Федор Василюк: Любовь всегда пригвождена. Василюк Федор Ефимович
ФЕДОР ЕФИМОВИЧ ВАСИЛЮК
17 сентября 2017 года ушел из жизни Федор Ефимович Василюк, доктор психологических наук, профессор, главный научный сотрудник лаборатории консультативной психологии и психотерапии ПИ РАО, заведующий кафедрой индивидуальной и групповой психотерапии МГППУ, президент Ассоциации понимающей психотерапии.
Федор Ефимович родился в 1953 году в семье геологов в Донецке. Опыт покорения горных вершин в экспедициях с отцом, ветераном войны, явным образом вырос в мужество покорения доселе не взятых вершин отечественной психологии. Он – первопроходец отечественной психологической практики: создатель первого в России Центра психологического консультирования и психотерапии, первого в России журнала по психотерапии – Московского психотерапевтического журнала, первого в России факультета психологического консультирования, первого всемирно признанного отечественного психотерапевтического подхода – понимающей психотерапии.
Ф.Е. Василюк учился у лучших: А.Р. Лурия, Б.В. Зейгарник, А.Н. Леонтьев, М.К. Мамардашвили, В.П. Зинченко и др. Сильное влияние на его жизнь и творчество оказали личные встречи с Карлом Роджерсом, митрополитом Антонием Сурожским, архимандритом Виктором Мамонтовым. Для многих людей встреча с самим Федором Ефимовичем являлась поворотным моментом в жизни. При всей устремленности к созданию живой психологии, он являлся глубочайшим экспертом в методологических проблемах современной психологии и психотерапии. Его монографии и статьи всегда вызывали активные дискуссии, многие из них стали классикой: «Психология переживания» (1984) переведена на множество языков, книга «Переживание и молитва» (2005) получила высочайшую оценку в мире. Многие тексты до сих пор до конца не осмыслены. Более сотни статей, вышедших из-под его пера, свидетельствуют об уникальном даре Слова – живого, чуткого и поэтического. Он удивительным образом умел увидеть и дать имя тонким и неуловимым материям переживания и сопереживания, выявляя их суть, вызывая человека к подлинной жизни и развитию.
Помимо всех этих заслуг - тысячи учеников, клиентов, коллег, каждый из которых испытал на себе его участие, веру, творческий гений, вдохновлялся кротостью и могуществом, горением и тончайшим чувством юмора… Он по праву мог зваться Человеком. Огромное число людей Федор Ефимович берег в своей памяти, знал по имени, относился к каждому предельно лично. Где бы ни был, ежедневно он с любовью предстоял перед Богом, вознося молитву за ушедших и живущих. Будем и мы ценить и хранить память о нем. Продолжать его и общечеловеческое дело, продолжать учиться у него, как быть живыми и прожить по-настоящему, бесстрашно встречая испытания, с любовью утверждать то, во что верим.
Человеческое горе не деструктивно (забыть, оторвать, отделиться), а конструктивно, оно призвано не разбрасывать, а собирать, не уничтожать, а творить - творить память.
Ф.Е. Василюк. Пережить горе, 1991
Вечная память.
Друзья, ученики, коллеги
МОЛИТВА И ПЕРЕЖИВАНИЕ
Страдание, переживание, утешение
По роду работы мне как психологу и психотерапевту постоянно приходится встречаться с человеком, переживающим кризис, пребывающим в тупике, на изломе жизни. Поэтому тематика, которую я хотел бы предложить для обсуждения, - это христианско-антропологическое осмысление трагических аспектов человеческого существования, осмысление бытия человека страдающего. «Загадка о человеке, - писал архимандрит Киприан (Керн), - ...не смеет быть пастырем ограничена одними только нравственными категориями добра и зла, святости и греха, но она переходит очень часто в области страдания и трагедий, конфликтов и антиномий».
Страдание всегда есть вызов нашему уму, сердцу, вере. Церковь отвечает на этот вызов в разных плоскостях: в богословской - это православная теодицея, в аскетической - подвиг несения креста, претерпевания скорбей, в плоскости душепопечения - утешение страждущих. Опыт утешения в скорбях и есть главный предмет наших размышлений. Легко понять интерес к этому предмету у православного психотерапевта. Он как практик занимает по отношению к страдающему человеку не познавательную, а участную позицию, поэтому из всего корпуса источников христианского антропологического знания для него важнее всего вдуматься в церковный опыт помощи скорбящим, утешения в страданиях.
Коррелятом философской категории страдания на психологическом уровне выступает понятие переживания. Переживание в современной психологии мыслится не только как нечто испытываемое, непосредственная данность сознанию его содержаний и состояний, но и как внутренняя работа, душевный труд. Горе нельзя просто испытать как мы испытываем досаду, удивление или испуг, его нужно пережить, проделать долгий и мучительный душевный труд по восстановлению пошатнувшегося или утраченного смысла жизни, совершить работу печали. Не случайно и в самом слове «страдание» корень «страда» означает «тяжелую ломовую работу, натужные труды» (см. словарь В. Даля).
В одном апокрифическом тексте сказано: научись страдать, и ты сможешь не страдать. С этой точки зрения утешать скорбящего - это не стараться отменить, упразднить его страдание, а помогать ему в его душевном труде переживания скорби. Парадоксально, но так: утешать - это помогать страдать.
Типы утешения
Прежде чем обратиться к анализу опыта утешения, стоит осознать вопросы, с которыми мы подойдем к этому опыту.
Если для данного контекста отождествить понятия психотерапии и душепопечения, рассматривая то и другое широко: психотерапию - не как особую, но как всякую душевную поддержку, а душепопечение - не как особое пастырское служение, а как общую христианскую обязанность сострадательности, милосердия, заботы о душе ближнего, — то можно сказать, что каждый христианин нередко оказывается по отношению к ближнему в психотерапевтической позиции, или позиции душепопечения. Почему? М. М. Бахтин писал о трех типах этических реакций на беду другого - содействии, совете и сочувствии. Есть ситуации, где мы не можем помочь делом: не в наших силах вернуть здоровье, отменить приговор, воскресить умершего. Не можем мы обычно полагаться и на свой совет в сложной, затянутой в узел ситуации, - откуда, собственно, у нас мудрость? Значит, чаще всего нам остается лишь одна возможность - сочувствия, сострадания человеку в беде. Но как нашему сочувствию избежать опасности остаться просто сентиментальным рефлексом, просто выражением собственной эмоциональной задетости страданием другого? Как нашему состраданию не соскользнуть в жалостливость, которая может духовно расслабить и оскорбить достоинство человека, и как, оттолкнувшись от жалостливости, не потерять сердечности и не угодить в холодную назидательность? Как в деле сострадания оставаться христианами, так, чтобы наше утешение в самом деле было душепопечением, заботой о душе страдающего человека?
Обратимся к примерам.
