«Многие помещики наши весьма изрядные развратники…» История женщин в России. Порождения эпохи: русские помещики, прославившиеся особой жестокостью к крепостным

Самым распространенным мотивом лишения помещиков кон­троля над имениями служило жестокое обращение с крестьянами. B первой половине XIX в. местные и центральные власти, опасав­шиеся крестьянских бунтов, были буквально одержимы стремлени­ем не допускать помещичьих издевательств над крепостными.

Пе­тербургские чиновники неустанно внушали губернским властям, чтобы те напоминали местному дворянству о его ответственности за крестьян и о том, что помещики, превысившие свою власть, лишаются права распоряжаться имениями. Под дурным обращени­ем понимали не только телесные наказания и непосильный труд, но и те случаи, когда крестьянам давали слишком мало земли. B итоге губернские предводители дворянства и губернаторы уси­ленно собирали информацию о том, у кого среди подвластных им дворян меньше двадцати крепостных душ и кто выделяет крестья­нам меньше 4,5 десятин земли, т.е. минимального прожиточного надела79. Местные власти выискивали и другие признаки притес­нений. B 1832 г. министр внутреннихдел инструктировал москов­ского губернского предводителя дворянства внимательно наблю­дать задворянами, подозреваемыми в жестокости, и предупреждал, что, когда при переселении крестьян не соблюдаются должные меры, есть риск спровоцировать волнения. Хотя министр пре­уменьшил масштаб проблемы, уверяя предводителя, что такие про­исшествия редки и обычно происходят по вине старост, OH все же настоятельно просил, чтобы уездные предводители не спускали глаз с местного дворянства. Через десять лет Министерство внутренних дел перестало делать вид, будто считает случаи дурного обращения с крестьянами исключительным явлением. Теперь министр заявил, что они далеко не редкость, и устроил разнос уездным предводите­лям, смотревшим на дело сквозь пальцы80.

До нас дошло поразительное множество дел о жестокости по­мещиков; ими переполнены материалы служебных архивов пред­водителей дворянства, а также собрания документов полиции и Сената. Нельзя сказать, что в XVlII в. случаи, когда помещиков наказывали за истязания крестьян, были неслыханным делом81. B 1768 г. нашумела история по сей день печально знаменитой Сал- тычихи. Эта помещица за мелкие или даже мнимые проступки за­секла до смерти десятки дворовых, причем заставляла своих людей прятать тела замученных82. Однако крестьянам, страдавшим от не­выносимой жестокости хозяев, было, в сущности, почти некуда об­ратиться за помощью, ибо закон отнюдь не поощрял их к подаче жалоб на своих владельцев83. Крестьяне же, задумавшие отомстить своим мучителям, прибегали к другому приему - к формуле «сло­во и дело», означавшей обвинение в оскорблении величества, а за­одно доносили и о том, что обращение помещиков с крепостными оставляет желать много лучшего. Так, в 1764 г. Николай Иванов объявил, что его барыня, Устинья Соколова, вернувшись с корона­ции Екатерины II, говорила, что новая императрица недостойна править Россией, потому что родом она иноземка. За свое усердие Иванов бьш сурово наказан, как и практически все крестьяне, при­ходившие с доносами на своих господ84.

Когда в 1797 г. император Павел изменил закон и разрешил крестьянам жаловаться на господ за жестокое обращение, немед­ленно хлынул поток челобитных от обиженных крепостных. Пока­зания этих людей не принимались как улики против помещиков, но вина барина могла быть установлена, если соседские помещи­ки и крестьяне, не принадлежавшие обвиняемому, вызывались ее подтвердить. B первое время после выхода нового указа помещи­ков признавали виновными в жестоком обращении лишь в редких случаях85. Ho уже во втором десятилетии XIX в. власти с большей, чем прежде, решимостью вставали на защиту обиженных крестьян.

Для хозяев, которые секли крестьян и моршіи их голодом, пре­дусматривался определенный круг наказаний. B самых крайних случаях таких помещиков лишали дворянства и подвергали пожиз­ненной ссылке или заточению в монастыре, где у них было время подумать о своих грехах86. Такова была судьба той же Салтычихи, а также Анны Лопухиной, чьи дворовые показали, что она избива­ла их детей и втыкала булавки в языки и в грудь крепостным жен­щинам87. B 1769 г. поручик Федор Тарбеев убил свою крестьянку, за что Сенат приговорил его к шести месяцам монастырского по­каяния с последующим разжалованием в нижние чины88. B Сим­бирской губернии в 1801 г. жена майора Нагаткина лишилась дво­рянского звания, после того как ее свирепое рукоприкладство стало причиной смерти одиннадцатилетней дворовой89. Когда в XIX в. наказания за жестокое обращение с крестьянами усилились, Сенат перестал ссылать провинившихся помещиков в ближайшие мона­стыри, предпочитая различными способами ограничивать их иму­щественные права: некоторых хозяев отстраняли от управления имениями, а других лишали права заключать всякие сделки с не­движимостью. Ho чаще всего этим помещикам вообще запреща­лось появляться у себя в имениях.

Дела по обвинению в жестоком обращении с крепостными дают уникальную перспективу для оценки роли гендерных факто­ров во взаимодействии помещиков с судебными властями. Многие историки в XIX в., невзирая на свидетельства об обратном, делали широкие обобщения на основании нескольких нашумевших случа­ев и в итоге заключали, что женщины по своей природе склонны тиранить подвластных им людей90. Труднее установить, как отно­сились к помещицам официальные власти: есть ли причины счи­тать, что они были расположены воспринимать обвинения против помещиц более серьезно, чем жалобы на мужчин дворянского зва­ния? Чаще ли женщины сталкивались с сопротивлением непо­корных крестьян, чем мужчины? A когда помещицу привлекали к ответственности за немотивированные наказания крестьян, то ис­ходили ли жалобы на нее от пострадавших или от родственников самой барыни, задумавших завладеть ее поместьем?

Если мы сравним, сколько мужчин и женщин проходили по таким делам, то увидим, что доля помещиц, обвиненных в дурном обращении с крепостными, вполне соответствует проценту име­ний, находившихся в женских руках в первой половине XIX в. Се­кретный департамент, учрежденный Павлом I для рассмотрения крестьянских прошений, в 1797-1798 гг. заслушал 45 дел о жес­током обращении, и лишь в 5% из них участвовали помещицы91. B документах Московского дворянского собрания сохранилось 109 жалоб на притеснения крестьян со стороны владельцев за 1794-1846 гг., из которых 65 (60%) было подано на помещиков- мужчин и 44 (40%) - на женщин92. Садизм, проявляемый пре­красным полом, в XLX в. сильнее щекотал нервы современников, в то время как суровость и равнодушие к крестьянам были в рав­ной мере присущи помещикам и помещицам.

B последние десятилетия перед отменой крепостного права чиновники, вероятно, разделяли нелестное мнение историков O женской натуре. B докладе о положении крестьян накануне рефор­мы A.B. Головнин отметил, что помещицы «упрямее... и, к сожа­лению, ...бессердечнее» помещиков93. Другой чиновник писал, что «женщины превосходят мужчин в жестокости и отличаются изо­бретательностью наказаний»94. Впрочем, когда крестьяне приходи­ли в уездные суды с рассказами о том, как их притесняют и морят голодом, чиновники не делали различий между владельцами-муж- чинами и женщинами. Чтобы проверить истинность обвинений, предводитель дворянства несколько раз наведывался в имение по­дозреваемого или подозреваемой и искал признаков физического насилия над крепостными. Кроме того, он собирал сведения о его поведении у соседских помещиков и их крестьян. Если эти пока­зания говорили о том, что находящийся под следствием землевла­делец в самом деле обижал своих крестьян, тогда его или ее имение незамедлительно бралось в опеку. Многим из таких владельцев за­прещалось распоряжаться своими владениями и даже посещать их, хотя они получали некоторую сумму на содержание из доходов с этих имений.

Такие наказания кажутся мягкими в сравнении с пожизненны­ми ссылками, к которым приговаривали дворянок в XVIII в. Даже помещики, причастные к гибели своих крестьян в результате бес­пощадной порки, не лишались дворянства и не высылались в мо­настыри95. Так, в 1826 г. в Курской губернии некто Денисов и его жена были обвинены в убийстве одного из своих крестьян, но оба отделались всего лишь высылкой из имения96. Такое же наказание назначили помещице Мистровой в Тверской губернии в 1841 г.: после жестокого избиения крепостной женщины, которая вскоре умерла, ей запретили жить в своем поместье и приговорили к двум месяцам тюрьмы. Дворянства же ее не лишили97.

Материалы рассмотрения дел провинившихся помещиков в дворянских собраниях и центральных органах власти не оставляют сомнений в том, что больше всего беспокоил чиновников, искав­ших признаков «жестокого обращения с крестьянами», «мотовства и расточительности» или безнравственности («неприличное пове­дение», «неблаговидная или развратная жизнь»), не пол преступни­ка, а его или ее принадлежность к дворянству. Этот мотив отражал­ся и в жалобах, адресованных властям. To и дело суть обвинений, изложенных в прошениях и в официальной переписке местных и центральных органов власти, сводится к тому, что обвиняемый виноват в недворянском поведении. B 1839 г. Сызранское дворян­ское собрание спорило, изымать ли имение у лейтенанта Шильни- кова за его пьянство и поведение, «неприличное званию дворяни­на»98. Докладывая об ужасных поступках Александры Тютчевой, волоколамский уездный предводитель дворянства писал, что она так быстро промотала свое наследство, что осталась без крыши над головой. Несмотря на свое благородное происхождение, продолжал он, она потеряла всякий стыд и ради пропитания опустилась до крестьянской работы99. Власти сделали выговор помещице Нарыш­киной за плохое управление делами дочери во время опекунства над ее имением. Предводитель, докладывавший по делу, отметил, что Нарышкина пользуется репутацией, «унижающей дворянское до­стоинство»100. Словом, BO многих из этих дел звучит рефрен, что обвиняемые виноваты не в поведении, которое не пристало их полу, а в поступках, недостойных всякого, кто носит звание дворя­нина. За измену своему социальному статусу помещика лишали одной из его существеннейших привилегий - права распоряжать­ся своими землями и крещеной собственностью.

