О чем заставляет задуматься рассказ душечка. Чеховская "Душечка"- идеальная женщина или русская Психея

Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись. Было жарко, назойливо приставали мухи, и было так приятно думать, что скоро уже вечер. С востока надвигались темные дождевые тучи, и оттуда изредка потягивало влагой.

Среди двора стоял Кукин, антрепренер и содержатель увеселительного сада «Тиволи», квартировавший тут же во дворе, во флигеле, и глядел на небо.

– Опять! – говорил он с отчаянием. – Опять будет дождь! Каждый день дожди, каждый день дожди – точно нарочно! Ведь это петля! Это разоренье! Каждый день страшные убытки!

Он всплеснул руками и продолжал, обращаясь к Оленьке:

– Вот вам, Ольга Семеновна, наша жизнь. Хоть плачь! Работаешь, стараешься, мучишься, ночей не спишь, все думаешь, как бы лучше, – и что же? С одной стороны, публика невежественная, дикая. Даю ей самую лучшую оперетку, феерию, великолепных куплетистов, но разве ей это нужно? Разве она в этом понимает что-нибудь? Ей нужен балаган! Ей подавай пошлость! С другой стороны, взгляните на погоду. Почти каждый вечер дождь. Как зарядило с десятого мая, так потом весь май и июнь, просто ужас! Публика не ходит, но ведь я за аренду плачу? Артистам плачу?

На другой день под вечер опять надвигались тучи, и Кукин говорил с истерическим хохотом:

– Ну что ж? И пускай! Пускай хоть весь сад зальет, хоть меня самого! Чтоб мне не было счастья ни на этом, ни на том свете! Пускай артисты подают на меня в суд! Что суд? Хоть на каторгу в Сибирь! Хоть на эшафот! Ха-ха-ха!

И на третий день то же…

«Душечка». Фрагменты фильма по рассказу А. П. Чехова

Оленька слушала Кукина молча, серьезно, и, случалось, слезы выступали у нее на глазах. В конце концов несчастья Кукина тронули ее, она его полюбила. Он был мал ростом, тощ, с желтым лицом, с зачесанными височками, говорил жидким тенорком, и когда говорил, то кривил рот; и на лице у него всегда было написано отчаяние, но все же он возбудил в ней настоящее, глубокое чувство. Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал; любила свою тетю, которая иногда, раз в два года, приезжала из Брянска; а еще раньше, когда училась в прогимназии, любила своего учителя французского языка. Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая. Глядя на ее полные розовые щеки, на мягкую белую шею с темной родинкой, на добрую, наивную улыбку, которая бывала на ее лице, когда она слушала что-нибудь приятное, мужчины думали: «Да, ничего себе…» – и тоже улыбались, а гостьи-дамы не могли удержаться, чтобы вдруг среди разговора не схватить ее за руку и не проговорить в порыве удовольствия:

– Душечка!

Дом, в котором она жила со дня рождения и который в завещании был записан на ее имя, находился на окраине города, в Цыганской слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как в саду играла музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берет приступом своего главного врага – равнодушную публику; сердце у нее сладко замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тихо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась…

Он сделал предложение, и они повенчались. И когда он увидал как следует ее шею и полные здоровые плечи, то всплеснул руками и проговорил:

– Душечка!

Он был счастлив, но так как в день свадьбы и потом ночью шел дождь, то с его лица не сходило выражение отчаяния.

После свадьбы жили хорошо. Она сидела у него в кассе, смотрела за порядками в саду, записывала расходы, выдавала жалованье, и ее розовые щеки, милая, наивная, похожая на сияние улыбка мелькали то в окошечке кассы, то за кулисами, то в буфете. И она уже говорила своим знакомым, что самое замечательное, самое важное и нужное на свете – это театр и что получить истинное наслаждение и стать образованным и гуманным можно только в театре.

– Но разве публика понимает это? – говорила она. – Ей нужен балаган! Вчера у нас шел «Фауст наизнанку», и почти все ложи были пустые, а если бы мы с Ваничкой поставили какую-нибудь пошлость, то, поверьте, театр был бы битком набит. Завтра мы с Ваничкой ставим «Орфея в аду», приходите.

И что говорил о театре и об актерах Кукин, то повторяла и она. Публику она так же, как и он, презирала за равнодушие к искусству и за невежество, на репетициях вмешивалась, поправляла актеров, смотрела за поведением музыкантов, и когда в местной газете неодобрительно отзывались о театре, то она плакала и потом ходила в редакцию объясняться.

Актеры любили ее и называли «мы с Ваничкой» и «душечкой»; она жалела их и давала им понемножку взаймы, и если, случалось, ее обманывали, то она только потихоньку плакала, но мужу не жаловалась.

И зимой жили хорошо. Сняли городской театр на всю зиму и сдавали его на короткие сроки то малороссийской труппе, то фокуснику, то местным любителям. Оленька полнела и вся сияла от удовольствия, а Кукин худел и желтел и жаловался на страшные убытки, хотя всю зиму дела шли недурно. По ночам он кашлял, а она поила его малиной и липовым цветом, натирала одеколоном, кутала в свои мягкие шали.

– Какой ты у меня славненький! – говорила она совершенно искренно, приглаживая ему волосы. – Какой ты у меня хорошенький.

В великом посту он уехал в Москву набирать труппу, а она без него не могла спать, все сидела у окна и смотрела на звезды. И в это время она сравнивала себя с курами, которые тоже всю ночь не спят и испытывают беспокойство, когда в курятнике нет петуха. Кукин задержался в Москве и писал, что вернется к святой, и в письмах уже делал распоряжения насчет «Тиволи». Но под страстной понедельник, поздно вечером, вдруг раздался зловещий стук в ворота; кто-то бил в калитку, как в бочку: бум! бум! бум! Сонная кухарка, шлепая босыми ногами по лужам, побежала отворять.

– Отворите, сделайте милость! – говорил кто-то за воротами глухим басом. – Вам телеграмма!

Оленька и раньше получала телеграммы от мужа, но теперь почему-то так и обомлела. Дрожащими руками она распечатала телеграмму и прочла следующее:

«Иван Петрович скончался сегодня скоропостижно сючала ждем распоряжений хохороны вторник».

Так и было напечатано в телеграмме «хохороны» и какое-то еще непонятное слово «сючала»; подпись была режиссера опереточной труппы.

– Голубчик мой! – зарыдала Оленька. – Ваничка мой миленький, голубчик мой! Зачем же я с тобой повстречалась? Зачем я тебя узнала и полюбила! На кого ты покинул свою бедную Оленьку, бедную, несчастную?..

Кукина похоронили во вторник, в Москве, на Ваганькове; Оленька вернулась домой в среду, и как только вошла к себе, то повалилась на постель и зарыдала так громко, что слышно было на улице и в соседних дворах.

– Душечка! – говорили соседки, крестясь. – Душечка Ольга Семеновна, матушка, как убивается!

Три месяца спустя как-то Оленька возвращалась от обедни, печальная, в глубоком трауре. Случилось, что с нею шел рядом, тоже возвращавшийся из церкви, один из ее соседей, Василий Андреич Пустовалов, управляющий лесным складом купца Бабакаева. Он был в соломенной шляпе и в белом жилете с золотой цепочкой и походил больше на помещика, чем на торговца.

– Всякая вещь имеет свой порядок, Ольга Семеновна, – говорил он степенно, с сочувствием в голосе, – и если кто из наших ближних умирает, то, значит, так Богу угодно, и в этом случае мы должны себя помнить и переносить с покорностью.