Один мой пациент поведал мне как-то свою историю поиска помощи во время острого семейного кризиса. Однажды недобрым вечером он узнал о неверности жены. После мучительной бессонной ночи он отправился на работу, но работать не смог, не находил себе места, вся его жизнь, казалось ему, рухнула, все потеряло смысл, физически ощущаемая душевная боль не давала ни на чем сосредоточиться. Он вышел из здания и почти безотчетно отправился в храм, будучи при этом человеком неверующим. Выслушав сбивчивый рассказ, священник спросил:
Ваш брак венчанный?
- Нет.
- Вы сами крещены?
- Нет.
- А жена?
- Тоже нет.
- А в Бога веруете?
- Я бы желал поверить, но нет... Кажется, нет.
Ну что же вы хотите, какой же может быть брак без Бога, без Церкви?.. Читайте Евангелие, пробуйте молиться, - напутствовал батюшка.
Мой пациент вышел, чувствуя свою вину и безысходность, Несмотря на холодный, как ему показалось, формальный тон, Он вспоминает, что ощутил за словами священника какую-то правду, но - ни тени сочувствия.
В своих душевных метаниях он снова вернулся на работу и неожиданно для себя рассказал обо всем сослуживцу, хотя не был с ним особенно близок. Тот взялся за дело с энтузиазмом: «Да все они такие, она тебя не стоит, ты ей отомсти, ну хочешь, я тебя познакомлю, да за такого парня...» - и прочее в том же духе. Он вылил на моего пациента весь набор типовых пошлостей, и тот, понимая им цену, тем не менее почувствовал некоторое душевное облегчение.
Мы видим, как противоположны эти два утешения. В первом не было душевного сочувствия, милости, но была духовная правда; во втором был живой душевный отклик, но не было правды. Не выявляют ли эти полярности наличия в подобных случаях принципиально неустранимого противоречия между духовным и душевным? Без лекарства духовного обличения не обойтись, но оно слишком горькое, и отторгается, не приемлется душевным организмом, а сладкая душевная пилюля на минуту отвлекает от боли, но дает ложное успокоение. Могут ли вообще в утешении «милость и истина» встретиться (Пс 84:11)?
В известном эпизоде из «Братьев Карамазовых» к старцу Зосиме приходит молодая женщина, горюющая по умершем Трехлетнем «сыночке». Она уже третий месяц ходит по монастырям: дом ее опустел, возвращаться туда бессмысленно. Сначала старец пытается утешить ее рассказом о древнем ноликом Святом, говорившем такой же Горюющей матери, неужели она не знает, что умершим младенцам немедленно даруется ангельский чин, и потому следует радоваться, а не плакать.
Женщина потупилась, вздохнула: «Тем самым меня и Никитушка утешал, слово в слово...» Что произошло? Почему духовное лекарство не подействовало на душу? Почему она не услышала в этих словах утешения? Да потому, что сама душа не была услышана, сама стихия переживаний, душевной муки отвергнута как неблагочестивая, духовно неправомерная - нужно, мол, радоваться, а не плакать. И старец оставляет попытки оторвать ее взор от горя и перевести его в небо, туда, где «младенец наверно теперь предстоит перед престолом Господним, и радуется, и веселится», потому что почувствовал, что такой духовный подъем не доступен сейчас для материнского сердца. И вместо того, чтобы поднимать ее душу вверх, отрывать от скорби старец, наоборот, сам сострадательно спускается вглубь безутешного горя, принимая безутешность как подлинную реальность: «И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь», - говорит старец. Так нельзя сказать со стороны, извне. Чтобы так сказать, нужно и в свою душу впустить это переживание во всей его безнадежности, безысходности и беспросветности. И только после такого сошествия во ад страдающей души становится возможным там, внутри этой тьмы, затеплить лампадку духовного утешения: « Плачь, - говорит старец, - только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой есть единый от ангелов Божиих, оттуда на тебя смотрит и видит тебя и на твои слезы радуется и на них Господу Богу указывает. И надолго еще тебе сего материнского плача будет, но он обратится под конец тебе в тихую радость...»
Всмотримся в эту искусную духовную психотерапию. Душе позволяется плакать и чуть ли не предписывается безутешность («не утешайся и плачь»), но к этому душевному древу страдания прививается маленький духовный молитвенный черенок («каждый раз, когда плачешь, вспоминай, что сыночек... единый от ангелов...»), так, чтобы соки переживания и энергии молитвы соединились в едином кровотоке душевного организма. Но и это не все: если я, горюющая мать, буду оставаться в своей безутешности и из нее в дальней перспективе видеть младенца-ангела, то постоянно будет оживляться мучительное неисполнимое желание встречи с ним здесь («Только услыхать бы мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик ножками своими тук-тук, да так часто-часто...»). Поэтому духовное утешение старца дает горюющей совсем другую, обратную перспективу, характерную для благоговейного молитвенного предстояния перед Богом, когда не я вглядываюсь в Него, а наоборот, предстою перед Его взглядом в душевной открытости. Каким же образом старец Зосима это делает? «Сыночек твой оттуда на тебя смотрит и на твои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает». Как просто и какой радикальный переворот: слезы только что были выражением моей скорби, а сейчас стали предметом его растроганного любования, поводом радости младенца-ангела. Душе дается возможность хоть на минуту взглянуть на себя оттуда и в этой обратной перспективе прикоснуться к духовной радости. Одно дело - духовная радость, нормативно предписываемая моей душе вместо слез; другое дело - духовная радость его, любимого, по поводу моих слез, радость, к которой и я делаюсь причастна, и именно моими слезами. Создаваемая для переживания горя молитвенная перспектива пытается не вытеснить душевное духовным, а расширить душевное, не отменить скорбь, но дать «пространство в скорбях», пространство, в котором можно дышать.
И последнее: старец не думает, что одним разовым актом утешения душа исцелена. Он с благоговейным уважением относится к реальности душевного процесса переживания: «И надолго тебе еще сего материнского плача будет». Это отношение терпеливого, заботливого садовника, знающего, что дереву нужно время, чтобы принести плод.
Суммируем основные черты этого духовного утешения, выделив в нем несколько фаз.
Фаза «душевного сопереживания». Душевное переживание принимается безусловно и безоценочно в его эмпирической данности как подлинное и имеющее право на существование. Оно принимается не со стороны, а как бы изнутри, с душевным сочувствием, со-болезнованием, со-страданием.
Фаза «духовной прививки». Духовные картины, образы, молитвенные указания не остаются висеть в воздухе, а прививаются прямо к телу переживания («каждый раз, когда будешь плакать, вспоминай...»).
Фаза «вознесения». Старец воздвигает духовную вертикаль, дает возможность не только из душевного смотреть на духовное, но и возможность обратной перспективы - взгляда на переживание, на слезы оттуда. И так показывается доступная в этой духовной вертикали радость.
