Самоходы из Расеи: крестьяне в эпоху массовых переселений. XXIV

Ставший генсеком в 73 года, тяжелобольной Константин Устинович Черненко, как всякий пожилой человек, находящийся на пороге смерти, часто вспоминал детство. В памяти возникали степные просторы, темные силуэты гор за Енисеем, быстрое течение великой реки, хлебные поля… Он был первым и последним руководителем Советского Союза и России, родившимся в Сибири. Его карьера — необыкновенный взлет мальчишки из села Большая Тесь к руководству сверхдержавой — словно стала отражением сложной истории вовлечения Сибири в историю великой страны. Сын крестьянина-переселенца с Украины, внук якутки (откуда его скуластое лицо) Черненко воплотил в себе новую генерацию россиян, порожденную великим миграционным потоком внутри Российской империи.

Расселение русского народа по Евразии со скоростью, невиданной в мировой истории, — один из самых удивительных феноменов Нового времени. С 1552 года (покорение Казани) и по 1648-й (плавание Семена Дежнева и экспедиция Ерофея Хабарова на Амур), менее чем за сто лет, россияне освоили территорию от Волги до Тихого океана протяженностью более 5000 км и площадью свыше 10 млн кв. км — полторы Австралии. Причем это было сделано с минимальными силами и затратами, по бездорожью, большей частью пешком или на лодках.

Эпопея открытия Сибири сопоставима только с колонизацией Америки испанцами. Имена первопроходцев Ермака, Хабарова, Дежнева должны стоять в одном ряду с именами знаменитых конквистадоров Кортеса и Писарро, которые с двумя-тремя сотнями человек покоряли великие империи, пробираясь через джунгли и горы. К середине XVII века границы России почти сравнялись с нынешними. И это огромное государство было создано не только в кратчайшие сроки, но и без надрыва населения, не обременяемого высокими налогами, без рекрутирования большой постоянной армии, без громоздкого бюрократического аппарата. Допетровская монархия вопреки бытующим мифам была вполне эффективной. А задача по открытию и присоединению новых земель на Востоке отдавалась на «аутсорсинг» купцам, казакам, таким промышленникам, как Строгановы, чьим наемником и являлся Ермак Тимофеевич, под знамена которого собирались лихие и «гулящие» люди.

Позднее начало и одновременно стремительность расселения русского этноса обусловили такую его особенность, как слабая выраженность языковых различий. Если в крошечных по сравнению с Россией Италии или Германии венецианские и сицилийские диалекты взаимонепонимаемы, равно как платтдойч и хохдойч, то разделенные тысячами верст крестьяне Сибири, казаки Дона и поморы Севера говорили на одном и том же, всем понятном языке со сравнительно небольшими региональными различиями.

Когда не было нефти

Если испанцев гнала в Америку жажда золота, то в Сибирь отчаянные головы рвались за пушниной — важнейшим экспортным товаром Руси того времени. Соболий мех играл в XVII веке ту же роль, что нефть и газ сегодня. Как пишет историк, «стремление найти постоянный источник пушнины, составлявшей в то время немалую долю приходной части бюджета и ценившейся на внешнем и внутреннем рынке, усиливало попытки русского правительства к продвижению границ государства на восток». Сбор ясака с туземцев был основным мотивом приведения под «высокую руку государя» все новых земель. Ясак уплачивался «мягкой рухлядью», которую в установленном объеме должны были поставлять покоренные племена.

Помимо государственного оборота мехов (включавшего в себя помимо ясака десятинный сбор натурой, принудительную скупку казной лучших видов пушнины, жесткий контроль за ее транспортировкой и складированием и т. д.) существовала частная торговля, чьи объемы превосходили первую минимум в три раза. Купцы, скупщики и их челядь составляли значительный контингент первопоселенцев.

И так же, как была немноголюдна испанская эмиграция в Америку, лишь малое число русских людей переселялось поначалу за Урал. Это объяснялось целым рядом причин.

Во-первых, в то время не существовало надежных транспортных средств и путей. Крестьянину сорваться с насиженного места и уйти не в соседнюю волость, а за тысячи верст с семьей было попросту невозможно. Питаться в пути ему было нечем и негде, равно как у него не имелось средств и условий для обустройства на новом месте. Основные пути, в первую очередь торговые, в Сибирь шли тогда гораздо севернее, чем сейчас. Они начинались перед Уралом у Чердыни и Соликамска, запрятанных в притундровых лесах, ведь открытая степь была опасна из-за набегов кочевников. Первые крупные торговые поселения находились у полярного круга — Мангазея, Туруханск. Ныне считающиеся северной чертой расселения («точечные» нефтяные и газовые города в расчет не берем) Тобольск, Томск и Енисейск в XVII-XVIII веках располагались на юге обжитой Сибири.

Во-вторых, законодательство от Судебника Ивана III 1497 года через введение заповедных и урочных лет (запрет на уход крестьян от помещика в Юрьев день) при Федоре Иоанновиче до Соборного уложения 1649 года объективно затрудняло самовольное переселение крестьян. Государство было заинтересовано в том, чтобы прикреплять работников к земле, которую она давала дворянам для кормления за ратную службу. Последних же далекая и неведомая Сибирь с суровым климатом не привлекала. Недаром она так и не узнала крепостного права.

В-третьих, после побед над крымскими татарами и прочими степняками для освоения открылись земли так называемого Дикого поля — огромной территории на южной границе Московского государства. Начиная с XIII века, после опустошительных походов монголов в Диком поле почти никто не проживал (почему оно так и было названо), а ведь это были плодороднейшие черноземные земли к югу от Тулы и Рязани и до Азовского моря. Одновременно шло освоение недавно присоединенного Поволжья. Эти два региона взяли на себя основные миграционные потоки с конца XVI века.

Надо заметить, что малое число мигрантов вплоть до эпохи Промышленной революции, открывшей новые транспортные возможности и совпавшей с демографическим взрывом в Европе, было характерно для всех стран Старого Света, а не только для России. Первая английская колония в Северной Америке была основана в 1607 году. Но за первое столетие на новый континент из Британии переселилось не более 175 000 человек, то есть менее 2000 в год. Такие же скромные цифры характеризуют миграционные потоки из Испании и Португалии в Южную и Центральную Америку в XVI-XVIII веках. Тесные парусные суда, цинга, массово вспыхивающие инфекционные заболевания, отсутствие необходимой информации, инфраструктуры, государственной поддержки не позволяли эмиграции стать массовой.

Разбойники, каторжане и казаки

Основными исходными базами миграции за Урал служили окраинные районы Вятки и Русского Севера, где природные условия соответствовали сибирским, а русское население само было пришлым (потомки новгородских «ушкуйников» — речных пиратов) и не испытывало страха перед длительными путешествиями, которые проходили преимущественно по крупными рекам. Большинство так называемых чалдонов, то есть потомков первых русских поселенцев в Сибири, происходят от выходцев с северо-востока. В социально-экономическом плане они были либо черносошными крестьянами (то есть государственными, лично свободными), либо (ремесленники и торговцы в городах) разночинцами. Кроме того, в Сибирь попадало немало казаков, стрельцов, прочих служивых и государевых людей, а также бродяг и беглых. Уже с XVII века она служила местом ссылки — вспомним такие знаменитые имена, как протопоп Аввакум и западнославянский богослов и грамматик Юрий Крижанич, не по своей воле проведший 16 лет в Тобольске. Оседая в Сибири, пришельцы, преимущественно мужчины, женились на женщинах из местных племен, породив особый сибирский метисный тип. Как немногочисленные испанцы почти полностью ассимилировали индейцев, так и многие народности Сибири влились в русский этнос, сохраняя свои бытовые и культурные особенности.

В XVIII веке начались переселения значительных групп населения, инициированные правительством, своего рода попытки социальной инженерии. Первыми дорогу в Сибирь открыли старообрядцы, которых туда ссылала власть и которые сами бежали от ее преследований. К примеру, при Анне Иоанновне и Екатерине II были разгромлены многочисленные раскольничьи поселения в современной Гомельской области Белоруссии, а их обитатели выселены на Алтай (так называемые поляки) и в Забайкалье («семейские»). Кержаки-старообрядцы происходили от тех раскольников, которые сами переселялись на самые окраинные земли, где их не доставала царская власть. Религиозные поселенцы принесли с собой высокую аграрную культуру, акклиматизировав в Сибири ранее неизвестные виды растений. Их отличали пуританские нравы, безупречная трудовая этика, из их числа произошло немало династий сибирских купцов. В Якутии и других районах сложились субэтнические группы («затундренные крестьяне») от смешения русских с туземцами. Они сочетали передовые навыки крестьян европейской части и охотничьи приемы аборигенов, успешно выживая в условиях вечной мерзлоты.

При Петре I появляется понятие «каторга», неразрывно связанное с Сибирью. Контингент каторжан непрерывно рос, особенно после отмены смертной казни при Елизавете. В середине столетия помещики получили право своим решением ссылать крестьян в ссылку, а затем на каторжные работы в Сибирь, что доставило последней немало новых жителей.

Русские цари относились к Сибири как к колонии — подобно испанским королям, всячески препятствовавшим развитию своих американских владений путем запрета на различные виды экономической деятельности и видевшим в них лишь сырьевые придатки метрополии. С конца XVII века Кяхта в Забайкалье стала важнейшим транзитным пунктом торговли с Китаем, и монархия сразу же взяла ее под свой контроль. Караваны в Поднебесную были разрешены только казенные, торговля с китайцами — только бартерная, до 1740-х годов имелся запрет на вексельные переводы за Урал и обратно, лишь в 1762 году была отменена государственная монополия на экспорт мехов, и только в 1753-м упразднена внутренняя таможня в Верхотурье. Все эти ограничения губительно отражались на развитии сибирского предпринимательства и не способствовали привлекательности края. Многие сибирские губернаторы даже не жили в Иркутске (формальной столице), а управляли регионом из Санкт-Петербурга, как, например, отец декабриста Павла Пестеля Иван Борисович.