Доведя Оленьку до калитки, он простился и пошел далее. После этого весь день слышался ей его степенный голос, и едва она закрывала глаза, как мерещилась его темная борода. Он ей очень понравился. И, по-видимому, она тоже произвела на него впечатление, потому что немного погодя к ней пришла пить кофе одна пожилая дама, мало ей знакомая, которая как только села за стол, то немедля заговорила о Пустовалове, о том, что он хороший, солидный человек и что за него с удовольствием пойдет всякая невеста. Через три дня пришел с визитом и сам Пустовалов; он сидел недолго, минут десять, и говорил мало, но Оленька его полюбила, так полюбила, что всю ночь не спала и горела, как в лихорадке, а утром послала за пожилой дамой. Скоро ее просватали, потом была свадьба.

Пустовалов и Оленька, поженившись, жили хорошо. Обыкновенно он сидел в лесном складе до обеда, потом уходил по делам, и его сменяла Оленька, которая сидела в конторе до вечера и писала там счета и отпускала товар.

– Теперь лес с каждым годом дорожает на двадцать процентов, – говорила она покупателям и знакомым. – Помилуйте, прежде мы торговали местным лесом, теперь же Васичка должен каждый год ездить за лесом в Могилевскую губернию. А какой тариф! – говорила она, в ужасе закрывая обе щеки руками. – Какой тариф!

Ей казалось, что она торгует лесом уже давно-давно, что в жизни самое важное и нужное это лес, и что-то родное, трогательное слышалось ей в словах: балка, кругляк, тес, шелевка, безымянка, решетник, лафет, горбыль… По ночам, когда она спала, ей снились целые горы досок и теса, длинные бесконечные вереницы подвод, везущих лес куда-то далеко за город; снилось ей, как целый полк двенадцатиаршинных, пятивершковых бревен стоймя шел войной на лесной склад, как бревна, балки и горбыли стукались, издавая гулкий звук сухого дерева, все падало и опять вставало, громоздясь друг на друга; Оленька вскрикивала во сне, и Пустовалов говорил ей нежно:

– Оленька, что с тобой, милая? Перекрестись!

Какие мысли были у мужа, такие и у нее. Если он думал, что в комнате жарко или что дела теперь стали тихие, то так думала и она. Муж ее не любил никаких развлечений и в праздники сидел дома, и она тоже.

– И всё вы дома или в конторе, – говорили знакомые. – Вы бы сходили в театр, душечка, или в цирк.

– Нам с Васичкой некогда по театрам ходить, – отвечала она степенно. – Мы люди труда, нам не до пустяков. В театрах этих что хорошего?

По субботам Пустовалов и она ходили ко всенощной, в праздники к ранней обедне и, возвращаясь из церкви, шли рядышком, с умиленными лицами, от обоих хорошо пахло, и ее шелковое платье приятно шумело; а дома пили чай со сдобным хлебом и с разными вареньями, потом кушали пирог. Каждый день в полдень во дворе и за воротами на улице вкусно пахло борщом и жареной бараниной или уткой, а в постные дни – рыбой, и мимо ворот нельзя было пройти без того, чтобы не захотелось есть. В конторе всегда кипел самовар, и покупателей угощали чаем с бубликами. Раз в неделю супруги ходили в баню и возвращались оттуда рядышком, оба красные.

– Ничего, живем хорошо, – говорила Оленька знакомым, – слава богу. Дай бог всякому жить, как мы с Васичкой.

Когда Пустовалов уезжал в Могилевскую губернию за лесом, она сильно скучала и по ночам не спала, плакала. Иногда по вечерам приходил к ней полковой ветеринарный врач Смирнин, молодой человек, квартировавший у нее во флигеле. Он рассказывал ей что-нибудь или играл с нею в карты, и это ее развлекало. Особенно интересны были рассказы из его собственной семейной жизни; он был женат и имел сына, но с женой разошелся, так как она ему изменила, и теперь он ее ненавидел и высылал ей ежемесячно по сорока рублей на содержание сына. И, слушая об этом, Оленька вздыхала и покачивала головой, и ей было жаль его.

– Ну, спаси вас господи, – говорила она, прощаясь с ним и провожая его со свечой до лестницы. – Спасибо, что поскучали со мной, дай бог вам здоровья, царица небесная…

И все она выражалась так степенно, так рассудительно, подражая мужу; ветеринар уже скрывался внизу за дверью, а она окликала его и говорила:

– Знаете, Владимир Платоныч, вы бы помирились с вашей женой. Простили бы ее хоть ради сына!.. Мальчишечка-то небось все понимает.

А когда возвращался Пустовалов, она рассказывала ему вполголоса про ветеринара и его несчастную семейную жизнь, и оба вздыхали и покачивали головами, и говорили о мальчике, который, вероятно, скучает по отце, потом, по какому-то странному течению мыслей, оба становились перед образами, клали земные поклоны и молились, чтобы бог послал им детей.

И так прожили Пустоваловы тихо и смирно, в любви и полном согласии шесть лет. Но вот как-то зимой Василий Андреич в складе, напившись горячего чаю, вышел без шапки отпускать лес, простудился и занемог. Его лечили лучшие доктора, но болезнь взяла свое, и он умер, проболев четыре месяца. И Оленька опять овдовела.

– На кого же ты меня покинул, голубчик мой? – рыдала она, похоронив мужа. – Как же я теперь буду жить без тебя, горькая я и несчастная? Люди добрые, пожалейте меня, сироту круглую…

Она ходила в черном платье с плерезами и уже отказалась навсегда от шляпки и перчаток, выходила из дому редко, только в церковь или на могилку мужа, и жила дома как монашенка. И только когда прошло шесть месяцев, она сняла плерезы и стала открывать на окнах ставни. Иногда уже видели по утрам, как она ходила за провизией на базар со своей кухаркой, но о том, как она жила у себя теперь и что делалось у нее в доме, можно было только догадываться. По тому, например, догадывались, что видели, как она в своем садике пила чай с ветеринаром, а он читал ей вслух газету, и еще по тому, что, встретясь на почте с одной знакомой дамой, она сказала:

– У нас в городе нет правильного ветеринарного надзора, и от этого много болезней. То и дело слышишь, люди заболевают от молока и заражаются от лошадей и коров. О здоровье домашних животных, в сущности, надо заботиться так же, как о здоровье людей.

Она повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всем такого же мнения, как он. Было ясно, что она не могла прожить без привязанности и одного года и нашла свое новое счастье у себя во флигеле. Другую бы осудили за это, но об Оленьке никто не мог подумать дурно, и все было так понятно в ее жизни. Она и ветеринар никому не говорили о перемене, какая произошла в их отношениях, и старались скрыть, но это им не удавалось, потому что у Оленьки не могло быть тайн. Когда к нему приходили гости, его сослуживцы по полку, то она, наливая им чай или подавая ужинать, начинала говорить о чуме на рогатом скоте, о жемчужной болезни, о городских бойнях, а он страшно конфузился и, когда уходили гости, хватал ее за руку и шипел сердито:

– Я ведь просил тебя не говорить о том, чего ты не понимаешь! Когда мы, ветеринары, говорим между собой, то, пожалуйста, не вмешивайся. Это, наконец, скучно!

А она смотрела на него с изумлением и с тревогой и спрашивала:

– Володичка, о чем же мне говорить?!

