Впервые о бродском. Творчество И.А

«Главное — это величие замысла» - Бродский как-то писал Ахматовой. Наш замысел как никогда велик — мы хотим рассказать вам о Бродском. И без нас о нем трубят с каждой странички «ВКонтакте» диванные литературные критики. С ними мы не осмелимся тягаться, поэтому доверим эту миссию тому, кто справится с ней наверняка получше нашего - самому Бродскому и людям, которые его хорошо знали. Сегодня мы приводим отрывки из прекрасной книги , написанной американской подругой Иосифа, а также вспоминаем важные цитаты из главных стихов поэта.

Иосиф реагирует на все в интеллектуальной сфере. Он постоянно генерирует идеи и образы, ищет прежде не замеченные связи и говорит о них по мере того, как они приходят ему в голову. Разговор с ним требует умственного напряжения, и ведет он себя так, как будто ваши мнения для него важны, - в этом часть его обаяния. Судя по его высказываниям о других поэтах, в нем силен дух соперничества, и порой он сам этого стесняется.

Он жестом приглашает нас войти, а сам в это время разговаривает по телефону и, поглядывая на нас, говорит в трубку: «Здесь сижу - х… сосу». Мы засмеялись, он засмеялся, и так началась наша близкая дружба с Бродским.

про хороший вкус и плохой английский

Иосиф разговаривает так, будто ты или культурный человек, или темный крестьянин. Канон западной классики не подлежит сомнению, и только знание его отделяет тебя от невежественной массы. Иосиф твердо убежден, что есть хороший вкус и есть дурной вкус, при том что четко определить эти категории не может. Однако его носовое, выразительное «Это просто mauvais ton» звучит в высшей степени уничижительно.

«Речь о пролитом молоке». Сборник .

У Сергеева мы по очереди читаем стихи: Карл - Пушкина по-русски, я - Йейтса; Иосиф не в восторге, говорит, что в исполнении нет драматизма, и это на самом деле так. У нас стихи можно читать просто. Этим вечером мы впервые слышим Бродского по-английски. Он читает стихотворение Эдварда Арлингтона Робинсона, и понять ничего нельзя. Сам он уверен, что справился замечательно.

про критику и развенчание Набокова

Когда мы познакомились с Иосифом, он был очарован набоковской прозой, но это кончилось после того, как он услышал об отзыве Набокова на поэму, которую мы переправили по дипломатическим каналам в июне 1969 года. «Горубнов и Горчаков», написанная под сильным влиянием Беккета (что упускают из виду русские исследователи), нам казалась шедевром - свой опыт пребывания в психиатрической больнице Иосиф претворил в нечто высокооригинальное.

«Я был только тем, чего…». Сборник

Эти стихи можно читать как разговор двух пациентов сумасшедшего дома или (и даже одновременно) как спор рассудка с самим собой. Технически это беспрецедентное достижение: помимо всего прочего Бродский изобрел новую для русской поэзии строфу. Впечатление такое, как будто поэт набрал полную грудь воздуха и выдохнул это длинное стихотворение, где рифма и метр сами стали метафорами.

Когда мы вернулись в Америку, Карл послал Набокову экземпляр, надеясь, что поэма понравится. Она не понравилась.

Иосиф спросил Карла, как к ней отнесся Набоков. Карл пересказал отзыв Набокова по возможности тактично, но Иосиф желал узнать все, и Карл принял решение: в этой дружбе он будет настолько откровенным, насколько можно быть с Иосифом.
Набоков счел изъяном стихов неправильные ударения, отсутствие словесной дисциплины и вообще многословие. Он несколько смягчил свою критику, заметив, что было бы несправедливо упирать на эстетику, учитывая жуткий фон и страдания, сквозящие в каждой строке.

Иосиф не забыл и не простил этой критики. Он разом понизил блестящего прозаика Набокова до статуса несостоявшегося поэта.

«Двадцать сонетов к Марии Стюарт». Сборник

про брошенную школу и недочитанные книги

Бродский бросил школу в пятнадцать лет, и ему пришлось заниматься самыми разными работами, зато он получил возможность читать то, что ему интересно. Позже он нашел путь к самым качественным источникам литературной образованности, слушая лекции и встречаясь с учеными людьми. По моему ощущению, обучать его на самом деле было невозможно, поэтому школа (в особенности советская школа), вероятно, была для него невыносима. Сам же он учился великолепно, но только в тех областях, которые его интересовали.

Ему не надо было дочитывать книгу до конца, чтобы она родила в нем четкий отклик, и то же самое, когда он слушал умный разговор - нужные идеи он хватал из воздуха.

Известно его высказывание, что у прозы нет правил, - эта позиция возмущала прозаиков, читавших его рассуждения о превосходстве поэзии над прозой. При этом он часто говорил о желательности прозаического элемента в поэзии - чего-то в духе Достоевского. И ни разу, ни разу он не упомянул при мне «Евгения Онегина», самого прославленного романа в стихах.

Длинные прозаические произведения он не всегда дочитывал до конца. Поэзию, конечно, читал основательно, даже плохую, и громадное количество стихов помнил наизусть. «Никогда не знаешь, у кого можно наткнуться на хорошую строчку,» - говорил он.

Книгу и сборники и можно приобрести в , а также в магазине города:
Алеутская ул., д. 23

— Не может быть! Врешь!— сказала Люся.

— Делюсь наблюдениями. Как говорил ослик Иа-Иа — не жалуюсь, а отмечаю факты.

Видит Бог Всемогущий, я не лгал. Я произнес имя Бродского в небольшой литературной тусовке. И узнал много интересного. В частности, что лучше Бродского Тимур Кибиров, Сергей Гандлевский, Владимир Гандельсман, и, конечно, Дмитрий Пригов. Пригов даже намного лучше. Лучше всех. Сегодня, думаю, был бы назван иной набор... Нет, вы только не подумайте! Я люблю всех вышеперечисленных и еще многих. И все же, все же, все же...

И сегодня скажу: не хотите показаться невежей — молчите об Иосифе. Не поминайте. Провинциалом сочтут или от дома откажут. Мало кто из моих приятелей не декларировал нелюбовь к Бродскому в разных выражениях и с разной настойчивостью. Еще хуже, если кто-то услышит обвинение в бродскизме. Это оскорбуха в оба уха, как когда-то говорил мой коллега Мишка Шварценберг, никогда не писавший и не читавший стихов. Зато он был классным оперирующим ларингологом.

Думаю, я единственный в тусовке, кто спокойно и без аффектации признает влияние Бродского на свои стихи... Самое симпатичное, что мне говорили это то, что я не более чем медиум, устами которого вполсилы говорит нобелевский лауреат. Я ответил, что более почетной реплики не слышал в жизни.

* * *

На абсолютно неброское и небродское стихотворение автора этих строк симпатичная девушка несимпатично огрызнулась: “Бродский тридцать третьего разряда!”

Мне она представилась психоаналитиком. После я узнал, что она модель. Бывшая, вероятно, но еще действующая. Это многое объясняет и, следовательно, извиняет.

* * *

Итак: что значит сегодня любить Бродского?

Возможно ли быть его продолжателем, не будучи подражателем?

Действительно ли он является “палачом молодого поколения поэтов”?

Что значит “быть как Бродский”?

Как писать стихи, чтобы ни одна собака не обвинила тебя в бродскизме?

* * *

На все эти темы давно хотелось порассуждать. Я и буду делать это без спешки. Это не литературоведческая статья, а что-то вроде обычных жжшных баек.

* * *

Вот вам одна из них. Мой приятель, художник Александр Ройтбурд высказался о В., нашем общем знакомом:

В. поэт как Бродский. И даже лучше. Потому, что Бродский мог написать не как Бродский, а В. никогда этого не мог.

Саша Ройтбурд не всегда бывает добрым человеком. Большей частью бывает. Но не всегда...

Попытаюсь реконструировать некий “список обвинений”, которые мне приходилось выслушивать в адрес великого поэта. Интересно, что почти все эти обвинения прозвучали во вчерашней ночной дискуссии. Располагаю их в порядке убывающего радикализма.

1. Бродский вообще не поэт. Он не писал стихи, он писал стихами. А это — разные вещи. Продукцию Бродского можно назвать как угодно. Но это не поэзия. Цитирую приятеля: “поэзия — это нечто погорячее!” Вариант — “Бродский — гениальный графоман”.

2. Ранний Бродский (Бродский романса, если угодно, Бродский, которого пели) был поэтом. Но потом (см. пункт один).

3. Бродский поэт, но поэт не русский. Здесь есть две ступеньки радикализма.

а) Бродский, как и любой еврей, не может быть русским поэтом, он поэт русскоязычный. Он не говорит по-русски, а использует русские слова, превращая национальный язык в “очередную редакцию идиш”. Когда другой приятель говорил мне это, я спросил: “Так мой русский это тоже идиш?” “Конечно!” — отозвался приятель. “Однако ты прекрасно понимаешь идиш!” — парировал я. Он обиделся. Так мы и не помирились.