Если имение брали в опеку, то назначенные к нему попечите­ли отвечали за управление хозяйством и за представление отчетов о доходах и расходах в Дворянскую опеку. Чаще всего в руках по­печителей эти имения приносили не больше дохода, чем у своих владельцев. Дворяне, лишенные права управлять поместьями, горь­ко сетовали на управленческие «таланты» опекунов. Крестьяне же, со своей стороны, зачастую предпочитали власть собственного по­мещика хозяйствованию неизвестных им попечителей101. Крестья­не деревни Каменки Богородского уезда просили местного предво­дителя дворянства освободить поместье их владельца Королькова от опеки. Они перечисляли множество выгод житья при Королько­ве: он за свой счет отстроил крестьянские дома, когда часть дерев­ни сгорела, построил у себя в поместье завод, дававший им заработ­ки, а во время голода 1839 г. раздавал зерно нуждающимся. Как ни странно, в переписке между предводителем и военным губернато­ром не упоминается, в чем именно провинился Корольков. Хотя предводитель не видел причин не пойти навстречу просьбе кресть­ян, поскольку считал, что «опекун никогда не может так свободно действовать на пользу крестьян, как сам их настоящий владелец», московский губернатор ответил, что не может изъять имение из-под опеки102. B 1852 г. с подобным прошением обратились крестьяне, принадлежавшие Екатерине Григорьевой. Как и крестьяне Король­кова, крепостные Григорьевой хвалили свою барыню за то, что она помогала им при неурожаях и покупала для них скот; попечитель же, напротив, не был «настоящим хозяином имения» и не обладал правом оказывать им подобную помощь. Ha этом основании пред­водитель, сочувствуя крестьянам, рекомендовал освободить имение Григорьевой из-под опеки, несмотря даже на то, что нашел ее вла­дения в большом расстройстве103.

Архивы губернских дворянских собраний переполнены докла­дами об исследовании личных и деловых качеств помещиков обо­их полов, но из них неясно, как влияли эти меры на поведение провинциального дворянства. Историки как императорского, так и советского времени считали, что предводители дворянства всяче­ски старались закрывать глаза на страдания обиженных крестьян ради того, чтобы сохранить привилегии своих собратьев-дворян104. Документыдворянской опеки Московской и Тамбовской губерний свидетельствуют о том, что количество обвинений против дворян далеко превосходило число имений, взятых в опеку. B 1844 г. в ве­дении Тамбовской дворянской опеки состояло 87 имений, большей частью принадлежавших несовершеннолетним детям105. Московс­кий губернский предводительдворянствадокладывал, что в 1851 г. было взято в опеку лишь три имения, причем все они принадлежа­ли женщинам и были изъяты за жестокое обращение с крестьяна­ми или за безнравственное поведение106. Ho хотя жалобы и посту­пали в изобилии, доля вынесенных по ним обвинений была скром­ной: с 1834 по 1845 г. почти 3 тыс. помещиков попали под суд за жестокое обращение с крестьянами, но виновными были призна­ны всего 660 человек, т.е. 22%107. Тем не менее в одном 1838 г. по приговорам за жестокое обращение было изъято 140 имений; к 1859 г. эта цифра выросла до 215108. Таким образом, долю имений, находившихся в опеке, никак нельзя назвать незначительной109, и эти данные приводят нас к заключению, что надзор со стороны предводителей дворянства все-таки сдерживал наихудшие побуж­дения помещиков, склонных притеснять своих крестьян110.

Учреждение местных органов самоуправления позволило вла­стям надзирать за губерниями и вмешиваться в частную жизнь дво­рянства в такой степени, о которой мог только мечтать Петр Вели­кий. C точки зрения корпоративных привилегий практика ареста имений доказывала ненадежность владельческих прав помещиков в последние десятилетия крепостного права111. Изъятие поместий было эффективным способом пресечь угнетение крепостных и по­мешать расточению дворянских состояний; но в то же время оно давало простор для злоупотреблений. Так, в 1842 г. наследники графа Кирилла Гудовича уговорили императора взять его имение в опеку на том основании, что Гудович утратил здравый рассудок и вознамерился заложить свое имущество. Как только Гудович согла­сился разделить имение между своими детьми, опека была снята112. B других делах дворяне убедительно доказывали, что родные доби­вались изъятия их имений с единственным намерением ограничить их права собственности113. Более того, хотя в «Жалованной грамо­те дворянству» 1785 г. говорилось, что имущество помещика, совер­шившего преступление, должно отходить его наследникам, на практике эта гарантия оказалась не столь прочной114. Наследники осужденного помещика могли рассчитывать со временем получить его имение в собственность, однако при жизни владельца судьба этого имущества оставалась неопределенной. B 1858 г. дочери Ека­терины Грушецкой в отчаянии обратились в Сенат, когда поместье их матери забрали в опеку за притеснения крестьян и они в резуль­тате остались без гроша. B ответ Сенат постановил, что имение Грушецкой должно оставаться в опеке до ее смерти; по поводу же средств к существованию ее дочерей Сенат никак не высказался115.

C точки зрения гендерных отношений конфликты, рассматри­вавшиеся в дворянских собраниях, показывают, что судебные и административные власти относились к женщинам-помещицам так же, как к помещикам мужского пола. Очевидно, что дворянки так же страдали от ограничений своих корпоративных прав, как и муж­чины. Тем не менее попытки местных властей насаждать идеи о взаимосвязи высоких человеческих качеств и дворянского звания приносили дворянкам пользу, как приносило им пользу и стрем­ление центральной власти добиваться исполнения законов в губер­ниях. Из переписки между центральными и местными учреждени­ями по поводу ареста имений явствует, что пол провинившихся помещиков едва ли принимался во внимание: обо всех одинаково собирались сведения; причем власти особенно настаивали на том, чтобы полученные данные рассматривались в свете предписаний Свода законов. Бывало, что чиновники неодобрительно смотрели на дворянок, которые пьянствовали или заключали неравные бра­ки, но все же отказывались лишать их имущества на основании этого, если нравственные недостатки этих женщин не сопровожда­лись реальными свидетельствами плохого управления поместьями. Этот беспристрастный подход был явным шагом вперед по сравне­нию с действиями чиновников XVIII в., более склонных ограничи­вать имущественные права женщин, преступавших принятые гра­ницы морали и традиционные нормы женского поведения. B то же время помещики-мужчины почувствовали, что отношение K ним судебных институтов стало менее снисходительным. Жалобы со стороны жен уже не отметались с порога, обвинения жен в супру­жеской неверности не вызывали прежнего доверия, и дворяне по­няли, что и от них тоже ждут более нравственного поведения и луч­шего хозяйствования.

Несмотря на все недостатки, судебный процесс в император­ской России дал многим дворянкам возможность отстаивать свои интересы и защищать себя и детей от лишения имущества. Разуме­ется, успешный ход судебного разбирательства зависел от множе­ства неуловимых факторов: от способности истицы уговорить чиновников принять дело к рассмотрению, от поддержки членов семьи и даже от силы ее характера. Р. Уортман полагает, что труд­ности, связанные с обращением в суд, «отбивали охоту к тяжбам и заставляли людей отказываться от защиты своих интересов»116. B свете этой оценки примерно одинаковый уровень участия жен­щин и мужчин в имущественных тяжбах кажется особенно приме­чательным. Хотя существовали помехи в достижении справедли­вости, дворянки не испытывали при этом более серьезных затруд­нений, чем мужчины. Bo всяком случае, в сфере имущественного права дворянки, упорно отстаивавшие свои интересы, убеждались в том, что их доверие к суду не напрасно.

1 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. Chicago, 1976. P. 20 [Уортман P. Властители и судии. С. 70-71. - Примеч. ред.]; LeDonne J. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762-1796. Princeton, 1984. P 145-146.

2 Hirschon R. Introduction: Property, Power, and Gender Relations //Women and Property - Women as Property. Ed. R. Hirschon. N.Y., 1984. P 17.

3 См. гл. 1 наст, изд., примеч. 43.

4 См.: РГИА. Ф. 1330 (Общие собрания департаментов Сената). On. 4 (1807-1827). On. 5 (1828-1847); On. 6 (1848-1863). Bce эти дела (всего 392) касались родственных конфликтов из-за наследства или имуществен­ных споров между посторонними людьми.

5 Сопоставимых цифр для дворянок Западной Европы не существует. Однако при исследовании женских имущественных прав в Англии нача­ла Нового времени Э. Эриксон установила, что в Канцлерский суд обра­щались женщины из всех социальных слоев, причем выступили инициа­торами 26% дел, рассмотренных в XVII - начале XVIII в. См.: Erickson A.L. Women and Property in Early Modern England. L., 1993. P 114-115.

6 Шишкин Т. Несколько слов о необходимости юридических познаний для женщин // Рассвет. 1859. № 3. С. 126.

7 Соколовский H. Современный быт русской женщины и судебная ре­форма. (Юридические заметки) // Женский вестник. 1867. № 9. С. 60-61.

8 Ильинский П.А. K вопросу о положении женщины в XVIII столетии в Костромской области (по архивным данным) // Труды третьего областного историко-археологического съезда. Владимир, 1909. С. 12-14.

9 Островский А.Н. Собрание сочинений: B 10 т. М., 1959. Т. 1. С. 189 («Бедная невеста»).

ІОДепутаты Уложенной комиссии 1767 г. сетовали на то, что незнание законов ведет к разорительным искам со стороны дворян обоего пола: СИРИО. 1896. Т. 4. С. 379.

11 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P. 107 [Уортман Р. Властители и судии. С. 201. - Примеч. ред.]. O противоречи­вости данных о распространении текстов законодательных сводов см.: MarkerG. Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700-1800. Princeton, 1985. P 198. Г. Маркер отмечает, что между 1780 и 1796 гг. было напечатано пять тысяч экземпляров «Уложения».

12 Co второй половины XVIII в. Сенат всячески старался наладить кон­троль за отправлением правосудия в губерниях и получал из местных ор­ганов отчеты о получении и исполнении указов. См., например: РГАДА. Ф. 264 (IV Департамент Сената). On. 2. Ед. xp. 53 (1767); Ф. 264. On. 2. Ед. xp. 178 (1773-1774); Ф. 264. On. 2. Ед. xp. 253 (1782); Ф. 264. On. 2. Ед.

Xp. 367 (1799). .

13 См. составленную в начале XVIII в. опись предметов, «что надлежит купить в Голландии и в других городах», из бумаг семейства Шереметевых: РГИА. Ф. 1088. On. 3. Ед. xp. 1292. Л. 5.

]4Анненков И.П. Дневник курского помещика И.П. Анненкова (1745- 1766) // Материалы по истории СССР. М., 1957. Вып. 5. С. 708-709, 714- 715.