И она со слезами на глазах обнимала его, умоляла не сердиться, и оба были счастливы.

Но, однако, это счастье продолжалось недолго. Ветеринар уехал вместе с полком, уехал навсегда, так как полк перевели куда-то очень далеко, чуть ли не в Сибирь. И Оленька осталась одна.

Теперь уже она была совершенно одна. Отец давно уже умер, и кресло его валялось на чердаке, запыленное, без одной ножки. Она похудела и подурнела, и на улице встречные уже не глядели на нее, как прежде, и не улыбались ей; очевидно, лучшие годы уже прошли, остались позади, и теперь начиналась какая-то новая жизнь, неизвестная, о которой лучше не думать. По вечерам Оленька сидела на крылечке, и ей слышно было, как в «Тиволи» играла музыка и лопались ракеты, но это уже не вызывало никаких мыслей. Глядела она безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор. Ела и пила она точно поневоле.

А главное, что хуже всего, у нее уже не было никаких мнений. Она видела кругом себя предметы и понимала все, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка, или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы. При Кукине и Пустовалове и потом при ветеринаре Оленька могла объяснить все и сказала бы свое мнение о чем угодно, теперь же и среди мыслей, и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе. И так жутко и так горько, как будто объелась полыни.

Город мало-помалу расширялся во все стороны; Цыганскую слободку уже называли улицей, и там, где были сад «Тиволи» и лесные склады, выросли уже дома, и образовался ряд переулков. Как быстро бежит время! Дом у Оленьки потемнел, крыша заржавела, сарай покосился, и весь двор порос бурьяном и колючей крапивой. Сама Оленька постарела, подурнела; летом она сидит на крылечке, и на душе у нее пo-прежнему и пусто, и нудно, и отдает полынью, а зимой сидит она у окна и глядит на снег. Повеет ли весной, донесет ли ветер звон соборных колоколов, и вдруг нахлынут воспоминания о прошлом, сладко сожмется сердце и из глаз польются обильные слезы, но это только на минуту, а там опять пустота, и неизвестно, зачем живешь. Черная кошечка Брыска ласкается и мягко мурлычет, но не трогают Оленьку эти кошачьи ласки. Это ли ей нужно? Ей бы такую любовь, которая захватила бы все ее существо, всю душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни, согрела бы ее стареющую кровь. И она стряхивает с подола черную Брыску и говорит ей с досадой:

– Поди, поди… Нечего тут!

И так день за днем, год за годом, – и ни одной радости, и нет никакого мнения. Что сказала Мавра-кухарка, то и хорошо.

В один жаркий июльский день, под вечер, когда по улице гнали городское стадо и весь двор наполнился облаками пыли, вдруг кто-то постучал в калитку. Оленька пошла сама отворять и, как взглянула, так и обомлела: за воротами стоял ветеринар Смирнин, уже седой и в штатском платье. Ей вдруг вспомнилось все, она не удержалась, заплакала и положила ему голову на грудь, не сказавши ни одного слова, и в сильном волнении не заметила, как оба потом вошли в дом, как сели чай пить.

– Голубчик мой! – бормотала она, дрожа от радости. – Владимир Платоныч! Откуда бог принес?

– Хочу здесь совсем поселиться, – рассказывал он. – Подал в отставку и вот приехал попробовать счастья на воле, пожить оседлой жизнью. Да и сына пора уж отдавать в гимназию. Вырос. Я-то, знаете ли, помирился с женой.

– А где же она? – спросила Оленька.

– Она с сыном в гостинице, а я вот хожу и квартиру ищу.

– Господи, батюшка, да возьмите у меня дом! Чем не квартира? Ах, господи, да я с вас ничего и не возьму, – заволновалась Оленька и опять заплакала. – Живите тут, а с меня и флигеля довольно. Радость-то, господи!

На другой день уже красили на доме крышу и белили стены, и Оленька, подбоченясь, ходила по двору и распоряжалась. На лице ее засветилась прежняя улыбка, и вся она ожила, посвежела, точно очнулась от долгого сна. Приехала жена ветеринара, худая, некрасивая дама с короткими волосами и с капризным выражением, и с нею мальчик, Саша, маленький не по летам (ему шел уже десятый год), полный, с ясными голубыми глазами и с ямочками на щеках. И едва мальчик вошел во двор, как побежал за кошкой, и тотчас же послышался его веселый, радостный смех.

– Тетенька, это ваша кошка? – спросил он у Оленьки. – Когда она у вас ощенится, то, пожалуйста, подарите нам одного котеночка. Мама очень боится мышей.

Оленька поговорила с ним, напоила его чаем, и сердце у нее в груди стало вдруг теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родной сын. И когда вечером он, сидя в столовой, повторял уроки, она смотрела на него с умилением и с жалостью и шептала:

– Голубчик мой, красавчик… Деточка моя, и уродился же ты такой умненький, такой беленький.

– Островом называется, – прочел он, – часть суши, со всех сторон окруженная водою.

– Островом называется часть суши… – повторила она, и это было ее первое мнение, которое она высказала с уверенностью после стольких лет молчания и пустоты в мыслях.

И она уже имела свои мнения и за ужином говорила с родителями Саши о том, как теперь детям трудно учиться в гимназиях, но что все-таки классическое образование лучше реального, так как из гимназии всюду открыта дорога: хочешь – иди в доктора, хочешь – в инженеры.

Саша стал ходить в гимназию. Его мать уехала в Харьков к сестре и не возвращалась; отец его каждый день уезжал куда-то осматривать гурты и, случалось, не живал дома дня по три, и Оленьке казалось, что Сашу совсем забросили, что он лишний в доме, что он умирает с голоду; и она перевела его к себе во флигель и устроила его там в маленькой комнате.

И вот уже прошло полгода, как Саша живет у нее во флигеле. Каждое утро Оленька входит в его комнату; он крепко спит, подложив руку под щеку, не дышит. Ей жаль будить его.

– Сашенька, – говорит она печально, – вставай, голубчик! В гимназию пора.

Он встает, одевается, молится Богу, потом садится чай пить; выпивает три стакана чаю и съедает два больших бублика и полфранцузского хлеба с маслом. Он еще не совсем очнулся от сна и потому не в духе.

– А ты, Сашенька, нетвердо выучил басню, – говорит Оленька и глядит на него так, будто провожает его в дальнюю дорогу. – Забота мне с тобой. Уж ты старайся, голубчик, учись… Слушайся учителей.

– Ах, оставьте, пожалуйста! – говорит Саша. Затем он идет по улице в гимназию, сам маленький, но в большом картузе, с ранцем на спине. За ним бесшумно идет Оленька.

– Сашенька-а! – окликает она.

Он оглядывается, а она сует ему в руку финик или карамельку. Когда поворачивают в тот переулок, где стоит гимназия, ему становится совестно, что за ним идет высокая, полная женщина; он оглядывается и говорит:

– Вы, тетя, идите домой, а теперь уже я сам дойду.

Она останавливается и смотрит ему вслед не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии. Ах, как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает – почему?

Проводив Сашу в гимназию, она возвращается домой, тихо, такая довольная, покойная, любвеобильная; ее лицо, помолодевшее за последние полгода, улыбается, сияет; встречные, глядя на нее, испытывают удовольствие и говорят ей:

– Здравствуйте, душечка Ольга Семеновна! Как поживаете, душечка?

– Трудно теперь стало в гимназии учиться, – рассказывает она на базаре. – Шутка ли, вчера в первом классе задали басню наизусть, да перевод латинский, да задачу… Ну где тут маленькому?