Фаза «пути». Вертикалью дело не ограничивается, утешение позаботилось и о горизонтали земного пути. Было бы нереалистично в деле духовного исцеления рассчитывать на разовую акцию. Старец готовит горюющую к долгому пути материнского плача и рисует его душевный итог - «тихую радость».
Суммарный образ этой духовной психотерапии - молитвенная лествица переживания. Старческое утешение прямо не учит здесь молитве, но оно выстраивает духовную лествицу, нижней ступенькой которой становится скорбь, безутешность, а верхней - духовная радость. Душевное переживание не отвергается и даже не усекается, оно бережно принимается все без остатка, но вводится в духовную вертикаль как ее элемент, так что само естественное движение переживания начинает совершать духовную преображающую работу.
Если оглянуться теперь на приводившиеся ранее примеры, то перед нами три типа утешения.
Одно, назовем его условно «духовно-безучастное», - это утешение без утешения, в нем нет человеческого тепла. Оно проходит мимо человеческого переживания. Его бытовой прототип: «Ушиб коленку? Сам виноват».
Второе - «душевно-соблазнительное» утешение. В нем есть душевный отклик, оно может ненадолго согреть, но действует оно, замещая одну страсть другой (боль ревности - страстью мести, например). И нет в нем ни духовной правды, ни, если вдуматься, настоящего сострадания. Оно тоже игнорирует человеческое переживание. Его расхожий лозунг: «Да брось ты, не переживай».
Наконец, третье - «духовно-участливое» утешение - сострадательно погружается в воды душевного переживания скорбящего, затем воздвигает духовную лествицу, движением по которой человеческое переживание может претворяться в молитву и тем преображаться.
Это утешение заслуживает именования духовной психотерапии. Если формула психоаналитической психотерапии - «на место Оно должно стать Я», то формула духовной психотерапии такова: «на место переживания должна прийти молитва». Не вместо переживания, а в месте переживания должна быть затеплена лампада молитвы, она должна гореть вместе с переживанием. Само переживание при этом переплавляется, перерождается в молитву, как масло, поднимаясь по фитильку, становится огнем.
В связи с этим выводом необходимо специально продумать соотношения переживания и молитвы.
Переживание и молитва
Практика духовного попечения создает особый подход к важнейшей для христианской антропологии и психологии теме эмоций и переживаний. Отношение к этой теме традиционно складывалось под доминирующим влиянием аскетического дискурса борьбы со страстями. Душепопечительный и аскетический дискурс, совпадая в сфере конечных целей, существенно отличаются по методам и стилистике. В частности, в аскетическом контексте чаще доминирует метафорика войны, брани, а в душепопечительном - метафорика врачебная.
Как врач смотрит на болезнь не только как на зло, но и как на попытку здоровых сил организма справиться с вредными воздействиями, так и практика христианского душепопечения должна исследовать процессы человеческого переживания и в их негативных тенденциях превращения в страсти, и в их позитивных тенденциях духовного возрастания.
Наметим некоторые вопросы исследования переживания под таким углом зрения, в парадигме душепопечения.
(а) Во-первых, это вопрос о тех характеристиках процесса переживания, которые делают возможным его благотворное соединение с молитвой.
(б) Второй вопрос - о типах соединения переживания и молитвы.
(в) Третий - о влиянии молитвы на переживание.
Некоторые особенности процесса переживания, важные для дискурса душепопечения
Психологический анализ переживания выделяет в нем три структурные элемента (переживаемые обстоятельства, процесс переживания, личность) и три плана протекания (план выражения, план чувствования и план осмысления).
Остановимся на двух существенных характеристиках переживания, относящихся к плану выражения. Речь идет об открытости переживания и его адресованное.
Открытость переживания. Динамика переживания рассматривается современной светской психотерапией чаще всего в проекции на ось «сдерживание - выражение». При этом к сдерживанию чувств психотерапевты, как правило, относятся с психогигиеническим подозрением как к пережитку репрессивной викторианской морали и потому всячески стимулируют выражения чувств. Выражение же не всегда, но слишком часто сводится к идее аффективной разрядки. Это могут быть примитивные тумаки резиновым куклам, изображающим начальников на проходной японской фабрики; это могут быть изощренные способы работы с воображением, когда обиженной пациентке (привожу пример из одной статьи) предлагается излить накопившуюся злость, совершив воображаемый «полет Маргариты» над Москвой к окнам соперницы, которые, разумеется, нужно с наслаждением разбить. Суть дела от этого не меняется, ибо она - не в методе, а в подспудной антропологии и аксиологии: будешь сдерживаться - повредишь своему здоровью, будешь реально бить стекла - повредишь своему социальному статусу. Что же делать? Есть идеальное решение - отреагировать, ни в чем себя не ограничивая, но не в социальном поведении, а в душе, в воображении. Телесное здоровье - ценность, социальное положение - ценность, а душа - душа все стерпит. Антропология, которой неведома идея преображения, должна удовольствоваться идеей канализации аффектов. Самое печальное состоит в том, что это не просто идея среди идей, но сформированная и широко распространенная культура душевной жизни.
Молитва дает возможность вырваться из ложной дилеммы «вытеснение - отреагирование», создавая дополнительное измерение высоты и глубины переживания. В этом измерении возможно и благодатное сдерживание (вовсе не совпадающее с вытеснением, создающее не бессознательное, а сокровенное переживание), и благодатное преображающее выражение переживания. Чтобы переживание полноценно выразилось в молитве, человек должен посметь его открыть и суметь его открыть. «Суметь» - значит решить поэтическую по смыслу задачу: попытаться в искреннем слове выразить правду своего сердца.
«Посметь» - значит решить задачу «предстояния»: найти в себе достаточно мужества и доверия, чтобы положить перед Богом свои чувства без прикрас и оправданий, как есть. Открытость своего переживания в молитве начинается с искусства и мужества быть, доверять и уповать, а венчается мужеством и искусством меняться.
Адресованность переживания. Наблюдения в области детской психологии, психопатологии, психотерапии убедительно показывают, что всякое человеческое переживание имеет имманентного адресата. Вспомним классическое наблюдение К. Чуковского:
Ну, Нюра, довольно, не плачь!
- Я плачу не тебе, а тете Симе.
Переживание может заблудиться, перепутать адрес, и это ведет к болезненным искажениям и самих чувств, и человеческих отношений. Достаточно вспомнить феномены переноса в психотерапии или экзальтированного «мироносничества» в приходской жизни.
От того, кому адресовано переживание и является ли сама адресованность явной или скрытой, определенной или неопределенной, существенно зависит процесс переживания, его характер и жанр.
Первоклассник разбил в кровь коленку, ему очень больно, но в присутствии жалостливой бабушки он будет переживать эту боль совсем не так, как в присутствии старшего брата, приехавшего в отпуск из армии.