Даже в первой половине XIX века власть продолжала смотреть на Сибирь как на колонию и не думала о ее планомерном заселении. Основные рабочие руки по-прежнему доставляли каторга и ссылка, через которые за столетие прошло около миллиона человек. Культурный уровень все время рос (декабристы, петрашевцы, польские дворяне и интеллигенты — участники восстаний) и откладывал отпечаток на местном населении. Самым знаменитым каторжанином стал Федор Достоевский, отдавший Сибири 10 лет и здесь женившийся. Россия была отнюдь не одинока в подобной политике. В 1788 году в Британии начался эксперимент по высылке преступников и прочих асоциальных элементов в Австралию, который продлился 50 лет и положил основание новой истории континента. Но отличие заключалось в том, что из Сибири беглые могли возвращаться в европейскую часть страны и правительство не рассматривало австралийского варианта создания ссыльно-переселенческой колонии.

Упор был сделан на организации новых казачьих войск. Вдоль всей границы — от Урала, через казахские степи, до Алтая, далее через Енисей, Забайкалье, Амур и вплоть до Уссурийского края — ставились казачьи станицы. Появились такие экзотические казаки, как якутские и камчатские. Поскольку переводить казаков с Дона, Терека и Урала было накладно, да и добровольно они не согласились бы менять обжитые места на неизведанные дали, то в их разряд записывали самую разношерстную публику — солдат, бродяг, бывших ссыльных. Так генерал-губернатор Николай Муравьев-Амурский обратил 20 000 горнозаводских крестьян в казаков. В их число вошло немало бурятских, тунгусских и якутских родов — вспомним Лавра Корнилова из забайкальских казаков, человека вполне монголоидного вида.

Но для экономической эксплуатации богатств Сибири вариант с казачьим заселением подходил плохо: население станиц было немногочисленно, а постоянное отвлечение на службу и сборы трудоспособных мужчин и лошадей не позволяли развивать товарное сельское хозяйство. Хотя к тому времени в Сибири уже родились такие люди, как Петр Ершов, Дмитрий Менделеев и Василий Суриков, слова Ломоносова о прирастании ею богатств России все еще звучали напыщенной фразой — без многочисленного населения добыть их было невозможно.

«Желаю вам иметь миллион»

Поворотным этапом в истории Сибири и России стал 1861 год — отмена крепостного права — и последовавшие за ним реформы Александра II. Крестьянская реформа породила много проблем и поставила перед страной новые вызовы. Наделив крестьян личной свободой и предоставив им минимум земли в пользование, она привязывала их к общине и не давала развивать хозяйство, отрицая частное землевладение. Сельское хозяйство развивалось не по интенсивному, как в Европе, а по экстенсивному пути — примитивное трехполье требовало больших площадей. Это приводило к парадоксальным результатам — даже в недавно освоенных местностях Поволжья и Южной Украины ощущался земельный голод. Плотность населения в Самарской или Саратовской губерниях была в несколько раз ниже европейской, но мужики жаловались на крошечные наделы и с вожделением посматривали на помещичью землю.

В результате, несмотря на прямой запрет на самостоятельные переселения, в 1860-1870-е годы десятки тысяч мужиков всеми правдами и неправдами ушли на новые земли в Сибирь. Получив по Пекинскому договору безлюдный Уссурийский край в 1860 году, правительство решило заселить его и район Амура определенным числом крестьян, но почти все они «потерялись» по дороге от Урала до Байкала, оставшись в уже освоенных местах.

Прошло целых 20 лет от отмены крепостного права до принятия правительством программы содействия и поощрения переселения. Бюрократический аппарат империи работал неторопливо, не предвосхищая события, а плетясь за ними. Министры осознали в итоге ту нехитрую истину, что без освоения Сибири тяжесть аграрного кризиса не ослабить.

Настоящим прорывом стал закон 1889 года «О добровольном переселении сельских обывателей и мещан на казенные земли и о порядке перечисления лиц означенных сословий, переселившихся в прежнее время». Новопоселенцы получали в бессрочное пользование наделы по «числу наличных переселенцев мужскаго пола, в размере, определяемом по соображению с условиями земледелия и производительностью почвы в избранной местности». Они освобождались от уплаты казенных сборов и арендных платежей на три года полностью, а на последующие три года обязывались платить в половинном размере, получали трехлетнюю отсрочку от воинской повинности. По прибытии на место водворения нуждавшиеся имели право получать как семенные ссуды, так и «домообзаводственные».

Вторым мощным стимулом стало начало строительства Сибирской железной дороги в 1892 году, позволившей резко ускорить переселение. А завершающим этапом великого переселения стала деятельность премьера Петра Столыпина и его соратника Александра Кривошеина, возглавлявшего Переселенческое управление, созданное в 1896 году. При них в 1906-1914 годах переехало 3,04 млн человек — в 1,7 раза больше, чем за предыдущие 40 с лишним лет. Всего же за полстолетия переселилось 4,86 млн человек, из них закрепилось в Сибири 3,7 млн.

Революция 1905 года показала, что деревня ежеминутно готова к бунту. Столыпин понимал, что терять нельзя ни минуты, и инициировал далекоидущие аграрные реформы, в которых переселение, на время Русско-японской войны 1904-1905 годов полностью приостановленное, играло важнейшую роль. От мест выселения до районов заселения создали цепочку переселенческих пунктов, где оказывали медицинскую, продовольственную и иную помощь. Переселенческое управление финансировало поездки ходоков в Сибирь, показывало им отведенные участки, помогая выбрать землю. Оно располагало штатом компетентных чиновников на местах, разбитых по подрайонам, которые несли на себе основную тяжесть работы. Помимо приема и обустройства поселенцев, выдачи им ссуд это завершение обмежевания, организация научных почвенно-ботанических экспедиций, агрономических, дорожно-строительных и гидротехнических отделов, проведение сельхозвыставок и статобследований. За несколько лет Сибирь была обследована в деталях лучше, чем за предыдущие столетия. Переселенцы получали полную информацию о почвах и климате, к их селам проводились дороги и водоснабжение.

В 1910-м Столыпин и Кривошеин совершили поездку в Сибирь для инспекции переселенческого дела. Премьер строго проверял работу чиновников, беседовал с крестьянами. Очевидец вспоминал: «Сибирским обывателям умел добродушно, вовремя пожелать: «богатейте». Помню, как одному из серых сибирских купцов, в маленьком городке Столыпин пожелал «иметь миллион», на что тот почтительно и скромно ответил: «Уже есть».

Однако Столыпину так и не удалось решить едва ли не главную проблему — введения частной собственности на землю в Сибири. Дума подвергла этот законопроект обструкции, и он не вступил в силу; вплоть до 1917 года крестьяне там хозяйствовали на казенной земле. При этом в отличие от европейской части России, где из общины вышла лишь шестая часть хозяйств, в Сибири заявку на отруба подали четверть семейств и 72 000 хуторов были созданы по факту, хотя и без надлежащего легального оформления.

Куда же шло переселение? Если мы посмотрим через Google Earth на Сибирь из космоса, то увидим, что при ее огромных размерах районов, пригодных для заселения, в общем-то, не так уж много. Коричневый цвет означает вспаханные земли. На спутниковой карте это несколько крупных пятен — алтайские степи и прилегающие части Новосибирской области, Кузнецкая и Минусинская котловины и равнина по обе стороны от Енисея. Эти степные районы с достаточным увлажнением и осваивали переселенцы в первую очередь. В современной Омской области, например, крестьяне селились на малоплодородном севере, а нынешняя житница — юг — не привлекала внимания ввиду засушливости и занятости казачьими станицами и кочевниками-казахами. Царская семья внесла, можно сказать, личное пожертвование, разрешив переселение на «кабинетские земли» на Алтае, являвшиеся частной собственностью императорской фамилии и ставшие местом жительства для миллиона поселенцев.

Уже в самом конце XIX века (больше из геополитических соображений, чтобы пустынные местности не заселяли китайцы) часть потоков переселенцев была повторно направлена на Дальний Восток — в Амурско-Зейскую равнину и на юг Уссурийского края, куда людей завозили на пароходах из Одессы через тропические моря и океаны.

Основными районами выселения в Сибирь являлись район Черноземья — Полтавская, Черниговская, Харьковская, Курская губернии, — где помещики старались сами вести свое хозяйство, а также Белоруссия и Поволжье. Как видно из названий губерний, значительную часть переселенцев составляли украинцы (как отец Черненко) и белорусы. Например, Дальний Восток заселялся почти полностью украинцами — поскольку именно они проживали ближе всего к Одессе. Если им в Сибири поначалу приходилось приспосабливаться к иным климатическим и природным условиям, менять агротехнику, тип жилищ, то белорусы (по некоторым данным, их переехало около 600 000), происходившие из лесной местности, находили на новой родине схожие условия жизни.

«Сибирь стала неузнаваема»

Каковы же итоги великого переселения? Протопресвитер военного и морского духовенства Георгий Шавельский вспоминал: «Скоро Сибирь стала неузнаваема. В 1904 году, когда я, едучи на войну, впервые увидел Сибирь, там даже прилегающие к железной дороге места не были заселены. Вдоль железнодорожного пути тянулась бесконечная тайга, и только изредка встречались поселки. Проезжая в августе 1913 г. Сибирь, я не узнавал ее: везде виднелись обширные поля и сенокосы; уборка хлебов и сена всюду производилась машинами, поля обрабатывались пароконными плугами — одноконных не было видно. В этом отношении Сибирь опередила не только северную и западную, но и центральную Россию, где в то время еще не вывелась соха, а серпы и косы оставались в крестьянских хозяйствах единственными орудиями при жатве и косьбе. Прежние маленькие сибирские городишки теперь разрослись в большие города. Новониколаевск на Оби (сейчас Новосибирск. — Forbes), в 1904 г. имевший, кажется, не более 15 000 жителей, в 1913 г. насчитывал 130 000 жителей… Знавшие Сибирь предсказывали ей величайшую будущность. И Сибирь шла к ней быстрыми шагами».