б) Бродский привнес в русский язык эстетику современной англоязычной поэзии. Его поэзия — это русская версия современной американской (английской) поэзии — перевод, если не подстрочник. Эта концепция симпатичнее тем, что в ней нет грубого антисемитизма. Пастернак и Мандельштам при таком подходе признаются поэтами русскими.

От себя скажу: все как раз наоборот. Другие современные поэты сделали эту работу. Называть имен не буду. А Бродский даже в англоязычных стихах использовал русскую структуру речи. Его английский был блестящим (если не считать грубого акцента), но это был русский английский! Это признается почти всеми.

4. Бродский — приличный поэт, но его значение преувеличено. Биография, вот в чем дело. Арестовали, судили, сослали, выслали. Поэтико-политический фарс!

Помните у Булгакова: “Повезло! Повезло! Стрелял в него этот белогвардеец, и раздробил бедро и обеспечил бессмертие!” (Это о Пушкине.) А о Бродском сама А.А. говорила: “Нашему рыжему делают биографию”. Ахматова, впрочем, цитировала. Кто-то пытался разнять кабацкую драку (Сельвинский). Ему сказали: “Успокойтесь! Это поэту Есенину делают биографию”.

Радикальный вариант: популярность Бродского результат еврейского заговора. Тут не без масонов! Известно, какой был шнобель у Нобеля (см. пункт 3.а)!

5. Бродский породил огромное количество подражателей, он подмял под себя русскую поэзию. Если Пастернак и Мандельштам были диктаторами молодых поэтов, то Бродский их “палач”. Тем самым Бродский объективно затормозил развитие русской поэзии. Почти как Авиценна, который блокировал развитие медицины где-то лет на пятьсот.

6. Стихи Бродского хороши. Но сам Бродский был носителем циничной, антихристианской (вариант — антисемитской! слышал и такое!) идеологии. Заучивая его стихи, поневоле пропитываешь сердце свое этим сладким ядом.

7. Любители Бродского нечто вроде тоталитарной секты. Они готовы объявить безумцами всех, кто не согласен с ними и, дай им волю, заперли бы несогласных в лагеря и сумасшедшие дома.

К счастью, власти они не имеют...

Список можно продолжить. Но может быть хватит на этот раз?

Прежде чем снова отправиться в путь, потопчемся на месте, оглядимся, не забыли ли чего — важного. Конечно, забыли. Это больная тема — тема императорского венца, лаврового венка, тема первенства и, следовательно, — соперничества. И, нежданно пристегнувшаяся к ней тема иллюзий, социальных представлений, мифологии, наконец.

* * *

Как ни странно, но И.Б. занял первенствующее место в русской поэзии. В соответствии с традицией русской истории, коронацию проводили варяги. Сиречь — шведы. К двадцатому столетию они стали слишком разумными, для того чтобы попытаться навести порядок в России самим.

* * *

Или слишком наивными, не понимая, что к миллиону (иногда — гораздо меньше, как в случае И.Б.) денег прилагается еще и златой венец. На удивление — без терновника.

Дух изобретателя динамита через медиумов — Нобелевский комитет — надел три короны на российские головы. Андрей Сахаров был коронован во Владыку Совести России. Александр Солженицын — во Владыку Прозы и Истории. Иосифу достался венец и титул Золотого Солнца Русской Поэзии.

* * *

Деньги, как мы знаем, Иосиф (на паях) вложил в нью-йоркский ресторан “Русский самовар”, где подолгу засиживался. Однажды, поедая там действительно замечательные пельмени, автор этих строк всерьез размышлял, за каким столиком сидит Дух Поэта. Ни на минуту не допуская, что он может быть за тем же столиком, или где-то рядом. Дело было днем. Ресторан был почти совершенно пуст.

* * *

Финансовые вопросы — всегда удивительно просты. Особенно если денег нет, или их мало.

Судьба золотого венца куда сложнее!

* * *

Блин, но ведь выдавали же шведы и раньше золотые венцы (после последней попытки прибрать нас к рукам при Петре — что еще им оставалось?). Бунин, Пастернак, виртуальный Шолохов, наконец. Но никто из этих людей практически не был воспринят как владыка, император.

А ведь Иван Бунин вполне годился на эту роль! Для меня и сейчас Бунин один из самых значительных поэтов России. О прозе уже не говорю. С Пастернаком понятно — отказался, прижали, высылкой пригрозили. Пастернак остался. В России и без премии. Быть знаменитым некрасиво... Не надо, а то КГБ конфискует при обыске. Собственно, архив ведёт КГБ.

* * *

Бродский уехал и никогда не вернулся. Если он и был императором, то императором в изгнании.

* * *

Венцом своим, на мой взгляд, он распорядился отвратительно. Ну, хотя бы, не обеспечил преемственности власти, не придумал закона о престолонаследии в поэзии. То есть поступил как Петр. Смутное время и чехарда не заставили себя ждать. И гендерная ситуации повторилась: среди претендентов и кратковременных владык отчетливо наметился сдвиг в сторону юбки. Но две прежние владычицы Анна и Марина вряд ли обрадовались в запредельном мире.

* * *

Шутки шутками, а вот вопрос: почему читательский народ, не приняв абсолютной власти Пастернака (а он и задолго до Нобеля близок был к ней, да Сталин окоротил, признал Маяковского “лучшим и талантливейшим”), покорился под пяту Иосифа Первого, который и не подумал лично возглавить литпроцесс?

* * *

Лауреатом он стал, а в качестве владыки остался номинантом, номинальным.

* * *

Подчинение народа не зависело от воли императора. Время было такое, знаете ли, перестройка. Народ бросился читать, писать и говорить. Запад вдруг представился лучшим из миров. И те, кто находился ТАМ, стали почти небожителями.

Помню триумф двух одесских поэтесс, напечатавшихся в эмигрантском альманахе “Сталкер”. А трудно представить себе что-то худшее, чем этот тоненький, в серой мягкой обложке, чикагский альманах. Хорошо знаю — позже сам публиковался в нем.

* * *

Но тогда уже никому не было дела до Бродского, поэзии и прозы. Наступили железные девяностые. Народ перестал читать, писать и говорить. Танки постреляли по Парламенту. И это было Торжеством Демократии. Хребет интеллигенции надломился под тяжестью экономических проблем. Попса хлынула в уши — и заглушила все. Народ поэта — читатель вымер, как от чумы. Теперь население чуть восстанавливается.

* * *

Иллюзорное владычество Бродского продлилось года три-четыре. И в лучшие эти годы влияние его на умы с влиянием, скажем, “титанов шестидесятых” — Евтушенко, Вознесенкого, Рождественского (был ведь Роберт Рождественский!) не сравнить. По той, хотя бы причине, что стихи его сложноваты были для массового сознания. Разве что письмо римскому другу. Его-то и цитировали повсеместно, и под гитару пели. А “Рим” не споешь. А “Большую элегию Джону Донну” и наизусть-то не выучишь, впрочем, одна моя знакомая — справилась.

* * *

Бродского возводили на царство, а ввели в моду. И выводят. Кто не любил — рады. Кому все равно — тем все равно. Кто любил — тому больно.

* * *

Я — любил.

У Бродского есть еще как минимум три ипостаси, не имеющие никакого отношения к стихам. Собственно, у всех сколько-нибудь значимых поэтов есть несколько. Но лучше привести пример из иного жанра. Обратимся к музыке.

Тут ключевая фраза: Не кажется ли Вам, что всю органную музыку восемнадцатого века написал И.С.Бах?

Это если и шутка, то отчасти. Если вы наугад включили ТВ или зашли в дом, где играет компакт-диск и услышали величавые, гармоничные звуки органной фуги, вы автоматически выдыхаете: “Бах?” И часто бываете правы. Более чем часто.

Хотя можно и промахнуться. Был же, например, Дитрих Букстехуде. Или Иоганн Пахельбель. Да сколько их было, писавших органные произведения по всей раздробленной Германии... Собственно, дети Баха тоже писали музыку для органа.

Бах стал полномочным представителем поколения, даже двух поколений немецких композиторов. Современному слушателю (я говорю об обычном слушателе, а не о таком, который на вопрос, что такое три великих “Ш” немецкой музыки без запинки отвечает: Шютц, Шейн, Шейдт) достаточно одного И.С.Баха. А уж о советском композиторе со смешной фамилией Исбах слушатель и знать не хочет. Сам великий Бах к этому отношения не имеет.

То же самое случилось с Бродским. Для определенной группы читателей Бродский написал все неофициальные стихи второй половины двадцатого века. Кроме тех стихов, которые спели Высоцкий и Окуджава. При этом песня на стихи Бродского “Пилигримы” в сознании многих отошла к Булату. Так естественней. Кому стихи, кому — песни. Высоцкий, тот вообще перекрыл своим талантом множество авторов своего времени. Читателю, слушателю не нужно слишком много авторов. В идеале хватит одного. По крайней мере — для американского англоязычного читателя. Этот, если верить профессору Гарвардского Университета Саквану Берковицу, будет удовлетворен “одним именем для одной страны”.