15 Некоторые примеры см.: РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 4. Jl. 41 (1722): «...а в указе и в пунктах... написано имянно»; Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 9. Л. 3 (1724); Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 51.Л. 32 (1758); Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 365. Л. 20 (1752).

16 B прошении на высочайшее имя вдова Чесменская изложила исто­рию движения своего дела от судов низших инстанций до Сената, причем привела положения конкретных указов в поддержку своего иска. По ее словам, ни один из судов не судил по закону. См.: Прошение на Высочай­шее имя вдовы генерал-майора Чесменского // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университе­те. 1873. Кн. 1. С. 263-265.

17 Об истории этих попыток см.: Пахман C.B. История кодификации гражданского права: B 2 т. СПб., 1876.

18 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P 26- 27 [Уортман Р. Властители и судии. С. 78-79. - Примеч. ред.].

19 Erickson A.L. Common Law Versus Common Practice: The Use of Mar­riage Settlements in Early Modern England // Economic History Review. 1990. Vol. 42. № 1. P. 26.

20 Богданович П. Новый и полный письмовник. СПб., 1791. С. 13-14.

21 Васильев И.В. Фемида, или начертание прав, преимуществ и обязан­ностей женского пола в России. М., 1827.

22 Крестинская А. Чувства и мысли при чтении ручной книжки о пра­вах женщин в России // Дамский журнал. 1827. № 24. С. 234-238.

23 РГИА. Ф. 1330. On. 2. Ед. xp. 6. Л. 4.

24 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 68. Л. 2.

25 БолотовА. Жизнь и приключения Андрея Болотова. М., 1931. Т. 1: 1738-1759. С. 150-155 (переиздание: Oriental Research Partners. Cambridge, \912>;Державин Г.Р. Сочинения Державина. СПб., 1871. Т. 6. С. 404-405.

2ЬДельвигА.И. Полвека русской жизни. Воспоминания А.И. Дельвига (1820-1870). М., 1930. Т. 1. С. 353-355, 375-379.

27 Bradford М. W. The Russian Journals of Martha and Catherine Wilmot, 1803-1808. L., 1935. P. 290, 308-309.

28 Памятники московской деловой письменности XVlII в. М., 1981. С. 20.

29 Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 337; Bradford М. W. The Russian Journals. P 271-272.

30 Смирнова A.O. Записки // Русский архив. 1895. Кн. 5. № 2. С. 25.

31 РГАДА. Ф. 1274 (Панины - Блудовы). On. 1. Ед. xp. 3240. Л. 1-2.

пДанилов M.B. Записки // Русский архив. 1883. Кн. 2. N° 3. С. 13. B се­редине XIX в. E.A. Фредерикс (урожденная Сабурова) назвала историю права в числе предметов, которые она изучала: РГИА. Ф. 1044. On. 1. Ед. xp. 40.

33 Чечулин Н.Д. Русское провинциальное общество во второй полови­не XVIII в. СПб., 1889. С. 37; Ильинский П.А. K вопросу о положении жен­щины в XVIII столетии. С. 13; Левшин А. Женские нравы и воспитание прошлого века. (Исторические картины) // Колосья. Журнал научно-ли­тературный. 1887. № 1: Январь. С. 158-159; ШаиіковС.С. История русской женщины. СПб., 1879. С. 317. Никакого систематического исследования уровня женской грамотности в России XVIII в. не проводилось. B работе Б. Миронова этот вопрос освещен только для середины XYX в. См.: Миро­нов Б.Н. История в цифрах: математика в исторических исследованиях. JI., 1991. С. 73, 85-86.

34 Об истории женского образования в России см.: Лихачева E.O. Ма­териалы для истории женского образования в России: B 2 т. СПб., 1899-

1901. Если украинское дворянство писало в 1767 г. в наказах Уложенной комиссии о потребности в женских училищах, то русское провинциальное дворянство проявляло мало интереса к обучению женщин. См.: Бочкарев В. Культурные запросы русского общества начала царствования Екатерины II по материалам законодательной комиссии 1767 года // Русская старина. 1915. Май. Т. 162. С. 319-320, 322.

35 B данном случае грамотность определяется просто как способность подписаться поддокументом полным именем. Сравнение показывает, что русские женщины отставали в этом от европейских современниц. Так, изучение женских подписей под присягой в Северной Англии C 1640 по 1750 г. свидетельствует о том, что всего лишь 19% дворянок, выступавших в суде, не могли написать свое имя. См.: Houston R.A. The Development of Literacy: Northern England, 1640-1750 // Economic History Review. 2nd ser. 1982. Vol. 35. № 2: May. P. 207-208.

36 РГИА. Ф. 923 (Глебовы). On. 1. Ед. xp. 43. JI. 1. См. также письмо князя Николая Щербатова к жене за 1757 г., в котором он просит, что­бы дочь писала ему почаще и следила за правописанием, «ибо в после­днем ее письме нет ни одной строки без описки»: РГАДА. Ф. 1395. On. 1. Ед. xp. 206. Jl. 4.

37 РГИА. Ф. 946 (Любомирские). On. 1. Ед. xp. 15. Л. 30.

38 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 241. Л. 5-6.

39 Там же. Ф. 7 (Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тай­ная экспедиция Сената). On. 2. Ед. xp. 2749. Л. 32.

40 РГИА. Ф. 1383 (Ревизия сенатора Куруты И.Е. Тамбовской губер­нии). On. 1. Ед. xp. 175. Л. 37-38; Ф. 1383. On. 1. Ед. xp. 195. Л. 2.

41 Там же. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 406. Л. 6. Другие примеры прошений, самостоятельно написанных женщинами, см.: Там же. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 509. Л. 2-3; Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1891. Л. 6 (1862).

42 Там же. Ф. 796. On. 50 (1769). Ед. xp. 124. Л. 4; ЦГИАМ. Ф. 394. On. 1. Ед.хр. 131. Л. 3 (1819).

43 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 65. Л. 17: «Била челом... об отказе послать указ в Севскую провинциальную канцелярию понеже имеется у нее приказная ссора с рыльским воеводою».

44 Там же. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2749.

45 Щербатов M.M. 0 повреждении нравов в России. // «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева. Фак- сим. изд. / Ред. M.B. Нечкина, EJL Рудницкая. М., 1984. С. 69, 87-88.

46Адам М. Из семейной хроники // Исторический вестник. 1903. Т. 94. № 12. С. 826.

47 РГИА. Ф. 878 (Татищевы). On. 2. Ед. xp. 302. JI. 8.

48 РГИА. Ф. 914 (Волконские). On. 1. Ед. xp. 10. JI. 1.

49 БлаговоД. Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений. JI., 1989. С. 316.

50 См., в частности: Lotman lu.M. The Poetics of Everyday Behavior in Eighteenth-Century Russian Culture // The Semiotics of Russian Cultural History / Ed. AD. Nakhimovski and AS. Nakhimovski. Ithaca, 1985. P. 67-94; Roosevelt P.R. Emerald Thrones and Living Statues: Theater and Theatricality on the Russian Estate // Russian Review. 1991. Vol. 50. № 1. P. 18; TovrovJ. The Russian Noble Family: Structure and Change. N.Y., 1987. P. 3.

51 Meehan-Waters B. The Development and Limits of Security of Noble Status, Person, and Property in Eighteenth-Century Russia // Russia and the West in the Eighteenth Century / Ed. by A Cross. Newtonville, Mass., 1983. P. 300.

52 Как мы уже видели (см. гл. 2 наст, изд.), дворяне, уезжавшие за гра­ницу без разрешения монарха, рисковали подвергнуться конфискации имущества. Одна англичанка, жившая в России в середине XYX в., отме­чала: «Если русский сумеет хитростью выехать из страны, ему запрещают вернуться, а все его имущество конфискуют». См. дневник, авторство ко­торого приписывают Амелии Лайонс: At Home with the Gentry: A Victorian English Lady’s Diary of Russian Country Life. Attrib. to Amelia Lyons / Ed. J. McNair. Nottingham, 1998. P. 22.

53 См. гл. 3 наст. изд.

54 ПСЗ-1. Т. 14. № 10410 (20.05.1755).

55 Корф C.A. Дворянство и его сословное управление за столетие 1762- 1855 годов. СПб., 1906. С. 105-108; Madariaga L de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 286 (Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 454. - Примеч. ред.).

56 Блинов И. Сенаторские ревизии // Журнал министерства юстиции.

57 РГИА. Ф. 1555. On. 1. Ед. xp. 133. Л. 4.

58 Списки членов Дворянской опеки можно найти в: РГИА. Ф. 1379. On. 1. Ед. xp. 576. Л. 54 (1839); Ф. 1558. On. 1. Ед. xp. 34. Л. 21, 60 (1828). См. также: Корф C.A. Дворянство и его сословное управление. С. 105-108.

59 ЦГИАМ. Ф. 4 (Канцелярия московского дворянского депутатского собрания). On. 2. Ед. xp. 30 (1829); Ед. xp. 41; Ед. xp. 42; Ед. xp. 49 (1832); Ф. 380 (Канцелярия московского губернского предводителя дворянства). Ед. xp. 11 -а (1849); Ед. xp. 84 (1871). См. также: CavenderM.W. Nests ofthe Gentry: Family, Estate, and Local Loyalties in Provincial Tver’, 1820-1869. Ph. D. dissertation, University ofMichigan, 1997. P. 302-312.

60 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 53. Л. 1.

61 Серьезное исследование, посвященное Вольному экономическому обществу и введению в России рационального землепользования, пред­ставляет собой работа: Conflno М. Domaines et seigneurs en Russie vers Ia fm du XVIII siecle. Paris, 1963. Более позднее исследование поставленного на научную основу земледелия в Тверской губернии см.: Cavender М. W. Nests of the Gentry. Р. 198-270.

62 Екатерина II приставила двух попечителей к имению вдовы Марии Павловны Нарышкиной, после того как у той мошеннически отобрали имение в тысячу с лишним душ. B тяжбе между Нарышкиной и тайным советником Талызиным Екатерина вынесла решение в пользу Нарышки­ной, но запретила ей продавать или закладывать любую часть имения без разрешения опекунов. См.: ПСЗ-1. Т. 22. № 16000 (23.05.1784); Архив кня­зя Воронцова. М., 1888. Т. 34. С. 437-442.

63 ЦГИАМ. Ф. 394 (Канцелярия рузского уездного предводителя дво­рянства, 1790-1897). On. 1. Ед. xp. 271. Jl. 1. Доклад уездного предводите­ля дворянства московскому гражданскому губернатору (1841).

64 ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 3. Л. 1-2.

65 Там же. Ед. xp. 241. Л. 1-3 (1829).