Философ Федор Степун писал из поезда в 1914-м, отправляясь на войну и проезжая по восточным землям: «Безумно мечтать о победе над страной, в которой есть Сибирь и Байкал». Его дополняет, вспоминая те же дни, будущий атаман Григорий Семенов: «Богатство урожая подтверждалось видом сжатых и покрытых золотистыми снопами хлеба полей. Повсюду на станциях кипела работа: горы разных товаров ожидали очереди отправки к местам назначения; тяжело нагруженные поезда перебрасывали на запад к фронту бесконечные эшелоны войск и продукты труда сибиряка — масло, кожи, мясо, хлеб, скот, лес и пр., и пр.».

Увы, великая война, подкосившая Россию на взлете, опрокинула все ожидания великой будущности Сибири. Проблемы империи были столь остры и запущенны, что одного только переселения оказалось недостаточно, чтобы предотвратить революцию. Отражением неоднозначности и противоречивости столыпинской политики стало то, что Сибирь одновременно являлась и базой Колчака, и базой большевистского партизанского движения. Не забудем и участия, которое принял в гибели династии Романовых тобольский крестьянин Григорий Распутин, и того, что имидж власти сильно очернил Ленский расстрел на байкальских приисках.

В советские времена Сибирь опять эксплуатировалась колониальным способом — посредством ГУЛАГа и ссыльнопоселенцев. Ее природные богатства добывались варварскими методами, безо всякого учета экологии. На смену сталинскому хищничеству пришла брежневская заманиловка на БАМ, но и тянущиеся за длинным рублем в массе своей рассматривали пребывание в Сибири как временное, с чем и связан значительный отток населения в постсоветские годы.

Но былое переселение в Сибирь имело и неожиданное продолжение. Целинная эпопея Никиты Хрущева стала трагифарсовым повторением царской политики на советский лад. Она отчасти была порождена его воспоминаниями о детстве в курской деревне, когда он слышал много рассказов о переселенцах в Сибирь и видел отправляющиеся туда за лучшей долей соседские семьи.

Цифры

7 млн соболиных шкурок рыночной ценой 11 млн рублей добыли охотники в Сибири с 1621-го по 1690 год. Около трети пушнины досталось государству в основном за счет сбора ясака (дани).

80,1% (106 т) общей добычи золота в России в 1845-1850 годах обеспечили сибирские прииски. Это позволило Российской империи занять в 1846-1848 годах первое место в мире по объему добычи золота.

93,8% экспортированного из России в начале XX века сливочного масла было произведено в Сибири.

В 4 раза вырос товарооборот по Транссибу в 1900-1913 годах (с 45 млн до 200 млн пудов). Вывоз зерна из Сибири в европейскую часть России увеличился с 13 млн пудов в конце XIX века до 60 млн пудов в 1913-м.

столыпин крестьянский община хозяйство

В Сибирь русское население проникло ещё задолго до Ермаковой экспедиции (1581-1584). Сюда шли люди промысловые, охотники, а позднее и беглый люд, среди которого было немало образованных, культурных людей, стремящихся служить просвещению народа. К этим людям относятся и декабристы.

Другие факторы, способствующие освоению Сибири: чиновники, остающиеся в Сибири по месту службы; сюда направлялись правительством крестьяне на строительство гор, крепостей, открытие рудников и приисков. К середине XIX века в Сибири насчитывалось уже около 1 млн. русских жителей.

После реформы 1861 года переселение крестьян в Сибирь не поощрялось, так как помещики лишались дешевой рабочей силы. Материалы из архива говорят о том, что обратившимся в 1889 году с просьбой о переселении 15-ти крестьянским хозяйствам Корсуньского уезда Сибирской губернии правительство по прошествию двух лет ответило отказом. Тогда крестьяне сами уходили по краткосрочным паспортам, но правительство не оказывало никакой помощи переселенцам. Но активным фактором переселения стало строительство Транссибирской железнодорожной магистрали. Так, в 1893 году в Сибирь прибыло 56 тысяч человек, а в 1895 - уже 107 тысяч. Именно в месте пересечения железнодорожных путей и возник город Новониколаевск, ныне Новосибирск.

В 1910 году премьер - министр Столыпин вместе с министром земледелия, управляющим Крестьянским и Дворянским банками, своей правой рукой А.В. Кривошеиным объезжают землеустроительные районы Западной Сибири и Поволжья, согласно Указу от 19 сентября 1906 года лучшая часть земельного запаса Западной Сибири - земли кабинета его Императорского величества - поступила под переселение крестьян Европейской России. Отдача от выезда главы правительства «на места» была быстрой и конкретной, что характерно для Столыпина вообще и даже теперь применяется у нашего правительства.

«Одно из следствий поездки - увеличение ввоза из-за границы улучшенных пород скота и птицы, содействие возведению новых жилищ и хозяйственных построек путём льготного или бесплатного отпуска материалов. Резкий рост по стране сельскохозяйственных курсов (число их слушателей с 1906 по 1914 год возросло в 31,2 раза) оживил работу земских агрономов и резко поднял общественную значительность профессии, начали создаваться новые сельскохозяйственные институты, проводиться ежегодные слёты сельских хозяев по губерниям».

Столыпин и Кривошеин не меньше самих переселенцев «дивились и радовались их привольной, здоровой, удачной жизни на новых местах, их добротным сёлам, даже целым городам, где три года назад не было ни человека.… И это лишь за четыре начальных года, когда сбор хлеба поднялся до 4-х миллиардов пудов».

Столыпин ставит и решает триединую техническую задачу по обеспечению успеха этой политики: организация местного землеустройства, прокладка железных и грунтовых дорог, подготовка для переселенцев достойного приема.

«Нельзя бросать переселенцев где-нибудь в тайге без денежной помощи на произвол судьбы, но нельзя и принимать всюду на казенный паек переселенческие земли … Переселение должно сохранить главное свое драгоценное свойство - естественного процесса в русской народной жизни». 31

В 1910 году начался массовый выпуск так называемых «столыпинских вагонов». От обычных они отличались тем, что задняя их часть представляла собой помещение во всю ширину вагона, которое предназначалось для крестьянского скота и инвентаря.

«Что касается переселенцев, то революция 1905 года, показавшая помещикам политическое пробуждение крестьянства, заставила их немножечко «приоткрыть клапан» и, вместо прежних помех переселению, постараться «разрядить» атмосферу в России, постараться сбыть побольше беспокойных крестьян в Сибирь».

По столыпинской реформе крестьяне стали получать денежную компенсацию за свой надел при выходе из общины, но народники, эсеры, кадеты скептически восприняли идею массового переселения, были за сохранение общины, так как им было удобнее распространять революционные идеи среди неимущих крестьян. Удвоив буквально за несколько лет население Сибири, Столыпин обеспечил прочное её закрепление за Российской державой.

«С резким увеличением потока переселенцев доля на душу сократилась уже до 12 десятин. Земельные ресурсы быстро таяли, новосёлам старались дать землю получше за счёт местного населения. Всё это не могло не отразиться на отношениях старожилов и новосёлов.

Однако последним всё же разрешали селиться, пока земли хватало и для тех, и для других. Отдавая себе отчёт в больших материальных затратах на реформу, Столыпин понимал, что необходим баланс государственных и личных интересов. Он был уверен, что призыв к крестьянам переселяться во имя государственной целесообразности не найдёт отклика в их сердцах, если они не увидят в этом вполне ощутимую пользу себе и своим потомкам».

Первые годы переселенцы жили в землянках, многим это не понравилось, так как была распространена молва о том, как просто разбогатеть в сказочно богатой Сибири. Но когда действительность становилась совершенно иной, легковерные быстро разочаровывались и устремлялись назад. Также сыграл свою роль и неурожай 1911 года. Но это не даёт права говорить так: «Колоссальный процент возвращавшихся переселенцев, доходивший, как, например, в неурожайном 1911 году, до 64%, свидетельствует о крахе столыпинской реформы».

Но некоторые крестьяне возвращались назад, в центр России (уехало 3 млн., вернулось 2 млн.), пополняя тем самым ряды городского или сельского пролетариата.

Значительный всплеск в 1910 и 1911 годах возвращенцев объясняется тем, что соответствующие службы не успевали найти лавине переселенцев изученные места.

Но среди переселенцев и местного населения были противоречия и на религиозной основе: старожилы - староверы, новосёлы - государственная, никонианская религия, причём староверы часто не посещают церковь, новосёлам она необходима.

В 1910 году в Сибири построено 48 церквей и 98 школ. Но Столыпин считает, что этого недостаточно для расширения строительства. Смешанные браки между старыми и новыми жителями не допускались и были крайне редки. Это лишало молодую семью помощи на обзаведение хозяйством, но, в дальнейшем, спасло от раскулачивания.

Столыпин хотел понять, почему люди возвращаются, и пришёл к выводу о необходимости внесения в переселенческую политику ряда серьёзных поправок и уточнений. С неохотой шли переселенцы в тайгу, зато на Алтай было настоящее паломничество.

Будучи принципиальным сторонником частной собственности и категорически отвергая общину, Столыпин, тем не менее, считал, что на этапе массового переселения самым важным является скорейшее включение в хозяйственный оборот всех переселенцев, а так же развитие инфраструктуры - строительство дорог и тому подобное.

19 век – это время, когда хозяйство и быт народов Европы менялись до неузнаваемости. Росли города, совершались научные открытия, все больше людей получали образование в школах. Изменилось и государственное устройство некоторых стран. Российская империя же оставалась страной, где еще существовало крепостное право, царская безграничная власть. Только со второй половины 19 века в стране ощущаются перемены. Российские крестьяне получили свободу, начались реформы в армии, в управлении, в суде. Сибирский край оставался далекой малоосвоенной территорией.

