Паустовский рассказ снег краткое содержание. Презентация

Под Сталинград отправляли дивизию полковника Деева. В ее бравом составе была артиллерийская батарея, которой руководил лейтенант Дроздовский. Одним из взводов командовал Кузнецов - сокурсник Дроздовского по училищу.

В кузнецовском взводе было двенадцать бойцов, среди которых были Уханов, Нечаев и Чибисов. Последний побыл в гитлеровском плену, поэтому ему особо не доверяли.

Нечаев раньше работал моряком и очень любил девушек. Часто парень ухаживал за Зоей Елагиной, которая была батарейным санинструктором.

Сержант Уханов в мирное спокойное время трудился в уголовном розыске, а затем закончил то же учебное заведение, что и Дроздовский с Кузнецовым. Из-за одного неприятного случая Уханов не получил звания офицера, поэтому Дроздовский с пренебрежением относился к парню. Кузнецов же с ним дружил.

Зоя часто прибегала к вагончикам, где располагалась дроздовская батарея. Кузнецов подозревал, что санинструктор появлялась в надежде встречи с командующим.

Вскоре приехал Деев вместе с неизвестным генералом. Как оказалось, это был генерал-лейтенант Бессонов. Он потерял сына на фронте и вспоминал о нем глядя на юных лейтенантов.

Полевые кухни отставали, бойцы были голодные и ели снег вместо воды. Кузнецов попытался поговорить об этом с Дроздовским, но тот резко прервал разговор. Армия стала идти дальше, ругая старшин, которые где-то пропадали.

Сталин отправил деевскую дивизию на юг, чтобы задержать гитлеровскую ударную группу "Гот". Этой сформированной армией и должен был управлять Бессонов Петр Александрович, замкнутый и пожилой солдат.

Бессонов очень переживал по поводу пропажи сына. Супруга просила взять Виктора в свое войско, но юноша не захотел. Петр Александрович не стал заставлять его, а спустя время очень сильно жалел, что не уберег единственного ребенка.

В конце осени главной целью Бессонова было задержать фашистов, которые упорно пробирались к Сталинграду. Нужно было сделать так, чтобы немцы отступали. К армии Бессонова добавился мощный танковый корпус.

Ночью дивизия Деева начала готовить окопы на берегу Мышковой реки. Бойцы копали замерзшую землю и ругали начальников, которые отстали от полка вместе с армейской кухней. Кузнецов вспоминал родные места, дома его ждала сестра с матерью. Вскоре он с Зоей направился к Дроздовскому. Девушка нравилась парню и он представлял ее в своем уютном доме.

Санинструктор осталась тет-а-тет с Дроздовским. Командир упорно скрывал от всех их отношения, - не хотел сплетен и пересудов. Дроздовский считал, что погибшие родители его предали и не желал, чтобы Зоя также поступила с ним. Боец хотел, чтобы девушка доказала свою любовь, но пойти на некоторые шаги Зоя не могла себе позволить...

Во время первого боя налетели "Юнкерсы", затем начали атаковать фашистские танки. Пока шла активная бомбежка Кузнецов решил воспользоваться орудийными прицелами и вместе с Ухановым направился к ним. Там друзья нашли ездовых и умирающего разведчика.

Разведчика оперативно повезли на НП. Кузнецов самоотверженно продолжал воевать. Дроздовский отдал приказ Сергуненкову подбить самоходку и дал пару противотанковых гранат. Юный паренек не сумел выполнить распоряжение, был убит по пути.

В конце этого утомительного дня стало очевидно, что наша армия не сможет сдержать натиска вражеской дивизии. Фашистские танки прорывались на север реки. Генерал Бессонов дал приказ остальным биться до конца, новые войска привлекать не стал, оставив их для заключительного мощного удара. Веснин только сейчас осознал, почему все считали генерала жестоким..

Раненный разведчик сообщал, что несколько людей с "языком" находятся в тылу у гитлеровцев. Чуть позже генералу сообщили, что фашисты стали окружать армию.

Из основного штаба прибыл командующий контрразведки. Он протянул Веснину немецкую бумагу, где красовалось фото сына Бессонова и текст, где было описано как замечательно за ним присматривают в немецком военном госпитале. Веснин не верил в предательство Виктора и листовку отдавать пока генералу не стал.

Веснин погиб, когда выполнял просьбу Бессонова. Генерал так и не смог узнать, что его ребенок жив.

Снова началась внезапная немецкая атака. В тылу Чибисов выстрелил в какого-то человека, потому что принял его за врага. Но позже стало известно, что это был наш разведчик, которого так и не дождался Бессонов. Остальные разведчики вместе с немецким пленником прятались недалеко от поврежденных бронетранспортеров.

Вскоре прибыл Дроздовский с санинструктором и Рубиным. Чибисов, Кузнецов, Уханов и Рубин направились помогать разведчику. За ними следом пошли пара связистов, Зоя и сам командир.

"Языка" и одного разведчика быстро нашли. Дроздовский взял их с собой и отдал приказ искать второго. Немцы заметили группу Дроздовского и обстреляли - девушка получила ранение в область живота, а самого командующего контузило.

Зою спешно несли к расчету, но спасти не смогли. Кузнецов впервые плакал, парень винил в случившемся Дроздовского.

К вечеру генерал Бессонов осознал, что задержать немцев не удается. Но привели немецкого пленника, который рассказал, что им пришлось задействовать все резервы. Когда допрос закончился, генерал узнал о смерти Веснина.

Командующий фронтом связался с генералом, сообщив, что танковые дивизии благополучно идут в тыл армии "Дон". Бессонов отдал распоряжение атаковать ненавистного противника. Но тут кто-то из солдат обнаружил среди вещей погибшего Веснина бумагу с фотографией Бессонова-младшего, но отдать генералу побоялся.

Начался переломный момент. Подкрепление оттеснило фашистские дивизии на другой берег и стало окружать их. После битвы генерал забрал различные награды и отправился на правый берег. Все, кто героически выжил в бое получил награды. Орден Красного Знамени достался всем бойцам Кузнецова. Дроздовский тоже был награжден, что вызвало недовольство Уханова.

Сражение продолжалось. Нечаев, Рубин, Уханов и Кузнецов пили спирт, опустив в стаканы ордена...

Старик Потапов умер через месяц после того, как Татьяна Петровна поселилась у него в доме. Татьяна Петровна осталась одна с дочерью Варей истарухой нянькой.

Маленький дом – всего в три комнаты – стоял на горе, над северной Рекой, на самом выезде из городка. За домом, за облетевшим садом, белела березовая роща. В ней с утра до сумерек кричали галки, носились тучами над голыми вершинами, накликали ненастье.

Татьяна Петровна долго не могла привыкнуть после Москвы к пустынному городку, к его домишкам, скрипучим калиткам, к глухим вечерам, когда было слышно, как потрескивает в керосиновой лампе огонь.

