Художественные особенности произведений А. А

Поэзия Фета, не столь широ-кая по тематике, необыкновенно богата разнообразными оттенками чувства, эмоциональных состояний. Она неповторима по своему мелодическому рисунку, насыщена бесконечными сочетаниями цветов, звуков, красок. В своем творчестве поэт предвосхищает мно-гие открытия «серебряного века». Новизна его лирики ощущалась уже современниками, которые отмечали «умение поэта ловить не-уловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным мимолетным ощущением души человеческой, ощущением без образа и названия» (А.В. Дружинин).

Действительно, лирику Фета характеризует импрессионистич-ность (от франц. impersion — впечатление). Это особое качество ху-дожественного стиля, для которого характерны ассоциативные обра-зы, стремление передать первозданные впечатления, мимолетные ощущения, «мгновенные снимки памяти», складывающиеся в цель-ную и психологически достоверную поэтическую картину. Таковы, по сути, все стихотворения Фета.

Слова у поэта многозвучны и многозначны, эпитеты показывают не столько прямые, сколько косвенные признаки предметов, к ко-торым они относятся («тающая скрипка», «благовонные речи», «се-ребряные сны»). Так эпитет «тающая» к слову скрипка передает не качество самого музыкального инструмента, а впечатление от ее звуков. Слово в поэзии Фета, теряя точный смысл, приобретает осо-бую эмоциональную окраску, при этом стирается грань между пря-мым и переносным смыслом, между миром внешним и внутренним. Часто все стихотворение строится на этой зыбкости значений, на развитии ассоциаций («Ярким солнцем в саду пламенеет костер…», «Шепот, робкое дыханье…», «Сияла ночь. Луной был полон сад…»). В стихотворении «На кресле отвалясь, гляжу в потолок…» целый ряд ассоциаций нанизывается друг на друга: кружок от лампы на потолке, слегка вертящийся, вызывает ассоциацию с кружащимися над садом грачами, которые, в свою очередь, навевают воспомина-ние о расставании с любимой женщиной.

Такая ассоциативность мышления, умение передать мгновения жизни, мимолетные, ускользающие чувства и настроения помогли Фету подойти вплотную к решению проблемы «невыразимости» по-этическим языком тончайших движений человеческой души, над ко-торой бились Жуковский, Лермонтов, Тютчев. Ощущая, подобно им, «как беден наш язык», Фет уходит от слов в стихию музыкальности. Звук становится основной единицей его поэзии. Композитор П.И.Чайковский даже назвал Фета поэтом-музыкантом. Сам поэт говорил: «Ища воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответственный музыкальный строй. Нет музы-кального настроения — нет художественного произведения». Музы-кальность лирики Фета выражается в особой плавности, напевности его стиха, разнообразии ритмов и рифм, искусстве звукового повтора. Материал с сайта

Можно сказать, что поэт использует музыкальные средства воздействия на читателя. Для каждого стихотворения Фет находит ин-дивидуальный ритмический рисунок, употребляя необычные соче-тания длинных и коротких строк («Сад весь в цвету, / Вечер в огне, / Так освежительно-радостно мне!»), звуковые повторы, основанные на ассонансах и консонансах (в стихотворении «Шепот, робкое дыха-нье…» ассонансы на -а: соловья — ручья — конца — лица — янта-ря — заря), разнообразные размеры, среди которых особо выделяют-ся трехсложные, прекрасно вписывающиеся в традицию романсов («На заре ты ее не буди…», написанное анапестом). Не случайно очень многие из стихотворений Фета были положены на музыку.

Художественные открытия Фета были восприняты поэтами «се-ребряного века». Александр Блок считал его своим непосредствен-ным учителем. Но далеко не сразу такая необычная, ни на что не похожая лирика Фета завоевала признание читателей. Выпустив первые сборники своих стихов еще в 1840-1850-х годах, Фет надолго уходит из литератур ной. жизни и остается известен только узкому кругу ценителей. Интерес к нему возрос на рубеже веков, во время нового расцвета русской поэзии. Именно тогда творчество Фета по-лучило заслуженную оценку. Он по праву был признан тем, кто, по словам Анны Ахматовой, открыл в русской поэзии «не календар-ный, настоящий двадцатый век».

По словам Л.Н.Толстого, Фет «проявил лирическую дерзость, свойство великих поэтов». Что имел в виду друг Фета?

Во-первых, Фет сумел подметить, открыть в духовном мире людей и во взаимосвязи человека и природы то, что до него никто не замечал и не открывал. Во-вторых, он достиг образно-метафорического совершенства в изображении едва уловимых переживаний человека, чувствующего своё единение с природой.

В качестве подтверждения этих тезисов – всего одно четверостишие о белой петербургской ночи:

Робко месяц смотрит в очи,

Изумлён, что день не минул,

Но широко в область ночи

День объятия раскинул.

В этом отрывке – в сжатом виде – вся суть поэтики Фета: эпитеты (робко, широко), олицетворения (месяц смотрит, день раскинул), метафора (3-4-я строки) создают не только картину природы, но и передают ощущения, настроения человека, сопутствующие этой картине.

Фет выступает здесь как поэт-живописец. Но он и поэт-композитор, слышащий и передающий не только смысл, но и неразрывно связанный со смыслом звук. В слове «осень» есть два опорных согласных – мягкие «с» и «н». И вот в стихотворении «Осенью» (1870 г.) в восьми строках осеннее настроение создаётся аллитерацией именно на эти два звука: «н» и его мягкий вариант встречаются 14 раз, а «с» и его мягкая пара – 12! Такая повышенная частотность данных звуков словно сама по себе создаёт осеннее настроение, вплетающееся в философский смысл стихотворения, рассказывающего о смене этапов жизни природы и человеческой жизни.

Человеческие переживания Фет всегда рисует не на уровне факта, сюжета, даже, пожалуй, не на уровне слова, а на уровне ощущений, ассоциаций – живописных, музыкальных, душевных, духовных, нравственных, мистических, религиозных, мифологических – вообще всяких! Фет – поэт-импрессионист, создающий впечатление; лирик, отвергающий сюжет. Он рисует не действие, а его итоги, последствия в собственных ощущениях. Вот почему в его лирике не так много глаголов, ведь процесс и итоги действия могут передаваться с помощью других частей речи.

Неслучайно именно Фету принадлежат безглагольные поэтические эксперименты, когда целое лирическое стихотворение пишется без единого глагола, по сути дела – сплошными назывными предложениями, и при этом возникает картина, полная движения и жизни. Среди примеров – два поэтических шедевра: «Шёпот, робкое дыханье…» (1850 г.) и «Это утро, радость эта…» (1881 г.).

Анализ стихотворения а.А.Фета «Это утро, радость эта…»

Стихотворения Фета часто представляют собой лирические миниатюры с максимально сжатым действием и высочайшим художественным совершенством. Они имеют эффект замедленного действия: после первого прочтения всё кажется простым и понятным, но человеческая глубина и философская высота обнаруживаются лишь после напряжённой работы души и ума.

С интервалом в 31 год Фет написал два безглагольных поэтических шедевра. В более позднем из них, стихотворении «Это утро…», помимо того, что в нём нет глаголов, есть и ещё две поразительно смелые новации в области поэтического синтаксиса. Во-первых, стихотворение из восемнадцати строк представляет собой одно предложение с бесчисленным количеством однородных подлежащих. А во-вторых, двадцать четыре раза употреблены указательные местоимения в разных формах: «это», «Эти», «этот», «эта». Все восемнадцать строк начинаются с этих местоимений и соответственно со звука «э». Нетрудно предположить, что такая конструкция должна быть навязчивой и создавать ощущение однообразия и монотонности. Но этого не происходит. Почему?

Во-первых, монотонность снимается как раз чередованием форм местоимений. Например, в первой строфе схема такая:

Это…, … эта,

Эта… … …,

Этот… …,

Этот… … …,

Эти…, эти…,

Этот… … …, ….

Различные варианты перечисления применены и в двух других строфах.

Во-вторых, однообразие конструкций преодолевается разнообразием и чрезвычайной ёмкостью и выразительностью лексики стихотворения. Кроме связующих предлогов и многочисленных соединительных союзов «и», автор употребляет 36 (!) существительных и всего два прилагательных-эпитета – «синий» и «ночной». Некоторые из этих существительных, управляясь другими существительными, в дополнение к прилагательным, выступают в роли эпитетов: «мощь и дня и света», «говор вод», «зори без затменья», «вздох… селенья», «жар постели». Некоторые из этих сочетаний имеют и метафорические признаки (например, «жар постели» или «говор вод»). Все эти приёмы разнообразят поэтический язык и устраняют монотонность.

Ещё одна интересная деталь: совершенно особо звучание стихотворения. Явное преобладание звонких согласных и звуков «з», «с» словно приближает музыку стиха к звучанию последнего и главного в стихотворении слова – «весна». Именно этому слову автор придаёт самый широкий смысл, а всё перечисленное до этого – лишь частные составляющие чудесного, всегда юного и праздничного понятия, названного этим светлым словом.

Интересно и то, что ровное и ритмичное чередование четырёхстопного и укороченного через каждые две строки трёхстопного хорея в сочетании с неостановимостью перечисления весенних явлений и признаков имитирует столь же неостановимый бег журчащего весеннего ручейка. Это лишает нарисованную картину статичности и придаёт ей жизненную силу и движение.

Как Фету удаётся компенсировать отсутствие глаголов, при этом рисуя картину, полную действия? Дело в том, что среди перечисленных в стихотворении существительных много таких, которые обозначают процесс движения, действия. В скрытой форме полны движения такие, например, существительные, как «утро», «радость», «мощь», «свет», «капли», «стаи». Ещё более явно динамика передаётся словами «крик», «говор», «зык», «свист», «вздох», «дробь», «трели».