И она начинает говорить об учителях, об уроках, об учебниках, – то же самое, что говорит о них Саша.

В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его в постель, она долго крестит его и шепчет молитву, потом, ложась спать, грезит о том будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом, лошадей, коляску, женится и у него родятся дети… Она засыпает и все думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз. И черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет:

– Мур… мур… мур…

Вдруг сильный стук в калитку. Оленька просыпается и не дышит от страха; сердце у нее сильно бьется. Проходит полминуты, и опять стук.

«Это телеграмма из Харькова, – думает она, начиная дрожать всем телом. – Мать требует Сашу к себе в Харьков… О господи!»

Она в отчаянии; у нее холодеют голова, ноги, руки, и кажется, что несчастнее ее нет человека во всем свете. Но проходит еще минута, слышатся голоса; это ветеринар вернулся домой из клуба.

«Ну, слава богу», – думает она.

От сердца мало-помалу отстает тяжесть, опять становится легко; она ложится и думает о Саше, который спит крепко в соседней комнате и изредка говорит в бреду:

– Я ттебе! Пошел вон! Не дерись!

"Душечка" – рассказ короткий, читается минут за 15-20, а в пересказе его простенький сюжет укладывается в несколько предложений.

Ольга Семёновна Племянникова, она же Оленька и Душечка, жила в собственном доме на окраине городка. Вышла замуж за квартиранта из флигеля Кукина (мой Ваничка). После смерти Кукина стала женой соседа Пустовалова (мой Васичка), а через полгода траура по Васичке сошлась "по-граждански" со Смирниным (мой Володичка). В конце рассказа взяла на воспитание сына Смирнина гимназиста Сашеньку.

Первое впечатление от образа Душечки – добрая, отзывчивая, преданная, верная и бескорыстная душа, прекрасная жена и мать.
Глядя на "добрую наивную улыбку, которая бывала на ее лице, когда она слушала что-нибудь приятное, мужчины думали: "Да, ничего себе..." и тоже улыбались, а гостьи-дамы не могли удержаться, чтобы вдруг среди разговора не схватить ее за руку и не проговорить в порыве удовольствия: - Душечка!"

У Душечки всего лишь один недостаток: она не имела собственного мнения, поэтому разделяла взгляды тех, кого любила: папаши, тёти из Брянска, учителя французского языка, позже - мужей. Она соглашалась с ними во всём, и ей было удобно и спокойно.

Так как Чехов не один раз повторяет, что у Душечки не было собственного мнения, то читатели начинают в это верить. А как не верить, если и другие классики подтверждают, что Душечка человек ведомый, несамостоятельный, живущий отражённым светом и не умеющий обходиться без поводыря. Её удел – любить любого, кто поведёт её по жизни.

А.М. Горький хоть и отзывался о героине рассказа как о "милой, кроткой женщине", но в целом, характеризует Душечку, как "серая мышь", "кроткая раба", "умеет много любить, но по-рабски", "её можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет", "безликая раба своих привязанностей".

В.И.Ленин высказался решительней: "Душечка – непостоянное, беспринципное существо".

Литературовед В.И. Тюпа в своей работе "Художественность чеховского рассказа" (на которую часто ссылаются школьные преподаватели литературы) пишет, что "Ольга Семеновна <…> присваивала себе чужой личный опыт, чужое направление жизни, как бы удваивая объект своей привязанности. Самоотверженность Душечки, как это постепенно проясняется к концу рассказа, есть форма духовного иждивенчества".

Лев Толстой откликнулся на рассказ статьёй "Послесловие к рассказу Чехова "Душечка". В статье он пространно рассуждает об Оленьке-Душечке, как о "святой, удивительной душе".
Душечка для Толстого "воплощение истинного предназначения женщины". А предназначение женщины – быть идеальной женой, то есть любить, ублажать, заботиться, не перечить, оставаться в тени и во всём соглашаться с мужем.

В той же статье Лев Толстой написал о Чехове: "Он, начав писать "Душечку", хотел показать, какою не должна быть женщина", но "бог поэзии" запретил ему это делать, и Чехов "одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда останется образцом <…> быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем ее сводит судьба".

Нельзя не согласиться с мнением Толстого: Душечка удивительная душа, милое существо, счастье для любого, с кем сводит её судьба. Душечка - не серая мышь, не кроткая раба и не беспринципное существо.

Душечка не застывший образ духовной иждивенки, как утверждает В.И.Тюпа, хотя такое впечатление обязательно создаётся после первого прочтения рассказа. А так как читатель долго не раздумывает над содержанием, довольствуясь первым впечатлением, то это впечатление откладывается в его памяти и трансформируется в главную черту характера героини.

Особенно запоминается несколько раз повторенное Чеховым слово "полюбила", под которым подразумеваются синонимы: "привязалась", "прилепилась", "приспособилась", "прицепилась", "прислонилась".

Но Душечка не хладнокровная расчётливая хищница, она выходила замуж, предварительно полюбив. Как сказал о ней сам автор, "она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого". Но в отношении к мужьям её любовь подпитывалась двумя важными факторами: инстинктивным женским желанием выйти замуж и спрятаться от жизненных невзгод за надёжное мужское плечо.

Душечка, как рябина в песне:
"Как бы мне, рябине, к дубу перебраться,
Я б тогда не стала гнуться и качаться".

Так как описание привязанности Душечки к мужьям составляет большую часть рассказа, то ближе к концу внимание читателя притупляется, и важный переломный момент в мироощущении Душечки – её встречу с мальчиком Сашенькой – читатель принимает за очередное проявление душечкиной любвеобильности.

Рассказы Чехова сродни айсбергу. Неискушённый читатель реагирует лишь на видимую часть (текст), остальная глыбища (смысл) скрыта из поля его зрения. Надо очень внимательно читать рассказ (и не один раз), не пропуская ни слова, ни строчки, ни знаков препинания, и постараться умом и воображением охватить всю его глубину, чтобы понять то, что заложено автором между строк.

Собственно, Антон Павлович и сам не скрывал этого: "Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам".

Как "боян бо вещий (из "Слова из полку Игореве") растекашется мыслию по древу…", так и читателю надо растечься мыслью по тексту рассказа. Мало читать произведение Чехова, в него надо вникать и размышлять над ним, напрягая, как говорил Эркюль Пуаро, свои серые клеточки.

Давайте рассмотрим образ Душечки шире и глубже того текста, что предложил автор.

Сначала представим портрет Оленьки. "Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая". У неё были "полные розовые щеки", "мягкая белая шея с тёмной родинкой" и "добрая наивная улыбка".

История Душечки начинается с того, что она, "дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись".

О чём могла задуматься дочь отставного чиновника? Конечно, о будущем. Отец в отставке, болен, получает (или не получает) небольшую пенсию от ведомства, эти деньги и деньги за сдачу флигеля составляют средства для проживания отца и дочери Племянниковых. Барышне есть о чём задуматься: отец, не ровен час, умрёт, пенсии не будет, а плата за флигель маловата … будущее видится мрачным.

И тут в поле зрения Оленьки появляется квартирант Кукин, на весь двор негодующий по поводу дождя и возможного разорения. Оленька слушала его "молча, серьезно", на третий день "несчастья Кукина тронули ее, она его полюбила".

Полюбила, как реальную возможность обеспечить своё будущее. С мужем-то не страшно встретить завтрашний день! Как порядочная девушка, Оленька не могла сама сделать предложение мужчине, но женское сердце подсказало выход.

