Мой письменный верный стол! Марина Цветаева — Мой письменный верный стол (Стол).

Вы прочитали первое (и, пожалуй, наиболее выразительное) из пяти стихотворений Марины Цветаевой, составивших цикл « Стол » и обращенных ею к своему рабочему месту - письменному столу (разумеется, качество, размер и местоположение этого стола совершенно неважны, важно лишь его предназначение - для письма). Перед вами гимн поэта своему труду, своему призванию, от которого невозможно отказаться и которое оказывается единственной успешной защитой от всех « мирских соблазнов » и « низостей » жизни. Прием постепенного и неуклонного обогащения основного образа смысловыми от - тенками путем нарастающего потока перифразов, каждый из которых разворачивается в некий микрообраз, здесь применен с покоряющим мастерством. Письменный стол упо - добляется и верному спутнику - « по всем путям », и охраняющему от досужего любо - пытства « шраму », и выносливому « вьючному мулу », и строгому зеркалу, и даже доскам при жизни заготовленного гроба и волнам, заливающим морской берег (по - немецки штранд). Очень выразительно сравнение письменного стола с огненным столпом, в образе которого Бог, по преданию, указывал путь евреям при исходе из Египта. Кованый четырехстопный ямб с исключительно мужскими рифмами, обилие об - ращений и благодарностей с восклицательным знаком создают атмосферу своеобразного благодарственного гимна и в то же время передают поистине несгибаемую волю к твор - честву и неистребимое чувство долга, присущее автору. Особую смысловую емкость стиха обеспечивают многочисленные эллипсисы - пропуски легко восстанавливаемых элементов высказывания (например, «... всем низостям - наотрез!»), переносы; изысканно не закончено одно из самых сильных сравнений: Так ширился, до широт - Таких, что, раскрывши рот, Схватись за столовый кант... Многоточие передает необъятность открывающихся поэту пространств, и особенно сильно звучит после этой оборванной фразы удар « волны » следующей строки: Меня заливал, как штранд! Постоянные звуковые и смысловые переклички слов и словосочетаний также значительно расширяют семантическое пространство стихотворения. Интересно и то, что Цветаева как бы сливает в одно две синтаксические позиции, умудряясь вложить в одно высказывание несколько смыслов: Так будь же благословен - Лбом, локтем, узлом колен Испытанный, - как пила В грудь въевшийся - край стола! Ритм позволяет « прочитать » в этой строфе и тот смысл, что поэт благословляет свой стол « лбом, локтем, узлом колен », а также и то, что стол « испытан », как рабочий инструмент - пила. Хотя если всмотреться в знаки препинания, то структура высказыва - ния следующая: испытанный - чем? - лбом, локтем, узлом колен; в грудь въевшийся - как? - как пила. Эта последняя строфа - благословение удивительна еще и тем, что здесь так муже - ственно, « затрудненно » и победно звучит согласный « л » - а ведь, казалось бы, с помощью 2 этого звука передается только шелест волн и ласковое лепетанье женщины. Цветаева даже в этой мелочи ведет себя как гениальный мастер - опрокидывает наши сложившиеся представления о русском стихе.

Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мною по всем путям.
№4 Меня охранял - как шрам.

Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грез -
№8 Спасибо - что нес и нес.

Строжайшее из зерцал!
Спасибо за то, что стал
- Соблазнам мирским порог -
№12 Всем радостям поперек,

Всем низостям - наотрез!
Дубовый противовес
Льву ненависти, слону
№16 Обиды - всему, всему.

Мой заживо смертный тес!
Спасибо, что рос и рос
Со мною, по мере дел
№20 Настольных - большая, ширел,

Так ширился, до широт -
Таких, что, раскрывши рот,
Схватясь за столовый кант...
№24 - Меня заливал, как штранд!

К себе пригвоздив чуть свет -
Спасибо за то, что - вслед
Срывался! На всех путях
№28 Меня настигал, как шах -

Беглянку. - Назад, на стул!
Спасибо за то, что блюл
И гнул. У невечных благ
№32 Меня отбивал - как маг -

Сомнамбулу. Битв рубцы,
Стол, выстроивший в столбцы
Горящие: жил багрец!
№36 Деяний моих столбец!

Столп столпника, уст затвор -
Ты был мне престол, Простор -
Тем был мне, что морю толп
№40 Еврейских - горящий столп!

Так будь же благословен -
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, - как пила
№44 В грудь въевшийся - край стола!

Moy pismenny verny stol!
Spasibo za to, chto shel
So mnoyu po vsem putyam.
Menya okhranyal - kak shram.

Moy pismenny vyuchny mul!
Spasibo, chto nog ne gnul
Pod noshey, poklazhu grez -
Spasibo - chto nes i nes.

Strozhaysheye iz zertsal!
Spasibo za to, chto stal
- Soblaznam mirskim porog -
Vsem radostyam poperek,

Vsem nizostyam - naotrez!
Dubovy protivoves
Lvu nenavisti, slonu
Obidy - vsemu, vsemu.