Была в годы гражданской войны поговорка: “Чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия — Троцкого”.

Теперь можно было бы сказать: песни Высоцкого, стихи Бродского, Россия — Путина. Не в рифму, зато — правда. (Чай Высоцкого не умер, его выпускают в Израиле. О сахаре Бродского не слыхать, с Россией Троцкого тоже все ясно.)

Вот оно, триединство: персонификация, бренд, ярлык.

В Бродском нашли личностное воплощение определенные тенденции неофициальной, по преимуществу питерской поэзии. Об этом говорил Е. Рейн на одном из дисков с записями авторского чтения Бродского. Голос Рейна звучал чуть обиженно. И, в целом, было на что обижаться. Как ни подчеркивал Бродский роль Рейна в становлении его, Иосифа, поэтики, а не смог вытащить учителя из-за своей спины. То же самое случилось и с другими... Кроме Бобышева, вероятно. И то — по причине непоэтической. Но биография поэта часто равна поэзии. О том уже говорили.

Бренд. Для многих читателей фамилия Бродского автоматически гарантирует высочайшее качество стихов. Как и в случае с Бахом, читатель, в целом, прав. Но не всегда. Хороший стишок, вероятно, Бродского сочинение.

Тут самое время упомянуть о культе великого поэта, который, как и всякий культ крайне неприятен. Бойтесь пушкинистов! — предупреждали же нас. Но для многих людей достаточно, опять таки, одного бренда. Вокруг Бродского, Цветаевой, Ахматовой часто создаются “кружки по интересам”. Преданность и верность — вот что характеризует почитателей поэтов. Юношеские идеалы, если верить Э.Эриксону. И те, кто верен памяти поэта, остаются юными, остаются в своем времени. Они в восьмидесятых. Они так хотят. И никто не вправе осуждать их за этот выбор.

Ярлык. Для тех, кто любит, Бродский почти античный бог. Для тех, кто ненавидит, имя Бродского тоже ярлык. Его наклеивают без разбора на всех тех, кого не любят те, кто не любит Бродского.

Но это уже другая история....

Повторяюсь. Это эссе. Здесь есть доля схематизации и иронии. Но многое — правда. У меня нет точной статистики, насколько распространены мнения, которые анализируются здесь. Опираюсь на субъективный опыт: мне приходилось это слышать довольно часто. Пожалуй, слишком часто.

Простите меня за отсутствие ссылок. Но если кому-то необходимо — расставлю.

Итак, именно этот отрывок соответствует общему названию — “Не быть как Бродский”.

Вопрос первый — а почему не быть?

Ответы:

1. Бродский есть тупик в развитии русской поэзии (далее РП).

Варианты:

а) Бродский есть вершина и тупик одного из направлений в русской поэзии.

Взбираться на эту вершину смысла нет. Трудно и незачем — умный в гору не пойдет.

б) Бродский есть завершение всей русской поэзии, а Пушкин ее начало. После Бродского вообще не имеет смысла писать стихи.

2. Подражание Бродскому и продолжение его традиции делает стихотворца пустоцветом, презренным существом, не стоящим доброго слова.

Вот, человек пишет, что даже мелкая толика поэтики Бродского в стихотворении иного автора полностью уничтожает художественную ценность стихотворения. И кто-то в комменте подхватывает: “Именно! Именно!”. Самая малая крупица! Полностью уничтожает! Я и сам так думал, только точно выразить не мог.

То есть любое подражание и любое следование плохо, но следование Бродскому особенно злокачественно.

* * *

Ну, слово от себя. Некто, глядя на огромную толпу, заполнившую Тайм сквер на Новый Год, покачал головой и сказал: “Господи! И все они хотят быть бессмертными!”

Представляю себе огромную толпу людей, заполнившую пространство постсоветской русскоязычной поэзии, качаю головой и говорю про себя: “Господи! Все они хотят быть оригинальными и неповторимыми!”

А где-то там, в глубине тысячелетий некто Екклисиаст-Кохелет покачивает головой и говорит: “Бывает, что скажут: вот это — новое, но было уже в веках, бывших прежде нас”.

* * *

* * *

“А у вас и не получится”, — печально говорит Кохелет и исчезает во мгле тысячелетий, откуда он и появился.

Итак, еще один образ, еще одна роль. Бродский-тупик, Бродский-табу, бедный Иосиф!

Мы отказали ему в праве иметь преемников, иметь учеников, иметь продолжателей.

Если это, конечно, не студенты-филологи колледжа, где он преподавал.

* * *

Если нельзя применять поэтику Бродского, то в чем же эта поэтика заключается? Чего именно — нельзя?

Здесь еще раз оговорюсь. Бродский претерпел сложный путь развития. Говорить о поэтике Бродского вообще — невозможно, как нельзя говорить вообще о жене персидского шаха, который, согласно И.Б. может изменить своим бесчисленным женам только с иным гаремом.

То, что попало под запрет, на мой взгляд:

а) касается не только поэтических приемов, но и определенного круга тем, в частности, темы странствий, истории, одиночества, античности и пр.

б) Имеет отношение к поэтике Бродского после “Части речи”.

в) Имеет такое же отношение и к поэтике Цветаевой, позднего Мандельштама, ведущих поэтов Великобритании и США.

Приведу краткий перечень этих признаков, на которые реагируют немедленно. Бойтесь этого, друзья мои, бойтесь!

1. Стремление писать стихи циклами, развивая в последующем стихотворении тему предыдущего, смысловые венки сонетов.

2. Избегание открытого, декларативного выражения чувств.

3. Выраженная рефлексия, экзистенциальное напряжение, чувство пустоты и безысходности.

4. Анжамбеман — несовпадение структуры фразы со структурой строки, перенос фразы в следующую строку. Это просто клеймо, не делайте так, дети, поставят в угол! Кто там сказал: “Это не Бродский придумал? Встань, если такой разумный. Как твоя фамилия? Вон и без родителей в школу не приходи!”

5. Длинная строка.

6. Сохранение и даже некоторая изысканность рифмы при достаточно свободном обращении с ритмом.

7. Сохранение грамматической структуры предложения.

Конечно, много чего еще. Но на эти признаки в основном ориентируется искатель бродскизма.

Оказывается, задача не быть, как Бродский, удивительно проста?

Нет, друзья! Есть у критиков два волшебных слова: просодия и интонация. А это нечто неуловимое. Не объективизируешь.

* * *

Все это для других. Сам я никогда не скрывал, что, по крайней мере, в части своих стихов использую поэтические приемы Бродского, в основном, вполне осознанно. Но что достает, бродскизмы видят даже там, где их нет.

* * *

Уж больно все просто. Напоминает детскую игру, где “да” и “нет” не говорить, “черное” и “белое” не называть.

Наиболее естественная реакция на присутствие в поэзии титанической фигуры, на мой взгляд, это — принятие. Принятие простого факта, что этот человек существовал в мире, и его душа в заветной лире пережила свой прах и, по всей вероятности, убежит тленья. Собственно, если принять слово “убежит” в его современном значении, можно отшутиться: и бежать-то не надо и некуда — из пространства русской поэзии выхода нет.

* * *

Принятие не менее непреложного факта, что пространство русской поэзии изменилось после Бродского, как изменилось в свое время после Мандельштама и Цветаевой (но не изменилось после Георгия Иванова, например, хоть Иванов и прекрасный поэт). Бродский декларировал, как известно, что поэт это орудие языка. То есть язык диктует поэту свои жесткие условия. Мнение Бродского зафиксировано в одной из психолингвистических теорий: лингвистический детерминизм в его жестком варианте. Поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь...

* * *

Декларация разошлась с жизнью. Бродский не шел за языком, или шел, попутно меняя его. Эта модификация поэтической речи была куда более щадящей, чем ломка речи в стихах неокубофутуристов, первого и второго авангарда. Но, пожалуй, именно в “щадящей” модификации и была некоторая ловушка. Шаг вперед, и ты уже пользуешься модифицированным языком. Думаю, отсюда и антисемитские разговоры о том, что язык Бродского это новый идиш. Так может говорить только тот, кто никогда идиша слыхом не слыхивал. Страх перед языком Бродского сродни страху перед генетически модифицированными продуктами. В этом языке чудится, мерещится некоторая искусственность, реформа.

На самом деле это была эволюция русской речи. Не единственная ветвь, но очень мощная.

Так и тянет — срубить.

* * *

Да, принятие — вещь нелегкая. Но второй путь — писать так, как будто бы Бродского не было на белом свете, вещь практически невозможная. Есть по сути два выхода: писать в эстетике девятнадцатого столетия в ее худших образцах, либо ударить по языку кувалдой. Марианна Гейде как-то сказала, что задача поэта — модификация речи. Декларация, по смыслу противоположная призыву “следовать за языком”. Но если И.Б., декларируя одно, добился другого, то “умышленная”, системная модификация поэтического языка может иметь непредсказуемые последствия.

* * *

Эта непредсказуемость уже есть сегодня “наше драгоценное достояние”. Наше всё. Ну, почти всё.