Когда под утро Кукин возвращался домой, "она тихо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась..."

"На ловца и зверь бежит", Кукин должным образом отреагировал на Оленькину приманку и сделал предложение. Они поженились. "После свадьбы жили хорошо". Как верная жена и спутница, Оленька помогала мужу в его беспокойной артистической работе: "…ее розовые щеки, милая, наивная, похожая на сияние улыбка мелькали то в окошечке кассы, то за кулисами, то в буфете".

Оленька держалась за мужа, как за спасательный круг, женская интуиция подсказывала ей, что мужчина – существо увлекающееся, особенно человек искусства, и надо делать всё возможное, чтобы удержать его возле себя.

Душечка старалась. Она не скупилась на нежность и ласковые слова. Помогала Кукину в театре, вела его дела, выслушивала жалобы, соглашалась с каждым его словом, поддерживала и ободряла: "Какой ты у меня славненький! - говорила она совершенно искренно, приглаживая ему волосы. - Какой ты у меня хорошенький!"

Когда Кукин "по ночам кашлял, а она поила его малиной и липовым цветом, натирала одеколоном, кутала в свои мягкие шали!". У Чехова в записной книжке написано: "Воробьихе кажется, что её воробей не чирикает, а поёт очень хорошо". Муж во всём был для Душечки хорош, и она была счастлива.

Но однажды счастье Оленьки кончилось.
Муж Кукин внезапно умер, оставив безутешную вдову наедине с замаячившим одиноким и страшным будущим.
Оленька-Душечка была в искреннем отчаянии: "Голубчик мой! Ваничка мой миленький, голубчик мой! Зачем же я с тобой повстречалася? Зачем я тебя узнала и полюбила? На кого ты покинул свою бедную Оленьку, бедную, несчастную?"

Страдала Душечка недолго. Уже через три месяца вдовушка обрела новое счастье с соседом Пустоваловым. "Пустовалов и Оленька, поженившись, жили хорошо", прежняя любовь к мужу Кукину была за ненадобностью стёрта из памяти, и Оленька начала исполнять обязанности супруги по известному ей сценарию.

Муж Васичка обыкновенно "сидел в лесном складе до обеда, потом уходил по делам, и его сменяла Оленька, которая сидела в конторе до вечера и писала там счета и отпускала товар".

"Какие мысли были у мужа, такие и у нее. Если он думал, что в комнате жарко или что дела теперь стали тихие, то так думала и она. Муж ее не любил никаких развлечений и в праздники сидел дома, и она тоже". Ведомая женской интуицией, Оленька автоматически становилась отражением своего мужа. Идеальная жена для любого мужчины!

Жить бы душа в душу этим двум голубкам и дальше, но однажды счастье кончилось.
Муж Пустовалов простудился, заболел и умер. Душечка зарыдала над телом Пустовалова, как когда-то причитала над Кукиным: "На кого же ты меня покинул, голубчик мой? Как же я теперь буду жить без тебя, горькая я и несчастная? Люди добрые, пожалейте меня, сироту круглую..."

Она очень горевала и даже "отказалась навсегда от шляпки и перчаток", стала жить затворницей. Снова дыхнуло пугающее будущее, но тут на горизонте Оленького одиночества появилась новая кандидатура для счастья.

Ещё при жизни Пустовалова захаживал к Ольге Семёновне новый квартирант из флигеля полковой ветеринар Смирнин. "Он рассказывал ей что-нибудь или играл с нею в карты, и это ее развлекало".
Через полгода после смерти второго мужа, Ольга Семёновна сняла траур и раскрыла в доме ставни. Вот тут-то соседи и прохожие увидели, "как она в своем садике пила чай с ветеринаром, а он читал ей вслух газету", и сделали выводы, что у Душечки с женским счастьем всё наладилось.

Оленька и Володичка зажили гражданским браком, и это их устраивало. Любовь к мужу Пустовалову была забыта, и Оленька привычно выполняла обязанности нежной и преданной жены. Она "повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всем такого же мнения, как он".

Смирнин не возражал, но однажды всё-таки вышел из себя. Когда при гостях (сослуживцы по полку) Оленька стала рассуждать "о чуме на рогатом скоте, о жемчужной болезни и о городских бойнях", Смирнин возмутился: "Я ведь просил тебя не говорить о том, чего ты не понимаешь!<…> Это скучно!"

Ольга Семёновна искренне удивилась: "Володичка, о чем же мне говорить?!"
Удивлялась она и дальше, ведь никто из её бывших мужей никогда не говорил, что им скучны её разговоры, никто ни разу не высказал недовольства.

Володичка воспротивился узнавать себя в Оленькином исполнении, а быть другой, самобытной, она не умела. Ей негде было набраться умения общаться с мужчинами. Весь её опыт укладывался в рамки отношений дочери с отцом, когда папаша заболел и стал беспомощным, она научилась ухаживать за ним, как за ребёнком. Отец, как отец, и отец, как ребёнок, - вот и весь опыт.

Оленька-Душечка не глупая девушка, она умела мыслить, наблюдать, сопоставлять факты, делать выводы, но никто не спрашивал её мнения, а сама она инициативу не проявляла. Вот и не научилась мыслить самостоятельно. Оленька сравнивала себя с курицей: та же птица, только без крыльев, поэтому и летать не умеет.

Однажды ей подумалось, а вдруг она поступает не так, как нужно мужчинам. Может, с ними надо по-другому? Может, не надо повторять за ними то, что они и так знают? Ей захотелось отрастить крылья, но не было стимула.

Давайте вспомним интермедию Жванецкого "О женщинах" в исполнении Аркадия Райкина?
Герой интермедии Сигизмунд говорит о женщине своей мечты:

"Я почувствовал себя человеком! Я пел, я свистел, я решал кроссворды, а она слушала меня а-а-а, раскрыв рот. Вы знаете, это приятно. Когда слушают тебя, раскрыв рот, - это очень приятно! Один день... Через месяц это начинает раздражать! Я ей сказал: "Закрой рот, дура, я уже всё сказал!"

Отчего умерли оба мужа Душечки, а третий растворился на просторах родины?
Не от того ли, что не могли, как Сигизмунд, сказать жене "Закрой рот, мы это уже сто раз слышали!"?
Как долго мужчина может вытерпеть возле себя идеальную женщину – точную копию его самого? В конце концов надоедает смотреть на себя в зеркало и хочется его разбить.

Деликатные и простодушные мужья Душечки не могли, как Смирнин, возмутиться (выпустить пар), они молчали и терпели, пока их хрупкая мужская конструкция не выдержала.

Смирнину повезло, он вовремя вместе с полком поменял дислокацию.

После отбытия ветеринара Оленька осталась совершенно одна. Было "очевидно, что лучшие годы уже прошли, остались позади, и теперь начиналась какая-то новая жизнь, неизвестная, о которой лучше не думать".

Она "ни о чем не думала, ничего не хотела", "ела и пила, точно поневоле". "А главное, что хуже всего, у нее уже не было никаких мнений. А как это ужасно не иметь никакого мнения!"
"При Кукине и Пустовалове и потом при ветеринаре Оленька могла объяснить всё и сказала бы свое мнение о чем угодно, теперь же и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе".

"И так день за днем, год за годом, - и ни одной радости, и нет никакого мнения".