Только в 19 веке устанавливаются четкие границы, система управления в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке

Еще не все коренные сибирские народы были приведены под «высокую государеву руку». Чукчи, коряки, ительмены в большинстве своем пока не признавали царскую власть, ясак платили только по собственному желанию и то в обмен на подарки. Но государство определило их положение как инородцев- подданных его Величества.

С историей Сибири 19 века тесно связана деятельность Российско – Американской кампании, Компания сыграла огромную роль в формировании капиталов сибирских купцов. Вкладывая деньги в организацию пушного промысла на островах Тихого океана, купцы обменивали пушнину на китайский чай, который отправляли на продажу в Сибирь, Центральную Россию, Западную Европу. Освоение Аляски проходило очень тяжело и её пришлось уступить США в 1867 году за 7,2 млн. долларов золотом. Самая восточная часть страны ограничилась Тихим океаном.

Отдельная история связана с захватом реки Амур. Во второй половине 1840х годов в Приамурье были отправлены две исследовательские экспедиции. Инициативу по решение амурского вопроса взял в свои руки генерал – губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьев. В своем донесении императору НиколаюI он указывал, что «Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура». Действия по захвату Амура начались в 1854 году, когда под личным командованием Муравьева в устье реки были переброшены батальон солдат и сотня забайкальских казаков. Часть прибывших войск немедленно отправились на Камчатку, где атаке англо – французской эскадры подвергся порт Петропавловский. Защитники порта в ожесточенном бою смогли опрокинуть вражеский десант в море и артиллерийским огнем отогнать вражескую эскадру. Россия закрепилась в низовьях Амура. С этого момента Россия столкнулась с интересами Китая, и Муравьев получил официальные полномочия на ведение переговоров с китайской стороной по поводу заключения нового договора о границах. Китай и Россия не были заинтересованы в проникновении на амурскую землю какого – либо третьего государства, поэтому подписали договор, согласно, которому левый берег Амура отходил России, а территории к востоку от реки Уссури признавались совместными владениями. В 1860 году эти земли признаются владениями России. Граница определялась на «вечные времена нерушимо». Главная заслуга в присоединении земель Северного Приамурья и Приморья принадлежит Н.Н.Муравьеву, удостоенному за свою деятельность титула графа Амурского.

К моменту заключения договоров с Китаем Приамурье и Приморье были заселены слабо, все коренное население не превышало 13 тысяч человек. Поэтому первейшей задачей правительства стало строительство опорных пунктов, привлечение в край русского населения и военных подразделений. В 1850 г. был основан Николаевск – на Амуре, в 1858 г. – Благовещенск и Хабаровск, в 1860 г. – Владивосток (с 1872 г. главная военно – морская база России на Тихом океане).

Первыми переселенцами на Дальнем Востоке стали забайкальские казаки, а в конце 19 века началось массовое переселение казаков из европейской части страны: донских, оренбургских, кубанских, терских, уральских. Первые крестьяне прибыли на Амур в 1859 г. в количестве 110 человек. Добираться приходилось по два – три года, часто останавливаясь в пути из-за болезней, непогоды, распутицы, в поисках заработка. А в 1880 г. рейсом парохода «Москва» было открыто морское сообщение между Одессой и Владивостоком.

Заселение края успешно продолжалось со строительством Транссибирской железнодорожной магистрали. Морские и железнодорожные перевозки позволили сократить время пребывания в пути до двух-трех месяцев, но участь переселенцев была по- прежнему полна лишений: большая скученность на судах и в вагонах, скудное и некачественное питание, болезни. В результате очень многие не добирались до места.

Общие результаты переселенческого движения на Дальний Восток таковы:

С 1861 по 1901 г. – 116616 человек, из них 81,8% крестьяне, 9% казаков, 9,2% неземледельческое население. К 1897 г. в Приморской области числилось 222856 человек, в Амурской области 120 880 человек.

Если освоение Сибири рассматривать схематически-отвлеченно, как, скажем, компьютерную игру «Цивилизация», то процессы, занимавшие десятилетия и столетия, окажутся только логически обусловленными ходами, необходимыми для перехода на следующий уровень игры: построение культуры.

Краткая эпоха завоевания Кучумова ханства сменяется историей первопроходцев, казачьей вольницы и служилых казаков, занявшей весь XVII век и оставившей по всей Сибири первые остроги. Некоторые из них со временем развиваются в города, которые становятся стартовыми площадками для экспедиций, изучающих присо­единенное пространство. Появляется его контур, он наполняется заводами, рудниками, ярмарками и поселками. Дольше всего внутри цивилизации вызревает культура. Если бы не Петр Павлович Ершов, уроженец сибирской деревни Безруково, написавший волшебную сказку о Коньке-Горбунке, то Сибирь не услышала бы собственного голоса до самого конца XIX века, когда здесь родились первые ­художественные произведения. Тогда же возник интерес к эпическим сказаниям коренных народов Сибири, в Томске открыт первый сибирский университет и политехнический институт, появились гимназии, реальные училища, газеты, журналы, музеи… Что же произошло? Цивилизация перешла на уровень культуры. Для этого потребовалось решить самую сложную задачу предыдущего уровня: наполнить Сибирь народом.

Буквицы истории

Гений Ломоносова, полагавшего, что в Сибирь следует отправлять «людей обоего пола, которые здесь в России напрасно шатаются или за преступления сосланы быть должны», вполне соответствовал духу XVIII столетия. Ссылка в Сибирь, начиная с Петра, на протяжении почти двухсот лет была главным способом «колонизации» края. Предполагалось, что сосланные или вышедшие на поселение по окончании каторжного срока останутся в Сибири навсегда, ну а уж там «новое место и новые обстоятельства обычай их переменят…». Этот рискованный прогноз не сбылся. «Принудительная колонизация» не сыграла в освоении Сибири главенствующей роли. Хотя ссылали широко, с размахом. Перечисляя категории сосланных на поселение или в каторжные работы, невольно ловишь себя на мысли, что перебираешь буквицы российской истории.

Стрельцы: после Стрелецкого бунта их было сослано так много, что в Сибири, как пишет Матвей Любавский в книге «Русская колонизация», «в это время не существовало почти ни одного острога, где бы не было сосланных стрельцов».

Казаки донские и запорожские: первые отправились в Сибирь после Булавинского бунта, вторые - после разгона Екатериной II Запорожской Сечи.

Пленные шведы: высланы в Сибирь в 1711 году за попытку бегства из определенного им места жительства в Казанской губернии. Среди них, кстати, был Филипп Иоганн фон Страленберг, страстно увлекшийся Сибирью, принявший участие в первой научной экспедиции, которая была предпринята сподвижником Петра ботаником Даниилом Готлибом Мессершмидтом, и составивший одно из лучших описаний Сибири того времени.

Староверы: в 70-е годы XVIII века Екатерина II выслала из Стародубских лесов раскольников, ранее бежавших из Мос­ковщины в Речь Посполитую. Их выселили на Алтай и на впадающую в Байкал Селенгу. Везде они обустроились наилучшим образом: до революции считались самыми зажиточными крестьянами Сибири и из-за крепких семей назывались «семейскими».

Поляки: не желавшие быть подданными Российской империи и с периодичностью раз в тридцать лет поднимавшие вос­стания…

Сосланные по политическим соображениям: первым был, кажется, Александр Радищев, путешествие которого из Петербурга в Москву закончилось поездкой в Тобольск. Позднейших трудно охватить: здесь и декабристы, и петрашевцы, и революционеры 1870-1880-х годов, затем - эсеры и социал-демократы всех мастей.

Беглые крестьяне: множество пойманных беглецов ссылалось в Сибирь в эпоху расцвета крепостного права (на рубеже XVIII и XIX веков).

Особой статьей следует считать сосланных «за продерзости»; указ, позволяющий помещикам ссылать своих крестьян за одну лишь видимость непослушания, вышел в 1760 году. Этими поселенцами были заселены местности по Барабинской ­степи до Томска.

В общем, как и указывал Ломоносов, Сибирь оказалась огромным мешком, куда можно было сбрасывать разные «беспокойные элементы». Даже крестьянские и мещанские общества по закону имели право сослать в Сибирь неугодных им членов деревенской общины или нарушителей городского спокойствия. В 30-40-х годах XIX века таким образом попало в Сибирь около 6 тысяч человек с семьями. Любопытно, что за это время чуть больше народу отправили в Сибирь и помещики: в общей сложности около 8 тысяч человек за все время царствования Николая I. Картина будет неполна, если из нее исключить преступников, ссылаемых за уголовные преступления, и каторжных, которых отправляли в рудники и на горные заводы за преступ­ления особо тяжкие. До 1760 года ссылка «на каторгу» означала отправку на каторжные работы в балтийский порт Рогервик; после «каторга» - однозначно Сибирь. По приговорам уголовных судов и распоряжениям местных властей в годы николаевского царствования было отправлено в Сибирь более 350 тысяч человек.

Тайные переселенцы

Тем не менее число людей, ссылаемых в Сибирь за мыслимые и немыслимые грехи, было во много раз меньше количества тех, что пробирались за Урал самостоятельно. Для кого-то Сибирь была синонимом изгнания и унижения, для кого-то, напротив, территорией свободы и самостояния. Как пишет Матвей Любавский, «каждая подушная перепись открывала в Сибири так называемых «прописных людей», не попавших в предшествующую перепись»: то были беглецы от рекрутчины, от крепостного права. Иногда беглые основывали в Сибири целые колонии, которые долгое время оставались неизвестными властям. Так, в недоступной части Бухтарминского края, известной под именем Камня, в горах возникло 30 поселков вольных поселенцев. «Каменщики жили тихо и смирно и лишь изредка в одиночку являлись в селения округа Алтайских заводов доставать себе соль». Они хотели вступить в китайское подданство, но в 1790 году объявили правительству о своем существовании и были прощены. История почти в точности повторилась через несколько десятков лет в Тарском округе Тобольской губернии, где долгое время тайно жила деревня Кириллинская, приписанная к Казенной палате лишь в 1860 году; в Томской губернии было множество деревень, о существовании которых местная администрация узнавала, только приступив к межеванию земли.