* * *

И, наконец, третий путь — отталкиваться от эстетики и поэтики Бродского изо всех сил, даже если сил очень мало. Этот путь приводит к парадоксальным результатам. Влияние отталкивания ощущается столь же сильно, как и влияние притяжения. Огибая пространство речи, отвоеванное Бродским, авторы создают некий вакуум, белое пятно или черную дыру.

* * *

Когда-то Натан Злотников сказал мне, тогда еще совсем молодому автору: “В стихах, которые Вы мне принесли, чувствуется, что вы чего-то недоговариваете. И даже чувствуется, что именно. Поэтому их нельзя печатать так же, как и стихи, в которых вы говорите все, что хотите...” Что я мог возразить?

Рано или поздно — нужно завершить начатое и, обращаясь к читателю, поздравить друг друга с берегом. Ура!

* * *

Но строка не кончается, и крик застревает в горле, и разрастающийся снежный ком комментомнений, которые высказали вы, мои дорогие друзья, не дает мне покоя.

* * *

В любой дискуссии есть одна бессознательная цель — показать как мы не любим друг друга, чтобы доказать как мы любим Идеал, Истину.

* * *

Рече Пилат: “Что есть Истина?”

Иисус же ответа не даде ему.

* * *

Потому что истина может быть воплощена, оставаясь невыразимой.

* * *

Если она и рождается в споре, то рождается мертвой. Участники спора приходят каждый со своей маленькой правдой и выкладывают ее, а потом мы играем, как дети во дворе, которые вынесли свои игрушки. Не лучшие, а те, которые им позволили вынести родители.

* * *

И начинается игра с участием всех наших истин-игрушек.

* * *

Но пора расходиться по домам, разобрать игрушки, сваленные в кучу, или “до кучи”, как иногда говорят у нас. При этом многие уже забыли, какую именно игрушку кто вынес во двор, что нужно забирать с собой. На разбирательство уходит какое-то время.

* * *

Истины разобраны, все разошлись по домам. И мертворожденная в споре истина так и остается на асфальте, как глиняная дымковская игрушка с раскинутыми руками и выпученными глазами.

* * *

Никому не нужна она на фиг, ни мне, ни кому иному. Никому. А ведь в ней, глиняной, грубо раскрашенной, примитивной, есть своя прелесть. Она не хуже Барби, в конце концов.

* * *

Я принес свою игрушку-истину домой и теперь рассматриваю. Она порядком пообтрепалась, но изменилась мало.

* * *

Когда-то я написал: “Мы твердо на своем стоим, приходим каждый со своим, друг друга ни о чем не просим, и все свое назад уносим...”

Лет тридцать назад. Но пришлось как раз к этому случаю.

* * *

Не хочу суммировать, сводить счеты с людьми и их мнениями. Обидно за впавших в крайности и прошу прощения, если я кого-то к этому подтолкнул.

* * *

Просто напоминаю, что хотел сказать.

Можно любить Бродского. Можно не любить Бродского. Можно превратить его имя в фетиш, можно в ярлык.

Но вот чего делать не стоит: забывать, с чем пришел поэт в наш мир, что унес с собой навеки, а что оставил нам, чтобы мы как-то этим распорядились.

* * *

Отказ от наследства, особенно демонстративный, всегда имеет в своей основе отождествление и нежелание признать отождествление. Ненависть оказывается оборотной стороной любви.

* * *

Меня глубоко коробят эпитеты “гениальный графоман”, “средний поэт”, “слабый поэт”, “пустослов” применительно к Иосифу Бродскому. Это как детская дразнилка, когда дразнят беззащитного. Человек особенно беззащитен, когда он мертв.

* * *

Написал “коробят”, плохо, надо — “ранят”. В этом эссе было много передержек, это от боли.

* * *

“Век скоро кончится, но раньше кончусь я”, — написал поэт и выполнил намеченное. ХХI век — это век без Иосифа. Но и без нас с вами, участники спора!

Ибо поэтический турнир — это турнир, за которым не следят Герцог и Прекрасные дамы. Только участники и те, кто хотел бы участвовать, но пока не выпустили.

* * *

Зал в клубе, где сидят исключительно участники чтений. Кто отчитался — громко обсуждает с приятелем свои дела. Кто еще не читал — готовится к чтениям. На сцене — читающий, не имеющий представления о том, как он одинок.

* * *

Это ведь имеет отношение не только к Бродскому. Мне пришлось участвовать в пушкинском фестивале 1999 года (200 лет!). Выступающим был предоставлен выбор: читать или Пушкина, или свое... Как вы думаете из ста с лишним читающих, как много поэтов прочитало Пушкина?

Думаете, никто?

Ошибаетесь.

* * *

Человек, который прочел Пушкина, был один. Это был Дмитрий Пригов. Правда, он не читал текст, а пел, или почти завывал. Он решил превратить “Мой дядя самых честных правил” в индийскую мантру. Это получилось не очень хорошо.

* * *

Я прочел Набокова, заключительное стихотворение из “Дара”: “С колен подымется Евгений, но удаляется поэт”.

* * *

Вернее, поэты. В том числе и Иосиф Бродский. С каждой минутой он все дальше и дальше.

Но строка не кончается, не кончается, все еще не кончается, ну не странно ли?

Впервые о Бродском я прочитала в книге "Перпендикуляр" Михаила Веллера:
"А по ведомству великого поэта стал проходить Иосиф Бродский. Пока Иосиф Бродский жил в Советском Союзе в Ленинграде городе, он не был великим. Потом он попал, значит, под колесо кампании борьбы с тунеядцами, его приговорили к нескольким годам высылки. Сохранились фотографии, где он со спесивым лицом (у него всегда было спесивое лицо, с юных лет) сидит, значит, в хорошем свитере и резиновых сапогах на лавочке у забора, а рядом демонстративно лежит пачка сигарет "Честерфилд". Это, значит, друзья привезли. Слушайте, ну кто там году в 1964-м мог курить "Честерфилд"? Мы слов таких не знали, понятно. Это он, значит, в ссылке. Тогда и передавали фразу, пущенную Анной Ахматовой: "Кажется, они сговорились сделать нашего рыжему биографию". Да, ему сделали биографию.
Потом он захотел эмигрировать по израильской визе; потом он раздумал; потом его вызвали и сказали: "Вы знаете, вы подавали, ну так мы решили вас выпустить". Он сказал: "Я раздумал". Ему сказали: "Зато мы придумали". И быстро выпихнули его вон. И приехав в Америку, он написал Брежневу открытое письмо.
Брежнев тоже любил писать. Он написал даже книгу про Малую землю, хотя написал её не он, а журналист Аграновский. Читать Брежнев менее любил. Вот хоккей посмотреть - это конечно. Кабана там застрелить, которого ему подогнали и держат. Водочки выпить. Видимо, Брежнев никогда не узнал о том, что Бродский написал ему письмо, тем более что даже если он написал на нём "Москва, Кремль", вряд ли почтальон с толстой сумкой на ремне принёс Брежневу в Кремль это письмо.
Собственно Бродский его не для Брежнева писал, он его писал для зарубежной общественности. И вся зарубежная общественность узнала, что советские русские совершенно уже сошли с ума в своей реакционной коммунистической сущности: они выгнали поэта, а поэт не побоялся обратиться к советскому лидеру с открытым письмом, где сумел сказать коммунистическому лидеру много плохих слов о нём, о лидере, и много хороших о себе, поэте. Таким образом, наши за границей эмигранты, ненавидевшие тех, кто остался в Советском Союзе и преуспевал. Проклятые, продажные все эти Евтушенки, Вознесенские и Окуджавы, которые издаются большими тиражами, которые живут на дачах. Вот глупости! Противопоставили им Бродского.
Если капать на темечко, выбритое, каплей очень долго, то таким образом Бродский получил Нобелевскую премию и после этого уже никто не сомневался, что Бродский - великий поэт и, конечно, более великий, чем Вознесенский, чем Евтушенко, чем Слуцкий, чем многие ещё... наверно, более, чем Блок, которого уже не представляли на Нобелевскую премию. Вот Толстому хотели дать, а Блоку не хотели. Вот французскому поэту Сюлли-Прюдону, значит, дали. Кто его сейчас помнит? Если бы не дали Нобелевскую, так и не помнили бы. Толстой высокомерно отказался, ну и правильно сделал, а вот Блоку не давали. А вот, понимаете, значит, Бродскому дали. После этого критики были вынуждены считать Бродского великим поэтом. Но раз дали - ведь это наша слава!
И Бродский, который после своего золотого ленинградского периода 64-66-го годов, когда он написал свои лучшие стихи "Пилигримы" и ещё десяток лучших стихотворений, больше уже не написал, в общем и целом, почти ничего хорошего за исключением отдельных американских стансов, где есть несколько прекрасных строк типа: "лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик". Это трудно всё-таки считать высокой поэзией. Что же касается виршеплётства на классические темы - "старший Плиний", "младший Плиний", ну помилуйте, ну причём тут поэзия... Здесь нет никакого нерва, никакого надсмысла, никакого ничего: ну. что-то там такое зарифмованное, заритмованное.
То, что я говорю сейчас, совершенно ужасно, это кощунственно, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Вам сказали, что Бродский - великий, значит, Бродский - великий. А лучшая книга - "Молодая гвардия". А лучший поэт - это Крылов. А сегодня лучший поэт - Бродский. Вот так считает, понимаете ли, критика."
(Из статьи "Критика критики")

Понятно, что читательского интереса к поэзии Бродского подобная информация вызвать не могла.