Особенно тяжело было Оленьке сознавать, что ей некого любить. У неё был талант – любить, она была генератором любви, но некому и некуда было направить эту энергию любви. Не было точки приложения, объекта, стимула. "Ей бы такую любовь, которая захватила бы всё ее существо, всю душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни, согрела бы ее стареющую кровь".

Любовь пришла внезапно - сильная, могучая, настоящая. Не к мужчине, а к ребёнку.
Ветеринар Смирнин вернулся с семьёй, женой и сыном. Жена вскоре уехала в Харьков, Смирнин зажил своей жизнью, а ребёнок, 9-ти летний Сашенька, остался на попечении Ольги Семёновны.

И вот тут Душечка почувствовала в себе любовь к этому чужому мальчику, ту любовь, о которой мечтала и которая "захватила всё её существо". "Сердце у нее в груди стало вдруг теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родной сын".
"Она смотрела на него с умилением и с жалостью и шептала: - Голубчик мой, красавчик... Деточка моя, и уродился же ты такой умненький, такой беленький".

После многих лет попугайного копирования за мужьями Ольга Семёновна научилась высказываться самостоятельно.
"Островом называется часть суши... - повторила она, и это было ее первое мнение, которое она высказала с уверенностью после стольких лет молчания и пустоты в мыслях".

Любовь делает чудеса. И дело не в том, что Душечке "не к кому было прислониться", а в том, что она почувствовала потребность самого мальчика в любви. Ребёнок, брошенный родителями, уже начал грубеть сердечком без исцеляющей силы Любви и со временем превратился бы в бездушного "Ионыча, но судьба послала ему подарок в образе "любвеобильной" Душечки".
Встретились два одиночества!

Провожая Сашеньку в гимназию и глядя ему вслед, Душечка думала, что "за этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления".

А потому, что заполнившая Душечку любовь в корне отличалась от тех чувств, которые она испытывала к своим мужьям. Словно раньше она любила понарошку, по нужде, в силу обстоятельств, а теперь – любит всем сердцем: "Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь …"

Вышеупомянутый литературный критик В.И. Тюпа делает обратный вывод: "Никакого перерождения Душечки во взрослую душу под облагораживающим воздействием материнского чувства в финальной части произведения не видно. Напротив, приняв авторский угол зрения на сообщаемое нам в тексте, мы вынуждены будем признать, что последняя привязанность окончательно обнажает несостоятельность Ольги Семеновны как личности.
Душечка … с ее неспособностью к самоопределению, неумением актуализировать этот смысл в себе самой предстает в рассказе неразвившимся эмбрионом личности".

К сожалению, г-н В.И.Тюпа не берёт во внимание (или не понимает) могучую силу любви. Чехов неспроста говорит об изменениях, происходящих с Душечкой после того, как она полюбила не приспособленческой любовью, а безусловной: "Когда любишь, то такое богатство открываешь в себе, сколько нежности, ласковости, даже не верится, что так умеешь любить".

Мальчик Сашенька, сам того не ведая, помог Душечке проявить свой главный и бесценный дар – не просто любить, а любить самоотверженно. Теперь она не страшится будущего, а грезит о нём, наполняясь мечтами: "Когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом, лошадей, коляску, женится, и у него родятся дети... "

Мечты мечтами, но всё же беспокойно за Душечку.
Чехов не завершил рассказ, предоставив читателю предсказать вариант развития событий. И читатель тревожно размышляет: вдруг вернётся мать Сашеньки и заберёт его с собой; вдруг ветеринар Смирнин сменит работу и увезёт сына неизвестно куда; вдруг выросший Сашенька сам уйдёт от надоевшей, привязчивой "тёти" …

Бедная Душечка, читатель полюбил тебя и предлагает счастливый вариант твоей истории.
Пусть Сашенька вырастет достойным человеком и никогда, ни при каких обстоятельствах не оставит женщину, заменившую ему мать.

Иллюстрация - кадр из х/ф "Душечка, 1966.

Рассказ Антона Павловича Чехова «Душечка», краткое содержание которого мы предлагаем вашему вниманию, был создан в декабре 1898 года. По свидетельству самого автора, на написание этого миниатюрного произведения у него ушло не более десяти дней, хотя замысел вынашивался на протяжении нескольких лет. Уже в январе 1899 года читающая публика смогла познакомиться с рассказом, опубликованном в журнале «Семья».

Характеристика главной героини

Восприятие краткого содержания рассказа «Душечка» будет искаженным без ясного представления образа главной героини. Молодая женщина Ольга Семеновна Племянникова живет в большом доме на окраине города, в районе так называемой Цыганской слободки. Белолицая, розовощекая, пышная, не обделенная здоровьем и красотой - примерно так описывает Ольгу автор.

Ее чистый взгляд и наивная улыбка вызывали умиление как у мужчин, так и у женщин. У любого человека, которому доводилось пообщаться с девушкой, невольно вырывался восторженный возглас: «Душечка!» А. П. Чехов краткое содержание внутреннего настроя героини, ее отношение к жизни передает такими словами: «Она всегда кого-нибудь любила: отца, тетку, учителя французского языка».

Счастливый брак

В скромном флигеле во дворе дома, где жила Ольга Семеновна со своим престарелым больным отцом, квартировал управляющий и антрепренер летнего театра «Тиволи» Иван Кукин. Тщедушный мужчина с зализанными волосами и желтым лицом часто во всеуслышание, проклиная свою горькую судьбу, жаловался на неблагодарных зрителей, дождливую погоду и прочие обстоятельства, мешающие процветанию его бизнеса.

В начале рассказа Чехова «Душечка», с кратким содержанием которого нам предстоит познакомиться, неслучайно описываются добродетели Ольги Семеновны. Чувствительная девушка прониклась состраданием к своему постояльцу и всей душой полюбила его. Вскоре Кукин ответил на ее чувства, посватался к милой барышней и они зажили приятной для обоих семейной жизнью.

Оленька ласково называла мужа Ваничкой, сидела в кассе его театра, присутствовала на репетициях, водила дружбу с актерами, ругалась с критиками. При встречах со старыми знакомыми она не могла говорить ни о чем другом, кроме театральных проблем. В лексиконе молодой женщины появились те же слова и выражения, что и у обожаемого ею супруга.

Неожиданная трагедия

Недолго продолжалось счастье Оленьки. Минула дождливая осень и морозная зима. Дела в театре шли с переменным успехом. Ранней весной Кукин уехал в Москву, чтобы набрать актеров для новой труппы, обещал вернуться к Пасхе. Он часто писал ей, давал распоряжения по обустройству театра.

В отсутствие мужа Ольга не могла не есть, не спать. Сама женщина, которую актеры с мягкой иронией за глаза называли «душечкой», краткое содержание своих мыслей по поводу разлуки с мужем передает так: «Когда в курятнике нет петуха, куры тоже всю ночь не спят, беспокоятся». Она словно предчувствовала недоброе. Глухой стук в ворота ее дома поздним воскресным вечером за неделю до Пасхи напугал и расстроил Оленьку. Посыльный принес телеграмму, в которой сообщалось о скоропостижной смерти Кукина.

Растворение в новой любви

Через три месяца после похорон мужа, возвращаясь из церкви, Ольга Семеновна знакомится со своим соседом Василием Андреевичем Пустоваловым. Мужчина служит управляющим склада лесоматериалов у одного из местных купцов. Солидный вид нового знакомого, его степенные разумные речи покоряют сердце Оленьки. Вскоре она понимает, что полюбила Пустовалова.