Так создаётся картина наступающей весны жизни, где человеческие чувства и отношения (радость, слёзы, вздох ночной, ночь без сна, жар постели) перекликаются с пробуждением природных явлений (утро, синий свод, крик и вереницы, говор вод, ивы и берёзы, мошки, пчёлы, зори без затменья, дробь и трели). Это переплетение состояния природы и настроения человека – одна из особенностей лирики Афанасия Фета.

Итак, в этом стихотворении поэту удалось изобразить возрождение молодых надежд совершенно дерзким и неожиданным способом, нарушая определённые каноны стихосложения и создавая при этом неповторимый поэтический шедевр.

АФАНАСИЙ АФАНАСЬЕВИЧ ФЕТ

В известном дореволюционном труде по истории русской литературы

загадкой», впрочем, лишь повторяя определение, уже мелькавшее

в критике. Психологическая загадка эта, однако, имеет

социальную разгадку. Здесь лежит объяснение многих загадок, кото-,

рые ставила и продолжает ставить поэзия Фета.

Уже как будто окончательно похороненная в 60-е годы прошлого

века, поэзия эта возродилась к новой жизни в 80-е. Объяснение,

что эта поэзия пришлась ко двору в эпоху реакции, справедливо,

но явно недостаточно. Интерес к Фету иногда возрастал, иногда

падал, но Фет уже навсегда вошел в русскую поэзию, новыми и новыми

воскрешениями опровергая очередные похороны.

Не нужно забывать также, что, значимая сама по себе, поэзия

Фета входила в русскую литературу и - шире - в русское искусство

и опосредованно, оплодотворяя многие ее великие явления: достаточно

назвать здесь Александра Блока.

Фет всегда рассматривался как знамя «чистого искусства» и на

самом деле был им. Тем не менее критики, тяготевшие к «чистому

искусству» или даже прямо за него ратовавшие (В. Боткин, А. Дружинин),

поэзию Фета далеко не всегда понимали и одобряли и уж

в похвалах своих были, во всяком случае, сдержаннее Льва Толстого

и Достоевского, которые в целом «чистому искусству» оказались

А вот и еще загадка. Немало говорилось об антидемократизме

Фета. Действительно, элитарность поэзии Фета как будто бы тем

более несомненна, что она была и теоретически осознана им самим

в духе Шопенгауэра. Выпущенные в 1863 году в двух томах сочинения

поэта не разошлись и за 30 лет. Из этого не следует, однако, что

Фет не нашел широкую публику, наверняка более широкую, чем

любой, за исключением Некрасова, демократический поэт его времени.

«...Романсы его распевает чуть ли не вся Россия»2,- писал еще

в 1863 году Щедрин, которого если и можно упрекнуть в пристрастности,

то никак не в пользу Фета.

Отец Фета, богатый и родовитый орловский помещик Афанасий

Шеншин, будучи в Германии, тайно увез оттуда в Россию жену

дармштадтского чиновника Шарлотту. Вскоре Шарлотта родила

сына - будущего поэта, который тоже получил имя Афанасий. Однако

официальное бракосочетание Шеншина с Шарлоттой, перешедшей

в православие под именем Елизаветы, совершилось несколько

позже. Через много лет церковные власти раскрыли «незаконность»

рождения Афанасия Афанасьевича, и, уже будучи пятнадцатилетним

а проживающим в России сыном немецкого чиновника Фета. Маль-

чик был потрясен. Не говоря о прочем, он лишался всех прав и привилегий,

связанных с дворянством и законным наследованием.

Лишь в 1873 году просьба о признании его сыном Шеншина была

удовлетворена; впрочем, свое литературное имя Фет поэт сохранил.

Всю свою жизнь жили в одном два человека - Фет и Шеншин.

Создатель прекрасных лирических стихов. И жесткий помещик.

Двойственность эта, однако, и в литературу проникала тоже.

«...Даже в том случае, если знакомство это основано только на

«Воспоминаниях»,- писал критик Д. Цертелев,- может показаться,

что имеешь дело с двумя совершенно различными людьми, хотя

оба они говорят иногда на одной и той же странице. Один захватывает

вечные мировые вопросы так глубоко и с такой шириной, что на

человеческом языке не хватает слов, которыми можно было бы

выразить поэтическую мысль, и остаются только звуки, намеки

и ускользающие образы,- другой как будто смеется над ним и знать

его не хочет, толкуя об урожае, о доходах, о плугах, о конном заводе

и о мировых судьях. Эта двойственность поражала всех, близко

знавших Афанасия Афанасьевича»3.

Для понимания этой двойственности нужны более широкие социологические

объяснения, чем те, которые очень часто предлагались

критикой: защитник реакции и крепостник писал о цветочках и

любовных чувствованьицах, уводя от жизни и социальной

В «психологической загадке» «Фет - Шеншин» многое открывает

немецкий философ Шопенгауэр (как известно, увлекавший Фета

и переводившийся им) со своим, в конечном счете идущим еще от

Канта, противопоставлением искусства как «бесполезной», подлинно

свободной деятельности труду - даже шире - жизненной практике

как подчиненной законам железной необходимости или тому, что

Шопенгауэр называл «законом основания». Каждая из этих сфер

имеет своих служителей: «людей гения» либо «людей пользы».

Шопенгауэр устанавливает реальное противоречие мира частнособственнических

отношений, он фиксирует реальное разделение на

«людей гения» и «людей пользы» как неизбежный результат господствующего

в мире частнособственнических отношений разделения

труда. Но последнего Шопенгауэр, естественно, не выясняет и,

оказываясь в плену неразрешимых противоречий, превращает противоречие

в антиномию.

Противоречие это было осознано и оправдано, во всяком случае,

принято как должное и неизменное Фетом. Оригинальность Фета,

однако, проявилась не в том, что он понял и осознал это противоречие,

а в том, что он всей своей жизнью и личной судьбою его выразил

и воплотил. Шопенгауэр как бы объяснил Фету то, что уже определяло

весь его духовный эмоциональный строй, его глубоко пессимистическое

мироощущение. «Он был художник в полном смысле этого

слова,- писал Ап. Григорьев,- в высокой степени присутствовала

в нем способность творения... Творения, но не рождения... Он не

знал мук рождения идеи. С способностью творения в нем росло

равнодушие. Равнодушие - ко всему, кроме способности творить,-

к божьему миру, как скоро предметы оного переставали отражаться

в его творческой способности, к самому себе, как скоро он переставал

быть художником. Так сознал и так принял этот человек свое

назначение в жизни... Этот человек должен был или убить себя,

или сделаться таким, каким он сделался... Я не видал человека,

которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся

самоубийства»4.

Фет сделался таким, каким он сделался, чтобы не «убить себя»?

он сознал в себе «человека гения» и «человека пользы», «Фета» и

«Шеншина», развел их и поставил в полярные отношения. И как бы

в демонстрацию парадоксальности положения, ненавидимое имя

«Фет» оказалось связано с любимым искусством, а желанное и, наконец,

всеми правдами, а пуще неправдами достигнутое дворянское

«Шеншин» - с той жизненной и житейской практикой, от которой

сам так жестоко страдал и в которой сам был так жесток и бесчеловечен.

Я между плачущих Шеншин,

И Фет я только средь поющих,-

признался поэт в одном стихотворном послании.

Искусство Фета не было оправданием практики Шеншина, а скорее

противопоставлением ей, его рождала бесконечная неудовлетворенность

всем тем, чем жил «человек пользы» Шеншин. Фет и Шеншин

органически слиты. Но эта связь «Фет - Шеншин» являет

единство противоположностей. Искусство Фета не только тесно связано

со всем существованием Шеншина, но и противостоит ему,

враждебно и непримиримо.

Поэзия Фета органично входила в свою эпоху, рождалась ею

и связывалась многими нитями с искусством того времени.

Некрасов, хотя и не равняя, но сравнивая Фета с Пушкиным,

писал: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию

и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском

наслаждения, сколько доставит ему г. Фет»5. Чайковский не только

говорил о несомненной для него гениальности Фета: музыка Чайковского

крепко связана с музой Фета. И дело совсем не в том, что

Фет оказался для Чайковского удобным «текстовиком». Сами по

талант Фета и оказывается ни социально, ни вообще никак не объясним.

Только Гончаров мог написать «Обломова» - Добролюбов это

прекрасно понял. Одно из главных достоинств романа о «новом

человеке» Базарове Писарев увидел в том, что он был написан «старым

человеком» Тургеневым. То, что открыл Фет, не мог открыть

Некрасов и никто другой, кроме самого Фета. Фет действительно

от многого уходил, но, как заметил еще один старый критик, он

возвращался не с пустыми руками.

Фет уходил в природу и в любовь, но для того, чтобы он «находил»

там что-то, должны были сложиться объективные исторические

и социальные предпосылки. Фет искал красоту и находил ее. Фет

искал свободу, цельность, гармонию и находил их. Иное дело -

в каких пределах.

Фет - поэт природы в очень широком смысле. В более широком,

чем просто лирик-пейзажист. Сама природа в лирике Фета социально

обусловлена. И не только потому, что Фет отгораживался, уходя

в природу, от жизни во всей ее полноте, хотя и потому тоже. Фет выразил

в русской лирике более, чем кто-либо, свободное отношение

к природе.

Маркс писал о важности понимания именно того, насколько человеческое

стало естественным, а естественное человеческим. Эта уже

новая, человеческая естественность в литературе выявлялась в лирике

природы и в лирике любви, самого естественного и самого человеческого

Но искусство развивается в частнособственническом мире

в тяжких противоречиях. И человеческая, свободная, социальная

природность, для того чтобы выразить себя в искусстве, выразить

радость свободного человеческого бытия, потребовала особых условий.