Молитвенная адресация чувства сразу же начинает менять процесс его переживания. Из одиночества и брошенности произносит человек «Отче...» и добавляет «наш...» - слова, отменяющие одиночество и брошенность; из беззащитности он взывает «Царице мояι преблагая», из безнадежности - «надеждо моя, Богородице», и сами эти молитвенные обращения начинают уже и на психологическом уровне целительную работу. На вершине же этого молитвенного выражения переживания, если человеку в полноте удается адресовать переживание к Богу или святым, с переживанием случается метаморфоза, меняющая всю его внутреннюю логику: «логика удовлетворения» сменяется «логикой восполнения в бытии».
Согласно «логике удовлетворения» события могли развиваться так: я лишился чего-то важного в щей жизни, старался своими силами вернуть утраченное, убедился, что это невозможно, пытался как-то пережить ситуацию, но пришлось смириться с тем, что и это невозможно, что сам я ничего не могу сделать, и тогда я стал в молитве взывать о помощи в безнадежной надежде, что каким-то чудом все устроится и я получу утешение и снова стану собой, заживу своей жизнью, ибо без утраченного я - сам не свой и жизнь моя - не жизнь. Ни о чем другом я помыслить не могу. И вдруг... Все меняется. Откуда мне, готовому к смерти, было знать, что тут же, сразу по ту сторону моего молитвенного отчаянного крика, на меня дохнет такое благодатное, такое животворящее дыхание, что в одно мгновение изменится сама глубинная логика моих чувств и мыслей, более того - сама основа моего существования. Уже ясно ощутимо, что только здесь, только с этим дыханием я, собственно, и существую в подлинном смысле слова, только в нем и вместе с ним я и обретаю полноту бытия, полноту жизни и полноту смысла. И тогда-то начинает открываться, что опасность, от которой я бежал и просил убежища, жажда, в которой я просил воды, обида, в которой просил справедливости, ссора, в которой просил мира, что все это - и вода, и убежище, и справедливость, и мир, при всей их неотменимой существенности, - лишь предвестники, лишь поводы, лишь глашатаи Встречи. Все это и с избытком будет дано мне, но это все частные проявления того главного, что меня ожидает, - восполнения в бытии.
Это-то восполнение в бытии и является главным преображением переживания при его молитвенной адресации.
Типы соединения переживания и молитвы
И переживание, и молитва являются сложными деятельностями, которые могут находиться в многообразных отношениях между собой. Попытаемся наметить некоторые типы сочетаний между переживанием и молитвой.
«Поземка». Героиня одного художественного фильма, крепкая деревенская баба, стоит вечером на коленях перед иконами и горячо молится о взрослой дочке: «Смотри - хорошие мужики кто разъехался, а кто женился, остались одни пьяницы. И что ж ей одной теперь пропадать? Нехорошо это, неправильно», - усовещивает она Бога. Молитву прерывает спящая на печи старуха. Она отдергивает ситцевый полог и выговаривает дочери: «Что ты с Богом, как с бригадиром, разговариваешь?! Ты молись, молиться надо!» Молитвенница спохватывается, осеняет себя крестным знамением и привычной скороговоркой начинает читать «Достойно есть...», как бы отодвинув в сторону свое «неблагочестивое» волнение.
Молитву, которая вызвала порицание старухи, можно условно назвать «поземкой», так как сочетание переживания и молитвы здесь такое, что молитва как бы стелется по земле. Хотя эта молитва очаровывает зрителя непосредственностью, живым горячим чувством заботы о несчастной судьбе близкого человека, но в данном случае переживание порабощает молитву, подчиняет ее своей логике, ритму и задачам. Старуха, оборвавшая молитву дочери, не смогла оценить то драгоценное, что в ней было, - личный, непосредственный характер отношений с Богом, но доля истины в замечании матери была. Такое сочетание молитвы и переживания приводит к тому, что молитва слишком смотрит себе под ноги и, в конце концов, может редуцироваться вплоть до речевых или даже двигательных автоматизмов, до мимолетных вкраплений в обычное переживание (вздохи «О Господи!», возведение глаз вверх и т. п.), ничего существенно не меняющих в процессе переживания.
Хотя и в этом случае нельзя отрицать полностью значения подобной редуцированной молитвы, ибо даже такая, бессознательная, непроизвольная и бескрылая, молитва все же остается призыванием Бога и потому в порядке духовной объективности может существенно повлиять на переживание и на жизнь.
«Параллель». После замечания старухи сочетание молитвы и переживания приобретает форму, которую можно назвать «параллелью». Одно дело - твоя низменная, обыденная, греховная жизнь и связанные с нею переживания, и совсем другое - святая молитва. Она должна быть чиста от всех этих обыденных, житейских мелочей, от всего душевного, земного и потому грязного. Этому отношению к молитве не откажешь в благочестивости и своеобразном смирении и аскетизме. Но такая молитва, как священник из притчи о добром самаритянине, постарается пройти мимо израненной, скверного вида жизни, боясь и самой испачкаться, оскверниться, и в своей фарисейской чистоте она постоянно предает жизнь, бросает ее, оставляет на произвол судьбы.
Нельзя, впрочем, полностью осудить такую молитву, потому что в ней есть пусть и духовно ложный, но все же порыв к Богу, к чистоте, к праведности, к благочестию, и такая молитва может иногда принести свой плод. Но велика ее опасность, ибо, успокаивая совесть благочестивостью, она оставляет переживание беспомощным и подталкивает его к тому, чтобы стыдиться самого себя, самого факта своего существования, к тому, чтобы уйти с глаз долой, скрыться в бессознательном или проявляться то в болезни, то в пьянстве, то в неожиданных взрывах страстей.
Зародившаяся в ходе переживания молитва может вступить с переживанием в напряженное противоборство, в котором молитва и переживание будут бороться друг с другом за право определять весь душевный процесс. Они будут спорить о том, как понять смысл ситуации, каким именем ее назвать, открыть или закрыть душу перед другими, на что уповать, чего желать и т. д. Несмотря на драматизм таких отношений и их опасность, а может быть и благодаря этому драматизму, в таком соединении переживания и молитвы много плодотворных духовных возможностей - возможностей того, что действительно живое, искреннее человеческое чувство, не расплескав ни капли душевной энергии, преобразится, внутренне переплавится в духовное движение, подобно тому, как яростный гонитель Савл преобразился в пламенного Апостола.
Гораздо опаснее в этом смысле такой конфликт между переживанием и молитвой, который напоминает затяжную ссору, когда они отвернулись друг от друга, между ними воцарилось тягостное напряженное молчание, в атмосфере которого и переживание, и молитва застыли и окаменели. Тогда нужно попытаться «разморозить» ситуацию, пусть даже ценой ее обострения.