В этой части краткого содержания чеховской «Душечки» можно заметить своеобразный повтор предыдущих событий. Василий Андреевич сватается к Оленьке, они создают крепкую и дружную семью. Женщина снова без устали хлопочет не только по хозяйству, но и сидит в складской конторе, выписывает счета, отпускает товар. Ольга называет мужа Васичкой, и все ее разговоры посвящены торговле лесом. Друзья и знакомые слышат из ее уст слова и выражения, связанные с деятельностью управляющего лесным складом: доски, горбыль, тес, балка, кругляк.

Она полностью растворилась в делах и заботах своего мужа. Теперь его мысли были ее мыслями. То, что не нравилось Василию Андреевичу, было не по вкусу и Ольге Семеновне. Когда кто-то из знакомых заговаривал о театре, Оленька возмущалась: «Фи! Ну что в нем хорошего!»

Тяжелая утрата и новая привязанность

Всё хорошо было в семье Пустоваловых. Лишь одно обстоятельство огорчало супругов - детей за шесть лет брака бог им так и не дал. В судьбе Оленьки происходит неприятный поворот. Ее Васичка, простудившись, сильно заболел и, несмотря на усилия лучших докторов, скончался. Полгода овдовевшая Ольга Семеновна не снимала траура и почти не выходила из дома, сил хватало только на посещение церкви и могилы мужа.

Еще при жизни Василия Андреевича Оленька сдавала свой флигель полковому ветеринару Владимиру Платоновичу Смирнину. Он был в разводе с женой, обеспечивая материально малолетнего сына. Когда Оленька, наконец, оправилась от своего горя и начала выходить в люди, знакомые заметили перемены в ее поведении. Теперь ее разговоры касались исключительно болезней лошадей и крупного рогатого скота, а также прочих премудростей ветеринарии.

Материнская любовь

На протяжении многих лет Ольга Семеновна живет одна в своем доме, оставшемся по наследству от отца. Она постарела, подурнела, лучшие ее годы остались позади - так, следуя замыслу Чехова, можно описать состояние героини в заключительной части краткого содержания «Душечки». Но рассказ еще не окончен. В судьбе Оленьки происходят неожиданные перемены, которые она сама назовет истинным счастьем.

В один из дней на пороге дома появляется ветеринар Смирнин и сообщает, что вышел в отставку и воссоединился с семьей. Он хочет поселиться в этом городе и подыскивает съемную квартиру. Расчувствовавшись, Ольга Семеновна предлагает бывшему возлюбленному поселиться с женой и сыном в ее доме, а сама уходит жить во флигель.

Мать мальчика Саши, который только начал посещать гимназию, вскоре уезжает в Харьков и не спешит возвращаться. Ветеринар много работает и ведет разгульную жизнь, оставляя сына одного по нескольку дней. Оленька полностью берет на себя заботу о мальчике и даже устраивает ему комнату у себя во флигеле.

Теперь все мысли женщины заняты нелегкой участью гимназистов, непомерно тяжелыми школьными заданиями. После долгих лет молчания она с упоением рассказывает знакомым об уроках, учебниках, учителях. Душечка счастлива как никогда в жизни. Материнская любовь к маленькому Саше переполняет ее сердце. Лишь одна смутная тревога не дает ей покоя. А вдруг жена ветеринара вернется и потребует сына к себе?

Антон Павлович Чехов

Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись. Было жарко, назойливо приставали мухи, и было так приятно думать, что скоро уже вечер. С востока надвигались темные дождевые тучи, и оттуда изредка потягивало влагой.

Среди двора стоял Кукин, антрепренер и содержатель увеселительного сада «Тиволи», квартировавший тут же во дворе, во флигеле, и глядел на небо.

Опять! - говорил он с отчаянием. - Опять будет дождь! Каждый день дожди, каждый день дожди - точно нарочно! Ведь это петля! Это разоренье! Каждый день страшные убытки!

Он всплеснул руками и продолжал, обращаясь к Оленьке:

Вот вам, Ольга Семеновна, наша жизнь. Хоть плачь! Работаешь, стараешься, мучишься, ночей не спишь, всё думаешь, как бы лучше, - и что же? С одной стороны, публика, невежественная, дикая. Даю ей самую лучшую оперетку, феерию, великолепных куплетистов, по разве ей это нужно? Разве она в этом понимает что-нибудь? Ей нужен балаган! Ей подавай пошлость! С другой стороны, взгляните на погоду. Почти каждый вечер дождь. Как зарядило с десятого мая, так потом весь май и июнь, просто ужас! Публика не ходит, но ведь я за аренду плачу? Артистам плачу?

На другой день под вечер опять надвигались тучи, и Кукин говорил с истерическим хохотом:

Ну что ж? И пускай! Пускай хоть весь сад зальет, хоть меня самого! Чтоб мне не было счастья ни на этом, ни на том свете! Пускай артисты подают на меня в суд! Что суд? Хоть на каторгу в Сибирь! Хоть на эшафот! Ха-ха-ха!

И на третий день то же…

Оленька слушала Кукина молча, серьезно, и, случалось, слезы выступали у нее на глазах. В конце концов несчастья Кукина тронули ее, она его полюбила. Он был мал ростом, тощ, с желтым лицом, с зачесанными височками, говорил жидким тенорком, и когда говорил, то кривил рот; и на лице у него всегда было написано отчаяние, но всё же он возбудил в ней настоящее, глубокое чувство. Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал; любила свою тетю, которая иногда, раз в два года, приезжала из Брянска; а еще раньше, когда училась в прогимназии, любила своего учителя французского языка. Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая. Глядя на ее полные розовые щеки, на мягкую белую шею с темной родинкой, на добрую наивную улыбку, которая бывала на ее лице, когда она слушала что-нибудь приятное, мужчины думали: «Да, ничего себе…» и тоже улыбались, а гостьи-дамы не могли удержаться, чтобы вдруг среди разговора не схватить ее за руку и не проговорить в порыве удовольствия:

Душечка!

Дом, в котором она жила со дня рождения и который в завещании был записан на ее имя, находился на окраине города, в Цыганской Слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как в саду играла музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берет приступом своего главного врага - равнодушную публику; сердце у нее сладко замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тпхо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась…

Он сделал предложение, и они повенчались. И когда он увидал как следует ее шею и полные здоровые плечи, то всплеснул руками и проговорил:

Душечка!

Он был счастлив, но так как в день свадьбы и потом ночью шел дождь, то с его лица не сходило выражение отчаяния.

После свадьбы жили хорошо. Она сидела у него в кассе, смотрела за порядками в саду, записывала расходы, выдавала жалованье, и ее розовые щеки, милая, наивная, похожая на сияние улыбка мелькали то в окошечке кассы, то за кулисами, то в буфете. И она уже говорила своим знакомым, что самое замечательное, самое важное и нужное на свете - это театр и что получить истинное наслаждение и стать образованным и гуманным можно только в театре.

Но разве публика понимает это? - говорила она. - Ей нужен балаган! Вчера у нас шел «Фауст наизнанку», и почти все ложи были пустые, а если бы мы с Ваничкой поставили какую-нибудь пошлость, то, поверьте, театр был бы битком набит. Завтра мы с Ваничкой ставим «Орфея в аду», приходите.

И что говорил о театре и об актерах Кукин, то повторяла и она. Публику она так же, как и он, презирала за равнодушие к искусству и за невежество, на репетициях вмешивалась, поправляла актеров, смотрела за поведением музыкантов, и когда в местной газете неодобрительно отзывались о театре, то она плакала и потом ходила в редакцию объясняться.