«Какая я дура! – думала Татьяна Петровна. – Зачем уехала из Москвы, бросила театр, друзей! Надо было отвезти Варю к няньке в Пушкино – там не было никаких налетов, – а самой остаться в Москве. Боже мой, какая я дура!»

Но возвращаться в Москву было уже нельзя. Татьяна Петровна решила выступать в лазаретах – их было несколько в городке – и успокоилась. Городок начал ей даже нравиться, особенно когда пришла зима и завалила его снегом. Дни стояли мягкие, серые. Река долго не замерзала; от ее зеленой воды поднимался пар.

Татьяна Петровна привыкла и к городку, и к чужому дому. Привыкла к расстроенному роялю, к пожелтевшим фотографиям на стенах, изображавшим неуклюжие броненосцы береговой обороны. Старик Потапов был в прошлом корабельным механиком. На его письменном столе с выцветшим зеленым сукном стояла модель крейсера «Громобой», на котором он плавал. Варе не позволяли трогать эту модель. И вообще не позволяли ничего трогать.

Татьяна Петровна знала, что у Потапова остался сын-моряк, что он сейчас на Черноморском флоте. На столе рядом с моделью крейсера стояла его карточка. Иногда Татьяна Петровна брала ее, рассматривала и, нахмурив тонкие брови, задумывалась. Ей все казалось, что она где-то его встречала, но очень давно, еще до своего неудачного замужества. Но где? И когда?

Моряк смотрел на нее спокойными, чуть насмешливыми глазами, будто спрашивал: «Ну что ж? Неужели вы так и не припомните, где мы встречались?»

– Нет, не помню, – тихо отвечала Татьяна Петровна.

– Мама, с кем ты разговариваешь? – кричала из соседней комнаты Варя.

– С роялем, – смеялась в ответ Татьяна Петровна.

Среди зимы начали приходить письма на имя Потапова, написанные одной и той же рукой. Татьяна Петровна складывала их на письменном столе. Однажды ночью она проснулась. Снега тускло светили в окна. На диване всхрапывал серый кот Архип, оставшийся в наследство от Потапова.

Татьяна Петровна накинула халат, пошла в кабинет к Потапову, постояла у окна. С дерева беззвучно сорвалась птица, стряхнула снег. Он долго сыпал белой пылью, запорошил стекла.

Татьяна Петровна зажгла свечу на столе, села в кресло, долго смотрела на язычок огня, – он даже не вздрагивал. Потом осторожно взяла одно из писем, распечатала и, оглянувшись, начала читать.

«Милый мой старик, – читала Татьяна Петровна, – вот уже месяц, как я лежу в госпитале. Рана не очень тяжелая. И вообще она заживает. Ради бога, не волнуйся и не кури папиросу за папиросой. Умоляю!»

«Я часто вспоминаю тебя, папа, – читала дальше Татьяна Петровна, – и наш дом, и наш городок. Все это страшно далеко, как будто на краю света. Я закрываю глаза, и тогда вижу: вот я отворяю калитку, вхожу в сад. Зима, снег, но дорожка к старой беседке над обрывом расчищена, а кусты сирени все в инее. В комнатах трещат печи. Пахнет березовым дымом. Рояль, наконец, настроен, и ты вставил в подсвечники витые желтые свечи – те, что я привез из Ленинграда. И те" же ноты лежат на рояле: увертюра к «Пиковой даме» и романс «Для берегов отчизны дальной…» Звонит ли колокольчик у дверей? Я так и не успел его починить. Неужели я все это увижу опять? Неужели опять буду умываться с дороги нашей колодезной водой из кувшина? Помнишь? Эх, если бы ты знал, как я полюбил все это отсюда, издали! Ты не удивляйся, но я говорю тебе совершенно серьезно: я вспоминал об этом в самые страшные минуты боя. Я знал, что защищаю не только всю страну, но и вот этот ее маленький и самый милый для меня уголок – тебя, и наш сад, и вихрастых наших мальчишек, и березовые рощи, за ре-коп и даже кота Архипа. Пожалуйста, не смейся и не качай головой.

Может быть, когда выпишусь из госпиталя, меня отпустят ненадолго домой. Не знаю. Но лучше не жди».

Татьяна Петровна долго сидела у стола, смотрела широко открытыим глазами за окно, где в густой синеве начинался рассвет, думала, что нот со дня на день может приехать с фронта в этот дом незнакомой человек и ему будет тяжело встретить здесь чужих людей и увидеть все совсем не таким, каким он хотел бы увидеть.

Утром Татьяна Петровна сказала Варе, чтобы она взяла деревянную лопату и расчистила дорожку к беседке над обрывом. Беседка была совсем ветхая. Деревянные ее колонки поседели, заросли лишаями. Л сама Татьяна Петровна исправила колокольчик над дверью. На нем была отлита смешная надпись: «Я вишу у дверей – звони веселей!» Татьяна Петровна тронула колокольчик. Он зазвенел высоким голосом. Кот Архип недовольно задергал ушами, обиделся, ушел из прихожей: веселый звон колокольчика казался ему, очевидно, нахальным.

Днем Татьяна Петровна, румяная, шумная, с потемневшими от волнения глазами, привела из города старика настройщика, обрусевшую чеха, занимавшегося починкой примусов, керосинок, кукол, гармошек и настройкой роялей. Фамилия у настройщика была очень смешная: Невидаль. Чех, настроив рояль, сказал, что рояль старый, но очень хороший. Татьяна Петровна и без него это знала.

Когда он ушел, Татьяна Петровна осторожно заглянула во все ящики письменного стола и нашла пачку витых толстых свечей. Она вставила их в подсвечники па рояле. Вечером она зажгла свечи, села к роялю, и дом наполнился звоном.

Когда Татьяна Петровна перестала играть и погасила свечи, в комнатах запахло сладким дымом, как бывает на елке.

Варя не выдержала.

– Зачем ты трогаешь чужие вещи? – сказала она Татьяне Петровне. – Мне не позволяешь, а сама трогаешь? И колокольчик, и свечи, а Рояль – все трогаешь. И чужие ноты на рояль положила.

Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.
А.Сурков «Землянка»

Память о самом сокровенном для каждого человека становится своеобразной связью между поколениями. Ради нашей жизни гибли молодые солдаты Великой Отечественной войны. Связь поколений. Что это значит для меня? Как я это ощущаю? В нашем семейном альбоме есть очень затертая, старая фотография моей бабушки Ани. Эту фотографию, которая была частицей родного дома, всю войну проносил мой дедушка Лаврентий в солдатской гимнастерке. Бабушка Аня рассказывала, как она одна с сыном, моим дядей, пережила трудное время, как работала в госпитале, ждала дедушку Лаврентия. Спасибо им за верность друг другу, потому что благодаря их любви преданности появилась моя мама и я. Вот такая связь, по-моему существует между теми, кто живет в двухтысячном году, и теми, кто воевал, защищал Родину в сорок первом – в сорок пятом.