Moy zazhivo smertny tes!
Spasibo, chto ros i ros
So mnoyu, po mere del
Nastolnykh - bolshaya, shirel,

Tak shirilsya, do shirot -
Takikh, chto, raskryvshi rot,
Skhvatyas za stolovy kant...
- Menya zalival, kak shtrand!

K sebe prigvozdiv chut svet -
Spasibo za to, chto - vsled
Sryvalsya! Na vsekh putyakh
Menya nastigal, kak shakh -

Beglyanku. - Nazad, na stul!
Spasibo za to, chto blyul
I gnul. U nevechnykh blag
Menya otbival - kak mag -

Somnambulu. Bitv rubtsy,
Stol, vystroivshy v stolbtsy
Goryashchiye: zhil bagrets!
Deyany moikh stolbets!

Stolp stolpnika, ust zatvor -
Ty byl mne prestol, Prostor -
Tem byl mne, chto moryu tolp
Yevreyskikh - goryashchy stolp!

Tak bud zhe blagosloven -
Lbom, loktem, uzlom kolen
Ispytanny, - kak pila
V grud vyevshysya - kray stola!

Vjq gbcmvtyysq dthysq cnjk!
Cgfcb,j pf nj, xnj itk
Cj vyj/ gj dctv genzv/
Vtyz jtdibqcz - rhfq cnjkf!

Песенка для поднятия настроения;-)

Тег audio не поддерживается вашим браузером.

Анализ стихотворения

Строфы

Размер: двухстопный анапест

Стопа: трёхсложная с ударением на 3-м слоге

Строки	Рифмы	Рифмовка
4 строки, четверостишие	стол-шел-путям-шрам
4 строки, четверостишие	мул-гнул-грез-нес	AABB (смежная)
4 строки, четверостишие	зерцал-стал-порог-поперек	AABC (гиперхолостая)
4 строки, четверостишие	наотрез-противовес-слону-всему	AABC (гиперхолостая)
4 строки, четверостишие	тес-рос-дел-ширел
4 строки, четверостишие	широт-рот-кант-штранд	AABB (смежная)
4 строки, четверостишие	свет-вслед-путях-шах	AABB (смежная)
4 строки, четверостишие	стул-блюл-благ-маг	AABB (смежная)
4 строки, четверостишие	рубцы-столбцы-багрец-столбец	AABB (смежная)

Семантическое ядро

Слово	Кол-во	Частота
письменный

(стр. 60). Не могли не упомянуть, ведь в качестве приложения к ней на страницах журнала появился и мой анализ стихотворения М. Цветаевой "Мой письменный верный стол". В данной работе я старалась реализовать стратегию медленного чтения, но о том, насколько это удалось, судить потенциальным читателям. Здесь привожу полный текст анализа с парой дополнений.

В стихотворении М. Цветаевой «Мой письменный верный стол» стол, в обычном нашем понимании являющийся одним из символических обозначений деятельности поэта (порой принято представлять, как складываются, пишутся за столом те или иные строки), хотя и не столь для нее обязательный, становится связью поэта с реальностью. Он фактически предстает тем, что вытягивает, удерживает в настоящем.

Для лирической героини это принципиально важно, почему и возникает мотив бесконечной благодарности – за охрану, перенос, становление преградой для соблазнов, возвращение на стул. Что интересно, не только эта роль приписывается столу – он еще и «рос и рос Со мною по мере дел Настольных». То есть возникает внутренняя перекличка, параллель, стол и творящий за ним человек будто невольно делят одну судьбу.

Подтверждением этому становится обращение «Строжайшее из зерцал!». Старое значение – зеркало, а в психологии этот элемент связывается с самопознанием (так если человек боится зеркал, то боится и узнавать себя или же самосознание ребенка или животного можно доказать через понимание ими того, что отражение – их собственное изображение).

Текст специфически ритмичен. Это всегда амфибрахий и две стопы с дополнительным ударным слогом в конце, будто кто-то марширует или шагает с перебивкой. Может быть, вальсовое раз-два-три или же просто перестановка трех ножек. Закономерен вопрос – где четвертая?

Между автором и лирической героиней возникает явная связь – обе пишут, обе – за письменным столом. Поэтому можно предполагать, что героиня раскрывается в типичных для Цветаевых окончаниях с максимальной полнотой – это женское и дактилическое в строках «Беглянку» и «Сомнамбулу». Значимость строк повышается еще и тем, что они в два раза короче одних, а значит, на меньший объем приходится большая концентрация смысла, удельного веса.

Получается, стол удерживает от полусознательного побега в другую реальность, невольного затягивания другой реальностью человека, потому что осознать проблему или болезнь тот не в состоянии. Стол громоздко, но надежно встает на защиту.

Данное стихотворение открывает цикл из шести. Обычным делом для Цветаевой является развитие темы от крайности, как это происходит и здесь. Читатель сразу погружается в напряженный, сложный, сплетенный хитрым образом текст, разобраться в котором до конца поначалу не может. Только со временем приходит понимание проблемы и трагической глубины. Сомнамбулизм невозможно выявить самому, это можно заметить за человеком только со стороны, но в пространстве стихотворения только героиня и стол. Стол – немой, неживой якорь, брошенный в реальность, он – последняя точка опоры, оторвавшись от которой можно потерять все.