Актеры любили ее и называли «мы с Ваничкой» и «душечкой»; она жалела их и давала им понемножку взаймы, и если, случалось, ее обманывали, то она только потихоньку плакала, но мужу не жаловалась.

И зимой жили хорошо. Сняли городской театр на всю зиму л сдавали его на короткие сроки то малороссийской труппе, то фокуснику, то местным любителям. Оленька полнела и вся сияла от удовольствия, а Кукин худел и желтел и жаловался на страшные убытки, хотя всю зиму дела шли недурно. По ночам он кашлял, а она поила его малиной и липовым цветом, натирала одеколоном, кутала в свои мягкие шали.

Какой ты у меня славненький! - говорила она совершенно искренно, приглаживая ему волосы. - Какой ты у меня хорошенький!

В великом посту он уехал в Москву набирать труппу, а она без него не могла спать, всё сидела у окна и смотрела на звезды. И в это время она сравнивала себя с курами, которые тоже всю ночь не спят и испытывают беспокойство, когда в курятнике нет петуха. Кукин задержался в Москве и писал, что вернется к Святой, и в письмах уже делал распоряжения насчет «Тиволи». Но под страстной понедельник, поздно вечером, вдруг раздался зловещий стук в ворота; кто-то бил в калитку, как в бочку: бум! бум! бум! Сонная кухарка, шлепая босыми ногами по лужам, побежала отворять.

Отворите, сделайте милость! - говорил кто-то за воротами глухим басом. - Вам телеграмма!

Оленька и раньше получала телеграммы от мужа, но теперь почему-то так и обомлела. Дрожащими руками она распечатала телеграмму и прочла следующее:

«Иван Петрович скончался сегодня скоропостижно сючала ждем распоряжений хохороны вторник».

Так и было напечатано в телеграмме «хохороны» и какое-то еще непонятное слово «сючала»; подпись была режиссера опереточной труппы.

Голубчик мой! - зарыдала Оленька. - Ваничка мой миленький, голубчик мой! Зачем же я с тобой повстречалася? Зачем я тебя узнала и полюбила? На кого ты покинул свою бедную Оленьку, бедную, несчастную?..

В молодой дочери мелкого чиновника Оленьке, полной, розовощёкой, жалостливой барышне с кротким, мягким взглядом жило страстное желание кого-нибудь любить. Объекту своей любви она стремилась принадлежать целиком, так чтобы целиком проникнуться его заботами и мыслями. Любовь преображала Оленьку даже внешне: с её лица не сходила добрая, светлая, наивная улыбка, и знакомые дамы, глядя на неё, в порыве удовольствия говорили: «Душечка!»

В детстве Душечка любила вначале своего папашу, потом тётю, которая иногда приезжала из Брянска, а после – своего учителя французского языка. Когда Оленька выросла, у неё стали появляться более серьёзные увлечения. Вначале она полюбила Кукина, молодого содержателя увеселительного сада «Тиволи», который квартировал у неё во флигеле. Человек нервный и эмоциональный, Кукин целыми днями бегал по двору и, воздевая руки к небу, жаловался на равнодушие публики к его заведению, на постоянные убытки. Душечка вначале жалела этого малорослого и тощего мужчину, который говорил жидким тенорком, кривя рот. Потом жалость перешла в любовь.

«Душечка». Фрагменты фильма по рассказу А. П. Чехова

Они повенчались. После свадьбы Оленька сидела у Кукина в кассе, записывала расходы и говорила всем знакомым, что самое замечательное и важное на свете – это театр, но публика не понимает этого, ей нужен балаган. Что говорил о театре и об актерах «её Ваничка» Кукин, то повторяла и она. Когда дела в увеселительном саду шли хорошо, Душечка полнела и вся сияла от удовольствия, хотя Кукин постоянно худел и желтел и жаловался на страшные убытки. Однажды он уехал в Москву набирать труппу, и оттуда Душечке пришла телеграмма: её муж скончался.

После похорон Оленька рыдала так, что слышно было на улице, а соседки крестились. Однако три месяца спустя, возвращаясь с церковной обедни, она случайно шла вместе с Василием Андреичем Пустоваловым, управляющим лесным складом купца Бабакаева. Пустовалов посочувствовал горю Душечки, и ей понравился этот степенный, солидный человек с бородой. Вскоре он пришёл к ней с визитом, потом сыграли и свадьбу.

Оленька теперь в обед сменяла нового супруга на лесном складе и сидела там до вечера, писала счета и отпускала товар. Знакомым она жаловалась, что доски дорожают, и «её Васичка» теперь должен ездить за ними в Могилевскую губернию. По ночам ей снились бесконечные вереницы подвод, везущих брёвна, балки и горбыли. Тихо и смирно, в любви и полном согласии прожили Пустоваловы шесть лет. Но как-то зимой Василий Андреич, напившись горячего чаю, вышел без шапки отпускать лес, простудился, занемог и умер.

Душечка безутешно рыдала, полгода носила траур и даже не открывала ставни на окнах. Но потом соседи узнали, что она часто пьёт вместе чай с полковым ветеринаром Смирниным, квартировавшим у нее во флигеле. Смирнин был женат и имел сына, но с женой разошелся, так как она ему изменила. Он очень переживал по поводу своих семейных несчастий, и добродушная Оленька сжалилась над ним…

Друзьям Душечка теперь рассказывала, что у них в городе нет правильного ветеринарного надзора, и поэтому люди часто заболевают от молока, заражаются от лошадей и коров. Другую бы осудили, но о вновь засиявшей своей доброй улыбкой Оленьке никто не мог подумать дурно. Однако счастье на сей раз продолжалось недолго: «её Володичка» уехал вместе с полком куда-то очень далеко.

Душечка вся переменилась. Её душу охватили безучастность и пустота. Она постарела, подурнела, ела и пила словно поневоле и даже перестала гладить свою чёрную кошечку Брыску. Так прошло несколько лет. Но в один жаркий июльский день в калитку постучали, и Оленька обомлела: за воротами стоял ветеринар Смирнин, уже седой. Он вышел в отставку и решил поселиться в этом городе.

Смирнин приехал с семьёй. С женой он помирился, а сына, 9-летнего Сашу, уже было пора отдавать в гимназию. Смирнин искал квартиру. Хотя с ним приехала и жена, Душечка с радостью предложила, чтобы они все поселились в её доме, а сама решила перейти во флигель.

Всю свою неутолённую любовь Душечка теперь перенесла на мальчика Сашу. Мать его вскоре уехала, легко оставив сына. Со Смирниным Оленька уже не сошлась, но Сашу поселила во флигеле вместе с собой. По утрам она любовалась, как он крепко спит, потом будила его на гимназические занятия и поила чаем. В большом картузе и с ранцем на спине маленький Саша выходил из дома, а Душечка бежала сзади, суя ему в руку финик или карамельку. Из прежних привязанностей Оленьки ни одна не была такою глубокой, как материнское чувство к этому чужому мальчику с ямочками на щеках.

Со знакомыми она теперь говорила о том, как нелегко учиться в гимназиях, какие трудные там задают уроки. По вечерам, укладывая Сашу спать, Душечка мечтала, как он в будущем станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом, женится и у него родятся дети…

На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст рассказа «Душечка» . Краткие содержания других произведений А. П. Чехова - см. ниже в блоке «Ещё по теме...»