Несколько лет назад в одной городской библиотеке я случайно наткнулась на выставку стихов Бродского - они, иллюстрированные чёрно-белыми фотографиями, были в рамках развешаны на стенах. "Почитала, полюбопытствовала" - не впечатлило абсолютно. Не запомнилось ни одно!

Тут в СМИ прошёл слух о том, что в деревне Норинская нашей Архангельской области, где будущий нобелевский лауреат Бродский отбывал наказание за тунеядство, власти наши решили создать музей - восстановить избушку, в которой он жил, и устроить место паломничества для, понятное дело, иностранцев прежде всего. Т.е. для пополнения местного бюджета. Даже традицию забавную учредили - чтобы местные литераторы со всей области собирались по осени в Норинской картошку выкапывать - а то Бродский хозяйке избушки пообещал осенью вернуться помочь картошку в огороде копать, но... не случилось: "всё по столицам да по заграницам"... Так местные поэты-писатели за него каждый год выкапывать будут - его, стало быть, обещание выполнять, слово мужское держать. "Заставь дурака Богу молиться..." Или, может быть, надеются через эту магическую процедуру приобщиться и тоже Нобелевку получить, кто знает...
Да, конечно, нигде в мире нет музея Иосифа Бродского - ни в Питере, ни в США. Но... идея, на мой взгляд, сомнительная и утопическая в плане окупаемости культурно-туристического проекта. Да и странно это, мягко говоря - устраивать музей в месте ссылки.

Один местный активист, заслуженный пенсионер возмутился таким, по его мнению, бездарным расходованием из скромных средств областного бюджета (вбухать два миллиона рублей для увековечивания памяти злобствовавшего в адрес родины эмигранта) и год назад даже впаял губернатору судебный иск:
"ГДЕ У ОРЛОВА СОВЕСТЬ?
Бывший народный депутат Верховного Совета РСФСР Альберт Буторин подал исковое заявление в Октябрьский районный суд города Архангельска на губернатора Игоря Орлова о принуждении его к СОВЕСТИ и компенсации морального вреда
СПРАВКА "ПРАВДЫ СЕВЕРО-ЗАПАДА": Альберт Буторин - бывший народный депутат Верховного Совета РСФСР", ныне пенсионер-инвалид. В 1990-1993 годах был членом Совета Национальностей, членом Комиссии Совета Национальностей Верховного Совета РФ по культурному и природному наследию народов РФ, членом Комиссии Президиума по вопросам российского зарубежья, входил во фракцию "Беспартийные депутаты", в группу ФНПР. Альберт Буторин окончил Северо-Западный заочный политехнический институт. До избрания народным депутатом РСФСР - ведущий инженер-технолог ПО "Севмашпредприятие" (город Северодвинск Архангельской области)... Имеет государственные награды.

ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ
о принуждении к СОВЕСТИ и компенсации морального вреда

Поводом для привлечения губернатора И.А.Орлова послужило учреждение им музея враждебному американцу, который в бытность гражданином СССР был сослан за тунеядство в Коношский район Арх. обл. на 5 лет, но уже через ГОД был освобождён по разным ходатайствам. Вместо того, чтобы поблагодарить руководство СССР за досрочное освобождение, он эмигрировал в США, получил там паспорт на имя Джозефа Бродски и стал поносить СССР и русский народ... Его выдвинули на Нобелевскую премию как американского эссеиста, то есть, в США не считали его серьёзным поэтом, он и там не был образцовым гражданином, завещал похоронить его в Венеции(!?) Общеизвестно, что... имеет влиятельных сторонников и в России, в частности, в Архангельской области, где враждебного американца называют гением с большой буквы и учредили ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ музей этому Джозефу!! Эту затею "крышевал" сам губернатор И.А. Орлов. не поленившийся лично посадить дерево там! Подхалимствующим чиновникам ничего не оставалось как приобщиться к этой затее, никто из них не посмел отговорить своего начальника не тратить времени, сил и средств на явную ДУРЬ. Наоборот, подхалимы принялись уверять всех будто в этой ссылке Джозеф "написал множество стихотворений, ставших классикой русской поэзии"(!?) - эти выдумки стали "основанием" для проведения в нашем крае ежегодных "литературных фестивалей", посвящённых американцу Джозефу, хотя в США подобных почестей ему не устраивают.. тогда как у нас насаждают "моду" на него! Уверяют будто время своей ссылки в деревню Норинская он называл "самым счастливым и плодотворным периодом своей жизни"(!?) - это сущий вздор, если учесть инспирированные им (и его "командой") ходатайства с просьбами о его досрочном освобождении из этого "счастья"! Восхвалениями враждебного американца местные газетчики стали вытеснять-перекрывать пушкинские мероприятия, которые имеют государственный статус!.. Всё это видят местные писатели, журналисты, филологи и культурологи, но, учитывая что всё это "крышует" сам губернатор, трусливо помалкивают, равнодушно созерцают как нашему народу НАВЯЗЫВАЮТ поклонение враждебному Джозефу, вместо того, чтобы внушать восхищение нашими национальными гениями, которым этот американец "в подмётки не годится"! 30 октября и 4 декабря 2013 г. популярная газета "Правда Северо-Запада" обращалась в областную прокуратуру с просьбами проверить на коррупционность суету вокруг музея американцу Джозефу, но ответа не удостоилась..

ПРОШУ СУД -
1) предложить губернатору И.А. Орлову ликвидировать музей Джозефа Бродски и посвящённые ему ежегодные литературные фестивали как абсолютно необоснованные, ибо они служат оболваниванию северян, которых вводят в заблуждение относительно истинных духовных ценностей РОССИИ
2) возложить на губернатора И.А. Орлова ВСЕ затраты вокруг этого музея и так называемых "литературных фестивалей", посвящённых американцу Джозефу..
3) ОБЯЗАТЬ И.А. Орлова выплатить мне СТО тысяч рублей компенсации морального вреда ЗА причинённые страдания, трату времени и здоровья для этого иска..

Чем дело кончилось и кончилось ли вообще, не ведаю...

А совсем недавно оказия вышла узнать мнение американских издателей Бродского:
"Иосиф прибыл как особый человек, в особых обстоятельствах, но он был потрясён почти незаметным положением поэта в Соединённых Штатах. И был полон решимости это исправить. Мы были свидетелями того, с какой правильностью развивался у Бродского этот roman de reussite. Агрессивный индивидуализм Иосифа был в прямой оппозиции к деградирующему советскому гуманизму с его торжеством государства над индивидуумом и лицемерным обожествлением рабочего класса. А на Западе у Иосифа появилась возможность выстроить карьеру, что он и сделал с успехом, редким даже у одарённых эмигрантов. Он быстро понял, кто что-то значит, а кто нет. Во всяком случае, Карл (муж автора книги, соиздатель) снабдил его контактами, то же самое сделали Джордж Клайн и, конечно, Оден. Ум и чуткость Иосифа сыграли важнейшую роль в его успехе. Он знал, кого можно заставить подождать, а кого нельзя; умел быть интересным с интересными людьми и по большей части старался не обижать людей влиятельных. Последнее давалось ему трудно - в России он привык говорить то, что думает, но быстро осознал, что в этой новой среде надо лучше себя контролировать. Иногда ему это не удавалось, и нам рассказывали о его оскорбительном высокомерии по отношению к профессорам, пригласившим его выступить у них в университете.
Иосиф принимал почти все предложения написать эссе для серьёзного издания, участвовать в литературном мероприятии, выступить со стихами, прочесть лекции. В смысле затраты времени и энергии это само по себе было полноценным трудом. Но инстинкты Иосифа - его натура - побуждали его сказать да, ко всему приложить руку...
Карл, которому тогда было всего 46 лет, писал заметки для мемуаров об Иосифе уже перед смертью. В поведении Иосифа со значительными людьми ему виделся элемент карьеризма и мифологизации. С моей точки зрения, Иосиф делал то, что было для него естественно - а естественно для него было завязывать связи и добиваться славы. Русскому интеллигенту открыто признаться, что он желает славы, - почти позор. Но Иосиф и в этом был сам себе законом, как и во многих других отношениях. Если у тебя слава, у тебя есть возможность влиять на культуру; если ты прославился, ты показал Советам, что они потеряли".