Только в этих условиях мог почувствовать себя человек фетовской

лирики «первым жителем рая» («И я, как первый житель рая, Один

в лицо увидел ночь»), ощутить свою «божественную», т. е. подлинно

человеческую сущность (о религиозности здесь нет речи, да и вообще

Фет был атеистом), решительно отстаивать перед усомнившимся

Львом Толстым право на сравнение:

И я знаю, взглянувши на звезды порой,

Что взирали на них мы как боги с тобой.

Для этого Фету нужна была изоляция от собственно социальной

жизни общества, от мучительной социальной борьбы. Фет в отличие,

скажем, от Некрасова был к этому вполне готов. Но жертвы были

велики: свободное отношение к природе за счет несвободного отношения

к обществу, уход от человечества во имя выражения человечности,

достижение цельности и гармонии за счет отказа от цельности

и гармонии и т. д. и т. п. Эта внутренняя противоречивость не сразу,

Саму свежесть (определение, чаще всего применявшееся к Фету,

особенно революционно-демократической критикой), природность,

богатство человеческой чувственности в лирике Фета рождала

русская обстановка середины века. Страна не только сконцентрировала

всю мерзость и тяжесть социальных противоречий, но и готовилась

к их разрешению. Предчувствие все обновляющих перемен

взывало к новому человеку и к новой человечности. Поиски и находки

в литературе были здесь более широкими, чем только образ

нового человека - разночинца. Они реализовались и в тургеневских

женщинах, и в «диалектике души» толстовских героев, и в рус-

7 Заказ 539 193

ской лирике, в частности в лирике Фета. Природность, естественность

Главное завоевание лирики Фета, определившее основные

особенности его художественной системы. Именно поэтому, скажем,

у него уже есть не просто метафоризация:

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы

И я слышу, как сердце цветет.

Оригинальность Фета состоит в том, что очеловеченность природы*

встречается у него с природностью человеку. В приведенном примере

первая строка раскрывает подлинное значение лишь после четвертой,

а четвертая только в обращенности к первой. Природа в своей

очеловеченности (цветы спят) сливается с природной жизнью человеческого

сердца (сердце цветет).

Фет открывает и выявляет богатство человеческой чувственности,

не только богатство человеческих чувств (что, конечно, открывала

лирика и до Фета, и здесь он скорее ограничен, чем широк), а именно

чувственности, того, что существует помимо ума и умом не контролируется.

Чуткие критики, хотя и различаясь в определениях, указывают

на подсознание как на особую сферу приложения фетовской

лирики. Ап. Григорьев писал о том, что у Фета чувство не созревает до

ясности и поэт не хочет его свести до нее, что у него есть скорее полуудовлетворения,

получувства. Это не означает, что Фет вполовину

чувствует, наоборот, он отдается чувству как никто, но само чувство-

то это иррационально, неосознанно. «Сила Фета в том,- писал

Дружинин,- что поэт наш... умеет забираться в сокровеннейшие

тайники души человеческой...»6. «Ему открыта, ему знакома область,

по которой мы ходим с замирающим сердцем и полузакрытыми

глазами...»7. У Фета это и отчетливо осознанный творческий принцип:

«наперекор уму».

По силе непосредственности и цельности проявления чувства

Фет близок Пушкину. Но пушкинская цельность и непосредственность

были бесконечно шире, пушкинская «детскость» не исключала

взрослости ума. «Да здравствуют музы, да здравствует разум»,-

восклицал поэт, и само прославление разума органично вошло у него

в «Вакхическую песню» - вещь у Фета невозможная. В. Боткин

говорил в связи с творчеством Фета, что в «полном» поэте нужны и

ум, и душа, и образование. Таким «полным» поэтом был Пушкин.

«Натура Пушкина, например,- пишет тот же Боткин,- была в высшей

степени многосторонняя, глубоко разработанная нравственными

вопросами жизни... В этом отношении г. Фет кажется перед ним

наивным ребенком». И обращался «неполный» поэт Фет, по сути, к

«неполному» человеку. Потому-то и нужно было для восприятия

Фета то, что Боткин назвал «симпатической настроенностью».

Сфера подсознательного восприятия мира требовала для своего

выражения особого метода, который стал существенным элементом

в становлении русской литературы. Недаром еще в 1889 году пред-

седатель Психологического общества Н. Грот на чествовании Фета

читал от имени членов общества адрес, в котором говорилось: «...без

сомнения, со временем, когда приемы психологического исследования

расширятся, ваши произведения должны дать психологу обильный

и интересный материал для освещения многих темных и сложных

фактов в области чувствований и волнений человека».

Фет не случайно начал свои мемуары с рассказа о впечатлении,

которое произвела на него фотография, ее собственные, только ей

доступные средства отражения жизни: «Не вправе ли мы сказать, что

подробности, которые легко ускользают в живом калейдоскопе

жизни, ярче бросаются в глаза, перейдя в минувшее в виде неизменного

снимка с действительности»8.

Фет очень дорожит мигом. Уже давно его назвали поэтом мгновения.

«...Он уловляет только один момент чувства или страсти, он

весь в настоящем... Каждая песня Фета относится к одной точке

бытия...»9 - отмечал Николай Страхов. Сам Фет писал:

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души и трав неясный запах;

Так, для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера орел,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

Вот это закрепление «вдруг» важно для поэта, ценящего и выражающего

полноту органичного бытия, непроизвольных его

состояний. Фет - поэт состояний сосредоточенных, концентрированных:

Жду я, тревогой объят, Словно струну оборвал

Жду тут на самом пути: Жук, налетевши на ель;

Этой тропой через сад Хрипло подругу позвал

Ты обещалась прийти. Тут же у ног коростель.

Плачась, комар пропоет, Тихо под сенью лесной

Свалится плавно листок... Спят молодые кусты...

Слух, раскрываясь, растет, Ах, как пахнуло весной!..

Как полуночный цветок. Это наверное ты!

Стихотворение, как часто у Фета, предельно напряжено, взвинчено

сразу не только потому, что здесь сказано о тревоге: эта тревога

и от нагнетающего напряжение повтора в самом начале («Жду...

Жду...»), и от странного, вроде бы бессмысленного определения -

«на самом пути». Простая тропа «через сад» стала «самым путем»

с бесконечной уже многозначностью смыслов: роковым, первым,

последним, путем сожженных мостов и т. п. В этом максимально

напряженном состоянии человек обостренно воспринимает природу

и сам, отдаваясь ей, начинает жить, как природа. «Слух, раскрываясь,

растет, Как полуночный цветок» - в таком сравнении с цветком

есть не только смелое и удивительно наглядное опредмечивание

человеческого слуха, материализация, выявляющая его природ-

ность. Здесь передается процесс самой этой вживаемости в мир

природы («Слух, раскрываясь, растет...»). Потому-то и стихи «Хрипло

подругу позвал Тут же у ног коростель» уже перестают быть

простой параллелью из жизни природы. Это «хрипло» относится не

только к птице, но и к человеку, стоящему здесь, на «самом пути»,

уже, быть может, с перехваченным, пересохшим горлом. И также органично

включенной в мир природы оказывается она:

Тихо под сенью лесной

Спят молодые кусты...

Ах, как пахнуло весной!..

Это наверное ты!

Это не аллегория, не сравнение с весно*. Она и есть сама весна,

сама природность, тоже в этом мире органично живущая. «Ах, как

пахнуло весной!..» - эта средняя строка относится столько же к ней,

молодой, сколько к молодым кустам, но эта же строка и объединяет

ее и природу, так что она является как весь природный мир, а весь

природный мир как она.

В этом новом, обостренном восприятии природы Фет не был одинок,

и этим тоже подтверждается правота его открытий. Когда у Толстого

Левин услышит, как «трава растет», то это будет точным соответствием

открытиям, а может быть, и следствием открытий Фета

в области так называемой лирики природы. И стихотворение Некрасова

1846 года «Перед дождем» окажется близким Фету и общей

композицией пейзажной миниатюры и, главное, сиюминутностью

переживания, которое несет особую остроту восприятия:

На ручей, рябой и пестрый,

За листком летит листок,

И струей сухой и острой

Набегает холодок.

Но обобщают Фет и Некрасов по-разному. Это особенно ясно

видно там, где заключают они одинаково. Вот фетовский, тоже

40-х годов, пейзаж:

Чудная картина, Свет небес высоких,

Как ты мне родна: И блестящий снег,

Белая равнина, И саней далеких

Полная луна, Одинокий бег.

Эти бегущие сани, как и кто-то скачущий в стихотворении «Облаком

волнистым...», и есть главное фетовское обобщение. По-настоящему

картина начинает жить только после заключительных строк

стихотворения. Некрасов делает то же самое:

Над проезжей таратайкой

Спущен верх, перед закрыт;

И «пошел!» - привстав с нагайкой,

Ямщику жандарм кричит...

Но его волнует не живописная перспектива, а социальная. У Фета

же главное (не говорим о других значениях) состоит в том, чтобы

пейзаж вызывал ощущение если не бесконечности, то огромности

мира, отсюда необычайная глубина его перспективы, которую и создают

далекие сани («Чудная картина...*), далекий всадник («Облаком

волнистым...>). Недаром «Облаком волнистым...» первоначально

называлось «Даль» - даль, глубина перспективы для него

основное. Она-то и рождает уже собственно лирический мотив:

«Друг мой, друг далекий, Вспомни обо мне», неожиданный и внешне

никак не связанный с пейзажем, но неизбежно рожденный именно

пространством, ощущением расстояния.