В чем тут дело? А в том, что уже в начале XIX века крестьяне средней полосы России стали ощущать нехватку земли. Павел I увлекся идеей переселения в Сибирь государственных кресть­ян, которых он именовал - в мечтах! - «государственными поселянами» и которыми предполагал заселить Сибирь, завести здесь правильное земледелие и скотоводство и настроить юфтевые фабрики (юфть - специально выделанная кожа. - Прим. ред.) для торговли с Китаем. Поселенцам обещано было 30 гектаров земли, орудия и семена, хлеб на полтора года и освобождение от податей на десять лет; но в силу ли убийства Павла или потому, что вопрос еще не назрел, он так и остался фантазией.

Однако с каждым десятилетием он становился все острее; его сначала не замечали, потом откладывали, но поток своевольных переселенцев в Сибирь не иссякал. За активное переселение крестьян на плодородные земли Южной Сибири стоял Михаил Сперанский, бывший ближайший советник Александра I, удаленный им из Петербурга на пост генерал-губернатора Сибири. Для него уже ясно было, что ссыльными этот край «не обнародить». Он сумел добиться для государственных ­кресть­ян права переселяться в Сибирь, но оно было сформулировано слишком общо и какого-то реального движения за собою не повлекло. Лишь в 1839 году правительство Николая I смогло предложить простую, выгодную и доступную программу переселения. Было создано Министерство государственных имуществ, глава которого, граф Киселев, велел организовать ряд мер по переселению крестьян в Тобольскую, Томскую и Енисейскую губернии. Переселенцам выдавалась безвозвратная ссуда деньгами, земледельческими орудиями и скотом и предоставлялась восьмилетняя льгота от податей и повинностей и трехлетняя - от рекрутчины. С переселенцев даже снимали недоимки по прежнему месту жительства. Всего за годы царствования Николая I в Сибирь переселилось, как говорили тогда, 32 тысячи душ: это оказалось в десять раз меньше, чем было сослано, и тем не менее эта мера стала несомненным успехом правительства. Все эти крестьяне устроились прекрасно на местах своего нового жительства. Данные, собранные в 80-х и 90-х годах XIX века, показывают, что поселки, основанные «киселевскими» переселенцами, достигли цветущего состояния…

Однако вопрос так и буксовал до самого освобождения крестьян и даже после него. Лишь с 1889 года, когда, по сути, были сняты все ограничения, число крестьян-переселенцев начало заметно расти: в 1892 году в ­Сибирь переселилось 84 200 крестьян, в следующем - 61 435, в 1896-м - уже 202 тысячи, в 1898-м - 206 тысяч, в 1899-м - 224 тысячи. Причиной переселения назывались обычно «невозможность существовать» и желание «работать на себя». В губерниях Центральной России крестьянский мир начал распадаться: не хватало то пашни, то выпасных лугов, то леса. Отхожим промыслом жило 2 миллиона человек.

«Роман» Геннадия Соловьева

Лет двадцать назад, когда я гостил у писателя Михаила Тарковского в деревне Бахта Туруханского района, вышел у меня любопытный разговор с охотником-промысловиком Геннадием Соловьевым. Он уважительно относился к писательству, но рассказы Тарковского о Бахте и ее жителях, казалось, не вполне его удовлетворяли. Ему бы хотелось увидеть нечто большее. Роман. Скажем, о том, как из России отправляют сюда, в Туруханский край, ссыльного. Какого-нибудь социал-демократа. Или нет, на социал-демократов Гене, пожалуй, наплевать. Лучше крестьянина. И вот мужик, пока тащится этапом, пока тащит баржу с переселенцами пароход, все думает, что непременно погибнет здесь, сгинет в пустыне, в холоде. А приезжает - и вдруг видит, что попал... на чудесную землю. Обильную, вольную. Леса - навалом, дичи - навалом, рыбы - навалом. Климат бодрый, здоровый. Люди сильные, свободные, не заезженные российской жандармерией, не загаженные. Только радуйся! Только живи! И он начинает жить... Сам Геннадий Соловьев в Бахте родился и вырос, он Сибирь не измысливал, он любит ее органически. Но вот что интересно: стоит задуматься над замыслом такого «романа», как неизбежно открываются очень интересные вещи.

Во-первых, Гена прав: никто из политических ссыльных для предполагаемого им беспорочного житья и радости на лоне природы не годится и, следовательно, не может стать героем его романа. Их здесь проходили тысячи, но никто, кажется, даже не обнаружил интереса к краю, где суждено ему было прожить пять или десять лет. Все стремились обратно в Россию или за границу, все так и остались в шорах своих политических верований. Исключения единичны. Например, Дмитрий Александрович Клеменц, землеволец, который, будучи сосланным в 1879 году в Восточную Сибирь, вскоре совершил несколько научных экспедиций по Сибири и Монголии, а вернувшись в конце века в Петербург, стал сначала старшим этнографом Музея антропологии и этнографии Академии наук, а затем - организатором этнографического отдела Русского музея... Схожий путь проделал Владимир Германович Богораз-Тан, народоволец, сосланный в 1889 году в Среднеколымск: здесь он внезапно был поглощен интересом к культуре чукчей, занялся их изучением, а по освобождении из ссылки вернулся на Чукотку с экспедицией под руководством американского антрополога Франца Боаса. В результате появился классический и, кажется, до сих пор непревзойденный труд Богораза «Чукчи». Но - что немаловажно - и Клеменц, и Богораз-Тан в конце концов вернулись в Россию, в Сибири не остались. Подлинной Родиной Сибирь стала только для крестьян.

Поразительно, что, несмотря на титанические усилия самодержавия, роль каторжан, ссыльных и поселенцев в освоении Сибири оказалась удручающе мала. Роль каторги свелась к нулю, когда были выработаны нерчинские серебряные рудники, а золотые прииски на Каре истощились настолько, что их сочли возможным отдать в руки частных промышленников. Отвод на поселение оказался чисто бюрократической утопией. Один из исследователей каторги и ссылки, будущий «апостол анархии» князь Петр Кропоткин, после окончания Пажеского корпуса поступивший в Амурское казачье войско, пишет, что из полумиллиона человек, высланных в Сибирь за шестьдесят лет XIX столетия, лишь 130 тысяч числились позже в административных списках - остальные исчезли неизвестно куда. Были попытки строить за казенный счет поселенцам дома - в результате целые поселки оставались пустыми; давали крестьянам по 50 руб­лей, если кто выдаст дочь за поселенца, но, как правило, это никого не соблазняло. Испорченные этапами, не имеющие навыков жизни в этих краях зятья были никому не нужны. Не менее 100 тысяч человек ежегодно находилось «в бегах», пробираясь из Сибири на запад или неизвестно куда. В некоторых районах охота на «горбачей» (как прозывали беглецов) у местных охотников-метисов превратилась в вид жестокого промысла. В целом, по заключению Кропоткина, помимо некоторого положительного влияния русских и польских политических ссыльных на развитие ремесел и такого же влияния на развитие земледелия кресть­ян-сектантов и украинцев, полуторавековая история государственной колонизации Сибири не дала ничего...

А между тем Сибирь оказалась заселенной миллионами русских, которые пришли сюда самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи: и если в Америке движение на запад стало символом жизнестойкости и вечной молодости легкой на подъем нации, то в России восток не стал таким же символом лишь оттого, что изначально был испакощен рабством и каторгой и ­потом, в советское время, в еще большей степени - опытом ­ГУЛАГа.

Читая Кропоткина

Упомянутый князь Кропоткин, окончив Пажеский корпус, мог бы, в силу происхождения и блестящих успехов в учебе, оказаться пажом в свите одного из великих князей или самого императора. Однако время Великих реформ и, как казалось ему, великого преображения России в 1862 году еще не минуло, и он легко променял «блестящую» жизнь придворного пажа на собачью папаху и форму офицера Амурского казачьего войска. Тем более что «политический климат» Восточной Сибири был довольно своеобразен. «В 1862 году, - пишет Кропоткин, - высшая сибирская администрация была гораздо более просвещенной и в общем гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Н.Н. Муравьев <…> Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и желал работать на пользу края. Как все люди действия правительственной школы, он в глубине души был деспот; но Муравьев в то же время придерживался крайних мнений, и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его. Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, который можно грабить безнаказанно…». То было время, когда из-за ослабления Китая Россия получила во владение Амурский (ныне Хабаровский) и Приморский края. Нужно было спешно заселить эти места хотя бы по линии российско-китайской границы. Губернатор Муравьев действовал в свойственной ему манере: «Ссыльно-каторжным, отбывшим срок в каторжных работах <…> возвратили гражданские права и обратили в Забайкальское казачье войско. Затем часть их расселили по Амуру и по Уссури. Возникли, таким образом, еще два новых казачьих войска. Затем Муравьев добился освобождения тысячи каторжников (большею частью убийц и разбойников), которых решил устроить как вольных переселенцев, по низовьям Амура. <…> Русские крестьянки почти всегда добровольно следуют в Сибирь за сосланными мужьями. <...> Но были и холостые <…> Генерал-губернатор <…> велел освободить каторжанок и предложил им выбрать мужей. Времени терять было нельзя. Полая вода спадала в Шилке, плотам следовало сниматься. Тогда Муравьев велел поселенцам встать на берегу парами, благословил их и сказал: «Венчаю вас, детушки. Будьте ласковы друг с другом; мужья, не обижайте жен и живите счастливо». Я видел этих новоселов шесть лет спустя после описанной сцены. Деревни были бедны; поля пришлось отвоевывать у тайги, но, в общем, мысль Муравьева осуществилась, а браки, заключенные им, были не менее счастливы, чем браки ­вообще…»

Кропоткин прослужил в Сибири пять лет, участвовал в доставке хлеба поселенцам на Амур, в двух экспедициях и в результате написал о себе: «…Я стал понимать не только людей и человеческий характер, но также скрытые пружины общественной жизни. Я ясно сознал созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах <…> Я видел, например, как духоборы переселялись на Амур; видел, сколько выгод давала им их полукоммунистическая жизнь и как удивительно устроились они там, где другие переселенцы терпели неудачу <…> Я жил также среди бродячих инородцев и видел, какой сложный общественный строй выработали они, помимо всякого влияния цивилизации <…> Путем прямого наблюдения я понял роль, которую неизвестные массы играют в крупных исторических событиях: переселениях, войнах, выработке форм общественной жизни. И я пришел к таким же мыслям о вождях и толпе, которые высказывает Л.Н. Толстой в своем великом произведении «Война и мир».