66 РГИА. Ф. 1286 (Департамент полиции исполнительной). On. 8

(1842) . Ед. xp. 284. Л. 7-13, 29-30.

67 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 26. Л. 2, 16 (1851). Аналогичныедела см.: РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1836). Ед. xp. 286; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2.

Ед. xp. 2 (1847); Ед. xp. 26 (1851); Там же. On. 4. Ед. xp. 54 (1850); РГИА.

Ф. 1286. On. 15 (1854). Ед. xp. 1002. Л. 16-17.

68 РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 374. Л. 3-9.

69 Описание конфликта между центральными и местными властями по поводу значения «законности» см.: Werth P.W. Baptism, Authority, and the Problem of «Zakonnost» in Orenburg Diocese: The Induction of over 800 «Pagans» into the Christian Faith // Slavic Review. 1997. Vol. 56. № 3. P 472, 480.

70 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 453. Л. 2-6.

71 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 232. Л. 4-8.

72 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 11. Л. 1 (1849).

73 Там же. Ед. xp. 7. Л. 24 (1848).

74 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 221.Л. 5-8, 24-30. Другие дела, по которым имения мужей были взяты в опеку по требованию их жен, см.: РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 363; ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 75 (1838); РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 212; Там же. On. 8 (1842). Ед. xp. 286; Там же. On. 8 (1843). Ед. xp. 445; Там же. On. 12 (1850). Ед. xp. 660.

75 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 509. Л. 2-3, 26.

76 Там же. Ф. 1549 (Ревизия сенатора А.Л. Львова Тамбовской губер­нии, 1814-1815). On. 1. Ед. xp. 202. Л. 5.

77 РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1836). Ед. xp. 286. Л. 1, 26-30. См. также: Там же. Ф. 1537. On. 1. Ед. xp. 69. Л. 9-11, 15 (1800).

78 Там же. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 213. Л. 3-9, 26-27, 33-35. Му­жья, сумевшие доказать, что их жены родили незаконныхдетей, также ока­зывались в выигрыше. См.: Там же. On. 12 (1850). Ед. xp. 755. Л. 10-16.

79 ЦГИАМ. Ф. 394. On. І. Ед. xp. 425. Л. 1-2; РГИА. Ф. 958. On. 1. Ед. xp. 726. Л. 2-6 (1844).

80 ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 256. Л. 1-2, 8; РГИА. Ф. 1384 (Ревизия сенатора кн. С.И. Давыдова Калужской губернии, 1849-1851 гг.). On. 1. Ед. xp. 614. Л. 75-76.

81 Еще в 1719 г. Петр Великий указал отдавать в опеку имущество по­мещиков, плохо обращавшихся со своими крепостными. Ho на протяже­нии XVIlI в. это установление в основном игнорировали. См.: Blum J. Lord and Peasant in Russia from the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton,

1961. P. 435-439. В.И. Семевский обнаружил в XVIII в. 18 случаев, когда помещиков обвиняли в истязании крестьян, и отметил большую непосле­довательность в назначенных им наказаниях. См.: Семевский В.И. Кресть­яне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1881. Т. 1. С. 189- 196. Самые ранние примеры дел помещиков, подозреваемых в засечении крестьян насмерть, см.: ПСЗ-1. Т. 15. № 11291 (10.06.1761); N° 11450 (25.02.1762).

82 ПСЗ-1. Т. 18. N° 13211 (10.12.1768). Показаниядворовыхлюдей Сал­тыковой см.: РГАДА- Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2078. Л. 17-18.

83 По поводу неясностей в российских законах, касающихся права кре­постных обращаться с челобитными на своих помещиков, см.: Madaria­ga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // Slavonic and East European Review. 1974. Vol. 52. N° 126. January. P 47-54.

84 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2135. Л. 9, 13. См. также: Там же. On. 1. Ед. xp. 1751 (1756); Ед. xp. 1751 (1756).

85 He следует удивляться тому, что власти обычно признавали обвине­ния со стороны крестьян необоснованными. См. подборку дел: РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2985. Ч. 1 (1797).

86 Небольшое число дворян было сослано в Сибирь за дурное обраще­ние с крестьянами при Екатерине II: Madariaga I. de. Catherine Il and the Serfs. P. 53.

87 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 3567. Л. 3, 5-6 (1800).

88 РГИА. Ф. 796. On. 50. Ед. xp. 323 (1769). Л. 1.

89 Там же. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 667. Л. 27-29, 32-33.

90 См.: Гольцев B.A. Законодательство и нравы в России XVIII в. 2-е изд. СПб., 1896. С. 80; Ильинский П.А. K вопросу о положении женщины в XVIII столетии. С. 5, 8; Щепкина E. Из истории женской личности в Рос­сии. СПб., 1914. С. 133; Соловьев C.M. История России с древнейших вре­мен. М., 1879. Т. 5. С. 137.

91 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2985. Ч. 1, 2.

92 См.: ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Из 165 поместий, взятых в опеку за рас­точительство и издевательства над крестьянами в 1850-1859 гг., 28 принад­лежали женщинам: Рахматуллин M.A. Крестьянское движение в велико­русских губерниях в 1826-1857 гг. М., 1990. С. 181.

93 РГИА. Ф. 958 (Киселев П.Д.). On. 1. Ед. xp. 666. Л. 5.

94 Цит. по: Рахматуллин М.А. Крестьянское движение. С. 181.

95 Обзор девятнадцати судебных дел помещиц, обвиненных в жестоком обращении с крестьянами, показывает следующее: четырех женщин при­говорили к заключению в монастырь на срок от одного до пяти лет (по­следнее из этих дел относится к 1802 г.). У десяти помещиц имения были изъяты. Еще четырем дамам выразили порицание просто на словах. Лишь одну помещицу лишили дворянства и сослали на каторгу в Сибирь за то, что она насмерть забила дворовую девку. Мужа преступницы только по­журили за то, что позволял жене совершать столь жестокие поступки. См.: РГИА. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 231. Л. 18, 21 (1798); Ед. xp. 546. Л. 8, 13 (1801); Ед. xp. 610. Л. 24-27, 30-31 (1801); Ед. xp. 634. Л. 1-2, 32, 55 (1802); ЦГИАМ. Ф. 383. On. 1. Ед. xp. 55 (1827); РГИА. Ф. 1286. On. 7 (1838). Ед.хр. 24; On. 8 (1841). Ед. xp. 211; Ед. xp. 216. Л. 2, 7; Ед. xp. 231; Ед. xp. 272. Л. 1-5, 10; On. 8 (1842). Ед. xp. 256; Ед. xp. 269. Л. 2-5; On. 8

(1843) . Ед. xp. 515. Л. 2-3, 5; Ед. xp. 536. Л. 2-5, 30-33, 43; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 191 (1850); РГИА. Ф. 1286. On. 15 (1854). Ед. xp. 909. Л. 1-3; Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1291 (1858); Ед. xp. 1891 (1862). B восьми делах с участием мужчин-помещиков наказания распределились так: од­ного сослали в Сибирь вместе с женой (1797), другого приговорили к пяти годам в монастыре, у троих арестовали поместья, а еще три дела остались без решения или были закрыты за недостатком улик. См.: РГИА. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 12. Л. 1-4, 40-43 (1797); Ед. xp. 288. Л. 32, 38, 42 (1799); Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 383; On. 6 (1836). Ед. xp. 293; On. 7 (1838). Ед. xp. 37; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2, Ед. xp. 192 (1850); РГИА. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1277 (1858).

96 РГИА. Ф. 1555 (Ревизия сенатора кн. А.А. Долгорукова Воронеж­ской, Курской, Пензенской, Саратовской, Симбирской и Тамбовской гу­берний, 1826 г.). On. 1. Ед. xp. 183. Л. 12-15.

97 Там же. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 231. Л. 2-4.

98 Там же. On. 6 (1836). Ед. xp. 297. Л. 22.

99 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 99. Л. 1 (1850).

100 Там же. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 187. Л. 23 (1844). См. также: РГИА. Ф. 1549. On. 1. Ед. xp. 51 (1814). Л. 29; Ф. 1286. On. 8 (1842). Ед. xp. 269. Л. 2-5; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 81 (1868); Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 191. Л. 15 (1845); Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 44. Л. 14 (1849); On. 2. Ед. xp. 59. Л. 16 (1835); РГИА. Ф. 1286. On. 7 (1838). Ед. xp. 17. Л. 2; ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед.хр. 116. Л. 2 (1846).

101 По наблюдению одного историка, если крестьяне в имениях, взя­тых в опеку, и не подвергались дурному обращению, то страдали от даль­нейшего снижения жизненного уровня: Повалишин А.Д. Рязанские поме­щики и их крепостные. Рязань, 1903. С. 151.

102 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 85. Л. 7-8, 16-17 (1853).

103 Там же. Ед. xp. 73. Л. 6-16, 47.

104 Игнатович И.И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. 3-е изд. Л., 1925. С. 59-60; ПовалишинАД. Рязанские помещики. С. 109.

105 РГИА. Ф. 1383. On. 2. Ед. xp. 250. Л. 36-69. После освобождения крестьян продолжали брать под опеку имения несостоятельных должни­ков. А.М. Анфимов в работе о дворянах-землевладельцах рубежа XIX и XX вв. объявил дворянскую опеку «реакционнейшим учреждением», при­званным сохранять власть крупных землевладельцев, защищая их от кре­диторов. См.: АнфимовА.М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец ХГХ - начало XX в.). М., 1969. С. 342.

106 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 60. JI. 1-3. Министерство внутрен- нихдел докладывало, что в 1841 г. под опекой находилось 98 имений, изъя­тых за жестокость в отношении крестьян, еще 80 было изъято у промотав­шихся помещиков, но большинство - 916 имений - попало в опеку за долги. См.: Материалы для истории крепостного права в России: Извле­чения из секретных отчетов Министерства внутреннихдел за 1836-1856 гг. Берлин, 1873. С. 56.

107 Рахматуллин M.A. Крестьянское движение. С. 179; Mironov B.N. Local Government in Russia in the First Half of the Nineteenth Century: Provincial Government and Estate Self-Government // Jahrbiicher fiir Ge- schichte Osteuropas. 1994. Bd 42. S. 193. Б.Н. Миронов в этой работе пред­лагает оптимистическую интерпретацию данных о приговорах дворянам, указывая, что в некоторых губерниях количество осужденных дворян рав­нялось числу крестьян, осужденных за преступления.