Фетовская поэзия состояний сиюминутных, мгновенных, непроизвольных

жила за счет непосредственных картин бытия, реальных,

окружающих. Именно поэтому он поэт очень русский, очень

органично вобравший и выразивший русскую природу.

Не удивляешься, когда видишь, как социальный, крестьянский,

такой русский Некрасов заявляет, что «в Италии - писал о русских

ссыльных». Но равнодушен к Италии и Фет, поэт «чистого искусства

» с его культом красоты, он почти повторяет Некрасова в стихах

«Италия, ты сердцу солгала!», а в «Воспоминаниях» пишет, что

намеревается обойти молчанием подробности своего пребывания

«на классической, итальянской почве»10. Для Фета, очевидно, неприемлема

сама, так сказать, преднамеренность классических красот

Италии, их освященность традицией. Он искал и находил красоту,

но не там, где она оказывалась уже заданной умом. Воздух фетов-

ской поэзии создает русская атмосфера. В то же время она начисто

лишена каких бы то ни было сознательных мотивов: социальных,

как у Некрасова с его народной Россией, или философско-религиозных,

как у Тютчева с его русским мессианством.

Лирика Фета сыграла известную роль и в демократизации русской

поэзии. В чем же ее демократизм? Если, например, демократизм

Некрасова и поэтов его школы прямо связан с наличием характеров,

то демократизм Фета - с их отсутствием. У Фета характер

разложен, или, вернее, в характер не собраны психологические, даже

психофизические состояния, настроения, чувства, которые несут его

стихи. Они тонки, трудноуловимы, но просты, даже элементарны.

«Мировым, европейским, народным поэтом,- отмечал Дружинин,-

Фет никогда не будет; как двигатель и просветитель он не

совершит пути, пройденного великим Пушкиным. В нем не имеется

драматизма и ширины воззрения, его миросозерцание есть миросозерцание

самого простого смертного...»11 (курсив мой.- Н. С.). Это

писалось в 1856 году. О драматизме позднего Фета мы еще скажем.

Здесь же отметим точное указание на то, что поэтическое миросозерцание

у Фета есть миросозерцание самого простого смертного.

«Прежде всяких требований современности существует личное я,

существует это сердце, этот человек...»12 - писал Боткин, явно сужая

самое понятие современности, так как «личное я... это сердце,

этот человек» уже и были требованием современности и Фет тоже отвечал

Конечно, для того чтобы расщепить ядро человеческого характера

до элементарных частиц, нужен был сложнейший аппарат,

каковым и стала поэзия Фета. «Я вижу простотой овеянную музу, И

не простой восторг мне сладко льется в грудь»,- писал Фет. Однако

то, что Фет выявляет, свойственно всем, каждому, хотя воспринимается

не всегда и не каждым. Для восприятия нужна «симпатическая

настроенность», нужна поэтическая подготовка.

«Для понимания Фета,- начали, наконец, усваивать некоторые

критики,- надо иметь известное поэтическое развитие. Очень немногим

Фет нравится сразу. Обыкновенно сначала он кажется пустым,

Фет включился в тот пересмотр человеческой личности, который

начала производить русская литература, прежде всего в лице Л. Толстого,

даже предшествовал этому процессу. Особенно близок он

Толстому. И это определяется тем, что предмет внимания Фета -

человек нормальный, здоровый. Его чувства изощрены, но не извращены.

«...Мы не найдем у Фета,- писал Н. Страхов,- ни тени болезненности,

никакого извращения души, никаких язв... чтение Фета

укрепляет и освежает душу»14. Здоровая лирика Фета не случайно

непременная участница школьных хрестоматий, литературы для детского

чтения. Можно упрекнуть его в ограниченности, но не нужно

забывать, что только в этой ограниченности он и свободен.

Наиболее «свободно» Фет писал в 40-50-е годы. Как раз в это

время создается наибольшее количество произведений, к которым

могли бы быть отнесены определения «свежий», «ясный», «цельный

», «ненадломленный»,- на них так щедра оказалась тогда для

Фета русская критика всех лагерей. Именно в это, и даже исключительно

в это время в стихи Фета входит деревня: и пажити, и нивы,

и зарисовки деревенского быта, и приметы крестьянского труда

(«Дождливое лето», «Зреет рожь над жаркой нивой...», «Ты видишь,

за спиной косцов...»). Все это начисто уйдет у Фета позднего.

Любопытно и стремление создать некие единства, что-то вроде

поэм: «Весна», «Лето», «Осень», «Снега». Большинство вошедших

в эти циклы произведений создается в 40-60-е годы. Конечно, у Фета

и намека нет на социальные определения, но деревня у него не

только внешний декорум. Свежая непосредственность лирики Фета

тогда не чуждалась деревни, деревня тоже ее питала. В «Гаданиях»

Фета, которые могут быть сравнены и по сюжету и по тому, сколь

чужды они социальной окраске, со «Светланой» Жуковского, мы

находим уже не условно-народную, как у Жуковского, а живую,

народную, прямо некрасовскую речь:

Полно смеяться! Что это с вами?

Точно базар!

Как загудело! словно пчелами

Полон анбар.

Есть удаль и размах народной, или, вернее, кольцовской песни

в стихотворении 1847 года «Что за вечер...»:

Так-то все весной живет! Все трепещет и поет

В роще, в поле Поневоле.

Мы замолкнем, что в кустах

Хоры эти,- А не дети, так пройдут

Придут с песнью на устах С песнью внуки:

Наши дети; К ним с весною низойдут

Те же звуки.

Потому-то и не удивляет особое пристрастие Фета к Кольцову,

одному из любимейших его поэтов. Уже в старости Фет писал,

что он находился под «могучим» влиянием Кольцова: «Меня всегда

подкупало поэтическое буйство, в котором у Кольцова недостатка

нет... в нем так много специально русского воодушевления и задора

Фет остался лириком, хотя и особого склада. В лирике Фета

(во всяком случае, в значительной ее части) есть своеобразная

первобытность, о которой хорошо сказал В. Боткин: «Такую наивную

внимательность чувства и глаза найдешь разве только у первобытных

поэтов. Он не задумывается над жизнью, а безотчетно радуется

ей. Это какое-то простодушие чувства, какой-то первобытный

праздничный взгляд на явления жизни, свойственный первоначальной

эпохе человеческого сознания. Поэтому-то он так и дорог нам,

как невозвратимая юность наша. Оттого-то так привлекательны,

цельны и полны выходят у г. Фета пьесы антологического или

всеобъемлющего значения, да и давалась она в 1856 году, то есть

относится к первому периоду творчества Фета, но именно ощущением

жизни, о котором говорит Боткин, Фет и близок толстовскому эпосу

и Некрасову в его поэмах начала 60-х годов. Однако для того чтобы

создать эпическое произведение (которое всегда народно) в новых

условиях, на новой основе, нужно было решать проблему народного

характера. В отличие от Толстого и Некрасова Фет этого сделать не

мог. Но Фет, выражавший ощущение жизни свежей, ненадломленной,

Фет, возвращавший к основным, начальным элементам бытия,

выяснявший в своей лирике первичное, бесконечно малое, этому

Не нужно думать, однако, что Фет лишь фиксирует имманентные

и разрозненные психологические настроения и подсознательные состояния.

В этом качестве поэзия Фета никогда бы не приобрела

того влияния, которое оказала она на русскую культуру.

Фет стремится перекинуть мост от этого состояния ко всему миру,

установить связь данного момента с жизнью, в конце концов, в ее

космическом значении. Ощущение глубины, пространства, дали,

характерное уже для раннего Фета, все более переходит в ощущение

бесконечности и если не наполняется собственно философским

смыслом, то будет наводить на него. Это-то искусство «все-

симпатии», если воспользоваться термином Томаса Манна, и сообщает

основной интерес его поэзии, становится главным «типизирующим

» началом в ней. Его чувства, настроение способны замкнуться

на все в мире (мы уже говорили, что мир социальной жизни, скажем,

стихия разума, даже просто существование других людей исключа-

ется, но это-то и обеспечивает особую самозабвенность его лирики),

слиться с природой. Именно это качество восхищало Тютчева,

писавшего Фету:

Великой матерью любимый,

Стократ завидней твой удел;

Не раз под оболочкой зримой

Ты самоё ее узрел...

Здесь лежит и объяснение любовной лирики Фета, которая не

просто любовная лирика. Любовь Фета природна. Но эта любовь

природна не только потому прежде всего, что она чувственна, хотя*

ее обвиняли даже в эротике. Однако в данном случае непонимание

Фета возникает не только как следствие эстетической глухоты

либо предвзятости, но и отражает особенности системы самого поэта.

Люди у Фета, мы говорили, живут как природа, а природа как

люди. И это уже не обычная в литературе очеловеченность, одушевление,

олицетворение и т. д. У Фета природа не просто одухотворена,

она живет не вообще как человек, а как человек именно в этот

интимный момент, этим сиюминутным состоянием и напряжением,

подчас прямо замещая его. Очеловеченность тютчевского «Фонтана

» при всей конкретности описания зиждется на общем сравнении

со «смертной мысли» водометом, водомет у Фета живет в унисон

с человеком, его порывом этой минуты:

Вот месяц всплыл в своем сияньи дивном

На высоты,

И водомет в лобзаньи непрерывном,-

О, где же ты?

Дышат лип верхушки

Негою отрадной,

А углы подушки

Влагою прохладной.

Мир природы живет интимной жизнью, а интимная жизнь получает

санкцию всеприродного существования.

Я жду... Вот повеяло с юга;

Тепло мне стоять и идти;

Звезда покатилась на запад...

Прости, золотая, прости!