Попробуем прочитать текст медленно и пройти по следам развития мысли. В первой же строке эпитет верный вызывает ассоциации с Санчо Пансой, следующим за Дон Кихотом – неотступный, преданный, душевно привязанный. Но охранял, как шрам – и его роль уже в разы значительнее, выше. Он не ведом более, но ведет. С другой же стороны, шрам – увековечение былых битв, подобие печати или штампа, знак, что его носитель может постоять за себя, символ закаленности и силы. В то же время – символ уродливый, заочно отталкивающий от героини.

Вьючный мул возникает во втором четверостишии как принципиально новое качество. К внутренним возможностям добавляется и простая внешняя – способность переносить за собой багаж текстов или опыта героини, которого, исходя из коннотаций данных слов, немало. Тем более, дальше звучит уточнение – «поклажу грез». Здесь впервые слышится вышеупомянутый мотив сна – стол способствует фиксации того, что выносится из этих полуночных путешествий. А повтор «нес и нес» как бы продлевает действие, превращает его в вечность.

Я уже сказала о значении появляющегося обращения. Помимо значения «зеркало» однако слышится параллель с взглядами, глазами, созерцанием – стол становится бдительным наблюдателем за жизнью человека. В одном же из религиозных значений слово «зерцало» связывается с предопределением, предначертанием, поэтому кажется, судьба героини известна наперед. То ли роль стола тут в том, чтобы вывести на нужную дорогу и подтолкнуть в правильном направлении, то ли помочь пройти по этому шаткому мосту от рождения до смерть максимально красиво, не позволить упасть раньше и не использовать способности на максимум. Он – как сиделка около постели больного.

Следующие строки задают интересный ряд: мирские соблазны – радости – низости. Эти три слова начинают звучать как синонимы. Слышится отзвук монашеской жизни, когда нельзя нарушить обет, и все существо героини – наверное, даже слабое в каком-то смысле, если столу приходится преграждать путь - обращается к высшей духовной цели.

Стол становится дубовым противовесом всему, всему: льву ненависти, слону обиды. Первостепенная ассоциация - масштаб. Значительные, большие чувства, не просто ненависть, а злость, агрессия, неконтролируемость. Дикость и чуждость переживаний, так как названные животные, скорее, обитатели других стран. Образ обнаруживает в себе, с одной стороны, отсылку к столу как чуть ли не крепостной стене, с другой - к художественной силе творчества.

Заживо смертный, изначально обреченный на гибель. Если помнить о перекличке судеб, то и героиня обречена тоже. А тес в читательском сознании легко рифмуется с «пес», этого слова невольно ждешь и чувствуешь его между строк. Пес – верный четвероногий друг – стол.

Большая, ширел, ширился до широт, раскрывши рот, схватясь за столовый кант… И обрыв. От шипения переходим к сипению и кажущейся потере голоса – многоточие как знак того, что звучать уже невозможно. Что это? Сдавленный ли звук боли или наоборот – ворчание охранителя-пса? В любом случае, от обилия корня шир в значении расширения, ширины – рост стола до каких-то необъятных размеров увеличивается, охватывает полмира, обойти его уже ничему не под силу.

Заливал, как штранд – и появляется в изображении подвижность. Это не статичность размышлений, но как будто начало боя, очередной попытки отбить героиню от ирреальности. Следующие три строфы – апогей. Их нельзя воспринимать по отдельности: первые две автономны, 3-4 и 5-6 связаны переносом предложений, 7-10 уже не только с переносами, но и короткими взаимодополняющими строками, создающими визуальный эффект нити, протянутой между строфами, 11 и 12 снова целостны сами в себе.

Первая же строчка включает свет. До этого мир привязан к столу, ничего вокруг не видно, но теперь появляется хотя бы возможность – пространство преображается. Как минимум – на мгновение, вспышку появляется стул, пространства становится больше.

Возникает также интересная оппозиция – пригвождает, но тут же срывается вслед. Между этими действиями одно лишь спасибо, один лишь шаг из внесознания к сознанию. Столу постоянно приходится быть начеку, чтобы не упустить героиню. И – дальше – гнуть, менять ее под условия окружающего мира насильно, бороться за нее.

Маг, шах – в борьбе он наделяется и вправду недоступными просто так возможностями: сверхъестественные силы или необычная роль. Такой может быть один на миллион, найти другого подобного персонажа невозможно, это редкая удача. Удержать героиню и изменить ее может только он.

Столбец – колонка свободных стихов на листе или рациональное построение, структурирование? Деяний моих столбец – сочетание обоих качеств. Стих, подверженный реалистическому, строгому и придирчивому взгляду, огражденный от мирских соблазнов и невечных благ. Вечный стих.