108 Blum J. Lord and Peasant in Russia P. 440.

109 Как утверждает Б.Н. Миронов, в 1836 г. в опеке находилось 20% по­местий. См.: Mironov B.N. Local Government in Russia S. 193.

110 M.A. Рахматуллин полагает, что процент имений, взятых в опеку за издевательства над крестьянами, в 1850-х гг. сократился в результате уже­сточения мер против помещиков. См.: Рахматуллин M.A. Крестьянское движение. С. 180. B 1847 г. один чиновник Министерства внутреннихдел приписал резкую убыль обвинений в жестокости к крестьянам усиленно­му надзору со стороны предводителей дворянства. См.: Материалы для истории крепостного права в России. С. 169-170.

111 B ходе публичных дебатов, предшествовавших освобождению кре­стьян 1861 г., выявилось, что многие дворяне усматривали в предполагае­мом решении земельного вопроса, как и в потере бесплатной рабочей силы, нарушение своих имущественных прав. См.: Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855-1861. Cambridge, 1976. P. 108.

112 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 460. JI. 4-5, 16-17, 24.

113 См.: ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 116 (1846); Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 64 (1851).

U4JonesR.E. The EmancipationofRussian Nobility, 1762-1785. Princeton, 1973. P. 282. У дворян, лишенных своего статуса и отправленных в ссыл­ку, отбирали только землю с крестьянами; они сохраняли права на движи­мое имущество, на дома и на всю собственность, владение которой не за­висело от принадлежности к дворянству. См.: C3. СПб., 1876. Т. 10. Ст. 332.

115 РГИА. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1291. Л. 16.

116 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P. 240 [Уортман Р. Властители и судии. С. 408-409. - Примеч. ред.].

Более 100 смертей и пропавших без вести за шесть лет. Так мать двоих детей расправлялась с крепостными за плохую уборку в доме.

19 февраля 1861 года по старому стилю отменили крепостное право. Самая жестокая помещица в истории России наводила неподдельный ужас на крепостных за 100 лет до этого.

"Салтычиха" в дореволюционной России было именем нарицательным: символом жестокости и кровавых расправ. За пять лет дворянская дочка, которая в свои 25 лет осталась вдовой, жестоко расправилась с более чем 100 крепостными. Она чуть не убила деда великого русского поэта Фёдора Тютчева. Что творила кровавая дворянка?

Набожная девочка

В марте 1730 года в семье дворянина Николая Иванова родилась третья дочь, названная Дашей. Её бабушка по материнской линии, Прасковья Давыдова, жила в монастыре. Свидетельств о детстве самой Даши практически не сохранилось: в выпуске журнала "Русский архив" в 1865 году писали, что девочка росла в набожной семье и сама строго чтила православные традиции.

Образование она получала дома. Правда, так и не научилась даже писать. Позже, уже в 1761 году, при продаже крестьянина Гаврилы Андреева, она попросила поставить подпись на документах своего духовного отца. В других документах расписывались её сыновья.

Ни на какие психические отклонения в детстве, за которые могли бы зацепиться современные психиатры, современники не указывали. Ну, или не исключено, что данные документы могли быть утеряны. Во всяком случае, на данный момент детство и юность будущей Салтычихи - по большей части загадка.

Семья была в родстве с известными родами: Мусиными-Пушкиными, Строгановыми и Толстыми, поэтому жениха для дочери искали, разумеется, из того же окружения. В 19 лет девушку выдали замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Салтыкова. Её родственниками стали Нарышкины, Глебовы, Голицыны, Ягужинские. В распоряжение попало множество поместий.

По любви?

Историки до сих пор спорят, по любви вышла замуж салтычиха или нет. Писали, что супруг гулял направо и налево, уделяя внимание дамам, в то время как жена сидела дома и воспитывала двух сыновей (через год после свадьбы она родила первого мальчика, ещё через два - второго).

Он умер через пять лет после свадьбы при загадочных обстоятельствах: слёг с горячкой и "сгорел" буквально за пару недель.

Овдовев, она жила с сыновьями Николаем и Фёдором в доме на Кузнецкой улице в Москве. После смерти мужа она жертвовала церкви огромные деньги: то ли по причине собственной набожности, то ли пытаясь что-то отмолить.

Безутешная вдова осталась с имениями в Московской, Вологодской и Костромской губерниях. А также владелицей немалого состояния: только крепостных было более 600 душ.

"Поехала крыша"

Лишившись мужа, она начала терзать своих крепостных: бить их скалками, палкой, плетью, утюгом, поленьями. Палить волосы прямо на голове, брать раскалёнными щипцами за уши и лить кипяток прямо на лицо, - писали в журнале "Русский архив", отметив, что весь кошмар происходил в поместье Троицкое (сейчас - территория Москвы), куда она переехала с сыновьями. Дети, кстати, не были даже в курсе происходящего ужаса.

Зверства начались, как говорили на суде крепостные, примерно через полгода после смерти её мужа. По приказу помещицы гайдуки (лакеи) и конюхи насмерть забивали жертв, которых изначально мучила она. Чаще всего под руку помещице попадали девушки: не так заправлена кровать, "плохо" помыт пол, платье не идеально постирано.

Бейте до смерти. Я сама в ответе и никого не боюсь, хоть вотчины свои отдать готова. И никто ничего сделать мне не может, - кричала она конюхам, наказывающим крепостную Прасковью Ларионову.

Однажды конюх Савелий Мартынов решился пожаловаться действительному статскому советнику Андрею Молчанову на то, что творит помещица. Тот пришёл в гости. Разговоры, подарки, напоминание о знатности рода и о глупости крестьян. Савелия даже не забрали из поместья.

Меня на вас не променяют, сколько вы не доноси, - гордо говорила Салтыкова.

Когда жалобы местным властям не принесли результаты, крепостные попытались действовать через церковь. Одна из крепостных пожаловалась священнику, что помещица забрала работать в дом её 12-летнюю дочь, бьёт и издевается над ней. Другие же рассказывали: помещица собрала всех девушек и заперла в пустом доме, двое суток морила голодом. Но священник не придал значения этим "бредням", а вспомнил, лишь когда по указу императрицы в Троицком вели расследование.

С доносчиками она расправлялась жёстко: сначала договаривалась с властями и выпрашивала, чтобы крепостных не забирали, а после большинство "сбегало". Крепостного Фёдора Богомолова, которого, как и остальных челобитчиков, вернули, она в Троицком заковала в цепи, приставила охрану и морила голодом.

Не могла ходить

Салтыкова в 1762 году убила крепостную Фёклу Герасимову. Крестьяне позже рассказывали, что у девушки с рук, ног буквально сходила кожа, волос не было.

Как оказалось, крепостная "недостаточно чисто" вымыла пол и постирала платье помещицы. За это Салтыкова сначала избила её скалкой, а после заставила всё переделывать. Не понравилось ей и во второй раз - тогда она приказала бить девушку батогами (палками), а после - всё переделывать. К тому моменту крепостная не держалась на ногах.

Волосы у неё были выдернуты, голова проломлена, а спина гнила, - говорили позже крепостные.

Староста села Троицкого Иван Михайлов решился отправить мёртвое тело Герасимовой в Москву на губернскую канцелярию. Лекарь Фёдор Смирнов, осмотрев его, нашёл множество синяков и опухолей. Но... делу не дали ход. Герасимову просто похоронили в безымянной могиле.

Убийство трёх жён крепостного

Один из крестьян, конюх Ермолай Ильин, который донёс на Салтычиху императрице, так отомстил ей за убийство трёх его жён: Аксиньи Яковлевой, Катерины Семёновой и Федосьи Артамоновой.

Так, Артамонову помещица до полусмерти забила скалкой, а потом отдала своим крестьянам - Петру Ульянову и Михаилу Мартынову - добивать бедную девушку. Яковлеву и Семёнову она забила батогами и обварила кипятком. После каждой смерти она подходила к Ильину и говорила:

Ну пойдёшь ты донос писать, да ничего не сыщут. А ты ещё и бит будешь.

Позже он рассказывал, что боялся больше всего, что его не отправят в ссылку, а вернут помещице. Ведь доносчикам она мстила очень жестоко.

Когда уже во время суда у Салтыковой спрашивали про это, она говорила:

Не забивала до смерти. Всем умирающим священника вызывала.

На суде она также уверяла, что одну из жён не трогала пальцем - вообще в то время якобы в Москве находилась. А вернулась - так девка при смерти уже. Захворала, видно. Правда, факты указывали на обратное, и Салтыковой никто не поверил.

"Недосмотрел"

Среди убитых помещицей большинство были женщинами, однако были и исключения. Так, крестьянин Хрисанф Андреев якобы недосмотрел за девушками, которые мыли полы. Помещица избила его кнутом до полусмерти, а потом отдала на растерзание гайдуку и конюху. Мужчина под охраной ночь простоял на морозе, но и этого помещице было мало.

Сбежала"

Такая же участь постигла и крепостную Марию Петрову. Сначала помещица избивала девушку скалкой "за нечистое мытьё пола", потом отдала гайдуку бить её кнутом. К вечеру девушка умерла, и её тело решили не хоронить, а вывезти в лес.

Когда про это убийство вспомнили, Салтычиха только отмахнулась.

В 1759-м ко мне эту девку из Ветлужской вотчины привезли. Она со мной в Москве была, потом я её отправила в Троицкое с гайдуком. А она взяла и сбежала, - помещица была не слишком оригинальна в оправданиях.

Стоит ли говорить, что суд ей не поверил?

Попытка убить дедушку Фёдора Тютчева

Эта история произошла в начале 1762 года. У помещицы был роман с инженером Николаем Тютчевым. В итоге мужчина не выдержал буйного нрава Салтычихи и решил уйти. Он посватался к Пелагее Тютчевой, та ответила согласием. Молодые стали задумываться о свадьбе, а Салтыкова - об убийстве.

Так, в ночь с 12 на 13 февраля она купила порох и серу и послала конюха Романа Иванова поджигать дом бывшего любовника. Только потребовала проследить, чтобы пара была дома и сгорела заживо. Мужчина не исполнил приказания, побоявшись убивать дворянина. За это его жестоко избили. Во второй раз помещица послала двоих: Иванова и некоего Леонтьева.

Не сожжёте - забью до смерти, - угрожала помещица.

Однако и в этот раз они не решились, вернувшись к Салтычихе. Мужчин избили батогами, но убивать не стали.

В третий раз она послала сразу троих крепостных. Тютчевы отправлялись в Брянский уезд в поместье невесты Овстуг. Их путь лежал по Большой Калужской дороге,где была устроена засада. Крепостные должны были сначала выстрелить в них, а после добить палками. Но кто-то предупредил молодых людей о засаде, и в итоге они сбежали ночью окольными путями.