Это финал стихотворения «Я жду...», третья в нем строфа с уже

трехкратным повторением «я жду» и с разрешающим напряженное

ожидание падением звезды. Опять природа и человеческая жизнь

сопрягаются узами бесконечно многозначных смыслов: скажем, прощание

со звездой (эпитет «золотая» заставляет воспринимать именно

так) ощущается и как прощание с ней (эпитет может быть отнесен

и к ней), не приходящей, не пришедшей... Она не просто уподоблена

звезде, их уже невозможно отделить друг от друга.

Многозначность, которая сравнительно легко принимается современным

читателем, воспитанным на поэзии XX века, с большим тру-

дом воспринималась современниками Фета. Разбирая стихотворение

«Качаяся, звезды мигали лучами...», Полонский возмущенно писал

неба, глубина моря - и глубина твоей души - я полагаю, что ты

тут говоришь о глубине души твоей»17. «Неопределенность содержания

в нем доведена до последней крайности...- цитируя прекрасное

стихотворение «Жди ясного на завтра дня...», негодовал Б. Алмазов.-

Что же это, наконец, такое?» А вот что писал Дружинин

в своих «Письмах иногороднего подписчика» о стихотворении «В долгие

ночи»: «...Стихотворение г. Фета своей отчаянной запутанностью

и темнотою превосходит почти все, когда-либо написанное в таком

роде на российском диалекте!»18.

Поэт, так смело «заключавший» от частного к общему, хотя и

отделял сферы поэтического, но в самих этих сферах должен был

стать на путь смещения привычных представлений о поэтическом:

Густая крапива Веселые лодки

Шумит под окном, В дали голубой;

Зеленая ива Железо решетки

Повисла шатром; Визжит под пилой.

Стихотворение характерно как раз необычайной решительностью

перехода от самого низкого, самого близкого (крапива под окном)

к самому дальнему и высокому (даль, море, свобода) и обратно.

Оно все держится на совмещении этих двух планов. Среднего нет.

Среднее звено вообще у Фета обычно выпадает. То же происходит

и в лирике любви Фета, где мы никогда не видим ее, характер, человека,

ничего от того, что предполагает характер и что общение с человеком,

с характером несет. Она у Фета очень конкретна (с запахом

волос, с шорохом платья, влево бегущим пробором), предельно

конкретны переживания, с ней связанные, но она и эти переживания

лишь повод, предлог прорваться ко всеобщему, мировому, природному

помимо ее как человеческой определенности.

В стихах «Псевдопоэту», очевидно, обращенных к Некрасову,

Фет упрекнул его в «несвободе»:

Влача по прихоти народа Не возносился богомольно

В грязи низкопоклонный стих, Ты в ту свежеющую мглу,

Ты слова гордого свобода Где беззаветно лишь привольно

Ни разу сердцем не постиг. Свободной песне да орлу.

Не будем пускаться в моральные сентенции по поводу низкопоклонства

самого Фета перед сильными мира сего. «Это же в жизни

Шеншина»,- возразил бы на это Фет, хотя Фет скверных и льстивых

стихов тем же сильным написал немало.

Но в стихах «Псевдопоэту» у самого Фета слишком много ожесточения

для свободного отношения к миру. И ожесточение это не

случайно. В нем не только неприятие человека другой партии, иного

социального лагеря. Стихи эти писались в 1866 году, а 60-е годы, особенно

вторая их половина, время кризисное в развитии Фета. Одним

из первых указал на опасность, которой была чревата позиция

«певчей птицы», Некрасов, вполне видевший в свое время силу именно

такой позиции Фета. А. Я. Панаева вспоминает: «Фет задумал

издать полное собрание своих стихов и дал Тургеневу и Некрасову

carte blanche выкинуть те стихотворения из старого издания, которые

они найдут плохими. У Некрасова с Тургеневым по этому поводу

происходили частые споры. Некрасов находил ненужным выбрасывать

некоторые стихотворения, а Тургенев настаивал. Очень

хорошо помню, как Тургенев горячо доказывал Некрасову, что в

одной строфе стихотворения: «...не знаю сам, что буду петь,-

но только песня зреет!» Фет изобличил <^ои телячьи мозги»19.

В 1866 году Некрасов печатно высказался по тому же самому поводу

уже иронически: «У нас, как известно, водятся поэты трех родов:

такие, которые «сами не знают, что будут петь», по меткому выражению

их родоначальника, г. Фета. Это, так сказать, птицы-певчие»20.

Шестидесятые годы несли новое, сложное ощущение жизни,

и нужен был новый метод для выражения ее радостей и ее печалей,

прежде всего эпос. Некрасов-лирик мог успешно творить в 60-е годы

именно потому, что он стал одним из создателей русского эпоса этой

поры, именно эпоса, а не только поэм, которые писал и ранее. Жизнь

входила в литературу в объеме, в каком никогда не входила в нее

раньше, да, пожалуй, и позднее тоже. Достаточно сказать, что это

время создания «Войны и мира». Именно в 60-е годы Некрасов

напишет «Зеленый Шум», по гармоничности, близости к природе,

может быть, наиболее родственное Фету и все же для самого Фета

невозможное произведение.

Позиция «единицы», взгляд для Фета естественный и неизбежный,

на мир над людьми и помимо их, подлинную «полную» гармонию

исключал, хотя сам Фет к ней чутко и неизбежно тянулся. Это

особенно ясно видно при сравнении с «полными» законченно гармоничными

созданиями, являвшимися на разных этапах человеческой

истории и истории искусства: Венера Милосская, Сикстинская мадонна,

Христос. Примеры не взяты нами произвольно, на них наводят

произведения самого Фета. Когда Фет написал стихи «Венера

Милосская», то они оказались лишь прославлением женской красоты

как таковой. И, может быть, хорошие сами по себе, будучи отнесены

к Венере Милосской, показались Глебу Успенскому почти кощунственными.

«Мало-помалу я окончательно уверил себя, что г. Фет

без всяких резонов, а единственно только под впечатлением слова

«Венера», обязывающего воспевать женскую прелесть, воспел то,

что не составляет в Венере Милосской даже маленького краешка

в общей огромности впечатления, которое она производит... И как

бы вы тщательно ни разбирали этого великого создания с точки

зрения «женской прелести», вы на каждом шагу будете убеждаться,

что творец этого художественного произведения имел какую-то

другую высшую цель»21. Впрочем, Глеб Успенский был уверен, что

передвижником Ярошенко Венера Милосская тоже не была бы понята.

Когда Фет пытался написать о Сикстинской мадонне, то, в сущности,

оказался бессилен сделать это. В стихах «К Сикстинской мадонне

» он сказал и о святой Варваре, и о Сиксте, и об облаках на картине,

но, ограничившись околичностями, так и не решился «описать»

ее, как то случилось с Венерой Милосской, и тем проявил по крайней

мере художественный такт.

Из кризиса 60-70-х годов Фета во многом выводил Шопенгауэр,

хотя и парадоксальным образом: помогая этот кризис осознать и выразить

в подлинно трагических стихах. В 70-80-е годы Фет остался

служителем красоты. Но самое это служение осознавалось все больше

как тяжкий долг. Фет еще раз доказывал, сколь не свободна от

жизни позиция «свободного» художника. Он по-прежнему был жрецом

«чистого искусства», но уже не только служившим ему, а и

приносившим тяжкие жертвы:

Кто скажет нам, что жить мы не умели,

Бездушные и праздные умы,

Что в нас добро и нежность не горели

И красоте не жертвовали мы?

Эта тяжесть служения ясно осознана и выражена в «Оброчнике»

(1889) да и в других стихах этой поры («Кляните нас...»). На место

законной автономии искусства приходит, как сказал Вл. Соловьев

о сторонниках «чистого искусства», «эстетический сепаратизм».

Появляется ограниченность и одержимость сектантства. В стихах,

написанных как будто бы по частному поводу, выразилась целая

программа:

Размышлять не время, видно,

Как в ушах и в сердце шумно;

Рассуждать сегодня - стыдно,

А безумствовать - разумно.

Какой парадокс: разумно безумствовать. Но это значит, что

безумство перестает быть безумством, становится преднамеренностью.

Осуществлялось предупреждение Тургенева, писавшего

Фету еще в 1865 году, что в «постоянной боязни рассудительности

гораздо больше именно этой рассудительности, перед которой ты

так трепещешь, чем всякого другого чувства»22.

Красота уже не является так непосредственно и свежо, как в

40-50-е годы. Ее приходится в страданиях добывать, от страданий

отстаивать, и, наконец, даже в страданиях искать и находить «радость

муки». Страдание, боль, мука все чаще врываются в стихи

Фета. Красота, радость для Фета по-прежнему составляют главное,

но уже не сами по себе, а как «исцеление от муки», как противостоящие

страданию, которое тоже начинает жить в самом стихотворении:

Чистой и вольной душою,

Ясной и свежей, как ночь,

Смейся над песнью больною,

Прочь отгоняй ее, прочь!

Как бы за легким вниманьем

В вольное сердце дотоль

Вслед за живым состраданьем

Та же не вкралася боль!

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной...

Страданье, горе, боль рвутся в стихи. И если один поэт (Некрасов)

как долг осознавал необходимость писать о них, то другой.

(Фет), раньше просто от них отворачивавшийся, теперь осознает

как тяжкий долг необходимость о них не писать:

Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня,

Бичей подыскивать к закону.

Поэт, остановись! не призывай меня,-

Зови из бездны Тизифону.

Когда, бесчинствами обиженный опять,

В груди заслышишь зов к рыданью,-

Я ради мук твоих не стану изменять

Свободы вечному призванью.