Ж/д как двигатель прогресса

И все же некоторые выводы князя-бунтовщика следует считать крайними. Влияние администрации и частного капитала, очевидно, сказалось при заселении Приморского края, когда правительство с 1882 года ввело перевозку поселенцев за казенный счет на пароходах Добровольного флота (250 семей ежегодно). Затем настал черед Сибирской железной дороги, которая при всей своей колоссальной протяженности в 6500 километров была построена в рекордные сроки (1891-1904 годы), при этом строительство ее сопровождалось геологическим исследованием большей части Сибири, от Урала и ­Алтая до Камчатки и Чукотского полуострова. Предприятие это было космополитическим: в нем приняли участие французские и американские компании, что, возможно, и вызвало волну эстетического внимания к магистрали, символизирующей соединение Запада и Востока. В 1901 году Луи Марен, будущий политический деятель времен Третьей республики, ученый-этнограф и антрополог, совершил путешествие по только что проложенной магистрали в Россию и Маньчжурию, результатом чего стала серия фантастических фотографий. В 1913-м французский поэт Блез Сандрар, не выезжая из Франции, написал поэму «Проза о Транссибирском экспрессе…», в которой в пафосных строфах выражал свои впечатления от экзотического путешествия. Несколько позже по его ментальным следам отправился другой искатель экзотики, Жозеф Делтей. Он описывает порт Николаевск-на-Амуре в выражениях крайней экзальтации, которая не может не вызывать улыбки: «Два юноши-тангута, беспечные и чистые, пели песнь снегов, взобравшись на крышу вагона, где размещалось правление международной компании порта. Женщины-сарты (сарты живут в Узбекистане. - Прим. ред.), одетые в шубки из меха сони, пили кобылье молоко из фарфоровых стаканчиков. Старики-лоло (лоло живут во Вьетнаме и прилегающих странах Юго-Восточной Азии. - Прим. ред.) в молчании оглаживали свои бороды. Девушки Николаевска, с нарумяненными лицами, накрашенными ногтями и сосками грудей, ходили взад и вперед посреди всего этого столпотворения, слегка задевая шелковыми платьями, расшитыми аистами, суровых тибетцев или калмыков и иногда обнимая своими тонкими душистыми руками молодого монгола…» О, фантазия поэта! Где Николаевск, где Тибет и где Калмыкия! Разумеется, одно только повторение названий сибирских и дальневосточных народов звучит как речитатив шамана и способно ввергнуть в транс чувствительную душу. Алтайцы, алеуты (жители Командорских островов), буряты, долганы, нганасаны, энцы (Таймыр), ительмены, киргизы, корейцы, коряки (Камчатка), кеты (Енисей), манси, ханты (Западная Сибирь), нанайцы, негидальцы, орочи, тувинцы, удэгейцы, ульчи (Амур), ненцы, нивхи (Сахалин, Нижний Амур), ороки (Сахалин), татары, телеуты (Алтай), тофалары (Иркутская область), хакасы, хамниганы (Забайкалье), чукчи, чулымцы (Томск, Красноярск), эвенки (Красноярский край, Якутия), эвены (Охотское побережье), эскимосы, юкагиры (Чукотка)…

Некоторые исчисляются несколькими сотнями человек, другие, как якуты, насчитывают несколько сот тысяч, одни принадлежат к палеоазиатским народам и родственны индейцам Америки; другие - родичи тюрок, монголов, угро-финнов, третьи - неожиданно, как кеты, близки к китайцам и, как нивхи и ульчи, вовлечены в культурную орбиту дальневосточной цивилизации. Четвертые - типичные обитатели тайги, тундр и морских побережий с удивительными практиками жизни в чрезвычайно суровых природных условиях.

Кажется, что мы отклонились от темы, но это не так: строительство Транссибирской железнодорожной магистрали во многом подвело итог 300-летнему заселению Сибири и Дальнего Востока. К началу ХХ века здесь жило до 4,5 миллиона русских и «сибиряков» (старожилов края) и полмиллиона коренных народностей, которые сумели разделить свою культуру и опыт с опытом европейской цивилизации лишь в ХХ веке.

Пример Владивостока - одного из самых молодых городов Российской империи, основанного в 1860 году экипажем парусника «Маньчжур», - наглядно демонстрирует нам превращение форпоста в культурный и административный центр. В 1890 году население Владивостока составляло 14 тысяч человек. Кажется, от городка с таким населением нечего и ждать. Но газета «Владивосток» издается с 1883 года, в 1884 году образуется Общество изучения Амурского края, а в 1890-м создается музей Общества. Город стал стартовой площадкой для экспедиций Николая Пржевальского, Владимира Арсеньева. Почти неправдоподобно, что в 1899 году в этом крошечном городке создается Восточный институт. В своем роде институт культурологии. Россия встретилась с большими культурами Дальнего Востока… и бросилась их изу­чать! Прежде всего языки: китайский, японский, корейский, маньчжурский. Во Владивосток переводится база Тихоокеанского военно-морского флота. Неудивительно, что вскоре после революции этот нервный узел быстро восстанавливается и население его в 1926 году исчисляется уже сотней тысяч человек! Нам еще предстоит увидеть, какие плоды принесла Сибирь в русскую культуру: Михаил Лунин и Федор Достоевский здесь обрели свое перо; северные экспедиции Георгия Седова, Владимира Русанова и Александра Колчака вернули героизм и романтизм культуре в момент ее «декаданса», картины Александра Борисова вбрызнули арктический колорит в палитру русской живописи. Но об этом, пожалуй, позже…