Столп столпника – открытая площадка на возвышении для непрерывных молитв. Уст затвор – не дает говорить? Престол, простор. Горящий столп – указатель пути. Так что же стол для героини? Он способствует передаче мысли, облачению ее в возможную для того форму, как переводчик. Более того, он – основа, фундамент, точка опоры, от которой можно оттолкнуться и перевернуть мир.

Так будь же благословен. Спустя столько строк, где героиня представала зависимой, во всяком случае, где не показывала силы, выглядела беспомощной и беззащитной перед миром без того самого стола, она вдруг становится выше него. Это величайшая моральная высота – идти с трудом, но, падая, вставать и сразу быть сильнее всего и всех, гордо поднимать голову.

Последняя строфа звучит почти торжественно, лишь детали заставляют читателя понять – за моральной высотой все равно остается великая трагика, боль, тяжесть груза, который героиня по-прежнему не в состоянии нести сама. Пила, въевшийся – сравнение звучит похвалой, но данные слова – слишком экспрессивные и принадлежат несколько другому стилю. Во любом случае, их сложно представить в торжественной речи. И аллитерация на звук «л» - благословен, лбом, локтем, узлом колен, пила, стола. Он звучит постоянно, как зудящая, навязчивая мысль на уровне под видимым.

Таким образом, письменный стол как формальный атрибут становится необходимым, когда речь заходит о деле. В большей степени, чем можно представить. Наверное, это значение можно придать и ряду других явлений, например, возможности назвать себя поэтом, признать за собой такое имя.

В то же время стихотворение раскрывает те глубину и многогранность поэтической души, метания и терзания автора в поисках и невозможности верить самому себе. До сумасшествия, болезни психики – шаг. Огромного труда стоит его не сделать.

P.S. Обращаем внимание читателей на появление новой страницы в главном меню блога - . Здесь перечислены все материалы авторов Owllit, попавшие в печать, а также собраны ссылки на них.

Марина Цветаева.

«Мировое началось во мгле кочевье…», «Кто создан из камня, кто создан из глины…», Мой письменный верный стол!», Цикл «Стихи о Москве» («Облака - вокруг...», "Из рук моих – нерукотворный град…, "Москва! Какой огромный…"), "Красною кистью…","Рассвет на рельсах", «Русской ржи от меня поклон», «Я с вызовом ношу его кольцо!», «Прокрасться…», «Родина» («О, неподатливый язык!»), Из цикла «Поэт»(«Что же мне делать, слепцу и пасынку…»), « Тоска по родине!».

М. Цветаева вступила в литературу на рубеже веков, в тревожное и смутное время. Свою судьбу она предсказала сама, и очень рано:

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я - поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти
- Нечитанным стихам! -
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

Сегодня её поэзия, как и было предугадано, стала частью нашей духовной жизни.

Художественный мир Цветаевой.

Мне и до ныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

В этих словах – формула её жизни: жить в полную силу, ощущая жар жизни и её горечь.

Пылающая, горькая рябина стала символом её судьбы - тоже горькой, пылающей творчеством и уходящей на долгие годы в зиму забвения.

Как поэт-романтик она разделила быт и бытиё, противопоставила мир и мечту. Уже в юношеских стихах она разделила «Я» и «ОНИ», уже здесь лирическая героиня противостоит миру. В стихотворении «Вы идущие мимо меня» (1913) излюбленный её приём контраста подчёркивает это противостояние: “Одна из всех - за всех - противу всех!”

Плоти – плоть, духу – дух,

Плоти – хлеб, духу – весть,

Плоти – червь, духу – вдох,

Семь венцов, семь небес.

Основной её приём – антитеза. Она шла своим путём: мимо политики, вне социальности, создавала лишь то, что на все времена, то, что неизбывно, вечно, что дарит нам седьмое небо – Эверест души. Почти не затронув трагической истории 20 века, она раскрыла трагедию мироощущения человека в кризисном мире. Ей нужен был мир, где «всё сбывается», где торжествует дух, любовь и верность, где все вести – «благие». Такой мир существовал в мечте, в поэзии. Сходное ощущал и Борис Пастернак с его знаменитыми стихами: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?». А реальный мир взрывался революцией и гражданской войной, где для Цветаевой не было «белых» и «красных» - были лишь люди, погибающие в братоубийственной войне, равно достойные сострадания:

Все рядком лежат -

Не развесть межой.

Поглядеть: солдат.

Где свой, где чужой?

Белый был – красным стал,

Кровь обагрила.

Красный был – белым стал,

Смерть побелила.

…И справа, и слева,

И сзади, и прямо

И красный, и белый:

Подход Цветаевой к раскрытию темы белой гвардии предвосхищает гуманистический пафос, которым будут наполнены создававшиеся в середине 20-х годов «Белая гвардия» и «Дни Турбиных» Михаила Булгакова. Катастрофическое революционное движение мира она воспринимает как «мировое кочевье» «во мгле»:

Мировое началось во мгле кочевье:

Это бродят по ночной земле - деревья,

Это бродят золотым вином - гроздья,

Это странствуют из дома в дом - звезды,

Это реки начинают путь - вспять!

И мне хочется к тебе на грудь - спать.