И здесь-то в служении, в борьбе, хотя и особого рода, Фет

явил новую могучую жизненную силу. Тем более трагическую,

чем более могучую, бросающую вызов смерти («Смерти»), богу

(«Не тем, господь...») и не выдерживающую тяжести борьбы, ибо

ценностей, помимо красоты, не оказывалось. Но без ценностей, вне

красоты лежащих, сама красота обессиливалась, рождая новые волны

пессимизма и страдания. К пятидесятилетнему юбилею творческой

деятельности Фет написал стихи, начинающиеся словами

«Нас отпевают...» и поразившие друзей своей мрачностью.

В самой красоте поэт начинает стремиться к высшему. Высшее,

идеальное ищет он и в женщине. Характерны симпатии в живописи

у позднего Фета: Рафаэль, Перуджино точно определяют направление

поисков идеала.

Я говорю, что я люблю с тобою встречи

За блеск твоих кудрей, спадающих на плечи,

За свет, что в глубине очей твоих горит.

О, это все - цветы, букашки и каменья,

Каких ребенок рад набрать со всех сторон

Любимой матери в те сладкие мгновенья,

Когда ей заглянуть в глаза так счастлив он.

То, на чем взгляд поэта так охотно останавливался и чем вполне

удовлетворялся («блеск кудрей», «цвет ланит», «влево бегущий

пробор» и т. д.),- все это «цветы, букашки и каменья». Нужно

другое, лучшее и высшее. А оно не будет даваться:

В усердных поисках все кажется: вот-вот

Приемлет тайна лик знакомый,-

Но сердца бедного кончается полет

Одной бессильною истомой.

Он оказался бессилен выразить ее во всей сложности чувств,

в характере, в духовности, в идеальности. Фет устремился на

некрасовский путь, на путь Тютчева, ища ее, создавая свой «лирический

роман», и все же единство цикла останется только единством

настроения.

Стихотворение «Никогда», может быть, наиболее точное выражение

кризиса позднего Фета. Это стихотворная фантазия на тему

воскресения на уже замерзшей и безлюдной земле:

Ни зимних птиц, ни мошек на снегу.

Все понял я: земля давно остыла

И вымерла. Кому же берегу

В груди дыханье? Для кого могила

Меня вернула? И мое сознанье

С чем связано? И в чем его призванье?

Куда идти, где некого обнять,

Там, где в пространстве затерялось время?

Вернись же, смерть, поторопись принять

Последней жизни роковое бремя.

А ты, застывший труп земли, лети,

Неся мой труп по вечному пути!

Такое воскресение в будущем выражает у Фета не чтр иное, как

умирание в настоящем. Вот вопросы: кому? для кого? куда? И ответ

- «некого обнять». Л. Толстой точно понял суть этого стихотворения

и писал Фету: «...вопрос духовной поставлен прекрасно. И я

отвечаю на него иначе, чем вы.- Я бы не хотел опять в могилу.

Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все еще не

кончено. Для меня остаются еще мои отношения к Богу... Дай Бог

вам здоровья, спокойствия душевного и того, чтобы вы признали

необходимость отношений к Богу, отсутствие которых вы так ярко

отрицаете в этом стихотворении»23.

Для Фета не было «Бога» и, шире, не было «богов», не было

ценностей общественных, нравственных, религиозных. Был один

Бог - Искусство, которое, как заметил еще Валерий Брюсов, не

выдерживало нагрузки всей полноты бытия. Круг замкнулся и исчерпался.

А уже для ближайшего наследника Фета - Александра

Блока окажется необходим антагонист Фета - Некрасов с его поисками

ценностей общественных, мирских в реальной жизни во всю ее

сложность и ширь.

Великий российский лирик А. Фет родился 5 декабря 1820 года. Но биографы сомневаются не только в точной дате его рождения. Таинственные факты своего истинного происхождения мучили Фета до конца жизни. Помимо отсутствия отца как такового, непонятна была и ситуация с настоящей фамилией. Все это окутывает жизнь и творчество Фета некой загадочностью.

Родители Фета

По официальной версии, русский дворянин Афанасий Неофитович Шеншин, находясь на лечении в немецком городе Дармштадт, поселился в доме оберкригскомиссара Карла Беккера. Спустя некоторое время отставной армейский офицер увлекается дочкой хозяина Шарлоттой. Однако Шарлотта на тот момент была уже несвободна и состояла в браке с мелким немецким чиновником Карлом Фетом, который тоже жил в доме Беккера.

Несмотря на эти обстоятельства и даже на наличие у Шарлотты дочери от Фета, завязывается бурный роман. Чувства влюбленных были настолько сильны, что Шарлотта решается на побег вместе с Шеншиным в Россию. Осенью 1820 года Шарлотта, бросив мужа и дочку, уезжает из Германии.

Затянувшийся развод матери

Очерк жизни и творчества Фета невозможен без рассказа об отношениях его родителей. Будучи уже в России, Шарлотта мечтает об официальном разводе с Карлом Фетом. Но развод в те времена был довольно длительным процессом. Некоторые биографы утверждают, что из-за этого обряд венчания между Шеншиным и Шарлоттой произошел через два года после рождения маленького Афанасия, их общего сына. По одной из версий Шеншин якобы подкупил священника для того, чтобы дать мальчику свою фамилию.

Вероятно, именно этот факт повлиял на всю жизнь поэта. К нарушениям такого рода в Российской империи относились довольно строго. Однако все источники подтверждают факт венчания Шеншина и Шарлотты, которая впоследствии взяла себе имя Шеншиной.

Из дворян в нищие

Знакомясь с биографией лирика, невольно задаешься вопросом о том, что повлияло на жизнь и творчество Фета. Все до мелочей подробности узнать сложно. Но основные вехи нам вполне доступны. Маленький Афанасий до 14 лет считал себя потомственным российским дворянином. Но потом благодаря усердной работе судейских чиновников тайна происхождения ребенка была раскрыта. В 1834 году было учинено следствие по этому делу, в результате которого постановлением Орловского губернского правления будущий поэт был лишен права называться Шеншиным.

Понятно, что сразу же начались насмешки недавних товарищей, которые мальчик переживал довольно болезненно. Отчасти именно это послужило развитию душевной болезни Фета, преследовавшей его до смерти. Однако гораздо важнее было то, что в этой ситуации он не имел не только права на наследство, но и вообще, судя по документам, представленным из архивов того времени, был лицом без подтверждённой национальности. В один момент потомственный российский дворянин с богатым наследством превратился в нищего, никому, кроме матери, не нужного человека, без фамилии и Потеря была настолько велика, что сам Фет считал это событие обезобразившим его жизнь до смертного одра.

Иностранец Фет

Можно себе представить, через что прошла мать поэта, вымаливая у судейских крючкотворов хоть какую-то справку о происхождении своего сына. Но все было напрасно. Женщина пошла другим путем.

Вспомнив свои немецкие корни, она воззвала к жалости своего бывшего немецкого мужа. История умалчивает, как Елена Петровна добилась желаемого результата. Но он был. Родственники прислали официальное подтверждение того, что Афанасий приходится сыном Фету.

Так у поэта появилась хотя бы фамилия, жизнь и творчество Фета получили новый толчок в развитии. Однако во всех циркулярах он все же продолжал именоваться «иностранец Фет». Естественным выводом из этого стало полное лишение наследства. Ведь теперь иноземец не имел ничего общего с дворянином Шеншиным. Именно в этот момент им овладела идея любыми путями вернуть себе утраченные русское имя и титул.

Первые шаги в поэзии

Афанасий поступает в Московский университет на факультет словесности и именуется в университетских формулярах все так же - «иностранец Фет». Там он знакомится с будущим поэтом и критиком Историки полагают, что жизнь и творчество Фета изменились именно в этот момент: считается, что Григорьев открыл поэтический дар Афанасия.

Вскоре выходит Фета - «Лирический пантеон». Поэт написал ее будучи еще студентом университета. Читатели высоко оценили дар юноши - им было все равно, к какому сословию принадлежит автор. И даже суровый критик Белинский неоднократно подчёркивал в своих статьях поэтический дар молодого лирика. Отзывы Белинского, по сути, послужили Фету своеобразным пропуском в мир российской поэзии.

Афанасий стал печататься в различных изданиях и уже через несколько лет подготовил новый лирический сборник.

Военная служба

Однако радость творчества не могла вылечить больную душу Фета. Мысль о своем истинном происхождении не давала покоя молодому человеку. Он готов был идти на все, лишь бы доказать его. Во имя великой цели Фет сразу же после окончания университета поступает на военную службу, надеясь в армии заслужить дворянство. Он попадает службу в один из провинциальных полков, расположенных в Херсонской губернии. И сразу же первый успех - Фет получает официально российское гражданство.

Но и поэтическая деятельность не заканчивается, он все равно продолжает много писать и печататься. Спустя некоторое время армейский быт провинциальной части дает о себе знать: жизнь и творчество Фета (стихи он пишет все реже) становятся все мрачнее и неинтереснее. Тяга к поэзии ослабевает.

Фет в личной переписке начинает жаловаться друзьям на тяготы своего нынешнего существования. К тому же, судя по некоторым письмам, он испытывает финансовые затруднения. Поэт даже готов на лишь бы избавиться от нынешнего гнетущего физически и морально плачевного положения.

Перевод в Петербург

Довольно мрачными были жизнь и творчество Фета. Кратко излагая основные события, заметим, что поэт тянул солдатскую лямку долгих восемь лет. И вот перед самым получением первого в своей жизни офицерского чина Фет узнает о специальном указе, который поднимал выслугу и уровень армейского звания для получения дворянского чина. Иными словами, дворянство теперь предоставлялось только человеку, получившему более высокое офицерское звание, нежели было у Фета. Это известие совсем деморализовало поэта. Он понимал, что вряд ли дослужится до этого звания. Жизнь и творчество Фета снова перекраивались по чужой милости.