Пореформенные переселенцы, у которых деды, отцы или они сами переселились в Сибирь со второй половины ХIХ в. из самых разных мест Европейской части России, в отличие от старожилов, как правило, помнят о местах выхода своих предков, вплоть до названия уезда или села. Более того, эта память нередко сохранялась в названии новых селений или их частей – улиц, концов, краев: д. Виленка – из Виленской губернии, Казанка – из Казанской, Виленский и Витебский края в с. Новиковка Асиновского района и т.д. Например, д. Сухарева близ с. Петухово, по рассказам жителей, была основана в конце ХIХ в. выходцами из д. Сухаревой Уфимской губернии. Потомки поляков и белорусов из д. Кудрово Томского района. 1975 г. Фото Бардиной П.Е. Изучение топонимики дает богатый материал не только о коренных обитателях мест, но и по истории более позднего заселения. Например, в книге Флигинских Н.И. (2011, с. 23-82) приведено немало примеров по истории названий переселенческих поселков Зырянского района. Так д. Яранка, возникшая в начале ХХ в., была названа в память о реке Ярань Яранского уезда Вятской губернии, откуда были родом переселенцы (Там же, с. 82). Село Иловка, впервые упоминается в 1852 г. и названо так крестьянами переселенцами из с. Иловка Бирючинского уезда Воронежской губернии (Там же, с. 39). Село Дубровка Зырянского района, основанное в 1852 г. переселенцами из Калужской губернии, первоначально называлось деревней Калуцкой (Там же, с. 35). Село Берлинка основано в 1890-х гг. переселенцами из Курской и Пензенской губерний (Там же, с. 27). В селе Зырянском одна из частей села называлась Хохловкой, так как была заселена переселенцами с Украины (Там же, с. 77). Село Вамбалы, Линда, Березовка, д. Слободинка были основаны в начале ХХ в. эстонскими переселенцами (Там же, с.29, 66). Хутор Петрашкевича и Адолькин высел основаны поляком Петрашкевичем в начале ХХ в. (Там же, с. 23, 61). Латышка Брокан Ю.А., 1899 г.р. – жительница д. Реженки Томского района. 1975 г. Фото Бардиной П.Е. С 1864 по 1914 гг. в Сибирь переселилось 3 687 тысяч человек (Русские старожилы, 1973, с. 125), среди которых преобладали (80,9 %) выходцы из южной России (История Сибири, 1968, т. 3, с. 23). В Томскую губернию за эти годы переселились выходцы из Курской, Тамбовской, Орловской, Тульской, Рязанской, Полтавской, Черниговской, Харьковской, Воронежской и других губерний (Соловьева Е.И., 1981, с. 84; Лебедева А.А., 1974, с. 204). Кроме русских в числе переселенцев были украинцы и белорусы, внесшие свою лепту в формирование современного облика сибиряка. В пределах Томской области больше всего переселенцев осело в центральных районах, где население в начале ХХ в. на 70-90 % состояло из переселенцев (Александровский М.Г., 1925, с.72-85). Пригородный томский район со старожильческими селениями, кроме Нижнего Притомья, сравнительно мало был затронут этим движением, еще меньше оно коснулось отдаленного и сурового Нарымского края. Многие из потомков переселенцев вспоминают рассказы предков, как ходили ходоками и выбирали место для переселения, что «ехали на вольные земли, при царе», когда разрешили ехать, давали ссуды на обзаведение, как рассказывали, что в Сибири калачи на березах растут и пр. При всей пестроте переселявшихся они нередко составляли компактные группы выходцев из одних мест, селившихся или отдельными поселками, или улицами – концами в селениях старожилов. Например, в с. Баткат Шегарского района наряду со старожилами жили тамбовские, курские, смоленские и витебские переселенцы (Сафьянова А.В., 1979, с. 28). Нередко в соседних селениях жили выходцы из разных мест, например, в с. Ново-Кусково и Митрофановке Зырянского района поселились воронежские переселенцы, в д. Дубровке – калужские, в д. Мишутино – пензенские, а в д. Казанке – из Казанской губернии (Сафьянова А.В.. 1979, с. 28). По нашим материалам, в селениях Нижнего Притомья в конце ХIХ – первой половине ХХ вв. был очень смешанный состав жителей, куда входили русские старожилы, старообрядцы, пореформенные переселенцы - русские, белорусы, украинцы, поляки, латыши и др. Среди жителей были потомки крещеных и обрусевших коренных народов, которых называли ясашными и помнили, что их в царскую армию не брали, и татары - мусульмане (Бардина П.Е., 2000, с. 47-50). При этом нередко происходило перемещение жителей в пределах одного региона. В Кижировском выселке (д.Кижирово), возникшем в конце ХIХ в., к началу ХХ в. жили старожилы и переселенцы «со всех концов империи, даже из далекой Варшавской губернии» (Бузанова В.А., 2000, с. 57). Деревня Песочная была основана в 1882 г. переселенцами из Елгайской и Богородской волостей Томского уезда, и название свое получила, скорее всего, в память о деревне Песочно-Горельской, из которой было большинство жителей (Бузанова В.А., 2000, с. 457). По рассказам жителей (МЭЭ МГС, 1996 – 2003, сборы П.Е. Бардиной) и опубликованным данным (Гончарова Т.А.. 2006; Бузанова В.А., 1996) так примерно выглядел состав населения Притомья и прилегающих территорий в первой половине ХХ в. Состав населения: Белобородово – русские старожилы и переселенцы. Больше-Брагино – русские старожилы, в основном Брагины. Виленка – переселенцы, преимущественно белорусы и поляки из Виленской губернии. Витебский – латыши. Владимировка – белорусы. Горбуново – ясашные (крещеные томские татары) и русские старожилы. Гродненка (Датковка) – переселенцы поляки, русские и латыши. Было 2 кладбища – православное и католическое. Дубровка – в основном переселенцы белорусы. Жуково – русские старожилы. Заимки (Устинова, Щеглова, Гужихина, Юрьева, Мясникова и др.) недалеко от д. Ольго-Сапеженки – староверы. Иглаково – старожилы, в основном - Иглаковы. Иштан Нагорный – русские старожилы. Кижирово – преимущественно старожилы, есть переселенцы. Киргизка – в основном русские старожилы, часть – переселенцы. Козюлино – русские старожилы, переселенцы, потомки ясашных из д. Горбуново. Конинино – русские старожилы и переселенцы, есть белорусы. Кривошеино – русские старожилы, много Кривошеиных. Кудрово – русские старожилы, переселенцы, белорусы, поляки. Было 2 кладбища – православное и католическое «польское» кладбище. Кузовлево – русские старожилы, переселенцы, с середины ХХ в. - белорусы, чуваши и др. Луговая – татары-мусульмане и русские старожилы. Было два кладбища – русское и татарское. Малиновка – «одни поляки жили». Михайловка Шегарского района – «хохлы и минцы». Мостовка – переселенцы русские и белорусы. Наумовка – в основном русские переселенцы и старожилы, «даже, кажется, украинцев не было», был один поляк Мусялов Осип. Ново-Киевка – переселенцы украинцы и белорусы. Ново-Рождественка – преимущественно переселенцы украинцы. Ольго-Сапеженка (Силантьевка) – русские переселенцы, старообрядцы, белорусы, украинцы. Орловка – русские старожилы и переселенцы, есть украинцы. Песочная – переселенцы и старожилы. Петропавловка – «разный народ, и хохлы, и русские, и поляки»; русские старожилы, вятские переселенцы. Покровка – «всякие жили», русские переселенцы, староверы, белорусы, поляки. Попадейкино – старожилы, в основном Попадейкины. Постниково – в основном старожилы, много было Постниковых. Позднее (с середины ХХ в.?) – немцы, чуваши, мордва, литовцы. Пушкарево – русские старожилы. Реженка – латыши. Салтанаково – обские татары. Семиозерки - преимущественно староверы, есть переселенцы. Спасское (рядом с Троицком) – переселенцы. Троицк – в основном переселенцы. Успенка – русские переселенцы, белорусы. Чернильщиково – преимущественно старожилы, частично переселенцы. Большинство из этих селений в настоящее время исчезло, а жители переселились в крупные селения и города Томской области. Латышская деревня Реженка Томского района. 1975 г. Фото Бардиной П.Е. Наиболее смешанный состав населения был в крупном поселке судоремонтников – Самусьском Затоне, как говорили «народ наездной». Там жили русские старожилы, выехавшие из соседних старожильческих селений (из Брагино, Кижирово, Кривошеино, Поздняково, Трубачево и др.), русские переселенцы с Вятской губернии (специалисты – водники, капитаны) и других мест, староверы из Семиозерок и лесных заимок, татары – мусульмане из д. Луговой, потомки обрусевших ясашных из д. Горбуновой, потомки украинских, белорусских и польских, латышских переселенцев из окрестных селений. В годы ВОВ в п. Самусь и окрестные селения были сосланы семьи немцев из Поволжья. Язык и самосознание. При первых контактах между старожилами и переселенцами в первую очередь обращалось внимание на различия в языке и одежде. По мнению старожилов, «их, россейских, бывало не поймешь, чё говорят». «У них разговор другой» - говорили об украинцах. «Вятские были со своим наречием». За особенности говора одних переселенцев называли «цовокалками», другие - «чёкали», «чёкалки». Старожилка Литусова (Кривошеина) Н.Е., 1910 г.р. из д. Жуковой Кривошеинского района вспоминала: «Наши говорили «чаво», только двое «чёкали». В языке обрусевших потомков украинцев и белорусов сохранялись некоторые слова из языка предков: «ганок» - крыльцо; «праник» - валек; «рубец» - рубель; «богатка» - цветок; «фортка» - калитка; «опричь» - отдельно; «рошина» - закваска; «полевка» - суп; «исты» - есть; «дробинка» - лестница; «добре» - хорошо; «була» вместо «была»; «у мэнэ, у тэбэ» - у меня, у тебя; гарна дивчина; батька, хата, робить, крычыт и др. (МЭЭ МГС, 1996-2003). Большая часть этих слов без перевода понятна окружающему русскому населению. Потомки белорусов и украинцев очень часто записывались и считали себя русскими. Так житель п. Самусь Хорошавцев Я.Н., 1926 г.р., (родился в Ново-Рождественке) вспоминал, что родители дома между собой говорили по-украински, а записывались русскими. Сам он уже не знает украинский язык и считает себя русским (МЭЭ МГС, 2000, тет.1, лист 28). Жительница п. Самусь Богданова (Повалкович) О.К., 1928 г.р., родилась в д. Мостовке, деды приехали из Виленской губернии. Пишется белоруской, говорит по-русски без акцента, вспоминает, что из родственников, «из наших», пишутся кто - русским, кто – белорусом (МЭЭ МГС, 2000, тетр. 1, лист 47). Воронецкая (Усова) Е.Ф., 1926 г.р., родилась в д. Ново-Киевке Кривошеинского р-на, себя считает русской, дед и бабушка по отцу были украинцами, жила в детстве с бабушкой в д. Михайловке среди украинцев, знает несколько слов из украинского языка. По матери дед и бабушка были из русских старожилов - Поздняковы (МЭЭ МГС, 1997, тетр. 1, лист 23). Еще один рассказ от Еремкиной Мальвины Игнатьевны, 1900 г.р., пишется и себя считает русской, а предки были поляки. Она родилась в д. Силантьевке, родители приехали из «какой-то Волоковыльской области». Сначала послали ходоков – два брата съездили в Сибирь, облюбовали место в тайге, затем переселились. В этой деревне было много поляков, даже больше, чем русских, все из одного места переселились (МЭЭ ТГУ, 1976, тетр. 1, лист 28). Иногда вырисовываются довольно сложные схемы смешанных браков, возможные, наверное, только в наших сибирских условиях, при совместном проживании народов многих национальностей. Так у Чиблиса Н.