Несколько лет назад в мой психотерапевтический кабинет вошел человек, у которого вместо носа был прикреплен кусочек пластмассы. Когда-то он был влюблен, любовь оказалась неразделенной, он связал это со своей внешностью, сделал пластическую операцию, операция прошла неудачно, ее пришлось повторить, потом еще и еще раз, он издержал все свои средства и в результате остался вовсе без носа, без возлюбленной, без денег, без работы и без друзей. Единственная не оборвавшаяся связь с миром была сестра, которая, впрочем, уже едва сносила его. По ее настоянию он и пришел, никакого собственного запроса на психотерапию у него не было. Это было даже не отсутствие запроса, а заготовленный протест против всяких попыток помочь и поддержать.
Почему на меня обрушилось столько несчастий, - начал он с вызовом. - Только не пытайтесь меня успокаивать, - поморщившись, перебил он мой вздох. - Я прочитал множество духовных книг, несколько раз перечитал всю Библию. Говорят, Бог не дает испытаний больших, чем человек может вынести. Но мне - дал. Значит, Его нет. А если и есть, Он не милосерден. Он дает испытания выше сил. Я не герой, не апостол, не святой. Я слабый и больной человек. За что на меня сыплется одна беда за другой? Это безжалостно и несправедливо.
Он замолчал. Я не знал, что мне делать. В тот момент я понял, как чувствовали себя друзья Иова. С безысходностью и жизненными тупиками психотерапевту приходится сталкиваться часто - такова профессия. Но обычно человек приходит с готовностью получить помощь, что-то изменить, хотя часто и без веры в то, что это возможно. Мой же пациент занимал позицию воинствующей безутешности. Он пришел не за помощью, он пришел побеждать. Пришел отстаивать свое человеческое достоинство тем, чтобы в очередной раз доказать, что не родился еще человек, который смог бы его утешить. Между тем, он молчал и ждал ответа.
Ответа у меня не было. Более того, я ясно почувствовал, что любой мой ответ будет ложью. Но почему? И тут я понял. Его чувства, его жалоба, его протест были внутренне адресованы вовсе не мне как психотерапевту. Он принес сюда свой вызов Богу. К Нему были обращены эти чувства, но от Него же, как источника обиды, в страдании отвернулась душа. Если так, то мне никак нельзя было отвечать от себя, нельзя становиться между ним и Богом. Нужно было отойти в тень и попытаться просто «перевести стрелку» так, чтобы его болезненное переживание могло вернуться к своему реальному адресату и реальному жанру - молитвенному воплю к Богу. Я сказал:
Я понял, что бед и мучений на вашу долю выпало больше, чем можно выдержать. Это нестерпимо. Но, если кто-то принимается вас жалеть, вас это только злит. Вы стали искать ответ в Писании и не нашли. Теперь вы будто бы стоите перед Богом и бросаете Ему вызов: «Ты дал мне испытания выше сил. Это немилосердно. От этого у меня в душе сомнение, что Ты есть. Вера моя поколебалась. Я не герой, Ты же видишь, я не герой. У меня больше нет сил». Вот, что, мне показалось, вы Ему говорите.
Да, - сказал Николай. И воинственности больше не было в его голосе. Как будто бы ему ничего не надо было больше доказывать. - Да. А Он молчит. А жизнь проходит. Мне страшно.
Эти слова были уже обращены ко мне. В них была та же боль, то же одиночество и та же оставленность, но было и что-то новое - разрешение на сопереживание. До того, как он услышал из чужих уст свою собственную молитву, он не считал ее молитвой, и его страдание окаменело в воинственной позе, не позволяя подойти к себе ни человеку, ни Богу. Теперь, кажется, оно стало оттаивать. Я думал: «Блаженны плачущие», - но боялся сказать это вслух.
«Организм». Последний тип отношений между молитвой и переживанием условно можно назвать «организмом». Переживание может перерасти в молитву и органически соединиться с нею; в таком духовно-душевном организме происходит переплавление, преобразование душевного в духовное, причем без ухода в спиритуальность, с просветлением самой ткани душевной жизни или хотя бы отдельных ее клеточек.
Переживание опосредствуется молитвой, и как всякое средство молитва преобразует форму и строй процесса переживания изнутри. Переживание при этом становится «культурным» процессом, т. е. процессом возделываемым и выращиваемым молитвой. Весь культом накопленный опыт молитвы входит в материю душевной жизни и открывает в ней самой, а не привносит извне, таинство Царства («Царствие Божие внутрь вас есть» - Лк 17:21). Но не только соединение спонтанно-природного и «культурного» осуществляется в таком организме переживания-молитвы, но и соединение индивидуального, личного и соборного. Переживание в молитве перестает быть моим частным, одиноким делом, а становится актом соборным, имеющим не только локально-субъективное, но в пределе и космическое значение.
Влияние молитвы на переживание
Последний из заданных выше вопросов - каково влияние молитвы на переживание?
Эти влияния разнообразны, но суть их можно выразить категорией сублимации. Сублимацию здесь мы понимаем не во фрейдовском значении термина, не как процесс выражения запрещенного цензурой импульса в культурно, социально и сознательно приемлемых формах. При таком понимании сублимация есть лишь способ изощренного обмана и самообмана, когда низшее, нелегальное все же протаскивается в легальное социальное пространство под прикрытием пышных облачений, помады, грима и духов. Сублимация в точном значении термина есть возгонка, т. е. отделение высшего от низшего. Молитва как раз и совершает эту работу сублимации переживания, отделяя внутри истинное от ложного, высшее от низшего, и, удерживая это различение, подставляет душу под лучи благодати, надеясь на то, что ни одна клеточка бытия, ни один росток смысла, ни одно движение души, какими бы грязными или неправедными они ни казались фарисею и законнику, не будут оставлены, отброшены, усечены, но будут выращены силою благодати в самих себя, осуществят изначальный замысел о себе, воплотятся в совершенстве. Сублимация переживания - не изощренная контрабанда низшего, а создание условий для усмотрения в нем истины, правды, высшего и постепенного преображения его.
* * *
Настоящий сборник посвящен учению Церкви о человеке. Представляется, что одной из важнейших потребностей церковной жизни является переосмысление всего поля христианского душепопечения, со всеми его традиционными и вновь возникающими формами.
Для христианской антропологии душепопечение - не только тема, но и подход, угол зрения, парадигма мысли. Одно дело осмыслить с позиций православной антропологии, например, грех пьянства, и совсем другое - рождающиеся сейчас церковные формы и методы помощи в преодоления этого греха. Одно дело - антропологическое осмысление, например, таинства брака, и совсем другое - антропологическое осмысление опыта пастырского душепопечения и духовного окормления сложных, конфликтных, так называемых дисфункциональных семей. Сама многосложная, драматическая практика христианского душепопечения должна быть понята не только как нечто прикладное, лишь реализующее в практике церковной жизни богословское учение, но как продуктивный метод христианского антропологического познания, относящийся, по формулировке С. С. Хоружего, к «участному органону». Плодом этого метода может быть построение не абстрактно-академической концепции, а «участной православной антропологии».