Женщины, с которой можно было бы связать свою жизнь по расчету, также не было на горизонте. Фет продолжал служить, все больше впадая в депрессивное состояние.

Однако удача наконец улыбнулась поэту: ему удалось перевестись в гвардейский лейб-уланский полк, который квартировался недалеко от Петербурга. Это событие случилось в 1853 году и удивительным образом совпало с изменением отношения общества к поэзии. Некоторый спад интереса к литературе, обозначившийся в середине 1840-х годов, прошел.

Теперь же, когда Некрасов стал главным редактором журнала «Современник» и собрал под своим крылом элиту российской литературы, времена явно способствовали развитию любой творческой мысли. Наконец, увидел свет давно написанный второй сборник стихов Фета, о котором забыл и сам поэт.

Поэтическое признание

Стихи, напечатанные в сборнике, произвели впечатление на ценителей поэзии. И вскоре такие известные литературные критики того времени, как В. П. Боткин и А. В. Дружинин, оставили о произведениях довольно лестные отзывы. Более того, под давлением Тургенева они помоги Фету выпустить новую книгу.

В сущности, это были все те же ранее написанные стихи 1850 года. В 1856 году, после выхода нового сборника, снова изменились жизнь и творчество Фета. Кратко говоря, на поэта обратил внимание сам Некрасов. Немало лестных слов в адрес Афанасия Фета было написано именно мэтром российской литературы. Вдохновлённый столь высокими похвалами поэт развивает бурную деятельность. Он печатается почти во всех литературных журналах, что, несомненно, поспособствовало некоторому улучшению финансового положения.

Романтическое увлечение

Постепенно наполнялись светом жизнь и творчество Фета. Самое главное его желание - получение дворянского титула - должно было скоро осуществиться. Но очередной императорский указ вновь поднимал планку получения потомственного дворянства. Теперь, чтобы обрести заветный чин, нужно было уже дослужиться до полковника. Поэт понял, что дальше продолжать тянуть ненавистную ему лямку военной службы просто бесполезно.

Но как часто это бывает, человеку не может не везти абсолютно во всем. Еще находясь на Украине, Фет был приглашён на прием к своим друзьям Бржевским и в соседнем имении повстречал девушку, которая потом долго не выходила у него из головы. Это была одаренная музыкантша Елена Лазич, чей талант поразил даже знаменитого композитора гастролировавшего тогда по Украине.

Как оказалось, Елена была страстной поклонницей поэзии Фета, а тот, в свою очередь, был поражен музыкальными способностями девушки. Конечно, без романтики невозможно представить себе жизнь и творчество Фета. Краткое содержание его романа с Лазич умещается в одну фразу: молодые люди испытывали нежные чувства друг к другу. Однако Фет очень тяготится своим бедственным финансовым положением и не решается на серьёзное развитие событий. Поэт пытается объяснить свои проблемы Лазич, но та, как все девушки в такой ситуации, плохо понимает его терзания. Фет прямым текстом говорит Елене о том, что свадьбы не будет.

Трагическая смерть любимой

После этого он старается не видеться с девушкой. Уезжая в Петербург, Афанасий понимает, что обречён на вечное духовное одиночество. По мнению некоторых историков, изучающих его жизнь и творчество, Афанасий Фет слишком прагматично писал друзьям про женитьбу, про любовь и про Елену Лазич. Скорее всего, романтичный Фет просто увлекся Еленой, не собираясь отягощать себя более серьезными отношениями.

В 1850 году, будучи в гостях у тех же Бржевских, он не решается поехать в соседнее поместье, чтобы расставить все точки над «i». Позже Фет очень жалел об этом. Дело в том, что Елена вскоре трагически погибла. История умалчивает, являлась ли ее страшная смерть самоубийством или нет. Но факт остается фактом: девушка сгорела заживо в поместье.

Сам Фет узнал об этом, когда в очередной раз посетил своих друзей. Это настолько потрясло его, что до конца жизни поэт винил именно себя в смерти Елены. Он мучился тем, что не смог найти правильных слов, чтобы успокоить девушку и объяснить ей свое поведение. После смерти Лазич было много кривотолков, однако никто и никогда не доказал причастность Фета к этому печальному событию.

Брак по расчету

Справедливо рассудив, что на армейской службе он вряд ли достигнет своей цели - дворянского титула, Фет берет длительный отпуск. Взяв с собой все накопленные гонорары, поэт устремляется в путешествие по Европе. В 1857 году в Париже он неожиданно женится на Марии Петровне Боткиной, дочери богатого торговца чаем, которая, ко всем прочему, была родной сестрой литературного критика В. П. Боткина. Судя по всему, это и был тот самый брак по расчету, о котором так долго мечтал поэт. Современники очень часто спрашивали Фета о причинах женитьбы, на что тот отвечал красноречивым молчанием.

В 1858 году Фет приезжает в Москву. Его опять одолевают мысли о скудности финансов. Видимо, приданое жены не в полной мере удовлетворяет его требованиям. Поэт очень много пишет, много издается. Зачастую количество произведений не соответствует их качеству. Это подмечают и близкие друзья, и литературные критики. Серьезно охладела к творчеству Фета и публика.

Помещик

Примерно в это же время уходит от столичной суеты Лев Толстой. Осев в Ясной Поляне, он пытается вернуть вдохновение. Вероятно, Фет решил последовать его примеру и осесть в своем имении в Степановке. Иногда говорят, что здесь закончились жизнь и творчество Фета. Интересные факты, однако, нашлись и в этом периоде. В отличие от Толстого, который действительно обрел в провинции второе дыхание, Фет все больше забрасывает литературу. Он теперь увлечен поместьем и хозяйством.

Нужно отметить, что как помещик он действительно себя нашел. Уже через некоторое время Фет приумножает свои владения, купив еще несколько соседних имений.

Афанасий Шеншин

В 1863 году поэт издает небольшой лирический сборник. Даже несмотря на маленький тираж он так и остался нераспроданным. Зато соседи-помещики оценили Фета совсем в другом качестве. Около 11 лет он занимал выборную должность мирового судьи.

Жизнь и творчество Афанасия Афанасьевича Фета подчинены были единственной цели, к которой он шел с поразительным упорством, - восстановлению своих дворянских прав. В 1873 году выходит царский указ, который ставит точку в сорокалетних мытарствах поэта. Он полностью восстановлен в правах и узаконен как дворянин с фамилией Шеншин. Афанасий Афанасьевич признается жене, что даже не хочет вслух произносить ненавистную ему фамилию Фет.

23 ноября 1820 года в селе Новоселки, расположенном близ Мценска, в семье Каролины Шарлотты Фет и Афанасия Неофитовича Шеншина родился великий русский поэт Афанасий Афанасьевич Фет. Родители его обвенчались без православного обряда за границей (мать поэта была лютеранкой), из-за чего брак, узаконенный в Германии, в России был признан недействительным.

Лишение дворянского титула

Позже, когда было совершено венчание по православному обряду, Афанасий Афанасьевич уже проживал под фамилией матери - Фет, считаясь ее внебрачным ребенком. Мальчик оказался лишенным, кроме отцовской фамилии, и дворянского титула, российского гражданства и прав на наследство. Для юноши на долгие годы важнейшей жизненной целью стало вернуть себе фамилию Шеншин и все связанные с ней права. Лишь под старость лет он смог добиться этого, возвратив себе потомственное дворянство.

Обучение

Будущий поэт в 1838 году поступил в пансион профессора Погодина в Москве, а в августе этого же года был зачислен на словесное отделение в Московский университет. В семье своего однокурсника и друга он прожил студенческие годы. Дружба молодых людей способствовала формированию у них общих идеалов и взглядов на искусство.

Первые пробы пера

Афанасий Афанасьевич начинает сочинять стихи, и в 1840 году в свет выходит изданный за собственный счет поэтический сборник под названием "Лирический Пантеон". В этих стихотворениях отчетливо слышались отзвуки поэтического творчества Евгения Баратынского, и С 1842 года Афанасий Афанасьевич постоянно печатается в журнале "Отечественные записки". Виссарион Григорьевич Белинский уже в 1843 году пишет, что из всех живущих в Москве поэтов Фет "всех даровитее", а стихи этого автора ставит наравне с произведениями Михаила Юрьевича Лермонтова.

Необходимость военной карьеры

Фет стремился к литературной деятельности всей душой, однако неустойчивость материального и социального положения вынуждают поэта изменить свою судьбу. Афанасий Афанасьевич в 1845 году поступает унтер-офицером в один из полков, находящихся в Херсонской губернии, для того, чтобы иметь возможность получить потомственное дворянство (право на которое давал старший офицерский чин). Оторванный от литературной среды и столичной жизни он почти прекращает печататься, еще и потому, что вследствие падения спроса на поэзию журналы не проявляют интереса к его стихам.

Трагическое событие в личной жизни Фета

В херсонские годы случилось предопределившее личную жизнь поэта трагическое событие: при пожаре погибла его возлюбленная - Мария Лазич, девушка-бесприданница, на которой он не решился жениться из-за своей бедности. После отказа Фета с ней случилось странное происшествие: от свечи на Марии загорелось платье, она побежала в сад, но не справилась с тушением одежды и задохнулась в дыму. В этом можно было заподозрить попытку девушки покончить с собой, и в стихах Фета еще долго будут звучать отголоски этой трагедии (например, стихотворение "Когда читала ты мучительные строчки...", 1887 год).