В стихотворении нет биографического, исторического контекста, раскрывается «строй души», дано личностное восприятие совершающихся в мире перемен, душевная драма поэта и человека 20 века. Оценка революции дана как нарушение естественных норм жизни («реки начинают путь - вспять!»)

Всё стронулось с места во мгле: деревья, звёзды, реки. Мир потерял устойчивость.

Душа не принимает «кочевья» и стремится к защищённости от внешнего мира, в круг покоя – истинных человеческих ценностей – на родную «грудь», в «круг любви».

Все средства языка, художественные приёмы, используемые Цветаевой, служат выражению романтического восприятия мира, противопоставлению «Я» и «МИР». Что порождает такое противостояние? Трагедию одиночества, но и верность себе.

Всё стихотворение представляет собою гиперболизированную метафору, отражающую масштабы катастрофы.

Анафора (единоначатие), градация, синтаксический параллелизм усиливают и распространяют основную мысль, заключённую в ключевом слове «кочевье».

Характерный для Цветаевой приём антитезы призван подчеркнуть драматизм конфликта личности с миром и выражен контекстным антонимом («бродят» - «спать»).

Тире как словораздел выделяет те понятия, которые изначально не подлежат «кочевью» по воле человека.

Особенности поэтики.

Автобиографичность.

Смешение стихий(речевой, эмоциональной).

Контрастность.

Многомерность образов.

Цветовая и предметная символика.

Ёмкость словоформы (неологизмы).

Звукопись.

Диалогичность формы.

Глубинная связь с народным творчеством.

«Я не люблю, когда стихи льются, люблю, когда рвутся».

Трагедийно-романтическое восприятие мира требовало и особого художественного воплощения идеи разорванного пространства века и души. «Я не люблю, когда стихи льются, люблю, когда рвутся» (Цветаева). И она «разрывала» свои стихи, используя различные приёмы словораздела – тире и внутристиховые паузы. Безглагольность и ожидание глагола, заменённого тире и паузой. Отсюда – особое напряжение, особый ритм, афористичность, торжественность, приподнятость речи.

«Пишу сушью», - говорила Цветаева, объясняя минимальное число используемых тропов.

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я - бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти –
Тем гроб и надгробные плиты…
- В купели морской крещена – и в полете
Своем – непременно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? –
Земной не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена –
Высокая пена морская!

Кто герои этого стихотворения?

Это Марина и те, “кто создан из глины”, т.е. обыкновенные смертные люди.

Первая группа объединена понятиями «статичность, несвобода, смерть», вторая – «движение, многообразие, свобода, жизнь». Для Цветаевой любовь статичная, неразвивающаяся равносильно смерти; любовь многообразная, постоянно обновляющаяся – единственно возможный жизненный путь.

Антитеза на уровне морфологии.

Слова, описывающие обыкновенных людей – существительные, Марину – глаголы и

глагольные формы, существительные обозначают не предметы, а действия

– измена, полёт.

Цикл «Деревья».

В мир деревьев она идёт «спастись от рёва рыночного!»

Деревья сопричастны её поэзии, творчеству, одаривают стволом её стол – место, где создаются стихи. Этому месту тоже посвящён цикл стихотворений «Стол».

Само искусство Цветаева называла «ответвлением природы».

Себя она, подобно Есенину, ощущает деревом:

Я знаю: не сердце во мне – сердцевина

На всём протяженье ствола.

Дерево для неё – символ духа, неба; земля – символ хлеба:

Земля – ради хлеба,

Дерево – ради неба.

Высота дерева для неё – высота человеческого духа. «И дерево себя перерастало», - пишет Цветаева, уподобляя ему неизменный рост своей души.

«Поступь легкая моя…»

Поступь легкая моя,

Чистой совести примета

Поступь легкая моя,

Песня звонкая моя –

Бог меня одну поставил

Посреди большого света. –

Ты не женщина, а птица,

Посему - летай и пой.

Она ощущала себя птицей, населяющей лес, петь – её назначение:

Природный мир – единственный – дарует её душе гармонию, восстанавливает силы, приносит отдохновение:

И лягу тихо, смежу ресницы…

и будут сниться деревья, птицы.

(«А всё же спорить и петь устанет…»)

Она уходила в лес, чтобы «уходить» свою тоску.

Природа дарит не только покой, но и творческое вдохновение – «тишину между молчанием и речью». Здесь рождаются стихи, книга природы тождественна книге стихов:

Мне сад был тетрадью,

Тетрадь была садом.

Два дерева за окном, тянущиеся друг к другу, учат её любви как основному закону жизни:

Таков закон: одно к другому

Закон один: одно к другому.

Человек крайностей и контрастов, она влюблена в сосны, потому что в них «север и юг в одном».

Всю жизнь она мечтала о саде (стихотворение «Сад»), он нужен ей как дар, как покой, как «тот свет», «одинокий, как сама», куда отпускается душа.

За этот ад,

За этот бред,

Пошли мне сад

На старость лет.

На старость лет,

На старость бед:

Рабочих - лет,

Горбатых - лет...