В такой антропологии душепопечение нисколько не отделяется от тайносовершения, от богослужебной жизни. Напротив, в ней в полной мере раскроется антропологическое и душепопечительное измерение церковных таинств.
Анализируя на примере чина погребения отношения между аффектом и культом, отец Павел Флоренский писал: «Назначение культа - именно претворять естественное рыдание, естественный крик... естественный плач и сожаление в священную песнь, в священное слово, в священный жест. Не запрещать естественные движения, не стеснять их, не урезывать богатство внутренней жизни, а напротив - утверждать это богатство в его полноте, закреплять, взращать.
Случайное возводится культом в должное, субъективное просветляется в объективное. Культ претворяет естественную данность в идеальное. Можно было бы постараться подавить аффект. Но... - продолжает он, - вступить в борьбу с аффектами значит одно из двух: если она неуспешна - отравить человечество «загнанными внутрь страстями», если же удачна - оскопить и умертвить человечество, лишив жизненности, силы и наконец - и жизни самой.
Культ действует иначе; он утверждает всю человеческую природу, со всеми аффектами; он доводит каждый аффект до его наибольшего возможного размаха - открывая ему беспредельный простор выхода; он приводит его к благодетельному кризису, очищая и целя тем τρα?ματα τ?ς ψυχ?ς [душевные раны]. Он не только позволяет выйти аффекту всецело, но и требует наибольшего его напряжения, вытягивает его, обостряет, как бы подсказывает, подстрекает на аффект. И, давая ему полное признание, утверждая аффект в правде его, культ преображает его...
Гнев ли, ярость ли, скука ли... - все берет на себя культ и все преобразует и до конца удовлетворяет: до дна в культе испиваем мы самую эссенцию своего волнения, всецело насыщаемся, без малейшего оставшегося неудовлетворенного желания, — ибо культ дает всегда более, чем мы просим, и даже больше, чем мы можем хотеть...»
Московского городского психолого-педагогического университета , профессор, Президент Ассоциации Понимающей психотерапии.Энциклопедичный YouTube
1 / 2
Понимающая психотерапия, переживание и сопереживание. Василюк Ф. Е.
Рождественские чтения 2011 (Часть 1)
Субтитры
Биография
1981 – 1987 гг. – работал клиническим психологом в психиатрической больнице (с. Строгоновка в Крыму).
1986 – 1988 гг. – участвовал в создании одного из первых в стране специализированных социально-психологических центров, а с 1988 г. – в создании Института человека АН СССР.
1990 г. – организовал Центр психологии и психотерапии.
Научная деятельность
В сфере методологии психологической науки Ф.Е. Василюк рассматривает схизис (расщепление) на академическую и психотехническую (практическую) психологию. Он ввел и разработал понятие «психологическая практика» в сопоставлении с понятием «практическая психология». Практическая психология – в отличие от психологической практики ( психотерапии , психологического консультирования) – это участие психолога в иных социальных практиках, в иных ведомственных рамках (в сферах медицины, образования и др.) .
Ф.Е. Василюк развил теоретические представления о переживании как деятельности . Он разработал понятия и типологию «жизненных миров», кризисных ситуаций, а также типологию переживания кризисов в зависимости от «жизненного мира» человека. На основе единого комплекса теоретических и практических разработок он создал авторскую психотехническую систему - понимающую психотерапию (грант РГНФ "Понимающая психотерапия как психотехническая система"). Также Ф.Е. Василюк является автором оригинальных практических методов психотерапии – «режиссерская постановка симптома», «психотехника выбора» .
В исследовании «Стратиграфия сознания и функционально-динамическое моделирование процессов сознания» (грант РФФИ, 2010) Ф.Е. Василюк предложил свою структуру уровней функционирования сознания : уровни рефлексии, сознавания, непосредственного переживания и бессознательного. Для анализа динамических аспектов образа он ввел понятие стратегия работы сознания . Он также создал классификацию стратегий работы сознания, основанную на модели психосемиотического тетраэдра .
Преподавательская деятельность
Ф.Е. Василюком разработаны и преподаются следующие учебные дисциплины:
- Основы психологического консультирования и психотерапии,
- Понимающая психотерапия,
- Психология сознания и переживания,
- Психотехника жизненных миров,
- Психотехника переживания,
- Психотерапевтическая дидактика и супервизия (для аспирантов)
Издательская деятельность
Главный редактор журнала «Консультативная психология и психотерапия» (до 2009 г. включительно - «Московский психотерапевтический журнал»)
В воскресенье вечером, после тяжелой и продолжительной болезни скончался Федор Ефимович Василюк – президент Ассоциации понимающей психотерапии, доктор психологических наук, профессор кафедры индивидуальной и групповой психотерапии МГППУ, главный научный сотрудник лаборатории основ психотерапии Психологического института РАО.
Федор Ефимович Василюк – выдающийся христианский психолог нашего времени . Он известен своими трудами в области методологии психологии, психологии сознания и христианской психологии. В своих работах он развил понятия кризисных ситуаций, дал типологию переживания. Он создал авторскую психотехническую систему – «Понимающая психотерапия». Василюк был уверен, что переживание горя – это одно из самых таинственных проявлений душевной жизни человека.
В своей статье «Пережить горе» он писал: «Каким чудесным образом человеку, опустошенному утратой, удастся возродиться и наполнить свой мир смыслом? Как он, уверенный, что навсегда лишился радости и желания жить, сможет восстановить душевное равновесие, ощутить краски и вкус жизни? Как страдание переплавляется в мудрость? Все это – не риторические фигуры восхищения силой человеческого духа, а насущные вопросы, знать конкретные ответы на которые нужно хотя бы потому, что всем нам рано или поздно приходится, по профессиональному ли долгу или по долгу человеческому, утешать и поддерживать горюющих людей».
Для психологического сообщества смерть Федора Ефимовича – невосполнимая утрата.
Игумен Петр (Мещеринов), настоятель подворья Данилова монастыря:
– 17 сентября в 22.30 после тяжкой и длительной болезни отошёл ко Господу Фёдор Ефимович Василюк - христианин, учёный, врач-психолог, педагог. Это один из самых светлых и значимых для меня людей. Царство ему Небесное.
Владимир Стрелов, главный редактор благотворительного фонда «Предание»:
– Упокой, Господи, душу раба Твоего. Удивительный. Личность. Христианин. Он был духовным чадом отца Виктора Мамонтова. Доктор наук, ученик А. Леонтьева. У него мне посчастливилось немножко учиться психотерапии. В его текстах, выступлениях – и высочайшая культура, и скромность по отношению к собственной персоне, и юмор.