Поступление в Лейб-гвардии Уланский полк

В 1853 году происходит крутой поворот в судьбе поэта: ему удалось поступить в гвардию, в расквартированный возле Петербурга Лейб-гвардии Уланский полк. Теперь Афанасий Афанасьевич получает возможность посещать столицу, возобновляет свою литературную деятельность, начинает регулярно печатать стихи в "Современнике", "Русском вестнике", "Отечественных записках", "Библиотеке для чтения". Он сближается с Иваном Тургеневым, Николаем Некрасовым, Василием Боткиным, Александром Дружининым - редакторами "Современника". Имя Фета, к тому времени уже полузабытое, снова появляется в обзорах, статьях, хронике журнала, а с 1854 года печатаются и его стихи. Иван Сергеевич Тургенев стал наставником поэта и даже подготовил новое издание его произведений в 1856 году.

Судьба поэта в 1856-1877 годах

На службе Фету не везло: каждый раз ужесточались правила получения потомственного дворянства. В 1856 году он оставил военную карьеру, так и не добившись своей главной цели. В Париже в 1857 году Афанасий Афанасьевич женился на дочери богатого купца, Марии Петровне Боткиной, и обзавелся поместьем в Мценском уезде. В то время он почти не писал стихов. Являясь сторонником консервативных взглядов, Фет резко отрицательно воспринял отмену в России крепостного права и, начиная с 1862 года, стал регулярно публиковать очерки в "Русском вестнике", обличавшие с позиции помещика-землевладельца пореформенные порядки. В 1867-1877 годах он исполнял должность мирового судьи. В 1873 году наконец-то Афанасий Афанасьевич получает потомственное дворянство.

Судьба Фета в 1880-е годы

В литературу поэт возвращается лишь в 1880-х годах, переехав в Москву и разбогатев. В 1881 году была осуществлена его давняя мечта - вышел созданный им перевод его любимого философа, "Мир как воля и представление". В 1883 году публикуется перевод всех сочинений поэта Горация, начатый Фетом еще в студенческие годы. К периоду с 1883 по 1991 годы относится выход в свет четырех выпусков поэтического сборника "Вечерние огни".

Лирика Фета: общая характеристика

Поэзия Афанасия Афанасьевича, по своим истокам романтическая, является как бы связующим звеном между творчеством Василия Жуковского и Александра Блока. Поздние стихотворения поэта тяготели к тютчевской традиции. Основные лирики Фета - любовная и пейзажная.

В 1950-1960-е годы, во время становления Афанасия Афанасьевича как поэта, в литературной среде почти полновластно господствовал Некрасов и его сторонники - апологеты воспевающей общественные, гражданские идеалы поэзии. Поэтому Афанасий Афанасьевич со своим творчеством, можно сказать, выступил несколько несвоевременно. Особенности лирики Фета не позволяли ему примкнуть к Некрасову и его группе. Ведь, по мнению представителей гражданской поэзии, стихи должны быть обязательно злободневными, выполняющими пропагандистскую и идеологическую задачу.

Философские мотивы

Фета пронизывает все его творчество, отражаясь и в пейзажной, и в любовной поэзии. Хотя Афанасий Афанасьевич даже дружил со многими поэтами некрасовского круга, он утверждал, что искусство не должно интересоваться ничем, кроме красоты. Лишь в любви, природе и собственно искусстве (живописи, музыке, скульптуре) он находил непреходящую гармонию. Философская лирика Фета стремилась уйти как можно дальше от действительности, созерцая непричастную к суете и горечи повседневности красоту. Это обусловило принятие в 1940-е годы Афанасием Афанасьевичем романтической философии, а в 1960-е - так называемой теории чистого искусства.

Преобладающее настроение в его произведениях - упоение природой, красотой, искусством, воспоминаниями, восторг. Таковы особенности лирики Фета. Часто у поэта встречается мотив полета от земли прочь вслед за лунным светом или чарующей музыкой.

Метафоры и эпитеты

Все, что относится к категории возвышенного и прекрасного, наделяется крыльями, прежде всего любовное чувство и песня. Лирика Фета часто использует такие метафоры, как "крылатый сон", "крылатая песня", "крылатый час", "крылатый слова звук", "окрыленный восторгом" и др.

Эпитеты в его произведениях описывают обычно не сам объект, а впечатление лирического героя от увиденного. Поэтому они могут быть необъяснимыми логически и неожиданными. Например, скрипка может получить определение "тающей". Характерные для Фета эпитеты - "мертвые грезы", "благовонные речи", "серебряные сны", "травы в рыдании", "вдовевшая лазурь" и др.

Часто картина рисуется с помощью зрительных ассоциаций. Стихотворение "Певице" - яркий тому пример. В нем показано стремление воплотить ощущения, создаваемые мелодией песни, в конкретные образы и ощущения, из которых и состоит лирика Фета.

Стихи эти весьма необычны. Так, "даль звенит", и "кротко светит" улыбка любви, "голос горит" и замирает вдали, словно "заря за морем", чтобы снова выплеснуться жемчуга "громким приливом". Таких сложных смелых образов не знала в то время русская поэзия. Они утвердились намного позже, лишь с появлением символистов.

Говоря о творческой манере Фета, упоминают также импрессионизм, который основан на непосредственной фиксации впечатлений действительности.

Природа в творчестве поэта

Пейзажная лирика Фета - источник божественной красоты в вечном обновлении и разнообразии. Многие критики упоминали, что природа описана этим автором будто из окна помещичьей усадьбы или из перспективы парка, как будто специально для того, чтобы вызвать восхищение. Пейзажная лирика Фета является универсальным выражением красоты не тронутого человеком мира.

Природа для Афанасия Афанасьевича - часть собственного "Я", фон для его переживаний и чувств, источник вдохновения. Лирика Фета как будто стирает грань между внешним и внутренним миром. Поэтому человеческие свойства в его стихах могут быть приписаны мраку, воздуху, даже цвету.

Очень часто природа в лирике Фета - это ночной пейзаж, так как именно ночью, когда дневная суета успокаивается, легче всего наслаждаться всеобъемлющей, нерушимой красотой. В этом времени суток у поэта нет проблесков хаоса, завораживавшего и пугавшего Тютчева. Царит скрытая днем величественная гармония. Не ветер и тьма, а звезды и луна выходят на первое место. По звездам читает Фет "огненную книгу" вечности (стихотворение "Среди звезд").

Темы лирики Фета не ограничиваются описанием природы. Особый раздел его творчества составляет поэзия, посвященная любви.

Любовная лирика Фета

Любовь для поэта - это целое море чувств: и робкое томление, и наслаждение душевной близостью, и апофеоз страсти, и счастье двух душ. Поэтическая память этого автора не ведала границ, что позволяло ему писать посвященные первой любви стихотворения даже на склоне своих лет так, словно он еще находился под впечатлением от столь желанного недавнего свидания.

Чаще всего поэт описывал зарождение чувства, самые просветленные, романтические и трепетные его моменты: первые соприкосновения рук, долгие взгляды, первую вечернюю прогулку в саду, рождающее духовную близость созерцание красоты природы. Лирический герой говорит, что не меньше, чем самим счастьем, дорожит ступенями к нему.

Пейзажная и любовная лирика Фета составляют нераздельное единство. Обостренное восприятие природы часто вызвано любовными переживаниями. Яркий пример этого - миниатюра "Шепот, робкое дыханье..." (1850 год). То, что в стихотворении отсутствуют глаголы, - не только оригинальный прием, но и целая философия. Действия нет потому, что описывается на самом деле лишь один миг или целый ряд мгновений, неподвижных и самодостаточных. Образ возлюбленной, описанный путем детализации, как бы растворяется в общей гамме чувств поэта. Здесь нет цельного портрета героини - его должно дополнить и воссоздать воображение читателя.

Любовь в лирике Фета часто дополняется другими мотивами. Так, в стихотворении "Сияла ночь. Луной был полон сад..." в едином порыве соединяются три чувства: восхищение музыкой, упоительной ночью и вдохновенным пением, перерастающее в любовь к певице. Вся душа поэта растворяется в музыке и вместе с тем в душе поющей героини, являющейся живым воплощением этого чувства.

Это стихотворение трудно причислить однозначно к любовной лирике или стихам об искусстве. Вернее было бы определить его как гимн красоте, сочетающий живость переживания, его прелесть с глубоким философским подтекстом. Подобное мировоззрение называется эстетизмом.

Афанасий Афанасьевич, уносясь на крыльях вдохновения за пределы земного бытия, чувствует себя повелителем, равным богам, силой своего поэтического гения преодолевающим ограниченность возможностей человека.

Заключение

Вся жизнь и творчество этого поэта - поиск красоты в любви, природе, даже смерти. Смог ли он ее найти? На этот вопрос способен ответить лишь тот, кто действительно понял творческое наследие данного автора: услышал музыку его произведений, увидел пейзажные полотна, прочувствовал красоту поэтических строк и научился находить гармонию в окружающем мире.

Мы рассмотрели основные мотивы лирики Фета, характерные особенности творчества этого великого литератора. Так, например, как и любой поэт, Афанасий Афанасьевич пишет о вечной теме жизни и смерти. Его не пугают одинаково ни смерть, ни жизнь ("Стихи о смерти"). К физической кончине поэт испытывает лишь холодное безразличие, а земное существование оправдывается Афанасием Афанасьевичем Фетом только творческим огнем, соизмеримым в его представлении с "целым мирозданием". Звучат в стихах и античные мотивы (например, "Диана"), и христианские ("Ave Maria", "Мадонна").

Более подробную информацию о творчестве Фета вы можете найти в школьных учебниках по русской литературе, в которых лирика Афанасия Афанасьевича рассматривается довольно подробно.