…Прохладный сад...

Для беглеца

Мне сад пошли:

Без ни-лица,

Без ни-души!

…Сад - одинокий, как сама.

(Но около и Сам не стань!) –

Сад, одинокий, как ты Сам.

Такой мне сад на старость лет... –

А может быть - тот свет?

На старость лет моих пошли –

На отпущение души.

Ей свойственно романтическое представление о творчестве как бурном порыве: «Состояние творчества есть состояние наваждения». Поэт и его дело воплощались у неё сначала в образах «лёгкого огня», несгорающей птицы Феникс; поэзия – в образах кометы, «взрыва» и «взлома». Писать стихи, по Цветаевой, это всё равно что «вскрыть жилы», из которых хлещет «жизнь и стих». Но творчество для неё не только стихия, но и труд, ремесло:

Я знаю, что Венера – дело рук,

Ремесленник, и знаю ремесло!

И она умела работать «до седьмого пота». О таком труде она говорит в стихах цикла «Стол», в стихотворениях, посвящённых Пушкину.

Стихотворение из цикла «Стол».

Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что ствол
Отдав мне, чтоб стать - столом,
Остался - живым стволом!

С листвы молодой игрой
Над бровью, с живой корой,
С слезами живой смолы,
С корнями до дна земли!

Здесь всего восемь строчек, и они посвящены теме поэт и поэзия, поэт и мир вокруг него.

В этом стихотворении письменный стол становится полноправным героем, живым существом. Стихотворение начинается с обращения к столу, который является адресатом стихотворения (вспомним пушкинское «К чернильнице»). Но стол не просто письменный - он верный. К кому так можно обратиться? В первом четверостишии в сильную позицию конца строки поставлены рифмующиеся “стол – ствол - столом – стволом”. Очевидно, это не случайное повторение. Так обозначается тесная связь живого дерева с письменным столом, ставшим другом, помощником и опорой для поэта.

Эпитет “живой” в восьми строчках повторяется три раза. Наверное, это тоже неслучайно. Стол Цветаевой - получеловек, полудерево - “с листвы молодой игрой”. Это живое существо - оно живёт вместе с листвою, стволом, смолою, корнями, доходящими до самого дна земли. Письменный стол оказывается частью живой природы, тесно связанной с поэтом. Ведь речь здесь идёт не только о столе, а о внутреннем мире поэта.

Если проанализировать другие стихотворения цикла, то стол приобретёт новые черты. Это чудо, за которое поэтесса благодарит Бога - небесного Столяра. “Поэт - устойчив: // Всё - стол ему, всё - престол!” - так поэт становится монархом, который правит в им творимом мире... Так расширяются рамки одного сопоставления, которое помогает нам, читателям, понять мир поэта, приблизиться к его мироощущению.

Цикл «Стихи о Москве»

Цикл «Стихи к сыну»

«Русской ржи от меня поклон…»

«Тоска по Родине»

«Рассвет на рельсах»

«Лучина».

Дом, деревья, Москва – корни её любви к Родине, питавшие её всегда

Цикл «Стихи о Москве» - это лирический дневник, в котором каждое стихотворение помечено точной датой.

Три первые стихотворения написаны в один день и описывают три прогулки по Москве: утреннюю, вечернюю и ночную.

Первое стихотворение «Облака - вокруг...» дневное, светлое, обращенное к дочери. Откуда-то с высоты - с Воробьевых гор или с Кремлевского холма - она показывает маленькой Але Москву и завещает этот «дивный» и «мирный град» дочери и ее будущим детям:
Облака - вокруг,

Купола - вокруг,

Надо всей Москвой -

Сколько хватит рук! -

Возношу тебя, бремя лучшее,

Деревцо мое

Невесомое!

Будет твой черед:

Тоже - дочери

Передашь Москву

С нежной горечью...

«Облака" и "купола вокруг" образуют нераздельную целостность: купола рукотворных соборов и церквей в творческом воображении поэта переносятся в сферу надмирного, небесного. Город выступает у них как органическое единство рукотворного и природного, реального и надмирного (иногда сказочного), торжественного и житейски-обыденного.

Потому и в следующем стихотворении цикла ("Из рук моих – нерукотворный град…") Москва прямо именуется "нерукотворным градом", который именно в силу этого чудесного свойства свободен от реальных масштабов и может легко быть переданным из одних рук в другие. Марина Цветаева дарит Москву поэту Осипу Мандельштаму:

Из рук моих - нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат...

Вместе с ним она как бы обходит весь город: через Иверскую часовню на Красную площадь и через Спасские ворота - в Кремль, на свой любимый «пятисоборный несравненный круг» - Соборную площадь. Лейтмотивом всех стихотворений, объединяющих их в цикл, становится колокольный звон. Образ колокола разрастается в метафору: это и «гром», «смех», и «дождь», и «колокольное семихолмие», и «колокольная земля» В этом «колокольном» единстве достигается тождество поэта и Руси.