Как раскрыли

Слухи о кошмарах, которые творятся в Троицком и в Москве, доходили и до императрицы Елизаветы Петровны, и до сменившего её на троне Петра III. Однако первая, видимо, не хотела разругаться из-за крепостных с представительницей столь знатной фамилии, родственники которой верой и правдой служили ещё её отцу Петру I. А Петру III просто не было дела до происходящего - у него были свои забавы.

Наконец, летом 1762 года из Троицкого сбежали двое крепостных - Савелий Мартынов и его друг Ермолай Ильин. Собственно, терять им было нечего: Мартынова дворянка приказала бить до смерти, и он чудом смог убежать. А у его друга она насмерть забила троих жён. Почему их послушали в юстиц-коллегии - до сих пор остаётся загадкой. Однако им помогли составить жалобу и довели её до Екатерины II, которая только недавно заняла престол (её короновали в июле 1762 года). В бумаге они умоляли не возвращать их, беглых крепостных, помещице (как того требовал закон).

Следствие

Императрица дала ход делу: бумага отправилась на рассмотрение в Правительствующий Сенат, оттуда - в юстиц-коллегию в Москве. Расследование вели надворный советник Степан Волков и молодой князь Дмитрий Цицианов.

Сами заявители описывали сотню убийств, говорили, что каждую неделю за церковью на территории Троицкого появлялась новая могила.

Члены коллегии с осени 1762-го по осень 1763-го допрашивали саму Салтыкову, крепостных, конюхов и лакеев. Из сотни допрошенных 94 признались, что над крепостными издевались и забивали до смерти. Однако общее число убитых назвать никто не мог.

В итоге вынесли вердикт: "Вдову надлежит пытать". Она не созналась ни в одном деянии, хотя по документам давно умершие люди значились или как беглые, или как пропавшие без вести. Да и бывавшие у неё в гостях дворяне позже вспоминали: да, видели битых крепостных, но кто ж на это внимание обращает.

Следствие и суд длились долгих шесть лет - приговор Салтычихе вынесли только в 1768 году. В общей сложности пропавшими без вести, умершими от болезней и якобы сбежавшими числились 138 человек. Крепостные говорили, что она убила не менее 75.

Доказать удалось 38 убийств. Ещё для 26 так и не хватило свидетельств, а по 11 её оправдали. Это за шесть лет!

Составлялось не менее трёх приговоров по её делу: казнь, ссылка и заточение. В итоге Екатерина II решилась на третье. Приговор оглашали 2 октября 1768 года. Салтыкову называли мучительницей, душегубицей, уродом рода человеческого. Екатерина даже запретила называть её женщиной и велела обращаться только "он". Дворянского звания её, разумеется, лишили тоже.

На час её приковали к позорному столбу с табличкой "мучительница и душегубица", а после - сослали в темницу Ивановского монастыря, где запретили говорить с кем-либо, кроме охраны и монахини. В 1779 году её переселили в каменную пристройку и разрешили общаться с "визитерами", а посмотреть на неё было много желающих. Сыновей, правда, среди них не было.

Умерла Дарья Салтыкова 27 ноября 1801 года в возрасте 71 года, проведя в заключении более 30 лет.

9. РАБ И ДВОРЯНИН

В России чтут

Царя и кнут;

В ней царь с кнутом,

Как поп с крестом.

А. Полежаев.

Как отметил один французский путешественник, в России бить можно только людей известных классов и бить их разрешается лишь людям других классов". - Били всех: и малолетних казачков и стариков-дворецких и талантливых живописцев. И. С. Тургенев говорил, что он "родился и вырос в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощечины"

"Я был немало удивлен, - записал Р. Фор, когда услышал впервые о том, что секли первую скрипку; это был талантливый молодой человек; но я вскоре привык: секли альта, баса, контрабаса. Это не волновало ни меня, ни даже их".

у строгого барина" всякая вина была виновата", у него "кто ступил - тот и провинился". Старая поговорка гласила: "душа-божья, голова-царская, спина-барская." - "Друг вынужден был бить друга, рассказывал один французский врач, родственник родственника. Я даже скажу. что видели сына, принужденного бить отца".- "Так как он ни чем не располагает, - говорит в другом месте тот же автор, - так как он ни в чем не волен, он ничем не дорожит: ни женой, ни дочерью, которых в любой момент может отнять у него каприз барина; ни своей землей, которая всегда может быть безнаказанно присоединена к барским владениям, ни своей родиной, где ему так горько живется. В душе его все темно и смутно, он не различает добра от зла, добродетель от пороков; отечество, семья - для него пустые слова".

Об исключительных, по своей суровости, мерах наказания, применяемых столичным дворянством, рассказывает английский врач Гренвилль. При осмотре им Монетного двора, в Петропавловской крепости, в цехах, особенно вредных для здоровья, где обрабатывали ртутью серебро и сжигали шлаки, внимание Гренвилля привлек жалкий вид рабочих. Как оказалось, это были строптивые или непослушные слуги, присылаемые сюда их господами, на короткий срок, для исправления, и работавшие тут под наблюдением особых надсмотрщиков. Работа в этих условиях была столь тяжела, что, как отмечает Гренвилль, крепостные »необычайно редко дают потом повод для их вторичной присылки сюда".

Как безгранична была зависимость крепостного человека от своего господина, видно из следующего рассказа англичанина Скельтона, производившего в 1818 г. осушительные работы на Охте. Один рабочий, крепостной человек, обратился к нему с просьбой разрешить ему отлучиться к его барину, за 80 миль от Петербурга, чтобы испросить позволение вырвать больной зуб. Оказалось, что без согласия своего господина крепостной не смел его удалить. Скельтон, на свой риск, дал ему свое разрешение. Известно, что господа неохотно разрешали своим крепостным удаление зубов даже тогда, когда это было необходимо, потому что отсутствие определенного числа зубов у рекрута препятствовало сдаче его в солдаты.

Власть дворянина распространялась, конечно, и на семейную жизнь крепостного. Его женили, вовсе не спрашивая его согласия. Приводили невест и женихов и расставляли их по росту, затем записывали парами, по очереди, и лист тотчас же отсылали "для исполнения" приходскому священнику.

Трудно было ожидать, при подобных условиях, нормальных семейных отношений, чем отчасти можно объяснить ту "нравственную распущенность и разврат петербургской дворни", о которых пишет в своих мемуарах немецкая путешественница Фанни Тарнов, посетившая Петербург в 1817 г.: Хорошим примером, однако, могла служить дворовым "семейная жизнь" их господ!

Вмешательство помещика в семейный быт под· властных ему крестьян было обыденным явлением. Характерно, что в спорах родителей с детьми помещик всегда становился на защиту авторитета родительской власти. "Если от родителей последует жалоба на детей в неповиновении или распутстве, то злонравных детей наказывать по желанию родителей". Так гласил § 152 "Положения для управления вотчиною гр. Строгановой, составленного самою помещицей" (гр. Строганева была урожденная княжна Голицына, дочь кн. Н. П. Голицыной - "Рrinсеssе Moustache", "Княгини Усатой", пушкинской "Пиковой дамы").

"Дворовые люди суть Самое жалкое состояние в целом пространстве Российского государства, такова характеристика дворовых, данная Пестелем. Солдат. прослуживший 25 лет, получает, по крайней мере по истечении сего срока свободу и избирает себе любое занятие. Дворовый же человек всю жизнь свою служит своему господину и ни на какую надежду права не имеет. Одна воля барина всю его участь составляет до конца его жизни".

По законам того времени, дворянин имел право за любую провинность крепостного сдать его в солдаты. У А. А. Закревского, мужа воспетой Пушкиным красавицы Аграфены Закревской, было "свое неизменное правило, - пишет М. Ф. Каменская, - раз напьется человек - простить, в другой раз напьется - простить, а в третий раз напьется - в солдаты и конец. Тут хоть жена, хоть дочь, ползай перед ним на коленях - не простит".

В Петербурге это случалось чаще всего в больших домах, с многочисленной дворней, где отсутствие одного или нескольких человек не имело значения. Из опасения побега, сдаваемого в солдаты об этом заранее не предупреждали. Ранним утром в дом неожиданно являлись два полицейских солдата, тут же забиравшие "назначенного в сдачу". Несчастного вели в ближайшую полицейскую часть, откуда, по оформлении документов, отправляли в канцелярию обер-полицеймейстера. на Морской улице. Оттуда его передавали уже местным военным властям.

За небольшие проступки, с крепостным, обычно, расправлялись "домашними средствами" . По закону 1833 г. владелец имел право употреблять "домашние наказания и исправления" по своему усмотрению, лишь бы только не было увечья и опасности для жизни. "Дворянин может бить своих крестьян или людей столько, сколько захочет, -отметил один иностранец. Закон говорит лишь, что он не должен бить их до смерти; это совершенно похоже на времена Моисея. Если избитый умрет в течение ближайших 12 часов, вмешивается суд и дворянин может быть осужден, как убийца; но судебные власти могут быть умилостивлены: небольшие подарки, опущенные в руку судей, приезжающих на разбор дела и несколько стаканов водки, предложенной им с видом лестного уважения, побуждают их видеть вещи такими, какими они должны быть, то есть доказывают им достаточно явственно, что дворянин не может быть виновным".

По этому поводу А. Кошелев в своих записках отметил следующее красноречивое заявление некоего предводителя дворянства: .,Если я увижу, что мой брат-дворянин зарезал человека, то и тут пойду под присягу, что ничего о том не знаю". Попытки же правительства оградить крепостных от произвола помещиков наблюдались в чрезвычайно редких случаях. Как пишет английский журналист М. Уоллэс, известный деятель эпохи "крестьянских реформ" М. А. Милютин засвидетельствовал ему, что на всем огромном пространстве "Российской империи" в 1858 г. насчитывалось всего 215 имений, отнятых у помещиков, изобличенных в »превышении господской власти" и отданных в управление опеки.

Алексей Пашков наказывал своих дворовых "на одну трубку" или "на две трубки". Их били кнутом, а он сидел на дворе в кресле, успевая выкуривать одну или две трубки, в зависимости от длительности процесса наказания крепостного. Характерно, что даже иностранцы, вступавшие в царскую службу, легко усваивали обычный для русских метод обращения с подчиненными, cопepничая с ними в жестокости. Как передает кн. П. Долгоруков, русский генерал-аншеф гр. Оттон-Густав Дуглас, бывший шведский офицер, "жестоко бил кнутом, в своем присутствии, людей и приказывал посыпать порохом избитую спину. Потом к ним приближали зажженную свечу, порох загорался и можно себе представить мучения несчастных. Дуглас хохотал при стонах истязуемых. Он называл это - устройством фейерверков на спине. Исключительной жестокостью в отношении крепостных отличался также известный петербургский фабрикант шотландец Берд, дослужившийся в России до дворянства.