О войне, о людях на войне мы узнаем из произведений писателей, для которых война – это часть жизни. В романах и повестях Быкова, Астафьева, Бондарева, Бакланова главный герой показан на передовой, в госпитале. Они писали о человеке на войне, в бою.

К.Паустовский пишет об этом событии по-своему. В своих произведениях он рассказывает о том, как война настигает мирных людей в их обыденности, «гражданской» жизни. Новелла «Снег» нанесена Паустовский в тревожном напряжении сороктретьего. Глубоко лирическое, нежное произведение автора было смелым шагом для того времени. Начальный период войны в литературе совершенно особый. Воззвания и стихи, полные патриотических мотивов, боевые марши и лирические песни, художественные очерки – все это было подчинено одной идее – идее гнева и возмездия. Вся жизнь страны, каждого человека были направлены только на победу.

Паустовский не стремился в своих произведениях акцентировать внимание на жестокостях и тяготах войны. Он хотел внести в суровое, скудное существование людей немного радости, напомнить о близких людях, о родном доме.

В новелле «Снег» писатель представил нам то, что выпало тогда немногим, но было желанным для всех. Действие происходит в маленькой пустынном городке, где поселились эвакуированная из Москвы актриса с дочерью. Паустовский так нарисовал этот уголок России, что, наверное, каждый мог узнать свой родной дом. Писатель сумел увидеть человеческое родство своих героев. В их душах нет корысти, жизненного отчаяния, а есть вера в будущее, которое неразрывно связано с ушедшим прошлым. Все это Татьяна Петровна узнала из письма сына Потапова: «Эх, если бы ты знал, как я полюбил все это отсюда, издали! Я вспоминал об этом в самые страшные минуты боя. Я знал, что защищаю не только всю страну, но и вот этот ее маленький и самый милый для меня уголок – и тебя, и наш сад, и вихрастых наших мальчишек, и бредовые рощи за рекой, и даже кота Архипа». Татьяна Петровна начала ждать человека с фронта. Она сделала все так в доме, как запомнил, как мечтал лейтенант Николай Потапов. Он не надеялся увидеть родной дом после известия о смерти отца. Пошел просто посмотреть. Мастерство Паустовского, как писателя, проявилось в умении оживить природу, сад. Человек, его чувства, раскрываются через пейзаж, через оживший сад: «Сад как бы вздрогнул. С веток сорвался снег, зашуршал».

Герои этого рассказа все время ощущают, что знакомы давно. Такое происходит между людьми, у которых много общего. Рано утром Потапов уезжает на фронт. Татьяна Петровна обещает ждать его. Вот оно простое человеческое счастье, без которого в той страшной войне одиноко.

В рассказе у Паустовского нет ничего лишнего. Название произведения становится одним из главных действующих лиц. Все чистое, хорошее с Татьяной Петровной и Потаповым происходит на фоне снега. В начале рассказа героиня недовольна собой, городком, куда попала волею судьбы. Но постепенно она успокоилась, «особенно когда пришла зима и завалила его (городок) снегом». Татьяной Петровной однажды ночью проснулась: «Снег тускло светили в окна. С дерева беззвучно сорвалась птица, стряхнула снег».

И у лейтенанта Потапова лучшие воспоминания родного дома тоже о зиме: «Зима, снег, но дорожка к старой беседке над обрывом расчищена, а кусты сирени все в инее».

На могилу отца они идут вместе. «Туманная луна поднялась уже высоко. В ее свете слабо светились березы, бросали на снег легкие тени», - таков пейзаж, где нет войны, где человек с фронта восстанавливает свои силы. Поэтический образ снега еще раз подчеркивает чистоту отношений между героями.

Паустовский в своем рассказе показал ценности «незамысловатых» вещей, тех самых, которые помогали поддерживать в человеке мужество жить и бороться. Не случайно в то трудное время появились старинный вальс «Осенний сон», запел Марк Бернс в кинофильме «Два бойца», были написаны песня «Землянка» А.Суркова и лирические стихи К.Симонова:
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Константин Георгиевич Паустовский

Старик Потапов умер через месяц после того, как Татьяна Петровна поселилась у него в доме. Татьяна Петровна осталась одна с дочерью Варей и старухой нянькой.

Маленький дом – всего в три комнаты – стоял на горе, над северной рекой, на самом выезде из городка. За домом, за облетевшим садом, белела березовая роща. В ней с утра до сумерек кричали галки, носились тучами над голыми вершинами, накликали ненастье.

Татьяна Петровна долго не могла привыкнуть после Москвы к пустынному городку, к его домишкам, скрипучим калиткам, к глухим вечерам, когда было слышно, как потрескивает в керосиновой лампе огонь.

«Какая я дура! – думала Татьяна Петровна. – Зачем уехала из Москвы, бросила театр, друзей! Надо было отвезти Варю к няньке в Пушкино – там не было никаких налетов, – а самой остаться в Москве. Боже мой, какая я дура!»

Но возвращаться в Москву было уже нельзя. Татьяна Петровна решила выступать в лазаретах – их было несколько в городке – и успокоилась. Городок начал ей даже нравиться, особенно когда пришла зима и завалила его снегом. Дни стояли мягкие, серые. Река долго не замерзала; от ее зеленой воды поднимался пар.

Татьяна Петровна привыкла и к городку, и к чужому дому. Привыкла к расстроенному роялю, к пожелтевшим фотографиям на стенах, изображавшим неуклюжие броненосцы береговой обороны. Старик Потапов был в прошлом корабельным механиком. На его письменном столе с выцветшим зеленым сукном стояла модель крейсера «Громобой», на котором он плавал. Варе не позволяли трогать эту модель. И вообще не позволяли ничего трогать.

Татьяна Петровна знала, что у Потапова остался сын-моряк, что он сейчас в Черноморском флоте. На столе рядом с моделью крейсера стояла его карточка. Иногда Татьяна Петровна брала ее, рассматривала и, нахмурив тонкие брови, задумывалась. Ей все казалось, что она где-то его встречала, но очень давно, еще до своего неудачного замужества. Но где? И когда?

Моряк смотрел на нее спокойными, чуть насмешливыми глазами, будто спрашивал: «Ну что ж? Неужели вы так и не припомните, где мы встречались?»

– Нет, не помню, – тихо отвечала Татьяна Петровна.

– Мама, с кем ты разговариваешь? – кричала из соседней комнаты Варя.

– С роялем, – смеялась в ответ Татьяна Петровна.

Среди зимы начали приходить письма на имя Потапова, написанные одной и той же рукой. Татьяна Петровна складывала их на письменном столе. Однажды ночью она проснулась. Снега тускло светили в окна. На диване всхрапывал серый кот Архип, оставшийся в наследство от Потапова.

