебе одно слово и не даёт покоя. 13. Это было то чувство которого он так жаждал в Москве только светлое почти совсем очищенное от себялюбия. 14. Один из романов задуман уже так давно что некоторые из действующих лиц уже устарели не успев быть написаны.

Задание 4. Спишите текст, расставляя знаки препинания. Укажите средства связи (виды союзов по структуре) и типы придаточных предложений.

Мы л..тели в выш..не и видели как под нами др..жали огни города. И всё(таки) это было (не)похоже на полёт сам..лёта потому что мы парили как птицы с надёжн..ми редкими крыльями. Я ощущал и своё тело и воздух омывавший меня словно вода.

Мф л..тели к звёздам которые становились всё крупнее и ярче. Ураганный ветер бил мне в лицо лоб мой застыл ноздри расширились. Потом ураган стих хотя воздух сделался почти пронизывающе х..лодным. Мы снова парили в вышине которую казалось испытывали на прочность.

Я ощущал как её рука постепенно остыва..т в моей как дрожат её пальцы. Мы не приземлились а опустились на неё точно птицы. Я не мог разглядеть как следует её лица но мне казалось что она сильно побл..днела. Когда наконец я нащупав её холодную как лёд руку схватился за Доротею мы пошли по земле и я вёл её за собой.

(П. Вежинов)

Задание 5. Спишите предложения. Охарактеризуйте придаточную часть, определите средство связи придаточной части с главной. Расставьте пропущенные знаки препинания. Сделайте схемы 3, 8, 11 – го предложений.

Братья положили ложки облокотились на минуту задумались будто повеяло на каждого издалека печалью. (А. Н. Толстой) 2. …И жаль мне если птицы стряхнут красу ветвей. (А. А. Фет) 3. Поверхность реки изрыта и взбудоражена точно по ней прошёлся великан – пахарь и тронул её своим громадным плугом. (А. П. Чехов) 4. Мы с нетерпением ждали когда к нам в сад опять прилетят старые знакомые – скворцы. (А. И. Куприн) 5. Я тебе расскажу что я за птица. (А. П. Чехов) 6. Князь Василий говорил всегда лениво как актёр говорит роль старой пьесы. (Л. Н. Толстой) 7. Вид имел он озабоченный и сосредоточенный словно телефон выдумывал. (А. П. Чехов) 8. В палатке куда мы уже забрались на ночь табачным дымом синел и желтел лунный свет. (Н. Грибачёв) 9. Я в этот мир пришёл чтоб видеть Солнце и синий кругозор. (К. Бальмонт) 10. Когда я вошёл в переднюю и заглянул в залу я увидел умилительную картину. (А. П. Чехов) 11. Пока приезжий господин осматривал свою комнату внесены были его пожитки. (Н. В. Гоголь) 12. Он вступил в тёмные, широкие сени от которых подуло холодом как из погреба. (Н. В. Гоголь) 13. Я поместил в этой книге только то что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе. (М. Ю. Лермонтов) 14. Чуть утро осветило пушки французы тут как тут. (М. Ю. Лермонтов) 15. Как ни жалко было Левину мять траву он въехал на луг. (Л. Н. Толстой)

Задание 6. Спишите предложения, объясняя наличие или отсутствие запятой при сочетании союзов. Определите виды придаточных частей в сложноподчинённых предложениях, способы их связи с главной частью (последовательное, однородное, неоднородное подчинение).

Алексей знал, что если отец заберёт что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздём не вышибешь. (А. С. Пушкиин) 2. Есть на нашей реке такие глухие и укромные места, что, когда продерёшься сквозь спутанные лесные заросли и присядешь около самой воды, почувствуешь себя в обособленном, отрешённом от остального земного пространстве. (В. Солоухин) 3. Медведь так полюбил Николку, что, когда он уходил куда – нибудь, зверь тревожно нюхал воздух. (М. Горький) 4. Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. (Л. Н. Толстой) 5. Не порывай нить дружбы, ибо если придётся опять её связать, то останется узел. (К. Ушинский) 6. Хаджи – Мурат сел и сказал, что если только пошлют на лезгинскую линию и дадут войско, то он ручается, что поднимет весь Дагестан. (Л. Н. Толстой)

Задание 7. Спишите текст, расставляя знаки препинания. Определите тип каждого сложноподчинённого предложения. Покажите средства связи, обозначающие отношения между главной и придаточной частями.

Мы жили в деревне где перед окном у нас был луг весь золотой от множества цветущих одуванчиков. Все говори что это красиво что луг – золотой. Однажды я рано встал удить рыбу и заметил что луг стал не золотой а зелёный. Когда же я возвращался около полудня домой луг опять стал весь золотой. Я стал наблюдать и заметил что к вечеру луг опять позеленел. Тогда я пошёл отыскал одуванчик и оказалось что он сжал свои лепестки как всё равно если бы у нас пальцы со стороны ладони были жёлтые а сжав их в кулак мы закрыли бы жёлтое. Утром когда солнце взошло я увидел как одуванчики раскрывают свои ладони и от этого луг становится опять золотым.

С тех пор одуванчик стал для нас одним из самых интересных цветов потому что спать одуванчики ложились вместе с нами и вместе с нами вставали.

(По М. Пришвину)

Сделайте полный синтаксический разбор последнего предложения. Определите стиль и тип речи текста.

Требования к отчету: работа должна быть выполнена в тетради для практических работ.
Контрольные вопросы:

Дайте характеристику сложноподчинённому предложению.
Каковы структурные особенности сложноподчинённых предложений?
Охарактеризуйте известные вам виды придаточных предложений.
Расскажите о правилах постановки знаков препинания в сложноподчинённых предложениях.