И все же ни один иностранец не мог соперничать с русскими в жестокости. Тот же кн. Долгоруков рассказывает о генерале М. И. Леонтьеве, державшем двух поваров, француза и русского. Когда барин бывал недоволен обедом, он призывал провинившихся к себе. Француз отделывался строгим выговором, русского же били в присутствии барина кнутом, после чего его заставляли проглотить сначала кусок хлеба с солью и перцем, затем селедку и два стакана водки. После этого несчастного повара запирали на сутки в карцер, не давая ему пить. Леонтьев хвастал, что такой метод "учить" русского человека он заимствовал у своего отца. "Это единственный способ управлять ими", - пояснял он.

Таких же взглядов держался и кн. А. Кропоткин, отец будущего революционера. Когда после издания в 1861 г. новых законов о крестьянах, его юный сын сказал отцу: "А, ведь, сознайтесь, что вы часто жестоко наказывали слуг, иногда даже без всяких оснований?" -"С этим народом иначе и нельзя, - ответил старый генерал.- Разве они люди?" - Описывая, далее, ряд случаев бесчеловечного отношения дворян к своим крепостным, П. Кропоткин заметил: Таковы были дела, которые я сам видел в детстве. Картина получилась бы гораздо более мрачная, если бы я стал передавать то, что слышал в те годы: рассказы про то, как мужчин и женщин отрывали от семьи, продавали, проигрывали в карты, либо выменивали на пару борзых собак или же переселяли на окраину России, чтобы образовать новое село; рассказы про то, как отнимали детей у родителей и продавали жестоким или развратным помещикам; про то, как ежедневно, с неслыханной жестокостью пороли на конюшне; про девушку, утопившуюся, чтобы спастись от насилия; про старика, поседевшего на службе барина и потом повесившегося у него под окнами; про крестьянские бунты, укрощаемыe николаевскими генералами запарыванием до смерти десятого или же пятого и опустошением деревни. После военной экзекуции оставшиеся в живых крестьяне отправлялись побираться под окнами. Что же касается до той бедности, которую во время поездок я видел в некоторых деревнях, в особенности в удельных, принадлежащих членам императорской фамилии, то нет слов для описания этого".

Столичные дворяне, обычно, сами не наказывали своих слуг, а отправляли их "для исполнения наказания" в ближайшую полицейскую часть. Надо отметить, что полиция зорко следила за поведением господских слуг. Как докладывал Николаю I спб. обер-полицеймейстер, полиция "обращала особое внимание на поведение людей, находящихся в услужении; Она внушала им о беспрекословном повиновении хозяевам и владельцам. Ни одна жалоба со стороны хозяев и владельцев на служителей принесенная, не оставалась без должного внимания".

К сожалению, полицейские архивы не сохранили документов, которые могли бы дать интереснейший материал о "взысканиях", налагавшихся петербургскими дворянами на своих крепостных. Однако, при став исполнительных дел Рождественской части Н. Цылов, автор очень ценного для истории застройки города "Атласа 13 полицейских частей г. Петербурга", оставил в своих записках любопытные сведения о числе крепостных, присылаемых в вверенную его управлению часть, для наказания. В 1843 г. таковых лиц было 29, в 1844 г.- 57, в 1845 г.- 70, в 1846 г. - 93, в 1847 г. - 115, в 1848 г. - 132, в 1849 г. - 141, в 1850 г. - 149, в 1851 г. - 167, в 1852 г. - 181. Как замечает Цылов, в Рождественской части в 1843 г. было 32 питейных заведения, в 1847 г. - 130, в 1852 г. - 203. Таким образом, увеличение числа питейных заведений в шесть раз повлекло за собою, заключает он, соответствующее увеличение присылаемых в полицию для наказания крепостных.-

Между тем дурное "исполнение службы слугами", на которое так жаловались дворяне, объяснялось, не только "пьянством и ленью", но и общим недовольством среди крепостных, весьма ощутимым в сороковых годах..

Этот же пристав Цылов, в прошлом скромный обыватель артиллерийского училища, волей судеб превратившийся в полицейского, оставил следующие любопытные воспоминания о своей службе в полиции. "Обязуюсь сознаться, - пишет он, - что женщин, присылаемых в полицию к наказанию, я почти никогда не наказывал, редкую явную пьяницу, наказывал десятью розгами и то по платью. Прочим делал внушение, а многих, особенно хорошеньких, отпускал без всякого взыскания, так как, по дознанию моему, большею частью они присылались для наказания из ревности. Как, например: один старик в генеральском чине, приволакивался за хорошенькой горничной девушкой, находившейся в крепостном состоянии его супруги. Однажды сын генерала, красивый молодой человек поцеловал эту горничную, что отец увидел в зеркале: старик за что-то к ней привязался, пожаловался жене, - ну и беда. Тотчас призывают кучера и с запискою ко мне - марш для наказания розгами. Я, увидев горько плачущую девушку, начал расспрашивать о ее виновности и она, в слезах, всю свою вину вышеизложенную рассказала мне со всею откровенностью. Разумеется, наказал. Подобных случаев было много".

В 1852 г. на полицейскую съезжую 1-ой Адмиралтейской части на Офицерской ул. (ныне ул. Декабристов) был посажен под арест И. С. Тургенев, за напечатание некролога только что скончавшегося Н.В.Гоголя ("о таком писателе преступно отзываться столь восторженно", - заявили власти). Много лет спустя, автор "Муму, написанной здесь, на съезжей, вспоминал об ужасном соседстве его комнаты с экзекуционной, где секли присылаемых владельцами на съезжую провинившихся крепостных слуг". Как рассказывает М. Стахович, Тургенев "принужден был с отвращением и содроганием слушать хлест и крики секомых".

Исключительной жестокостью в отношении своих слуг отличались женщины. "Нет более строгих в наказании своих слуг, как женщины, - отметил Р. Бремнер. В семьях, где нет хозяина, исполнение этих обязанностей отнюдь не является синекурой. Нежными созданиями должны быть эти русские дамы". "Приказывают ли они наказать неловкого слугу или виновную в небрежности прислужницу, - записал французский литератор Ж.-Б. Мей, - они остаются совершенно бесчувственными к стонам своих жертв и, лишь больше раздражаясь, велят удвоить наказание только потому, что господам докучают мольбы наказываемых".

В "просвещенный век Екатерины II" в Сенате слушалось дело по обвинению петербургской губернской канцелярией вдовы тайного советника Ефремовой в истязании "дворовой девки" Осиповой. Ее секли батогами, по распоряжению Ефремовой, два артиллериста и барабанщик и Осипова "после того на другой день по утру умре". Правительствующий Сенат, однако, постановил: "за таковой в неумеренном наказании поступок предать ее Ефремову, церковному покаянию". Но и эта мера, показалась Сенату слишком суровой; посему, приняв во внимание высокое звание "осужденной", он определил повергнуть все дело "В высочайшее ее императорского величества благоволсние, прося указа".

П. В. Долгоруков рассказывает, как однажды, в дни своей юности, он был приглашен на обед к жене воспитателя Александра I, фельдмаршала Н. И. Салтыкова. Садясь за стол, Долгоруков заметил, что все слуги наголо выстрижены. "Оказалось, что старая и злая фельдмаршальша, разгневавшись на своих слуг, приказала всех их наголo остричь. Это имело место в первых годах нашегo века; можно себе легко представить, - продолжает автор, - что творилось 60 или 80 лет до этого". Долгоруков описывает, далее, один свои визит жене фельдмаршала Голицыной, на ее дачу на Петергофской дороге. "Ах, мои дорогой князь, - воскликнула она, - как я счастлива вас видеть; идет дождь, невозможно гулять, мужа моего нет, я умираю от скуки; я совсем не знала, что мне делать; я уж собралась сечь розгами своих калмыков" .- "Эта Голицына, - поясняет автор, - была одной из самых высокопоставленных дам двора; ее муж был фельдмаршалом, петербургским генерал-губернатором; она сама была урожденной княжной Гагариной, внучкой того князя Матвея, который намеревался стать полновластным владыкой Сибири; она была статс-дамой Екатерины II и сестрой близкого друга императрицы - графини Матюшкиной; в ее доме собиралось лучшее общество.

"Я не первый, - записал свидетель конца царствования Екатерины, Массон, - кто заметил, что в России женщины вообще более злы, жестоки и грубы, чем мужчины: это происходит оттого, что они более невежественны, более суеверны. Они никогда не путешествуют, мало учатся, не работают". Массон пишет также, что он видел в Петербурге одну крепостную, которой ее госпожа, какая-то княгиня (Козловская), разорвала пальцами рот до ушей.

Среди целого ряда подобных случаев выделяется своей исключительной жестокостью история некоей дворянки Рачинской, происшедшая в первых годах XIX века. Как рассказывает в своих мемуарах генерал А. М. Фадеев, дед С. Ю. Витте, в Петербурге проживала некая бедная вдова чиновника, дошедшая "до такой крайности, что была принуждена заложить свою крепостную девушку дворянке, девице Рачинской. Это Рачинская мучила девушку всякими истязаниями; однажды она ее тузила до того, что та свалилась без дыхания; обморок ли с нею сделался или лишилась жизни - неизвестно. Рачинская испугалась. Чтобы выпутаться из беды, она решила ее разрезать по частям и сжечь в печке. Надобно знать, что все это она делала сама, собственноручно, и начала с того, что распорола живот, вынула внутренности и бросила в печь, но так как печь не топилась, то, засунув тело под кровать, позвала слугу, приказала ему принести дров и затопить печь. Слуга принес дрова, начал класть, почувствовал каком-то странным запах, вгляделся, увидел кровь; положил, однако же, дрова, пошел будто за огнем и побежал дать знать полиции. Привели квартального, обыскали и нашли труп девушки под кроватью".