Татьяна Петровна накинула халат, пошла в кабинет к Потапову, постояла у окна. С дерева беззвучно сорвалась птица, стряхнула снег. Он долго сыпал белой пылью, запорошил стекла.

Татьяна Петровна зажгла свечу на столе, села в кресло, долго смотрела на язычок огня – он даже не вздрагивал. Потом она осторожно взяла одно из писем, распечатала и, оглянувшись, начала читать.

«Милый мой старик, – читала Татьяна Петровна, – вот уже месяц, как я лежу в госпитале. Рана не очень тяжелая. И вообще она заживает. Ради бога, не волнуйся и не кури папиросу за папиросой. Умоляю!»

«Я часто вспоминаю тебя, папа, – читала дальше Татьяна Петровна, – и наш дом, и наш городок. Все это страшно далеко, как будто на краю света. Я закрываю глаза и тогда вижу: вот я отворяю калитку, вхожу в сад. Зима, снег, но дорожка к старой беседке над обрывом расчищена, а кусты сирени все в инее. В комнатах трещат печи. Пахнет березовым дымом. Рояль наконец настроен, и ты вставил в подсвечники витые желтые свечи – те, что я привез из Ленинграда. И те же ноты лежат на рояле: увертюра к «Пиковой даме» и романс «Для берегов отчизны дальней». Звонит ли колокольчик у дверей? Я так и не успел его починить. Неужели я все это увижу опять? Неужели опять буду умываться с дороги нашей колодезной водой из кувшина? Помнишь? Эх, если бы ты знал, как я полюбил все это отсюда, издали! Ты не удивляйся, но я говорю тебе совершенно серьезно: я вспоминал об этом в самые страшные минуты боя. Я знал, что защищаю не только всю страну, но и вот этот ее маленький и самый милый для меня уголок – и тебя, и наш сад, и вихрастых наших мальчишек, и березовые рощи за рекой, и даже кота Архипа. Пожалуйста, не смейся и не качай головой.

Может быть, когда выпишусь из госпиталя, меня отпустят ненадолго домой. Не знаю. Но лучше не жди».

Татьяна Петровна долго сидела у стола, смотрела широко открытыми глазами за окно, где в густой синеве начинался рассвет, думала, что вот со дня на день может приехать с фронта в этот дом незнакомый человек и ему будет тяжело встретить здесь чужих людей и увидеть все совсем не таким, каким он хотел бы увидеть.

Утром Татьяна Петровна сказала Варе, чтобы она взяла деревянную лопату и расчистила дорожку к беседке над обрывом. Беседка была совсем ветхая. Деревянные ее колонки поседели, заросли лишаями. А сама Татьяна Петровна исправила колокольчик над дверью. На нем была отлита смешная надпись: «Я вишу у дверей – звони веселей!» Татьяна Петровна тронула колокольчик. Он зазвенел высоким голосом. Кот Архип недовольно задергал ушами, обидевшись, ушел из прихожей: веселый звон колокольчика казался ему, очевидно, нахальным.

Днем Татьяна Петровна, румяная, шумная, с потемневшими от волнения глазами, привела из города старика настройщика, обрусевшего чеха, занимавшегося починкой примусов, керосинок, кукол, гармоник и настройкой роялей. Фамилия у настройщика была очень смешная: Невидаль. Чех, настроив рояль, сказал, что рояль старый, но очень хороший. Татьяна Петровна и без него это знала.

Когда он ушел, Татьяна Петровна осторожно заглянула во все ящики письменного стола и нашла пачку витых толстых свечей. Она вставила их в подсвечники на рояле. Вечером она зажгла свечи, села к роялю, и дом наполнился звоном.

Когда Татьяна Петровна перестала играть и погасила свечи, в комнатах запахло сладким дымом, как бывает на елке.

Варя не выдержала.

– Зачем ты трогаешь чужие вещи? – сказала она Татьяне Петровне. – Мне не позволяешь, а сама трогаешь? И колокольчик, и свечи, и рояль – все трогаешь. И чужие ноты на рояль положила.

– Потому что я взрослая, – ответила Татьяна Петровна.

Варя, насупившись, недоверчиво взглянула на нее. Сейчас Татьяна Петровна меньше всего походила на взрослую. Она вся как будто светилась и была больше похожа на ту девушку с золотыми волосами, которая потеряла хрустальную туфлю во дворце. Об этой девушке Татьяна Петровна сама рассказывала Варе.

Еще в поезде лейтенант Николай Потапов высчитал, что у отца ему придется пробыть не больше суток. Отпуск был очень короткий, и дорога отнимала все время.

Поезд пришел в городок днем. Тут же, на вокзале, от знакомого начальника станции лейтенант узнал, что отец его умер месяц назад и что в их доме поселилась с дочерью молодая певица из Москвы.

– Эвакуированная, – сказал начальник станции.

Потапов молчал, смотрел за окно, где бежали с чайниками пассажиры в ватниках, в валенках. Голова у него кружилась.

– Да, – сказал начальник станции, – хорошей души был человек. Так и не довелось ему повидать сына.

– Когда обратный поезд? – спросил Потапов.

– Спасибо, – ответил Потапов и вышел.

Начальник посмотрел ему вслед, покачал головой.

Потапов прошел через город, к реке. Над ней висело сизое небо. Между небом и землей наискось летел редкий снежок. По унавоженной дороге ходили галки. Темнело. Ветер дул с того берега, из лесов, выдувал из глаз слезы.

«Ну что ж! – сказал Потапов. – Опоздал. И теперь это все для меня будто чужое – и городок этот, и река, и дом».

Он оглянулся, посмотрел на обрыв за городом. Там стоял в инее сад, темнел дом. Из трубы его поднимался дым. Ветер уносил дым в березовую рощу.

Потапов медленно пошел в сторону дома. Он решил в дом не заходить, а только пройти мимо, быть может, заглянуть в сад, постоять в старой беседке. Мысль о том, что в отцовском доме живут чужие, равнодушные люди, была невыносима. Лучше ничего не видеть, не растравлять себе сердце, уехать и забыть о прошлом!

«Ну что же, – подумал Потапов, – с каждым днем делаешься взрослее, все строже смотришь вокруг».

Потапов подошел к дому в сумерки. Он осторожно открыл калитку, но все же она скрипнула. Сад как бы вздрогнул. С веток сорвался снег, зашуршал. Потапов оглянулся. К беседке вела расчищенная в снегу дорожка. Потапов прошел в беседку, положил руки на старенькие перила. Вдали, за лесом, мутно розовело небо – должно быть, за облаками подымалась луна. Потапов снял фуражку, провел рукой по волосам. Было очень тихо, только внизу, под горой, бренчали пустыми ведрами женщины – шли к проруби за водой.