(отрывок из книги Эллендеи Проффер Тисли (слависта,
переводчицы и издателя (вместе с мужем)) "Бродский среди нас",
журнал "PSYCHOLOGIES" (ПСИХОЛОГИЯ), №110 июнь 2015,с.130)

Что тут скажешь? Человек шёл к своей цели напролом - к славе то есть, к известности планетарного масштаба. Статусную премию получил. Вроде как признан. Только... вот что один авторитетный учёный о Нобелевке честно-откровенно написал - поделился, так сказать, ценной информацией и своим мнением:

""НОБЕЛЕВСКИЙ ЛАУРЕАТ" - ЗВУЧИТ ОТНЮДЬ НЕ ГОРДО..."
При помощи премии Нобеля "мировое закулисье" руками замасоненной научной "элиты" герметизирует перспективные научные достижения и открытия. Причём данная ситуация касается не только западной науки, но и российской... Деятельность Нобелевского комитета не только несправедлива, но и опасна, ведь масонский комитет не просто принимает активное участие в формировании лжеэлиты, а намеренно ввергает мировую науку в состояние кризиса...
Для думающих людей слова "нобелевский лауреат" отнюдь не звучат гордо, ибо нобелевское лауреатство означает лишь принадлежность к определённому мафиозно-националистическому клану. Наука в этих условиях перестала исполнять свою основную функцию - обеспечивать человечество правдивыми знаниями об окружающем мире.
Какие существуют свидетельства того, что масонство контролирует Нобелевский комитет? Для ответа на этот вопрос достаточно посмотреть на состав Нобелевского комитета. Но гораздо интереснее вопрос, за что дают Нобелевские премии, только ли за научные, литературные и политические успехи. И здесь обнаруживается следующее. Во-первых, научное исследование или литературное произведение должно соответствовать планам иллюминатов по дальнейшему развитию мира. Во-вторых, претендент должен себя правильно вести, и любое его выступление, противоречащее представлениям иллюминатов, вычёркивает его из списка номинантов. По этим причинам были, в частности, удалены Тесла, Хаббл, Миллер, Хойл, Оппенгеймер. В-третьих, предпочтение имеют члены масонских организаций, особенно если они имеют заслуги перед иллюминатами.
Советским и российским претендентам Нобелевские премии давались нечасто и лишь с учётом определённых заслуг. У Ландау, Пастернака, Солженицына, Сахарова, Бродского - это критика и противодействие советскому строю. У Капицы - многолетнее сотрудничество с американскими и английскими спецслужбами, а также с Ротшильдами. У Горбачёва - развал СССР. У Алфёрова - лоббирование программы по перевозу европейских радиоактивных отходов в Россию. У Гинзбурга - организация Комиссии по борьбе с лженаукой, закрытие научных направлений, не желательных для иллюминатов, а также многолетняя борьба с православием."
Сергей Салль, доктор физико-математических наук,
доцент, секретарь Санкт-Петербургской секции Русского Физического Общества
(журнал "Однако, жизнь!", №21/2014, с.2)

Да что уж там скрывать - давно в воздухе витает, что все эти конкурсы и премии - сплошной субъективизм и политика. Уж политика-то - прежде всего. Собираются богатые и влиятельные... и решают, кому, что и в какую очередь дать. Они же все - живые люди, хотят хорошо жить и продолжать влиять. Раз они вынесли вердикт, что этот автор гений - значит, так и есть. И все обязаны с этим согласиться. А иначе - неуважение к авторитетному мнению. А то, что "авторитетное" решение подоплёку имеет и корысть преследует, так доверчивые простофили этого в упор не увидят - как и того, что дело не в уме и не в таланте, а в умении извлекать выгоду (что - тоже своего рода талант, надо признать честно).
Самый финансово успешный литератор всех времён и народов, заработавший миллиард долларов на литературном поприще - это Джоан Роулинг, "мама" Гарри Поттера, кумира детей и подростков любого возраста. Означает ли это, что вышеупомянутая дама талантливее Льва Толстого, Омара Хайяма, Виктора Гюго и им подобных мастеров словесности? Вопрос спорный. (Смею сказать, что - совсем даже наоборот, и финансовый успех это, как ни парадоксально, подчёркивает. Ведь умных всегда меньше, чем глупых - поэтому доходнее писать для последних).
Иосиф Бродский - лауреат Нобелевской премии (как американский эссеист). А Лев Толстой вообще от неё отказался (согласно вышеупомянутым цитатам), т.е. этой премии не имеет. Означает ли это, что Бродский талантливее Толстого? Вопрос спорный. Весьма.
Поэтому, полагаю, тот, кто слепо верит т. наз. авторитетам, указующим перстам и проплаченному назойливому пиару, видимо, недостаточно образован, просвещён и не способен думать своей головой - ведь для этого нужны знания, смелость и креатив. А с ложечки нас кормили, когда мы были неразумными, наивными, доверчивыми и несамостоятельными крошками. Давно пора вырасти.
На самом деле все премии относительно творений искусства имеют одну цель: "КупИте! - это ценность. Даже не сумлевайтесь". Автор изо всех сил стремится продаться подороже. Кто так уж откровенно продаваться не хочет, от премий отказывается. Потому что его и так знают, ценят и покупают его творения.

Юрий Кублановский

Это изумляющее явление: в раннем, еще юношеском стихотворении большого поэта может быть заложена вся его грядущая метафизика, лейтмотив всего дальнейшего творчества. Таков «Парус» восемнадцатилетнего Лермонтова...

В «Пилигримах» восемнадцатилетнего же Иосифа Бродского присутствует многое из того, что станет впоследствии характерным: ощущение тщеты земной, жизненного трагизма и вместе с тем мужественно-пессимистическое противостояние року. Поэт сравнивает свою меланхолию с мировоззрением Евгения Баратынского: «На что вы, дни! Юдольный мир явленья / Свои не изменит» - такова и философия Бродского. В этом стихотворец определился сразу. А чуть позднее стал постепенно нащупывать и своеобычную и неожиданную поэтику...

Прежде поэзия наша традиционно связывала себя с французскою и немецкой. Пушкин читал Байрона в подлиннике; естественно, предпочитал Шекспира Расину, но в целом английское влияние оказалось для него опосредованным. То же и потом в «серебряном веке»: российская поэзия - при всем своем великом своеобразии - как бы оставалась в рамках континентальной Европы.

Бродский решительно стал прививать русскому стиху традиции англоязычной поэзии. Это вывело его на новые рубежи, позволило заговорить по-новому: монументальность текста, масштаб сарказма, остроумная нюансировка мысли и положений, пряная смесь иронии и лиризма - такого и в таких количествах до Бродского у нас не было. Теперь как-то неловко писать «просто» любовную или пейзажную лирику. Стихи, которые, не будь Бродского, выглядели бы вполне полноценно, ныне кажутся легковесными. Отныне стиху вдвойне необходима мысль, необходима какая-то философская «информация». Бродский сильно повысил концентрированность лирической речи.

Речевой корпус его поэзии и строго организован и одновременно непредсказуем (правда, пожалуй, иногда предсказуемо настроение): настолько непринужденны рифмы и неожиданны сюжетные повороты. Музыка Бродского узнается сразу: она столь личностна и присуща именно его лирическому герою, что любая попытка работать в той же манере выглядит пародийно. Русская ритмика, в общем-то, ограничена; не старея, она кочует от поэта к поэту. У Бродского, однако, ее не позаимствуешь, это выдает с головой, обрекает на неудачу. Психологический и ритмический строй, тон, ток неповторимы, неподражаемы. У него не только свой трагический мир, но и собственная устойчивая символика, синтаксис, словарь - словом, своя, дотоле неслыханная «часть речи».

Стихотворный размер, утверждает Бродский в интервью профессору Джону Гледу, суть «отражение определенного психического состояния. Это если угодно, парафраз известного „стиль - это человек”». «Оглядываясь назад, говорит он в том же интервью, - я могу с большей или меньшей достоверностью утверждать, что в первые десять-пятнадцать лет своей, как бы сказать, карьеры я пользовался размерами более точными, более точными метрами, то есть пятистопным ямбом, что свидетельствовало о некоторых моих иллюзиях, о способности или о желании подчинить свою речь определенному контролю. На сегодняшний день в том, что я сочиняю, гораздо больший процент дольника, интонационного стиха, когда речь приобретает, как мне кажется, некоторую нейтральность. Я склоняюсь к нейтральности тона и думаю, что изменение размера или качество размеров, что ли, свидетельствует об этом. И если есть какая-либо эволюция, то она в стремлении нейтрализовать всякий лирический элемент, приблизить его к звуку, производимому маятником, то есть чтобы было больше маятника, чем музыки».

«Нейтрализация всякого лирического элемента» - задача, что и говорить, для российского стихотворца необычайная! И впрямь, новые средства выражения и нетрадиционный психологический склад, позволивший Бродскому передавать то, что традиционной нашей поэтике в силу ее специфики недоступно, вместе с тем отчасти вывели за границу его творческого мира ту щемящесть и даже романсовость, которыми, пусть несколько провинциально, славна отечественная поэзия.

Есть что-то высокотрагичное, но и осознанно перегоревшее в определенной части лирики Бродского, о которой можно сказать его же словами из превосходного стихотворения «Памяти Т. Б.» (1968):

Разве ты знала о смерти больше, нежели мы? Лишь о боли. Боль же учит не смерти, но жизни! Только то ты и знала, что сам я. Столько было о смерти тебе известно, сколько о браке узнать невеста может - не о любви: о браке.