Если из “Стихов о Москве” 1916 года выписать определения Москвы, получится следующая картина: дивный град, мирный град, нерукотворный град, город сорока сороков, отвергнутый Петром, привольное колокольное семихолмие, странноприимный дом. Москва – “странноприимный дом”, приют и пристанище для всех бездомных на Руси. Отношение Цветаевой к Москве как к дому, в котором она – хозяйка, принимающая гостей или дарящая (передающая) свои владения, характерно вообще для её стихов о Москве.

"Москва! Какой огромный…"

В стихотворении три героя: Москва (ты) – мы – я. “Всяк на Руси бездомный. // Мы все к тебе придём...”. Из целого “мы” выделяется в финале индивидуальное “я” – образ лирического героя, целующего святую Московскую землю. Москва предстаёт перед читателем одновременно как благословенная земля (И льётся аллилуйя на смуглые поля) и женщина (Я в грудь тебя целую). Итак, Москва – странноприимный дом, место, где исцеляются все раны, сердце Руси, женщина, благословенная земля. Москва зовёт к себе, зов её слышен издалека, и на него откликнется “всяк на Руси”.

Цвета Москвы в восприятии Марины Цветаевой – цвета русской иконописи : синий, золотой, красный – червонные купола, багряные облака, дорожка чёрная, синева, синева подмосковных рощ, церковки золотоглавые, червонное сердце, красная кисть рябины. Яркая, красочная картина!

"Красною кистью…"

В стихотворении "Красной кистью…" (1916) рождение героини "вписано" в яркий – звучный и красочный – мир города, хранящего христианскую традицию почитания святых (день Иоанна Богослова), а в горении московской "жаркой" и "горькой" рябины предугадывается страстный дух героини и ее трагическая судьба.

В эмигрантской поэзии Цветаевой образ Москвы как бы отступает в даль "сирого морока" ("В сиром воздухе загробном…", 1922), но на самом деле боль об утраченном городе уходит глубоко вовнутрь, лишь изредка прорываясь в лирическом голосе.

В стихотворении "Рассвет на рельсах" (1922) образ "Москвы за шпалами" становится сердцевиной "восстанавливаемой" в памяти России, а в более позднем "Доме" (1931) собирательный образ дома, впитавшего в себя воспоминания о Трехпрудном, Тарусе, становится зеркалом душевной жизни лирической героини, мучительно переживающей "бездомье".

Отлучение от Родины, по Цветаевой, для русского смертельно. Трагизм тоски по Родине усиливается и тем, что тоскует поэт по несбывшемуся, ибо «той России нету, как и той меня». Жизнь в эмиграции она оценивает как «новое сиротство – жизнь без России».

Уезжая из Праги во Францию, она как бы второй раз попрощалась – уже издалека – с родиной, поклонилась ей в стихотворении «Русской ржи от меня поклон».

«Стол» Марина Цветаева

Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мною по всем путям.
Меня охранял — как шрам.

Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грез —
Спасибо — что нес и нес.

Строжайшее из зерцал!
Спасибо за то, что стал
— Соблазнам мирским порог —
Всем радостям поперек,

Всем низостям — наотрез!
Дубовый противовес
Льву ненависти, слону
Обиды — всему, всему.

Мой заживо смертный тес!
Спасибо, что рос и рос
Со мною, по мере дел
Настольных — большая, ширел,

Так ширился, до широт —
Таких, что, раскрывши рот,
Схватясь за столовый кант…
— Меня заливал, как штранд!

К себе пригвоздив чуть свет —
Спасибо за то, что — вслед
Срывался! На всех путях
Меня настигал, как шах —

Беглянку.
— Назад, на стул!
Спасибо за то, что блюл
И гнул. У невечных благ
Меня отбивал — как маг —

Сомнамбулу.
Битв рубцы,
Стол, выстроивший в столбцы
Горящие: жил багрец!
Деяний моих столбец!

Столп столпника, уст затвор —
Ты был мне престол, простор —
Тем был мне, что морю толп
Еврейских — горящий столп!

Так будь же благословен —
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, — как пила
В грудь въевшийся — край стола!

Тридцатая годовщина
Союза — верней любви.
Я знаю твои морщины,
Как знаешь и ты — мои,

И деньги, и письма с почты —
Стол — сбрасывавший — в поток!
Твердивший, что каждой строчки
Сегодня — последний срок.

Грозивший, что счетом ложек
Создателю не воздашь,
Что завтра меня положат —
Дурищу — да на тебя ж!

Тридцатая годовщина
Союза — держись, злецы!
Я знаю твои морщины,
Изъяны, рубцы, зубцы —

Малейшую из зазубрин!
(Зубами — коль стих не шел!)
Да, был человек возлюблен!
И сей человек был — стол

Сосновый. Не мне на всхолмье
Березу берег карел!
Порой еще с слезкой смольной,
Но вдруг — через ночь — старел,

Разумнел — так школьник дерзость
Сдает под мужской нажим.
Сажусь — еле доску держит,
Побьюсь — точно век дружим!