Потапов облокотился о перила, тихо сказал:

– Как же это так?

Кто-то осторожно тронул Потапова за плечо. Он оглянулся. Позади него стояла молодая женщина с бледным строгим лицом, в накинутом на голову теплом платке. Она молча смотрела на Потапова темными внимательными глазами. На ее ресницах и щеках таял снег, осыпавшийся, должно быть, с веток.

– Наденьте фуражку, – тихо сказала женщина, – вы простудитесь. И пойдемте в дом. Не надо здесь стоять.

Потапов молчал. Женщина взяла его за рукав и повела по расчищенной дорожке. Около крыльца Потапов остановился. Судорога сжала ему горло, он не мог вздохнуть. Женщина так же тихо сказала:

– Это ничего. И вы, пожалуйста, меня не стесняйтесь. Сейчас это пройдет.

Она постучала ногами, чтобы сбить снег с ботиков. Тотчас в сенях отозвался, зазвенел колокольчик. Потапов глубоко вздохнул, перевел дыхание.

Он вошел в дом, что-то смущенно бормоча, снял в прихожей шинель, почувствовал слабый запах березового дыма и увидел Архипа. Архип сидел на диване и зевал. Около дивана стояла девочка с косичками и радостными глазами смотрела на Потапова, но не на его лицо, а на золотые нашивки на рукаве.

– Пойдемте! – сказала Татьяна Петровна и провела Потапова в кухню.

Там в кувшине стояла холодная колодезная вода, висело знакомое льняное полотенце с вышитыми дубовыми листьями.

Татьяна Петровна вышла. Девочка принесла Потапову мыло и смотрела, как он мылся, сняв китель. Смущение Потапова еще не прошло.

– Кто же твоя мама? – спросил он девочку и покраснел.

Вопрос этот он задал, лишь бы что-нибудь спросить.

– Она думает, что она взрослая, – таинственно прошептала девочка. – А она совсем не взрослая. Она хуже девочка, чем я.

– Почему? – спросил Потапов.

Но девочка не ответила, засмеялась и выбежала из кухни.

Потапов весь вечер не мог избавиться от странного ощущения, будто он живет в легком, но очень прочном сне. Все в доме было таким, каким он хотел его видеть. Те же ноты лежали на рояле, те же витые свечи горели, потрескивая, и освещали маленький отцовский кабинет. Даже на столе лежали его письма из госпиталя – лежали под тем же старым компасом, под который отец всегда клал письма.

После чая Татьяна Петровна провела Потапова на могилу отца, за рощу. Туманная луна поднялась уже высоко. В ее свете слабо светились березы, бросали на снег легкие тени.

А потом, поздним вечером, Татьяна Петровна, сидя у рояля и осторожно перебирая клавиши, обернулась к Потапову и сказала:

– Мне все кажется, что где-то я уже видела вас.

– Да, пожалуй, – ответил Потапов.

Он посмотрел на нее. Свет свечей падал сбоку, освещал половину ее лица. Потапов встал, прошел по комнате из угла в угол, остановился.

– Нет, не могу припомнить, – сказал он глухим голосом.

Татьяна Петровна обернулась, испуганно посмотрела на Потапова, но ничего не ответила.

Потапову постелили в кабинете на диване, но он не мог уснуть. Каждая минута в этом доме казалась ему драгоценной, и он не хотел терять ее.

Он лежал, прислушивался к воровским шагам Архипа, к дребезжанию часов, к шепоту Татьяны Петровны, – она о чем-то говорила с нянькой за закрытой дверью. Потом голоса затихли, нянька ушла, но полоска света под дверью не погасла. Потапов слышал, как шелестят страницы, – Татьяна Петровна, должно быть, читала. Потапов догадывался, что она не ложится, чтобы разбудить его к поезду. Ему хотелось сказать ей, что он тоже не спит, но он не решился окликнуть Татьяну Петровну.

В четыре часа Татьяна Петровна тихо открыла дверь и позвала Потапова. Он зашевелился.

– Пора, вам надо вставать, – сказала она. – Очень жалко мне вас будить!

Татьяна Петровна проводила Потапова на станцию через ночной город. После второго звонка они попрощались. Татьяна Петровна протянула Потапову обе руки, сказала:

– Пишите. Мы теперь как родственники. Правда?

Потапов ничего не ответил, только кивнул головой.

Через несколько дней Татьяна Петровна получила от Потапова письмо с дороги.

«Я вспомнил, конечно, где мы встречались, – писал Потапов, – но не хотел говорить вам об этом там, дома. Помните Крым в двадцать седьмом году? Осень. Старые платаны в Ливадийском парке. Меркнущее небо, бледное море. Я шел по тропе в Ореанду. На скамейке около тропы сидела девушка. Ей было, должно быть, лет шестнадцать. Она увидела меня, встала и пошла навстречу. Когда мы поравнялись, я взглянул на нее. Она прошла мимо меня быстро, легко, держа в руке раскрытую книгу. Я остановился, долго смотрел ей вслед. Этой девушкой были вы. Я не мог ошибиться. Я смотрел вам вслед и почувствовал тогда, что мимо меня прошла женщина, которая могла бы и разрушить всю мою жизнь, и дать мне огромное счастье. Я понял, что могу полюбить эту женщину до полного отречения от себя. Тогда я уже знал, что должен найти вас, чего бы это ни стоило. Так я думал тогда, но все же не двинулся с места. Почему – не знаю. С тех пор я полюбил Крым и эту тропу, где я видел вас только мгновение и потерял навсегда. Но жизнь оказалась милостивой ко мне, я встретил вас. И если все окончится хорошо и вам понадобится моя жизнь, она, конечно, будет ваша. Да, я нашел на столе у отца свое распечатанное письмо. Я понял все и могу только благодарить вас издали».

Татьяна Петровна отложила письмо, туманными глазами посмотрела на снежный сад за окном, сказала:

– Боже мой, я никогда не была в Крыму! Никогда! Но разве теперь это может иметь хоть какое-нибудь значение? И стоит ли разуверять его? И себя!

Она засмеялась, закрыла глаза ладонью. За окном горел, никак не мог погаснуть неяркий закат.

Действующие лица

Эльвира, тридцатипятилетняя женщина

Виола, ее дочь

Ротмистр, ее муж

Пелегрин, странствующий певец

Хозяйка кабака

Педро, связанный поэт

Арендаторы

могильщики

Действие происходит в течение семи дней и в течение семнадцати лет.

Действие происходит в кабаке. С одной стороны играют в карты крестьяне, скучно и тупо. Кроме того на переднем плане сидят врач и странствующий певец, то напевает.