Не о накале страстей, о шлаке этих страстей, о холодном, колком шлаке - короче, о этом долгом времени жизни, о зимах, летах.

Так что сейчас в этих черных лентах ты как невеста. Тебе, не знавшей брака при жизни, из жизни нашей прочь уходящей, покрытой дерном, смерть - это брак, это свадьба в черном, это те узы, что год от года только прочнее, раз нет развода.

Непосредственно сердечного тепла в стихах Бродского меньше, чем в традиционной русской поэзии. «Муза Пушкина была доброй», замечает Д.С. Лихачев. Славное, не частое качество! Музу Бродского, к примеру, доброй не назовешь. Стих, облитый горечью и злостью, встречается у него чаще. Просветление редко (и потому особенно ценно) в массиве его стихов, его лиризм - с годами - все решительнее блокируется скепсисом и опосредуется сарказмом. На губах лирического героя Бродского постоянная горечь от бренности бытия, его отвращение к себе обусловлено перманентным «выпадением из формы», смертностью, и это, если угодно, оборотная сторона гордыни. Раскручивая порою маховик вдохновения и опредмечивая стихи настолько, что живую натуру в них не грех подчас бывает принять за мертвую, Бродский честно не озабочен катарсисом, ощутить который - дело чуткого и заинтересованного читателя.

При этом было бы, разумеется, преувеличением, ежели не ошибкой, говорить о насильственности рождения некоторых поздних стихотворений Бродского. В конце Нобелевской речи поэт дал емкое описание творческого процесса: «Существует, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки, - посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».

Язык, по Бродскому, - автономная, высшая, самостоятельная, созидающая категория, диктующая лирическое повествование, он первичен. У Пушкина по-другому: «И пробуждается поэзия во мне: / Душа стесняется лирическим волненьем, / Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне, / Излиться наконец свободным проявленьем - / И тут ко мне идет незримый рой гостей, / Знакомцы давние, плоды мечты моей. / И мысли в голове волнуются в отваге, / И рифмы легкие навстречу им бегут...» Языку («рифмам») предшествует свобода воображения, открывающаяся благодаря вдохновению, откровению... «Зависимость от наркотиков или алкоголя» механистична и происходит от человеческой слабости. Но никакими допингами, никакими ухищрениями не вызвать полноценного стихослагательного процесса. Благоприятные обстоятельства (любовь, красота времени года и прочее) могут лишь иногда споспешествовать вдохновению. Стихи родятся не потому, что «человек уже не в силах отказаться от этого опыта» (на таком пути можно лишь нудить стихотворный процесс, вытаскивая из небытия акушерскими щипцами мертворожденные строки), но потому, что озарение приходит снова и снова.

Впрочем, в том, что Бродский как бы сознательно работает на занижение в объяснении и понимании творчества, есть, если угодно, трогательное целомудрие. Несмотря на все метаморфозы, Бродский на редкость верен настроениям времени, на которое пришлась пора его юности. Тогда, помнится, за высший тип почитался некий доморощенный экзистенциалист, волк-одиночка, противостоявший среде, авторитету, клерикализму. Быть может, Бродский и Евангелие подозревает в сентиментальности, которая в годы, когда поэт формировался и креп, вызывала особенное презрение. Отсюда же и небоязнь кощунственно отозваться о «Назорее» (стихотворение «Горение», 1981).

Правда, обусловленный поступательным духовным раскрепощением общества, религиозный прилив начала 70-х годов чудным образом сказался и в поэзии Бродского: стихи «24 декабря 1971 года», «Сретение» - шедевры не просто общерелигиозной, но именно евангельской лирики.

Однако в том же 1972-м, когда было создано «Сретение», Бродский выбирается из тоталитарного капкана на Запад. И там вышеупомянутая духовная линия, не подкрепляемая отныне реальными впечатлениями, интересами и, подспудно, спросом, затухает. (Хотя Бродский доныне продолжает писать рождественские стихи, теперь они диктуются скорее несравненно поэтичным антуражем Рождества - звезда, волхвы, ясли и т. п., - чем, собственно, ощущением чуда.)

В основном же Бродский вопрошает Всевышнего и ведет свою тяжбу с Промыслом, минуя посредников: предание, Писание, Церковь. Это Иов, взыскующий смысла (только подчеркнуто неаффектированно) на весьма прекрасных обломках мира. А те, кто пытается на него за то сетовать, невольно попадают в положение друзей Иова, чьи советы и увещевания - мимо цели. (Влияние на Бродского Кьеркегора и Льва Шестова можно проследить на протяжении всего творческого пути стихотворца.)

Творчество Бродского метафизично, это микрокосм, где причудливо уживается все: Бог и черт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм, гаерство и щемящая лирика - все сплавляется в одном тигле. В 1983 году процесс стихосложения он определил иначе, чем в Нобелевской речи. «Стихотворение, - утверждал поэт, - приводится в действие тем же механизмом, что и молитва». Формулируя так, он, очевидно, имел в виду интенсивность духовного усилия, необходимую для полноценного творческого процесса. «И по комнате точно шаман кружа, / я наматываю как клубок / на себя пустоту ее, чтоб душа / знала что-то, что знает Бог»...

Величественное и роковое одиночество «лирического героя» из завораживающего стихотворения Бродского «Осенний крик ястреба» (1975) - вот, мнится, мироощущение поэта в его верхнем регистре:

Перевернувшись на крыло, он падает вниз.
Но упругий слой воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой блеск.
То есть помесь гнева с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка - мяч,
как паденье грешника - снова в веру, его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад птиц,
где отсутствует кислород, где вместо проса - крупа далеких звезд.
Что для двуногих высь, то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк, клюва, похожий на визг эриний, вырывается и летит вовне механический нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий; механический,
ибо не предназначенный ни для чьих ушей...

Религиозное сознание Бродского сильно разнится от того, которое внушает нам отечественная духовная традиция и русская философия: вероисповедание для него - идеологическая частность, имеющая лишь косвенное отношение к Богу, эстетика обусловливает этику и т. д. Тем не менее в своей историософии Бродский - меньше «западник», чем это принято думать. Возражая чешскому писателю-эмигранту Милану Кундере, который (подобно некоторым советологам, выводящим атеистический утопический тоталитаризм из «навыков» христианской России) углядел в оккупации Чехословакии в 1968-м традицию... Достоевского, Бродский пишет: «Концепция исторической необходимости есть продукт рациональной мысли, и в Россию она прибыла из стороны западной... Отдадим должное западному рационализму, ибо бродивший по Европе «призрак коммунизма» осесть был вынужден все-таки на Востоке. Необходимо тем не менее отметить, что нигде не встречал этот призрак сопротивления сильнее, начиная с «Бесов» Достоевского и продолжая кровавой бойней гражданской войны и великого террора; сопротивление это не закончилось и по сей день... Тоталитарная политическая система... в той же мере является продуктом западного рационализма, как и восточного эмоционального радикализма. Короче, видя «русский» танк на улице Праги, есть все основания задуматься о Дидро»...

Помню, в первую нашу встречу в Париже мы с Бродским шли через Сену по мосту Александра Третьего. Были густые сумерки с раскаленными имбирно-розовыми щелями заката на горизонте. Бродский меня экзаменовал: «Старых барынь духовник, / Маленький аббатик, / Что в гостиных бить привык / В маленький набатик, что это?» Ну, такой тест пройти мне было несложно: Денис Давыдов о Чаадаеве...

Да, конечно, Бродский первым как бы «секуляризировал» поэзию, отделил ее от национальных корней и традиционных комплексов. Солженицын усмотрел это даже в его словаре: «Бродский - очень талантливый поэт, но характерно у него следующее: лексика его замкнута городским интеллигентским употреблением, литературным и интеллигентским. Слой глубоко народного языка в его лексике отсутствует. Это облегчает его перевод на иностранные языки и облегчает ему самому быть как бы поэтом интернациональным».

«Абсолютный низ» в поэзии Бродского сказывается в характерной «приблатненности» некоторых его речевых оборотов и образов, в том, что он не страшится говорить о том, о чем другие бы не решились, и получается сильно:

«И когда ты потом петляешь, это - прием котла, / новые Канны, где, обдавая запахами нутра, / в ванной комнате, в четыре часа утра, / из овального зеркала над раковиной, в которой бурлит моча, / на тебя таращится, сжав рукоять меча, / Завоеватель, старающийся выговорить,ча-ча-ча”...»

Да, Бродский до предела «интернационален», однако, думается, не только чувство такта и хорошего вкуса, но и врожденное понимание специфики русского языка и культуры позволили поэту изначально не поддаться на авангардистское разложение речи, оказаться, по его собственному выражению, «зараженным нормальным и трезвым классицизмом».