Ты — стоя, в упор, я — спину
Согнувши — пиши! пиши! —
Которую десятину
Вспахали, версту — прошли,

Покрыли: письмом — красивей
Не сыщешь в державе всей!
Не меньше, чем пол-России
Покрыто рукою сей!

Сосновый, дубовый, в лаке
Грошовом, с кольцом в ноздрях,
Садовый, столовый — всякий,
Лишь бы не на трех ногах!

Как трех Самозванцев в браке
Признавшая тезка — тот!
Бильярдный, базарный — всякий —
Лишь бы не сдавал высот

Заветных. Когда ж подастся
Железный — под локтевым
Напором, столов — богатство!
Вот пень: не обнять двоим!

А паперть? А край колодца?
А старой могилы — пласт?
Лишь только б мои два локтя
Всегда утверждали: — даст

Бог! Есть Бог! Поэт — устройчив:
Все — стол ему, все — престол!
Но лучше всего, всех стойче —
Ты, — мой наколенный стол!

Обидел и обошел?
Спасибо за то, что — стол
Дал, стойкий, врагам на страх
Стол — на четырех ногах

Упорства. Скорей — скалу
Своротишь! И лоб — к столу
Подстатный, и локоть под —
Чтоб лоб свой держать, как свод.

— А прочего дал в обрез?
А прочный, во весь мой вес,
Просторный, — во весь мой бег,
Стол — вечный — на весь мой век!

Спасибо тебе, Столяр,
За доску — во весь мой дар,
За ножки — прочней химер
Парижских, за вещь — в размер.

Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что ствол
Отдав мне, чтоб стать — столом,
Остался — живым стволом!

С листвы молодой игрой
Над бровью, с живой корой,
С слезами живой смолы,
С корнями до дна земли!

Квиты: вами я объедена,
Мною — живописаны.
Вас положат — на обеденный,
А меня — на письменный.

Оттого что, йотой счастлива,
Яств иных не ведала.
Оттого что слишком часто вы,
Долго вы обедали.

Всяк на выбранном заранее —

Месте своего деяния,
Своего радения:

Вы — с отрыжками, я — с книжками,
С трюфелем, я — с грифелем,
Вы — с оливками, я — с рифмами,
С пикулем, я — с дактилем.

В головах — свечами смертными
Спаржа толстоногая.
Полосатая десертная
Скатерть вам — дорогою!

Табачку пыхнем гаванского
Слева вам — и справа вам.
Полотняная голландская
Скатерть вам — да саваном!

А чтоб скатертью не тратиться —
В яму, место низкое,
Вытряхнут
С крошками, с огрызками.

Каплуном-то вместо голубя
— Порох! душа — при вскрытии.
А меня положат — голую:
Два крыла прикрытием.

Анализ стихотворения Цветаевой «Стол»

Необычен лирический адресат цикла, основная часть которого написана в 1932-33 гг.: важная роль отводится предмету мебели, письменному столу героини-поэтессы. С торжественного обращения к нему начинаются два из шести стихотворных текстов. «Мул», «зерцало», «противовес», «тес», «столп», «престол» - автор находит множество оригинальных наименований для основного образа. Последний не только олицетворяется: многократно преображаясь, он оказывается в центре авторского мифа о поэтическом творчестве.

В зачине первого стихотворения лирическое «я» благодарит собственный стол. Чем вызвано столь уважительное отношение к утилитарной детали интерьера? Верностью, надежностью, беспристрастностью - вещный образ начинает ряд трансформаций, ассоциируясь с другом, критиком, защитником. Он оберегает и терпеливо несет нелегкую ношу, дает правдивую оценку результатам поэтического труда, помогает противостоять «соблазнам мирским».

В центральной части произведения изменяется масштаб лирического повествования. Будто вырвавшись из рамок жилища, предмет начинает расти вместе с субъектом речи. Расширяясь в пространстве, он сближается с водной стихией: кайма столовой скатерти метафорически отождествляется с канатом или естественным препятствием, позволяющим героине не пропасть в бушующем море.

Центральный образ наделен собственным разумом. Он не только охлаждает эмоциональные всплески, но настойчиво призывает к дисциплине, прилежному исполнению обязанностей, налагаемых поэтическим даром. В этом эпизоде стол сравнивается с шахом, возвращающим своевольную беглянку в гарем.

О высокой миссии стола и его обладательницы свидетельствуют художественные и лексические средства, связанные с религиозной тематикой. Предмет ассоциируется со столпом, местом свершения подвига благочестия, или частью интерьера алтаря в христианском храме. Автор прибегает к известной библейской аллюзии, отождествляя стол с огненным столпом, с помощью которого Господь вывел евреев из Египта.

Тесный «союз», связь «верней любви», ощущаемая лирической героиней три десятилетия, возводит вещный образ в ранг символа творчества - тяжелого, ответственного и мучительного труда.

В заключительном тексте цикла возникают новые оттенки смысла в многогранной теме, посвященной судьбе человека искусства. Антитеза, лежащая в основе композиции стихотворения, противопоставляет возвышенные устремления поэта низменным интересам обывателей, у которых в головах «спаржа толстоногая», а вместо души - «порох».