Певец вспоминает, напевая время от времени: «Яванский песня … матросы, те смуглые черти с кошачьими глазами, всегда пели ее, как лежали на палубе и не могли уснуть из жары! Мы обходили большой Рог, семь недель обходили, наши бочки засмердилися, а месяц висел над морем, как серебряный барабан, как фонарь между мачтами … а они все пели, целые ночи, длинные безветренные ночи … »

Врач кричит Хозяйку по имени Жозефина, чтобы попросить еще вина. Мужчина, только что вошел, рассказывает о том, какой снег идет на улице, так что на кладбище во время похорон не могли найти могилу. А между тем Певец говорит вроде и к Доктору, и больше к себе: «Она любила меня … Может, я тогда, семнадцать лет назад, повел себя как подлец, а все же, дорогой доктор, поверьте мне, — безоговорочно, как верят в чудо, — она меня любила! В разговоре он произносит ее имя, Эльвира, и Врач спрашивает, не жена это Ротмистра, хозяина имения и замка. А Жозефине это время рассказывал, что этот Певец, подхватив лихорадку, целый год болел, и вот теперь празднует выздоровление. Хозяйка в разговоре со Певцом рассказывает о доброте Врача, который порой позволяет выжить безнадежно больным. Однако Певец считает себя здоровым сам, потому что так чувствует. Он любит жизнь и ценит его по-другому. «Почему они не живут?» — Спрашивает он у Доктора, показывая на людей в Ветчину. И объясняет: «Жизнь коротка. Разве вы не знаете? Почему они не поют? Почему не живут? .. Не живут … »И действительно, люди именно спорят, кому кормить ослов, которых им купил Ротмистр, поскольку они же понадобятся крестьянам весной. Но эти люди будто не понимают этого. Они арендаторы и принадлежат к замку. Но, видимо, они и в жизни только арендаторы, временные хозяева. А дает им возможность работать Ротмистр, живущий в замке вместе с женой и дочерью. Певец решает идти туда. Его отказываются, ведь хозяин больше всего любит порядок и не пускает посторонних. И Певец считает, что дело не в бедном одежде, ведь когда Эльвира любила его, то почему же теперь хоть не поздороваться. Он уходит, оставляя в оплату на столе настоящий коралл. Хозяйка занимается потому, что он ушел из ее гитарой. А Врач говорит, что гитару вернут, ведь Певцу осталось жить бы неделю.

Хозяйка. Что, он еще только неделю жить?

Врач. Скажем так: что он неделю будет жить …

Как же проживет тот певец эту неделю?

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Действие происходит в замке Ротмистра. Ротмистр именно освобождает Парня, который воровал постоянно у него табак. Тот обещает оплатить стоимость украденного, однако Ротмистр неумолим: «Должен быть порядок …» А себе он говорит, что не может совершать иначе: «.. … Я сделал бы плохую услугу. Он обнаглел бы, ему нужен властитель, которого он мог бы уважать, сам он не научится владеть собой вот хозяин замка отдает должное плату Парню и освобождает. Этот поступок и его мотивы сразу определяют характер и нрав Ротмистра. Во время разговора его с Писарем, который записывает все, что произошло в замке, слуга принес дрова и рассказывает, что снег пошел сразу, как прибыл чужак в замок:

«Уже семь дней и семь ночей идет снег. Такого еще ни разу не было. Вместе со снегом всюду наступает тишина, все глубже и глубже. Снег засыпает лес, дороги, каждый камень, каждую ветку и каждый столбец, не остается ничего, тишина, тишина и снег, уже семь дней и семь ночей … »Он говорит, что никто не идет в свою каморку, там холодно. Все сидят на кухне вместе и боятся. Смеется и поет только чужак, который рассказывает удивительные истории о всяких чудесах, людей и страны, которые он видел. На вопрос хозяина, откуда он пришел, слуга ответил: «Отовсюду, так сказать, только он рассказывал о Марокко, об Испании, о Санта-Крус …» Это слово как заставило встрепенуться Ротмистра, и когда вошла его жена погреться и велеть подавать ужин сюда, он говорит ей о Санта-Крус, приморский городок, пропахшее «рыбой и водорослями», и парня в грязном кабаке, который говорит: «Мы плывем в Гавайи. Видите вон то судно с красным вымпелом? «Тот парень будто забрал с собой часть его самого, Ротмистра, так он чувствует:» Он жив, пока я жив … Пока я жив, моя тоска не покидает его, он привязал ее к своему паруса, несет его морями, а я, сидя здесь, даже не знаю, где он волочится с моей тоской … пока я работаю. по гаванях, побережьях и городах, которых я не знаю … »Это как тот парень из Санта-Крус прожил жизнь, которой стремился он сам. Ротмистр говорит, что чувствует утомленным и старым именно через этот факт. Эльвира ревниво возражает ему, ведь разве за этим не разочарование оттого, что он остался с ней. А он доверчиво рассказывает о глубинном: «Когда я, например вечером, на досуге сижу у тебя и читаю, то что мы ищем в книге, как не его, живущего нашим другой жизнью, может, нашим настоящим жизнью, которой я сегодня жил бы сам, если бы сел тогда на чужое судно, выбрал море, а не сушу, ужасающее, а не определенное. Я ищу его, никогда не сходит мне с мысли, даже когда я радуюсь нашим счастьем … нашим ребенком, нашей страной, когда на дворе лето, когда я утром еду верхом полями, когда вечером над рожью, нашими рожью плывут все темнее тучи, — Господи, я знаю, что я счастлив!

Эльвира и не подозревала, что ее муж может, любя строй во всем, гак стремиться изменений. А он объясняет: «Если уж на то пишлося, то я твердо верю, что живешь, пока есть еще цель, а не ее осуществления, не овладение, не будни». И тогда Эльвира велит накрыть стол еще на одного человека — странствующего Спивака. К удивлению мужа она отвечает, что теперь у мужчины есть возможность встретиться с его другой жизнью, ведь он этого хотел. К тому же она считает, что он должен знать ее тоже посещают сны-воспоминания: «Я не забыла. Он назывался Пелегрин … Но женщина, видишь, не играет любовью, супружеской жизнью, верностью, человеком, с которым ушла ». Она как бы сознательно пытается унизить образ Певца, которого пригласила на ужин, приписывая ему худшие внешние черты бродяг. Ей так хочется чувствовать во всем благотворительницей, недостижимой для любого. Зачем? Чтобы скрыть от всех свои сны, в которых образ ее бывшего возлюбленного такой романтичный. И вдруг, обернувшись, она действительно видит его, Пелегрина. Она потрясена. А он говорит, что ненадолго, скоро уйдет, просто он болел, вот выздоровел и должен поехать. И уже второй раз (впервые он говорил это Врачу) мы слышим: «На Кубе есть ферма, сожжена, высохла ферма, которая ждет меня, чтобы давать плод: ананасы, персики, сливы, инжир, виноград! За месяц отплывает судно … а за год, Эльвира, вы получите первую кофе! »Эльвира убегает. А он рассматривает комнату замка, любуясь портретом дочери Эльвиры, книгами. Он словно живет в эти минуты жизни хозяев замка, когда входит Ротмистр. Он не сразу узнает в чужие того моряка, с которым когда собирался отплыть на корабле с красным вымпелом. Пелегрин напоминает, что то судно называлось «Виола». Они садятся ужинать, когда это слышится музыка и Пелегрин снова вспоминает: «Матросы, те смуглые черти с кошачьими глазами, всегда пели эту песню …» Когда это вошла молодая девушка и Ротмистр представил ее: «Наша дочь. Ее зовут Виола ». Пелегрин переспрашивает. Он поражен. Картина тьмянишае, а музыка звучит, и песня матросов приближается.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На палубе лежат матросы и поют ту же песню. Вдруг прекращают, и начинаются разговоры о ветре, которого все нет. Среди них поэт Педро, которого все время связывают, потому что не верят его рассказам и одновременно стремятся их. Педро рассказывает историю Эльвиры и Пелегрина: «Семнадцать лет назад, говорю, он поднял ее на этом судне, она, та девушка, звали Эльвира, говорю вам, Эльвира, и он понес ее в каюту, верьте или нет, и там это произошло. .. Сегодня она жена Ротмистра и живет в замке далеко отсюда, на другой стороне Земли, там, где сейчас зима. Мы не можем заснуть с жары, а там, подумайте только, там они сидят перед камином, Ротмистр и его жена. Они не знают, о чем говорить, так давно женаты … »