Алиса Кузнецова, психолог, психотерапевт:
– Внезапно ночью кинулась проверять телефон – может быть, все же приснилось. Какая-то дымка, какая-то фантасмагория.. Почему-то легче было поверить в то, что этот мир вокруг придуманный и нереальный, чем в то, что Фёдор Ефимович умер. Писала и перечитывала медленно по слогам «Фёдор Ефимович умер» – чтобы перестать отрицать, как-то привыкнуть к новым контурам. Мы часто говорили о смерти на занятиях, на супервизиях, во время многочисленных обсуждений.
Фёдор Ефимович помогал нам прикасаться к теме реальности смерти. Помогал найти средства с ней как-то обращаться, работать. А к кому идти сейчас? Ведь это уже стало привычкой – соотносить с ним свое сопереживание, свой внутренний ответ на трудный вопрос – и в работе, и в жизни. И теперь очень хочется с ним это все, что сейчас внутри кричит, бьется, болит, мешает дышать – как-то обсудить, чтобы он подсказал, направил, поддержал, помог пережить и осмыслить.
Анна Леонтьева написала о том, что так важно услышать воспоминания, свидетельства о Фёдоре Ефимовиче других людей, чтобы совершить свою работу переживания горя. Мы все долго не ложились, потому что было невозможно – молились, писали, говорили, делились друг с другом – у кого какой памятный разговор, событие, последняя встреча, смс.
Вспоминали смешные и грустные случаи – такие разные и такие похожие: как он учил, как много он помогал – всем, буквально всем, для скольких он стал НАЧАЛОМ в профессии. И так постепенно ночью из призрачности, отупения, небытия проступала какая-то невероятная могучая твердь, дорога памяти и благодарности – посвященная ему и объединяющая (собирающая) всех нас. И непрерывный диалог, диалог, диалог, и общая огромная боль, и взаимное понимание, и взаимная поддержка.
Дорогие коллеги, как же нас с вами много! И какие мы с вами родные и близкие – при всех наших противоречиях, разногласиях, спорах. Как нам важно сохранить это удивительное братство. Спасибо Фёдору Ефимовичу за вас! Спасибо вам всем за него!
Светлая Память нашему Учителю.
Матвей Берхин, детский психолог:
– Слезы на глазах. Насколько же он был богат – духовно, интеллектуально, эмоционально, как он щедро делился этим. Какие были публичные выступления, какие “студенториентированные” семинары, какие статьи – настоящий пир. Как он взялся руководить моей работой за 1,5 месяца до защиты, как был готов со мной, непутевым студентом, сидеть и обсуждать мою полулиповую работу, встречаться в 10 вечера или в 9 утра на Патриарших, как уточнял перед защитой, сколько у меня детей, чтобы ввернуть в своей речи… Какие глубина и благородство во всем, какая ясность мысли. И как это распространялись на всех, кто у него учился.
Я не продолжил учиться у него в эти два года после магистратуры, и видел после защиты раз или два, да и на защите не поблагодарил толком – вручил растрепанный букет и бутылку вина, которое он случайно упомянул как-то на семинаре – и вино даже не то самое, а похожее по названию… Больше не увижу. До встречи, Федор Ефимович – хотя сложно поверить, что мы будем где-то там же, где вы с владыкой Антонием и отцом Виктором – но я стараюсь поверить. Так что до встречи.
Протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма с. Макарово Московской области:
– Какой-то жуткий сентябрь. Только что сообщили, что умер Федор Ефимович Василюк. Выдающийся психолог, мудрейший человек. Мне довелось у него учиться, мы общались, он был крестным моей дочери. Сколько раз он помогал, поддерживал меня и моих близких. Он долго болел, но принять это все равно очень тяжело. Федор Ефимович очень любил митрополита Антония и потому именно его слова вспоминаются в этот вечер: “О смерти мы ничего не знаем. Мы не знаем, чтó происходит с нами в момент умирания, но хотя бы зачаточно знаем, что такое вечная жизнь. Каждый из нас знает на опыте, что бывают какие-то мгновения, когда он живет уже не во времени, а такой полнотой жизни, таким ликованием, которое принадлежит не просто земле. Поэтому первое, чему мы должны учить себя и других, это готовиться не к смерти, а к жизни. А если говорить о смерти, то говорить о ней только как о двери, которая широко распахнется и нам даст войти в вечную жизнь”. Для раба Божия Феодора сегодня Господь распахнул эту дверь в Вечность. Упокой Господи его душу!
Свою статью «Пережить горе» Федор Ефимович заканчивает эпизодом из психотерапевтической практики. Мы приводим его здесь, потому что слова учителя – лучшее утешение его ученикам: «Мне пришлось однажды работать с молодым маляром, потерявшим дочь во время армянского землетрясения. Когда наша беседа подходила к концу, я попросил его прикрыть глаза, вообразить перед собой мольберт с белым листом бумаги и подождать, пока на нем появится какой-то образ.
Возник образ дома и погребального камня с зажженной свечой. Вместе мы начинаем дорисовывать мысленную картину, и за домом появились горы, синее небо и яркое солнце. Я прошу сосредоточиться на солнце, рассмотреть, как падают его лучи. И вот в вызванной воображением картине один из лучей солнца соединяется с пламенем погребальной свечи: символ умершей дочери соединяется с символом вечности. Теперь нужно найти средство отстраниться от этих образов. Таким средством служит рама, в которую отец мысленно помещает образ. Рама деревянная. Живой образ окончательно становится картиной памяти, и я прошу отца сжать эту воображаемую картину руками, присвоить, вобрать в себя и поместить ее в свое сердце. Образ умершей дочери становится памятью – единственным средством примирить прошлое с настоящим».
Подготовила Дарья Рощеня
17 сентября 2017 года ушел из жизни Федор Ефимович Василюк, доктор психологических наук, профессор, главный научный сотрудник лаборатории консультативной психологии и психотерапии ПИ РАО, заведующий кафедрой индивидуальной и групповой психотерапии МГППУ, президент Ассоциации понимающей психотерапии. Сегодня, в день отпевания и похорон раба Божия Феодора, сайт Православие.Ru публикует интервью психотерапевта, данное нашему порталу 3 года назад.
О том, нужны ли знания психотерапии священнослужителям и об опыте преподавания психотерапии студентам - беседа с Федором Ефимовичем Василюком, психотерапевтом, доктором психологических наук, профессором, заведующим кафедрой индивидуальной и групповой психотерапии Московского городского психолого-педагогического университета.
- Федор Ефимович, насколько я знаю, ваши занятия в университетах, где вы преподаете, посещают и священнослужители. Расскажите, пожалуйста, об этом.
Такие случаи не так уж часты, но, тем не менее, нас радует, когда священники оказываются на занятиях по психологии и психотерапии. В частности, мне вспоминается один подмосковный протоиерей. Он объяснял свой интерес к психологии так: «Я не собираюсь становиться профессиональным психологом, я - священник. У меня очень много задач на приходе, школа, социальное служение, работа с семьями детей, и мне нужны разные специалисты - и психологи в частности. Я хочу понимать, что они могут, я хочу управлять со знанием дела этим процессом, и поэтому я получаю такое углубленное образование». Вот один из мотивов.