Упоминая о своих английских стихах, Бродский объясняет, что его задачей было тут «восстановление гармонии просодии». «Возьмите Айги, - размышляет Бродский, - я совершенно не понимаю, почему он пишет по-русски, он может писать по-немецки, на суахили... Речь идет о том, что по-английски называется о восприятии каких-то определенных ощущений. И если вы изящную словесность воспринимаете как передачу этих ощущений в определенной сюжетной последовательности, то все это можно делать»... Но чувствуется, что верлибр слишком прост для Бродского, это для него запрещенный прием, он им попросту брезгует.

«Сильно упрощая историю русской поэзии... – обобщает Бродский, - можно тем не менее заметить, что читатель ее постоянно имел дело со стилистическим маятником, раскачивающимся между пластичностью и содержательностью... Раскачивается он и по сей день, ударяясь то о плотную стенку доморощенного авангарда, то о не менее плотную толпу бледнолицых стилизаторов серебряного века».

Метрика же самого Бродского, его рифмовка при всей своей новизне духовно дисциплинированней даже собственно содержания его лирики. Благородный консерватизм присущ эстетике Бродского.

«Мы, - рассказывает Бродский о литераторах своего поколения, - не были отпрысками, или последователями, или элементами какого-то культурного процесса, особенно литературного процесса, ничего подобного не было. Мы все пришли в литературу Бог знает откуда, практически лишь из факта своего существования, из недр, не то чтобы от станка или от сохи, гораздо дальше - из умственного, интеллектуального, культурного небытия. И ценность нашего поколения заключается именно в том, что, никак и ничем не подготовленные, мы проложили эти самые, если угодно, дороги. Дороги это, может быть, слишком громко, но тропы безусловно. Мы действовали не только на свой страх и риск, это само собой, но просто исключительно по интуиции. И что замечательно - что человеческая интуиция приводит именно к тем результатам, которые не так разительно отличаются от того, что произвела предыдущая культура, стало быть, перед нами не распавшиеся еще цепи времен, а это замечательно. Это безусловно свидетельствует об определенном векторе человеческого духа».

Если и есть некая порча, некий «дефект души», точнее мироощущения, в творчестве Бродского, то винить в этом надо скорее не поэта, а вышеприведенные обстоятельства и время, когда Запад, к примеру, казался единственным светом в окошке, когда, укрепляясь в нонконформизме, тогдашней молодежи приходилось искать опору в вещах порой наивных и абсолютизировать то, что нуждалось в органичной корректировке.

«Создать нечто прекрасное для всех народов, - утверждал русский мыслитель И.А. Ильин, - может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа. Истинное величие почвенно. Подлинный гений национален». С этим можно соглашаться или не соглашаться, но тот, кто чувствует так же, всегда будет испытывать к творчеству Бродского определенную настороженность, если не антипатию, тут уж ничего не попишешь...

Бродский плотно окружен поклонением сверстников, видящих в нем еще и выразителя своего поколения, своего миропонимания. Тем не менее творчество Бродского одиноко и монументально высится над всем тем умонастроением, которое его лишь приблизительно породило. По всем рациональным предположениям, явление такого масштаба в то хилое в культурном отношении время не могло возникнуть, - это настоящее чудо.

Поэзия Бродского порой ядовита, но и этот яд, не исключаю, целебен.

Вышедшие в 1990 году «Осенний крик ястреба» и «Часть речи» - как бы ретроспектива творчества Бродского, в первом случае компактная, стройная, во втором - обширная, вместившая едва ли не все лучшие стихи поэта. За бортом этих книг осталась поэма «Горбунов и Горчаков» и другие, демонстрирующие широту творческих возможностей Бродского; с ними еще предстоит познакомиться отечественному читателю.

Драматично запоздалое долгожданное появление книг Бродского на родине - не только несравненный подарок ценителям изящной словесности, это явление формообразующее, дающее новую перспективу нашей литературе, культуре. Но только будущее покажет, как привьется и разовьется привнесенное Иосифом Бродским в нашу поэзию, насколько она сможет духовно и формально существовать в том новом измерении, которое дал ей наш выдающийся современник.

Ключевые слова: Иосиф Бродский, критика на творчество Иосифа Бродского, критика на произведения Иосифа Бродского, анализ стихов Иосифа Бродского, скачать критику, скачать бесплатно, русская литература 20 в., писатели-эмигранты

Набрел на старую свою ссылку об И.Бродском в связи с тем, что один мой юный друг спросил, а что почитать. Вопрос не простой, как на него ответить?

С Бродским у меня сложные отношения. Но он находился в обойме моих интересов в далекие годы юности. Интересная личность, но проявил он себя в большей мере, когда вынужденно эмигрировал из нашей страны. Но, благодаря этому он сам много, о чем задумался. Ахматова когда-то сказала, власть сделала Бродскому биографию. интересно. Интересная личность, как она формировалась?
Нравятся мне его стихи, особенно, когда он сам их читает.

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Целый день брожу по улицам глазея.
В Риме осень. Всё мертво. Всё одичало.
Туча чёрная висит над Колизеем,
Неизвестно, что бы это означало.
Льётся дождик. Небо платит недоимку.
Жалко, льётся не на пашню, а на камень
В тех горбатых переулках, где в обнимку Мертвецы твои стоят с особняками.

Нам остался лишь пустырь за поворотом. Безусловно, позади одни руины,
Но руины всё же лучше, чем пустоты.
Только женщине идёт непостоянство,
Мы же любим то, что в юности любили.
Кто придумал, что отечество - пространство?
Это мы с тобою родиною были.

Мы так мучительны, так неуклюжи,
Так неумелы в деланье добра,
Что людям от того едва ль не хуже -
По этой части мы не мастера.

Иосиф Бродский приехал в Америку в 1974 году и стал профессором сразу пяти колледжей

К преподаванию поэт относился очень серьезно. По-настоящему ему отравляло жизнь только одно — беспробудное невежество американской молодежи. Однажды, выведенный из себя особенно безнадежным классом, Бродский сел за машинку и наспех составил «Список книг, которые должен прочесть каждый».

«Бхагавадгита»
«Махабхарата»
«Гильгамеш»
Ветхий Завет
Гомер. «Илиада», «Одиссея»
Геродот. «История»
Софокл. Пьесы
Эсхил. Пьесы
Еврипид. Пьесы «Ипполит», «Вакханки», «Электра», «Финикиянки»
Фукидид. «История Пелопоннесской войны»
Платон. «Диалоги»
Аристотель. «Поэтика», «Физика», «Этика», «О душе»
Александрийская поэзия
Лукреций. «О природе вещей»
Плутарх. «Жизнеописания»
Вергилий. «Энеида» , «Буколики», «Георгики»
Тацит. «Анналы»
Овидий. «Метаморфозы», «Героиды», «Наука любви»
Новый Завет
Светоний. «Жизнеописания двенадцати цезарей»
Марк Аврелий
Катулл
Гораций
Эпиктет
Аристофан
Элиан. «Пестрые истории», «О природе животных»
Аполлодор. «Аргонавтика»
Пселл. «Жизнеописание правителей Византии»
Гиббон. «История упадка и разрушения Римской империи»
Плотин. «Эннеады»
Евсевий. «Церковная история»
Боэций. «Об утешении философией»
Плиний Младший. «Письма»
Византийские стихотворные романы
Гераклит. «Фрагменты»
Августин. «Исповедь»
Фома Аквинский. «Summa Theolo qica»
Св. Франциск. «Цветочки»
Никколо Макиавелли. «Государь»
Данте. «Божественная комедия»
Франко Сакети. Новеллы
Исландские саги
Шекспир. «Антоний и Клеопатра», «Гамлет», «Макбет», «Генрих V»
Рабле
Бэкон
Мартин Лютер
Кальвин
Монтень. «Опыты»
Сервантес. «Дон Кихот»
Декарт
«Песнь о Роланде»
«Беовульф»
Бенвенуто Челлини
Генри Адамс. «Воспитание Генри Адамса»
Гоббс. «Левиафан»
Паскаль. «Мысли»
Мильтон. «Потерянный рай»
Джон Донн, Эндрю Марвелл, Джордж Херберт, Ричард Крошоу
Спиноза. «Трактаты»
Стендаль. «Пармская обитель», «Красное и черное», «Жизнь Анри Брюлара»
Свифт. «Путешествие Гулливера»
Лоренс Стерн. «Тристрам Шэнди»
Шодерло де Лакло. «Опасные связи»
Монтескье. «Персидские письма»
Локк. «Второй трактат о правительстве»
Адам Смит. «Благосостояние наций»
Лейбниц
Юм
Тексты федералистов
Кант. «Критика чистого разума»
Кьеркегор. «Страх и трепет», «Или-или», «Философские фрагменты»
Достоевский. «Записки из подполья», «Бесы»
Гете. «Фауст» , «Итальянское путешествие»
Токвиль. «О демократии в Америке»
Де Кюстин. «Путешествие наших дней (Империя царя)»
Эрик Ауэрбах. «Мимезис»
Прескотт. «Завоевание Мексики»
Октавио Пас. «Лабиринты одиночества»
Карл Поппер. «Логика научного открытия», «Открытое общество и его враги»
Элиас Канетти. «Толпа и власть»