Это рассказ о их капитана, который вот прибыл в замок. «Все ложь, наглая выдумка и ложь!» — Кричит один из матросов, и его поддерживают. Но Педро будто вызывает в воображении те времена, о которых говорил, и вот опять говорят еще молодые Эльвира и Пелегрин. Он в восторге от нее, от моря, от свободы, от вина — от жизни. У него нет сомнений: она поплывет с ним: «А как ты завтра проснешься, будет уже утро, полный веселого солнца, полный лазури и ветра, утро без берегов, безграничный утро …» Но Эльвира отвечает: «Я знаю, какой он будет, Пелегрин, мы уже пережили его ». И мы понимаем, что Педро показывает сон, который снится Эльвире вновь и вновь все эти семнадцать лет. «И Ротмистр не может всего этого увидеть — что творится в голове его жены, когда она спит».

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

В замке прошла уже полночь, но у стола сидит писарь, а на полу чемодан, возле которой подстерегает слуга. Из их разговора видно, что Ротмистр вдруг собрался поехать и пошел одеваться в камзол своей юности. Вскоре он появляется, чтобы закончить письмо Эльвиры. В нем он пишет, что этой ночью услышал, как она нежно произносит во сне мужское имя. Это не его имя! И теперь, по его мнению, он имеет право дать волю своей тоске, которая манит его отправиться в путешествие.

Ротмистр. Как остро я почувствовал после разговора с этим чужаком, что мы смертны! Перед нами вневременность, ясно неосознанность вещей; после нас вневременность, ясно неосознанность вещей, пустые пространства Бога, разбрызгивается в вулканах, испаряется в морях, цветет и увядает, гниет и каменеет и снова цветет в пущах, Бог, не имеет глаз, чтобы увидеть свое безграничное лето, — а мы его единственная надежда, что оно будет увидено, что оно отразится в блестящих зрачках смертных человеческих глаз, мы, это невероятное мгновение, что называется человечеством, мы, это исключительное явление на единой планете, медленно стынет … и сам я, искорка этого момента во Вселенной … Почувствовать это, познать это, пережить это.

По этому скрывалось желание почувствовать, что он еще жив, «какое это счастье, что живу, живу в этом дыхании — пока Нас не засыпал навсегда снег».

А между тем, по словам Писаря, госпожа Эльвира «в своей комнате плавает всеми морями сна … и его снова похищены на судно воспоминания … »

В «доме строя» воцарился дух авантюризма, принесенный Пелегрино. А сам он чувствует, как жизнь потихоньку проходит, вытекая медленно: «Наверное, мне уже не очень долго жить. За несколько часов начнет светать ».

Неделя подходил к концу. Ту неделю, что сказал ему врач.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Действие происходит в Санта-Крусе.

Педро вспоминает Санта-Крус таким, каким он был семнадцать лет назад. И тот самый негр, который во время драки украл у Пелегрина серебряный амулет. И молодые Эльвира и Пелегрин, который говорит: «Ты действительно думаешь, что я мерзавец? Что я привожу тебя в этот трактир и вдруг исчезаю, снимаюсь с китвици и бросаю тебя на произвол судьбы? Здесь, среди негров и матросов? .. »Но именно так он наконец и сделал. Ведь ее по его долг хотел забрать негр, у которого Эльвиру выкупил тогда Ротмистр и уже никуда не поплыл, оставшись с ней мужем, отцом ее ребенка, хозяином замка. А пока она умоляет Пелегрина, чтобы он женился. Но для него «брак — гроб для любви», средство отсечь у мужчины и те «небольшие крылья, которые человек уже имеет». Она говорит, что должен думать о ребенке, а он стремится только свободы. Для себя. Его манят Гавайи. «Что тебя привлекает на Гавайи? Почему тот остров где-то в Тихом океане кажется тебе таким удивительно красивым, лучше всего? То ответ будет один: только за страха, что тебе пришлось бы отказаться от него. Вот что такое Гавайи ».

Это был извечный спор между мужчиной и женщиной, которых звало вместе любви, и у каждого из них была своя правда.

Вдруг к ним придерется негр, предлагает устрицы, а Пелегрин говорит, что они воняют. Поднимается драка. Эльвира и Пелегрин идут. Появляется Ротмистр в костюме своей юности. Итак, время изменилось. Педро все это наблюдает, лежа связанным на переднем плане, когда к нему подходит этот благородный господин. Они разговаривают, и Педро будто открывает Ротмистр его же душу, объясняет его поступки: «Вы не можете быть таким эгоистом, как хотели бы. Вы не можете делать так, как другой, ему всю жизнь завидуете … Потому что никто не способен жить другой жизнью, чем то, которым он живет. И я скажу вам, что вас ждет дальше: если вы еще раз приедете в Санта-Крус, может со временем, через много лет, и захотите уплыть раза в мир, то никогда не будете иначе, чем сегодня. Вы не можете поступить иначе, вы человек знатного рода ».

Из дома решительно выходит Пелегрин, говоря Педро, что они имеют плыть, ибо он не может остаться, чтобы его повесили, ведь в них перерисован герб. Жениться и остаться он не может. Его ждут Гавайи: «Послушайте, там цветут лимоны, ананасы, персики, инжир, финики, бананы, все вместе. Говорю вам: там нет зимы … »

И снова Ротмистр просится к нему на судно, обещая заплатить. Пелегрин соглашается: «Гавайи?» (Как приветствие) «Гавайи!» — Отвечает Ротмистр.