- А зачем другим нужна была психотерапия?
Могу вспомнить еще одного московского священника, который у нас сейчас проходит длительную программу. Он, прежде всего, хотел бы углубить и, может быть, сделать более точным способ ведения духовных бесед с прихожанами. Ему кажется, что в детской, семейной и во взрослой психотерапии он найдет какие-то инструменты, которые сможет встроить в свое священническое служение, в душепопечение.
- Вообще-то пастырское душепопечение и психотерапия - это не одно и то же.
Не анализировать и давать советы, а соучаствовать в переживании человеком какой-то его беды, проблемы.
Это палка о двух концах, потому что психология может иногда мнить себя такой самодостаточной, помогающей как бы от самой себя. А душепопечение церковное все-таки строит так эту работу помощи, чтобы призывать Господа участвовать, соучаствовать в этом, в преодолении беды, кризиса, в семейных неурядицах и т.д. Вот, мне кажется, кардинальное отличие.
- Расскажите, пожалуйста, о вашем курсе, который вы читали семинаристам.
Он занимает в целом, на базе высшего психологического образования, три года - подготовка по «Понимающей психотерапии». Мы исходим из того, что в психотерапии мы встречам человека, находящегося в кризисе, в какой-то безысходной ситуации, в ситуации невозможности, когда он ничего не может сделать со своей бедой, утратой, каким-то предательством. Сделать уже ничего нельзя, сбылось… Беда какая-то случилась, но жить надо. И что человеку остается? Ему остается - пережить эту ситуацию. Пережить - значит, совершить такую душевную работу, которая переосмыслит какие-то ценности, свои установки, отношение к жизни. Вот эта работа переживания и является в «Понимающей психотерапии» главной, поэтому дело психотерапевта состоит тогда не в том, чтобы проанализировать и дать советы, рекомендации и т.д., а чтобы соучаствовать в этой работе переживания. И то, что делает психотерапевт, мы называем термином «сопереживание». Это не только эмоциональный отклик, но и интеллектуальное соучастие, это и включение в анализ его ситуации. Сопереживание - это всё то, что делает терапевт для помощи человеку в его переживании. Вот главный смысл, а метод, которым это делает человек, - это метод понимания. Со студентами мы осваивали базовые приемы понимания другого человека. Оказывается, это не самая простая вещь; может быть, даже самая сложная - понимание. Вот чему был посвящен курс - такому алфавиту приемов понимания другого человека, находящегося в беде.
- И чего в итоге удалось достичь за такой короткий курс?
Ну, я думаю, эту азбуку студенты усвоили. Может быть, вы помните - а я помню - ту радость, когда вдруг впервые на улице из букв, которые ты уже знаешь, складывается слово. Были просто буквы, а теперь - слово! «Хлеб», читаешь, «Молоко». Это большая радость. Мне кажется, студенты не только эти буквы освоили, но и научились «Хлеб» и «Молоко» читать. Они встали на первую ступеньку такой профессиональной психологической помощи.
- Насколько успешно они этого достигли, не имея психологического образования?
Здесь были свои трудности, но семинаристы их блестяще преодолели. Конечно, целый ряд понятий требует какой-то подготовки, чтения книг. Но, тем не менее, отсутствие этих знаний в данном случае можно было компенсировать за счет двух, мне кажется, вещей. Во-первых, за счет логики. Все-таки курс читался семинаристам-выпускникам, это были ребята с очень хорошо поставленным мышлением. Это важно - уметь хорошо думать. У них организованный такой ум. А второе: они достаточно чуткие эмоционально. Вот, собственно, наличие ума и сердца и позволило преодолеть дефицит образования в области психологии. Поэтому я доволен результатом.
Федор Ефимович, чем в вашем восприятии отличаются семинаристы от студентов-психологов светских университетов?
Конечно, в университетах не начинается лекция с «Царю небесный…» Но это внешнее, казалось бы, отличие накладывает свой отпечаток и на внутреннее пространство общения. Студенты обычных университетов кажутся более открытыми; студенты семинарии вначале - такими более замкнутыми, как будто бы у них мундирчики застегнуты на все пуговицы. Студенты обычных университетов более эмоционально оживлены, а студенты семинарии… чувствуется, что в них много чувств, эмоций, жизни эмоциональной, но она как будто бы как в атомном реакторе кипит, такая сдерживаемая. Воды может быть много и у студентов светских заведений, и у студентов семинарии, но там вода расплескана повсюду, а тут она в колодец собрана и ощущение большей глубины.
- А что на вас произвело наиболее, может быть, яркое впечатление?
Для меня оказалось некоторой неожиданностью то, как в самом начале курса многие семинаристы, которым нужно было откликнуться на какую-то жалобу условного пациента, вдруг начинали говорить маленькую проповедь, наставления, объяснения, почему из-за греховности так с людьми случается. В этом был иногда такой избыток, на мой вкус, назидательности… Но это довольно быстро прошло. Меня поразило, как быстро они прошли за несколько занятий этот путь к разрешению себе более открытого, свободного, живого общения в такой ситуации, которая будет у них встречаться каждый день, когда нужно будет кого-то поддержать.
Во время перерывов и после занятий, я знаю, студенты задавали вам вопросы, подходили к вам. Что они спрашивали?
Вопросы были самые разные. Один из студентов - как раз это случай, когда такая дисциплина не достигает каких-то нечеловеческих пределов, и они остаются просто людьми, просто мальчишками молодыми, и слава Богу! - так вот, один из студентов на лекции задал вопрос, а потом, пока мы обсуждали другие вопросы, заснул. И когда я подошел к ответу на его вопрос, я попросил семинаристов, сидевших рядом, чтобы они его разбудили. Они его разбудили. Он, бедный, очнулся, и я сказал: «Я теперь отвечаю на ваш вопрос, на минутку подержите себя в бодрственном состоянии». Ответил и говорю: «Ну, а теперь можете дальше продолжать спать». Человек устал, видимо. Но тут он подошел с вопросом очень личным. У него есть какой-то дефект, своя особенность речевая, которую он хочет исправить как будущий священник, потому что он понимает, что ему надо проповедовать. И он попросил, чтобы я ему посоветовал коллегу, психолога, который бы помог ему с этими речевыми особенностями побороться, справиться. То есть это были такого рода очень личные иногда вопросы, направленные на помощь. Были и такие: откуда пошла и зачем она нужна? не претендует ли она на то, чтобы заместить Церковь? и подобные. Такие острые, важные, живые вопросы. Так что спасибо большое за возможность провести этот курс.
Юнна мориц рассказы о чудесном Большой лошадиный секрет
Строение атома, изотопы, распространение в земной коре водорода, кислорода, серы и азота Области применения водорода
Топик по английскому языку "George Washington - Джордж Вашингтон"