Ф., 1944 г.р., поляка, родители переселились в пос. Самусь из с. Белосток Кривошеинского р-на, где «всё село было из поляков», и его предки приехали туда «еще при царе» (МЭЭ МГС, 2003, тетр. 1, лист 12). Сам он польский язык знает плохо, но пишется и считает себя поляком, мать была полячкой, одна бабушка была русской, а дед - литовцем. У Нестеровой (Чащиной) Ф.Г., 1925 г.р., дед по отцу был русский из Вятки, а по матери – поляки с непривычными именами: дед - Симонович Альфонс, мать – Мальвина Альфонсовна. Себя Ф.Г. считает русской. В похозяйственных книгах сельских советов жителей, чаще всего даже без спроса, записывали русскими, а иногда, например, в д. Кудрово, Скутель в одной книге был записан русским, в другой – поляком. Одежда. Крестьяне Орловской губернии. Нач. ХХ века. На женщине - характерный для Южной России костюм с паневой. Наиболее заметными различия между старожилами и переселенцами были в одежде. Старожилы, особенно в пригородных томских селениях, в конце ХIХ – начале ХХ в. сравнительно мало выращивали лен и коноплю, в основном только на нитки для плетения сетей, и практически не ткали, имея возможность купить готовые ткани и готовую одежду в городе Томске. Одежда переселенцев отличалась от одежды старожилов преобладанием домотканой одежды, наличием вышитых изделий, особыми видами верхней одежды из шерстяной домотканины, наличием лаптей и пр. Нередко старожилы приобретали или обменивали на продукты красивые тканые изделия, вышивку для мужских рубах и вышитые полотенца у «россейских мастериц». Известный писатель Г.И. Успенский, занятый в 1888 - 1889 гг. делами по обустройству переселенцев в Сибири, метко подметил отличия во внешнем облике томских сибиряков и курских переселенцев. Он писал: «…если вы видите на работе человека высокого роста, в картузе, красной рубахе, черных плисовых или розовых ситцевых штанах и кожаной обуви – это сибиряк. Если же перед вами … маленький человечек, всегда без шапки, всегда в белой домотканой рубахе и вообще весь одетый, обутый и обмотанный в продукты всякого рода растительности: лык, мочал, пеньки, - то это наш курский» (Успенский Г.И., 1952, т. ХI, с. 81). Преобладание у переселенцев домотканой холщевой одежды в некоторой степени было связано и с экономическими трудностями первых лет переселения, когда они «копили деньги» на хозяйственное обзаведение. Однако, как показали исследования историков (Горюшкин Л.М., Миненко Н.А., 1984, с. 147), состав переселенцев был очень неоднородным, и далеко не все из них были бедняками. Среди переселенцев было много деятельных, предприимчивых людей, которые перед переселением выбирали место, ходили ходоками, имели средства для первого обзаведения, за счет продажи своего имущества на месте выхода, или зарабатывали средства, нанимаясь в работники к старожилам. (Григорьев В.Н., 1885, с. 4-5). 4. Белорусское коромысло. С. Мельниково Шегарского района. 1975 г. Фото Бардиной П.Е. Исследователи также отмечали, что с прибытием переселенцев увеличились площади посевов льна, ими были привезены семена льна лучшего качества (Бородкина М., 1927, с. 5; Кауфман А.А., 1892, с. 37). У переселенцев была более развита техника ткачества – шире холст за счет применения более широких берд, которые они привозили с собой, применялось узорное и бранное тканье, тогда как у старожилов ткали узкий холст и белые бранные скатерти с одним утком. Выращивание, обработка льна и ручное ткачество было очень трудоемким делом, поэтому среди переселенцев бытовало мнение, что одежду из покупных тканей «носят только лентяи», которые не хотят выращивать лен. Устойчиво сохранялись различия между старожилами и переселенцами в орудиях труда по обработке волокнистых растений. Преобладающие лопатообразные прялки сосуществовали с южнорусскими гребнями. Даже в одной семье свекровь могла чесать лен на гребне, а сноха – на горизонтальной щетке, как была приучена у своих родителей из старожилов (Бардина П.Е., 2009 а, с. 115). При перемотке пряжи у старожилов использовались более длинные мотовила, чем у переселенцев. Дело в том, что длина мотовила или тальки определяла количество пряжи в мотке, и в Европейских губерниях строго регламентировалась помещиками, хотя и не везде была одинаковой (Лебедева Н.И., 1956, с. 491). А в Сибири такой регламентации не было, и размеры мотовила определяли индивидуально, по размаху рук хозяйки для удобства перемотки пряжи (Бардина П.Е., 2009 а, с. 116). В письмах переселенцы писали о том, какую одежду носят в Сибири и что нужно взять с собой. В письме, опубликованном в работе Григорьева В.Н. (1885, с. 189), из Бийского округа сообщается: «…Бабьи обряды: в платках ходят, в ковегах, в пальтах; сощуны [шушуны?] не нужны здесь, их не носят, запанья тоже. Юбки по две возьмите с собой, а остальные, какие получше, продавайте; башмаки свои захватывайти; аршин по 5 сукна захватите…захватывайте с собой гребенок, гребней, захватывайте свои берды». Гребни и гребенки (с короткой ручкой) для чесания льна и берда для ткацкого стана были большой ценностью в хозяйстве, поэтому их велели брать с собой при переселении. Дело в том, что эти орудия труда для обработки льна и ткачества были довольно сложны в изготовлении и требовали особой породы дерева. Разные группы русского населения Томского края особенно колоритно отражала верхняя одежда, в которой проводили большую часть времени года на виду односельчан и при поездках в город. Сибиряка-старожила нарымских селений можно было узнать по пестрой собачьей дохе, таким же огромным рукавицам – лохмашкам, шапке и добротным кожаным чиркам. На томиче старожиле, по описанию одного наблюдателя начала ХХ в., наиболее типичной была такая одежда: «…черная овчинная шуба-барнаулка, серая шапка-татарка, бледно-розовые пимы с кирпично-красной зубчатой каемкой» (Алтайский Б., 1906, с. 64). Одежда разных групп переселенцев также различалась и между собой в зависимости от мест выхода. Своеобразие одежды переселенцев отмечала Е. Орлова (1926, с. 202): «…мелькают пестрые паневы и вышитые рубахи из-под желтых дубленых полушубков. Это не сибирская серость – пензенские переселяются». Комплекс русской женской одежды из рубахи и поневы считается исследователями более древним по сравнению с комплексом из рубахи и сарафана, но к концу ХIХ в. поневы были распространены только южнорусских губерниях (Лебедева Н.И., Маслова Г.С., 1967, с. 212-213). Переселенцами из этих губерний понева была принесена и в Сибирь, но распространения здесь практически не получила. Сам термин «понева» у старожилов Томского края был известен не только как название широкой юбки, но и в качестве бранного слова «Ах, ты, понява!» (Словарь, 1975, ч.2, с. 105-106). Подобное же значение этот термин имел в севернорусских губерниях и в Приуралье, где также не был распространен комплекс с поневой (Маслова Г.С., Станюкович Т.В., 1960, с. 103; Даль В.И., 1994, т. 3, с. 750). По-видимому, этот термин попал в разряд бранных слов потому, что понева, несмотря на богатую орнаментацию ткани, имела простейший покрой и, с точки зрения носителей другой одежды, придавала фигуре мешковатость и неуклюжесть, тем более, что ее носили, подтыкая подол за пояс. По этой причине комплекс с поневой не получил распространения в Сибири даже у самих переселенцев. Старожилы вспоминают, что переселенцы приехали в лаптях, носили холщевые вышитые рубахи и рассказывали, что у них стариков хоронили только в холщевой одежде (МЭЭ ТГУ, 1975, тетр. 1, лист 25, д. Кудрово). При дальнейшем совместном проживании отличия в одежде довольно быстро сглаживались, причем чаще всего переселенцы переходили на сибирскую одежду – парочки из кофты и юбки, кожаную обувь, меховую верхнюю одежду и пр. В 1914 г. М.В. Красноженова (1914, с. 67) отмечала, что в д. Покровке Томской губернии переселенки еще носят сарафаны с белыми рукавами, а молодежь начинает одеваться как сибиряки. Но и переселенцы оказывали влияние на одежду старожилов. Под влиянием переселенцев у старожилов стали популярными вышитые и тканые с узорами изделия – мужские рубахи, полотенца, скатерти и др. В целом, в обеспечении себя одеждой, в обработке растительных материалов для одежды и обуви у старожилов и переселенцев в Томском крае при общерусской и общеславянской общности имелись некоторые различия в уровне развития ткачества, в орудиях труда и степени освоения местных материалов. Для старожилов было характерно сохранение некоторых архаичных приемов и орудий труда при одновременном исчезновении самих традиций ручного ткачества Переселенцы принесли новые областные различия в орудиях труда, сложные виды ткачества, самопрялки и развитый опыт льноводства. (Бардина П.Е, 2009 а, с. 111 – 131). Более устойчиво, вплоть до середины ХХ в., сохранялось своеобразие в одежде и внешнем облике у старообрядцев: ношение бороды и рубахи навыпуск, подвязанные тканым поясом, у мужчин, головной убор, сарафаны и рубахи у женщин, сохранение домотканой одежды. Таким образом, в первой четверти ХХ в. во многих томских селениях уже по внешнему облику жителей можно было «прочитать» историю формирования его жителей. 6. Дом переселенцев, с плетнем. Д. Кудрово Томского района. 1975 г. Фото Бардиной П.Е. Отличия в одежде со временем исчезали, тогда как языковые особенности устойчиво сохранялись и поддерживали память о предках. В зависимости от мест выхода и некоторых языковых и бытовых особенностей распространены были взаимные прозвища и незлобливые поддевки: старожилов переселенцы называли чалдонами, украинцев все называли хохлами, переселенцев из Воронежской губернии – воронами, вятских – синекафтанниками, «вятскими лаптями», русских – кацапами, старообрядцев – кержаками. Старожилы называли переселенцев лапотниками, новиками и россейскими, как будто забыв, что их предки тоже переселились из России. Однако при этом старожилы считали себя чисто русскими, а о переселенцах говорили «Он обрусел теперь», если тот перенимал сибирские обычаи (Андреев Я., 1860, № 52). При этом, по многим воспоминаниям, выходцы из разных мест жили между собой дружно, «ворота никогда не запирали», замков не было, «прутик воткнешь и уходишь по воду на речку, никто чужой не зайдет». Даже представители разных конфессий (православные и католики) благополучно уживались друг с другом. Например, в Гродненке, по рассказам, «русские свою Пасху справляли, а поляки – свою, в другое время». Были даже смешанные семьи, например, у Хрулева П.В., 1013 г.р., русского православного, деды приехали в Сибирь из России, жил в д. Ольго-Сапеженке, жена была польская католичка Амалия Станиславовна Скирюха из Гродненки. Она ездила молиться в Томск в католический костел. А дома праздновали и её католическую Пасху, и православную (МЭЭ МГС, 1999, тетр.1, лист 56). Переселенцы 10 29