Но этому произойти не суждено. Уже через несколько минут после того, как ушел Пелегрин, толпа любопытных, в центре которой были негр и жандарм, появляется на площади перед домом. И тогда Ротмистр выкупает Эльвиру у негра, узнав ее (ведь они были помолвлены. Он отплывать и одновременно не может так оставить Эльвиру, не подумав, что с ней будет дальше. А она говорит, что будет ждать: «Что же я, любя тебя, должна еще делать: как не ждать, не смотреть на твой вымпел, что теперь тонет на горизонте, и все же надеяться, все же любить! ..» Ротмистр спрашивает, о ком она говорит. «О ком? О тебе … »- говорит Эльвира. И он остался. О дальнейших событиях узнаем от Педро, уже не связанного (он держит путы в руках): «Они, Эльвира и Ротмистр, приехали к семейному замка. Он человек знатного рода. Я говорил: он не может поступить иначе. Родился ребенок. И т.д. Тот другой обошел Большой Рог, возле Мадагаскара его схватили французы, ему светили галеры, спасла лихорадка, медсестра дала ему крови … Все это мы уже знаем ».

А Пелегрино между тем было суждено прожить лишь одну ночь. Теперь, спустя семнадцать лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

В замке Пелегрин лущит орехи, а Эльвира сидит в кресле, спрашивая, что именно рассказал Пелегрин ее мужу, или рассказал о том, что тогда наступало. Но он говорит, что рассказал Ротмистр только о Гавайи. Слуга заходит и докладывает, что ночью хозяин уехал. Она в отчаянии и тревоге набрасывается на гостя: «Говорю тебе, Пелегрин, наше супружество счастливое, вполне счастливой … Диво дивное с тем супругами! Когда мы поженились тогда, семнадцать лет назад, я не знала, как крепко, как честно смогу когда любить его! Надо узнать друг друга так, как мы, хотя и не будучи влюбленными. Не знаю, я заслуживаю такого мужа, как он! «Он надежный — вот главное. А теперь Ротмистр, видимо, думает, что она хочет остаться с Пелегрино, поэтому и поехал в снежную ночь. Она упрекает Пелегрино за это, спрашивая, чего он хочет. А он говорит, что это полная случайность, просто зашел поздороваться, узнав, кто живет в этом замке.

Она сердито спрашивает, он приехал, потому что они некогда любили и теперь ему «захотелось увидеть, сколько той любви осталось»? И она вспоминает, как он послал ей некогда поздравления с Явы: «С Корее», — поправляет он. Тогда он пожелал ей верного и надежного мужчину. Пожалуй, такого, каким не мог быть сам. Зачем? Эльвира считает: «Так, чтобы можно было самому бежать в царство утраченного, туда, где остаются молодыми и свободными, непреодолимыми! Вот что это означает. Ты не захотел жениться, чтобы сохранить для себя мое пылкое чувство. Такого коварства надо поискать. Ты хотел чего-то большего, чем просто иметь у себя женщину: хотел находиться в его снах! .. »Так и случилось. Любовь и ненависть так плотно сплелись в ней, что она уже не в состоянии и распознать, что чувствует на самом деле. А он не может и не хочет объяснять свои поступки, поскольку сейчас его суть — ожидание. Он знает чего. Он ест апельсин и вспоминает об одном астронома, который настолько был увлечен звездами и планетами, всего остального будто и не существовало. Он говорит иносказательно о космосе, холодный и пустой, который между ними. Между тем приходит Виола, дочь Эльвиры. Она напугана и твердит: «Мама, в наш дом пришла смерть». Начинает плакать, а мать успокаивает ее, предлагая чаю. Она идет крикнуть слугу, а Пелегрин остается с Виолой. Он все понимает и говорит девушке, чтобы она не боялась, он жив. Они говорят о том, как много на свете хорошего: и музыка, и рисование, особенно когда ты сам все умеешь. Он вдруг вспомнил: «Я знаю раковину, какой не бывало, раковину, которую можно только представить себе, такая она красивая. «Но ты такая красивая, как она!» — Говорил я девушкам, когда любил их ». Эти слова он когда говорил Эльвире. И еще множества девушек, которые верили его словам, как и он сам, потому что был тогда истинным: «Но девушки проминают, они становятся женщинами, и женщины также проминают — и в конце остается еще только раковина, которой не бывает, раковина, которую можно представить себе ». Вдруг Пелегрин спрашивает, сколько лет Виоле. Узнав, что ей семнадцать, всматривается в лицо. Раздается звон колокольчиков. И он говорит, что это, пожалуй, «Ротмистр, ваш отец … Мы с вашим отцом знакомы семнадцать лет. Еще тогда он хотел на Гавайи так же, как теперь ». Он велит ей идти встречать отца, а сам говорит себе: «Видно, не Можно иметь и то и другое вместе. Один имеет море, второй замок, один имеет Гавайи, второй ребенка … »Он садится за клавикорды и застывает с белым лицом. Входит Эльвира с письмом Ротмистра. «Почему мы не можем быть честными?» — Спрашивает она у себя и открыто говорит: «Пелегрин, хорошо, что ты пришел». Ее муж возвращается. Он опять не смог покинуть ее, он человек чести и долга. Разговор их несколько натянута. И Эльвира вполне искренне говорит мужу: «Почему мы не можем быть честными? Для этого так мало нужно. Если бы мы понимали друг друга! Ты убивал свою тоску, пишешь, годами убивал, чтобы не спугнуть меня, а я стеснялась своих снов, зная, что они бы тебя испугали. Мы не хотели разочаровать друг друга … пока не пришел Пелегрин ». Вдруг она вскрикивает, увидев мертвого Пелегрина за клавикорды. И вдруг все поняли по-другому смысл его слов о том, что жизнь коротка. И Эльвира будто прозрела: «Мы обижали друг друга, все вместе. Бог рассудил много лучше нас … Мы могли любить друг друга, все мы, теперь я вижу — жизнь не так, любовь больше, верность глубже, ей не нужно бояться наших снов, нам не надо убивать свою тоску, не надо врать … »

А стены словно раздвигаются, и вокруг Пелегрина появляются фигуры.

Первая фигура. Я принесла первую кофе с Кубы.

Вторая. Я та девушка, с которой ты никогда не прикоснулся Анатолия.

Третья. Я принесла тебе овощи, ананасы, персики, финики, виноград — это урожай следующего года.

Четвертая. Я и сестра, дала тебе крови в госпитале на Мадагаскаре.

Фигуры появлялись и уходили, напоминая о том, что произошло или не произошло в жизни Пелегрина. Девятой появилась смерть. Но последней была не она. Последнее сказала: «Я ребенок твоей крови, Виола, что опять узнает все, еще раз начинает все».