Список рекомендуемой литературы:

Антонова Е.С., Воителева Т.М. Русский язык: учебник для учреждений нач.и сред.проф.образования / Е. С. Антонова, Т. М. Воителева. – М.: Издательский центр «Академия», 2012.
Воителева Т.М. Русский язык: сборник упражнений: учеб.пособие для нач. и сред.проф.образования / Т. М. Воителева. – М.: Издательский центр «Академия», 2012.
Греков В. Ф. Русский язык. 10-11 классы: учебник для общеобразоват. учреждений /В. Ф. Греков, С. Е. Крючков, Л. А. Чешко. – 4-е изд.- М.: Просвещение, 2011. – 368 с.

Практическое занятие № 17 . Количество часов – 2 часа.

Тема: Знаки препинания в бессоюзном сложном предложении.

Корюшка вяленая, омуль с/с, лосось с/с, масляная с/к; черри, маслины, петрушка, пиво "Лакинское".

Грузди белые солёные (с луком, чесноком, ароматным подсолнечным маслом и толикой чёрного перца); багет "Ржаной с семенами льна и подсолнечника"; сало солёное, черри; тминная настойка.

* * *
"...Алексей, без кафтана, в одной рубашке голландского полотна, свежей по случаю воскресенья, подвернув кружевные манжеты, крошил ножом солонину на дощечке. Перед братьями стояла глиняная чашка с горячими щами, штоф с водкой, три оловянных стаканчика, перед каждым лежал ломоть ржаного чёрствого хлеба.
- Шти с солониной в Москве не диковинка, - говорил братьям Алексей, румяный, чисто выбритый, со светлыми подкрученными усами и остриженной головой (парик его висел на стене, на деревянном гвозде), - здесь только по праздникам солонинкой скоромимся. А капуста квашеная - у Александра Даниловича на погребе, у Брюса, да - пожалуй - у меня и - только... И то ведь оттого, что летось догадались - сами на огороде посадили. Трудно, трудно живём. И дорого все, и достать нечего.

Алексей бросил с доски накрошенную солонину в чашку со щами, налил по чарке. Братья, поклонясь друг другу, вздохнув, выпили и степенно принялись хлебать.
- Ехать сюда боятся, жёнок здесь, почитай что, совсем нет, живём, как в пустыне, ей-ей... Зимой ещё - туда-сюда - бураны преужасные, тьма, да и дел этой зимой было много... А вот, как сегодня, завернет весенний ветер, - и лезет в голову неудобь сказуемое... А ведь здесь с тебя, брат, спрашивают строго...
Яков, разгрызая хрящ, сказал:
- Да, места у вас невесёлые.
Яков, не в пример братьям, за собой не смотрел, - коричневый кафтан на нем был в пятнах, пуговицы оторваны, чёрный галстук засален на волосатой шее, весь пропах табаком-канупером. Волосы носил свои - до плеч - плохо чесанные.
- Что ты, брат, - ответил Алексей, - места у нас даже очень весёлые: пониже, по взморью, и в стороне, где Дудергофская мыза. Тра́вы - по пояс, рощи берёзовые - шапка валится, и рожь, и всякая овощь родится, и ягода... В самом невском устье, конечно, - топь, дичь. Но государь почему-то именно тут облюбовал город. Место военное, удобное. Одна беда - швед очень беспокоит. В прошлом году так он на нас навалился от Сестры-реки и флотом с моря, - душа у нас в но́се была. Но отбили. Теперь-то уж он с моря не сунется. В январе около Котлина острова опустили мы под лед ря́жи с камнями и всю зиму возили и сыпали камень. Реке ещё не вскрыться - будет готов круглый бастион о пятидесяти пушек. Петр Алексеевич к тому чертежи прислал из Воронежа и саморучную модель и велел назвать бастион - Кроншлотом.
- Как же, дело известное, - сказал Яков, - об этой модели с Петром Алексеевичем мы поспорили. Я говорю: бастион низок, в волну будет пушки заливать, надо его возвысить на двадцать вершков. Он меня и погладил дубинкой. Утрась позвал: "Ты, говорит, Яков, прав, а я не прав". И, значит, мне подносит чарку и крендель. Помирились. Вот эту трубку подарил.
Яков вытащил из набитого всякой чепухой кармана обгорелую трубочку с вишнёвым, изгрызанным на конце чубуком. Набил и, сопя, стал высекать искру на трут. Младший, Гаврила, ростом выше братьев и крепче всеми членами, с юношескими щеками, с тёмными усиками, большеглазый, похожий на сестру Саньку, начал вдруг трясти ложку со щами и сказал - ни к селу, ни к городу:
- Алёша, ведь я таракана поймал.
- Что ты, глупый, это уголёк. - Алексей взял у него черненькое с ложки и бросил на стол. Гаврила закинул голову и рассмеялся, открывая напоказ сахарные зубы.
- Ни дать ни взять покойная маманя. Бывало, батя ложку бросит: "Безобразие, говорит, таракан". А маманя: "Уголёк, родимый". И смех и грех. Ты, Алеша, постарше был, а Яков помнит, как мы на печке без штанов всю зиму жили. Санька нам страшные сказки рассказывала. Да, было...
Братья положили ложки, облокотились, на минуту задумались, будто повеяло на-каждого издалека печалью. Алексей налил в стаканчики, и опять пошел неспешный разговор...
(...)
Потом, налив по стаканчику, братья начали перебирать европейский полити́к. Удивлялись и осуждали. Кажется, просвещённые государства, трудились бы да торговали честно. Так - нет..."

(А.Н.Толстой, "Пётр Первый")