Прошли десятилетия, однако, нравы и обычаи русского дворянства отнюдь не изменились. Палочный режим Николая I менее всего содействовал "смягчению нравов". - "Светская женщина, - отметил Ф. Лакруа уже в николаевское время, - чей пленительный разговор, прекрасный вкус, разнообразные знания, тонкую элегантность, очевидную мягкость, мы имели возможность двадцать раз оценить, во время своей беседы с вами о литературе или искусствах, даст приказание высечь до крови одного из своих крепостных, совершившего кaкyю-либо весьма извинительную неловкость. Рассказывают о возмутительных жестокостях, совершенных одной из представительниц высшего дворянства; некоторым приписывают вещи, которые даже перо отказывается передать".

К сожалению, в анналах этой эпохи сохранилось мало документальных данных о "жестоких поступках" столичного дворянства. Наиболее ценные свидетельства, каковыми являлись судебные материалы того времени, до нас почти не дошли. А. Любавский, в своей работе "Русские уголовные процессы", подробно описывает зарегистрированный в конце пятидесятых годов в Петербурге факт жесточайшего обращения жены майора А. Свечинской со своими крепостными. Она вырывала у своих слуг волосы, топтала людей ногами, била их так, что палки ломались.

И только теперь, из недавно опубликованных Центрархивом отчетов III Отделения стал документально известен ряд случаев жестокого обращения с крепостными в Петербурге. Между тем, до сведения шефа жандармов доходили, несомненно, лишь самые вопиющие факты "нарушения дворянами законов"; в свою очередь, III Отделение всеподданнейше докладывало лишь о случаях исключительного зверства, так как не в интересах жандармов было раскрывать пред Николаем I картину полного произвол а столичного дворянства. Вследствие этого материал, которым мы располагаем для освещения истинного положения петербургских крепостных, весьма ограничен.

В 1839-1842 гг. возникли дела по обвинению в жестоком обращении с крепостными чиновника управы благочиния Крузе и его жены, вдовы коллежского ассессора Винскевич, чиновника 9-го класса Аксенова и eгo жены, чиновника 7-го класса Григорьева. В 1843 г. обнаружено было столь зверское отношение штаб-ротмистра Балясникова и его жены к "дворовой девке" Ефимовой, что, по высочайшему повелению, оба они были арестованы. Тогда же возникли подобные дела об отставном полковнике Яхонтове, коллежском советнике Мартынове, надворном советнике Самойлове и др. В 1857 г. был предан суду вице-директор департамента государственных имуществ Нефедьев, жестоко наказывавший своих крепостных розгами и бивший их "своеручно" палками. В 1859 г. жена инженера, штабс-капитана Баранова, подозревая "девку Андрееву в краже и вынуждая ее в том сознание, посадила ее на горячую плиту".

"Правда, мы не находим среди помещиков того времени личности, подобной известной Салтычихе, говорит исследователь крепостного права В. Семевский, Но некоторые факты заставляют думать, что способы истязаний крепостных - цепи, оковы, колодки, деревянные чурбаны, шейные рогатки, особые арестантские помещения, были распространены в то время более прежнего. Наряду с "конскими кандалами", "личными сетками" (для пытки голодом), наложением сургучной печати на голое тело, выщипыванием бород, опаливанием лучиною волос на теле женщин, существовали также и барские забавы в виде качания дряхлых старух на высоких качелях, "пока старуха не обомрет", а затем и купания их в колодцах и прудах. Бывало также, что старух раздевали и они, в таком виде, прислуживали господам при игре на биллиарде. держа в руках факелы "на подобие римских весталок" .

Помимо телесных наказаний, владелец пользовался в то время правом непосредственной отдачи своих крепостных в смирительные дома и исправительные арестантские отделения. Дворянин мог даже сослать своего крепостного в каторжные работы. Как ничтожны были поводы, по которым помещики ссылали на каторгу своих крепостных, свидетельствует разсказ Д. Мамина (Сибиряка). На одном из сибирских заводов он видел списки бывших каторжан, среди которых значились: "Аггей Фомин и Иван Андреев", .крепостные крестьяне", "за неповинование помещице", - наказаны 1500 шпицрутенами и ссылкой в каторжные работы на пять лет каждый; "Ивет Евлампиев, крепостной крестьянин, 30 лет", - "за кражу сахара у своей помещицы" наказан 40 плетьми и 6 годами каторжных работ. Крепостной крестьянин Александров, 25 лет, получил 40 плетей и пять лет каторги "за кражy из ульев меду".

Такое смягчение закона свидетельствовало уже о значительном сдвиге в вопросе о крепостном праве. Эпоха феодально-крепостнической системы к тому времени была уже позади. Быстрый рост промышленно-капиталистических отношений, наблюдаемый на рубеже XVIII-ХIХ вв. подорвал основы крепостничества.

Восстание Пугачева глубоко всколыхнуло народные массы. Жестокое подавление мятежа и казнь вождя отнюдь не содействовали "успокоению умов". В народе упорно держались толки о близкой "воле". Как передает Бюржа, весной 1784 г. между петербургскими крестьянами распространился слух будто бы В. кн. Павел Петрович милостиво разрешил крепостным селиться в его имении Гатчина, даруя им при этом свободу. В течение нескольких дней множество крепостных оставили своих господ и отправились в Гатчину. Обманувшись в своих надеждах, некоторые из них вернулись обратно; другие же, боясь суровых наказаний, рассеялись по окрестным лесам, где, по-видимому, занялись грабежом на больших дорогах. Почти аналогичные факты передает в своих записках английский мемуарист Свинтон. По его словам, Екатерина II предоставила в 1789 г. город Софию, предместье Царского Села, "русским крестьянам, угнетенным своими господами или ж.елавшим испробовать блага свободы". Однако, вскоре обнаружилось, что туда стеклись "самые беспорядочные и ленивые люди, рассматривавшие Софию, как средство заставить своих господ выполнить все их требования, угрожая в противном случае уйти в Софию". Вследствие этого монаршая милость была, будто бы отменена.

Однако, надежды на близкое "объявление воли" не оставляли крестьян. В 1796 г. в Котлах, имении полковника Альбрехта под Петербургом, возвратившиися из столицы крестьянин Андрей Исааков заявил своим односельчанам, что "якобы все крестьяне помещичьи, состоящие от С.-Петербурга в 180 верстах жительством, будут государевы, о чем де указ на площади читан".

Вера в близкое освобождение особенно возросла в начале XIX века. В столице среди народа передавались самые "неуместные толки" о близости "воли". В январе 1807 г. в Петербурге был арестован дворовый П. Г. Демидова Спирин, сообщавший в письме к отцу, что он в скором времени "располагает" - "увидеться с отцом чрез посредство войны; кажется у нас, в России, будет вся несправедливость опровергнута". По распоряжению Александра I Спирин был посажен в Петропавловскую крепость, под особый суровый надзор, как преступник, который "питал в себе мысли беспокойные, опасные и вредные".

Интересно отметить, что в своих стремлениях к освобождению Петербургские дворовые возлагали большие надежды на вмешательство Наполеона. В Петербурге был арестован крепостной помещика Тузова Корнилов, распространявший слух, будто бы "Бонапарте писал государю... чтоб если он желает иметь мир", то освободил бы "всех крепостных людей и чтоб крепостных не было, в противном случае война будет всегда".

Оказалось, что эти сведения Корнилов получил от крепостных живописцев, рассуждавших о том, что "француз хочет взять Россию и сделать всех вольными". Имеются и другие свидетельства того, как сильна была вера крестьян в Наполеона освободителя.

После военных неудач начала кампании 1812 г. перед правительством стал вопрос о необходимости удаления из Петербурга всех учреждений в виду возможности дальнейшего продвижения неприятеля, Любопытны соображения, которые были при этом высказаны: "Всякому известно, кто только имеет крепостных служителей, что род людей сих обыкновенно недоволен господами". Если же правительство вынуждено будет "оставить столицу, то прежде, нежели - б могло последовать нашествие варваров (французов), сии домашние люди, подстрекаемые буйными умами, без всякого состояния и родства здесь живущими, каковых найдется здесь весьма довольно, в соединении с чернью - все разграбят, разорят, опустошат" .

Создавшееся угрожающее положение отметил также декабрист Штейнгель, записавший, что "в одной Москве девяносто тысяч одних дворовых, готовых взяться за нож и первыми жертвами будут наши бабушки, тетушки, сестры".

Эти годы отмечены усиленным брожением умов среди крепостного крестьянства. Разноречивые толки, необоснованные надежды, сменяли друг друга, лишь усиливая всеобщее беспокойство.

Дворовый помещицы Муромцевой, некий Мелентьев, писал 4 июля 1814 г. из Петербурга в Москву приятелю-дворовому. "Скажу тебе по ceкрету: у нас здесь слух происходит очень важный для нас, который также делается секретно, чтоб в России крепостной народ сделать свободным - так, как в прочих землях, от господ отобрать, как людей, так и крестьян". Мелентьев за свое письмо попал в Петропавловскую крепость. На допросе он показал, что впервые узнал об этом "слухе" в трактире, другой раз от встречных людей на улице. а затем у Исаакия, когда водили ополчения". Освобожден Мелентьев был лишь в октябре, причем от него отобрали подписку, что о подобных сему предметах ни писать, ни говорить ни под каким видом нигде и ни с кем не будет". В апреле следующего, 1815 г., в Нижнем Новгороде был арестован прибывший из Петербурга дворовый человек капитана Любанского Дмитриев, распространявший повсюду весть о дарованной всем крестьянам вольности. Дмитриев говорил, что об этом прочитан был уже в Казанском соборе особый манифест. Дело это дошло до сената. Дмитриев был наказан 30 ударами плетей и отдан в солдаты.

Война 1812 г. дала толчок целому ряду выступлении крепостного крестьянства, воспользовавшегося затруднениями правительства, занятого борьбой с Наполеоном.

Бегство помещиков из имении, занятых французами, также благоприятствовало крестьянским мятежам. Наряду с этим усиленные рекрутские наборы и увеличение податей еще более разжигали всеобщее недовольство.

Удачный исход борьбы с Наполеоном, а также беспорядочный характер крестьянских выступлений помогли власти и помещикам подавить вспыхнувшие по всей стране восстания.

Некий тверской помещик И. В-с в своих воспоминаниях, относящихся к тем временам, писал, что "местами готов был появиться дух возмущения против владельцев - и если бы, мудрыми мерами Правительства, не были в скором времени прекращены сии неустройства, то слово ВОЛЬНОСТЬ сделалось бы, может быть, общим лозунгом буйной черни".

Последующие годы принесли резкое ухудшение в положении крестьян. Подъем хлебных цен и усиленная эксплоатация крестьянского труда привели к новой вспышке мятежей. В 1820 г. агенты тайной полиции доносили. по начальству, что "опасные толки" наблюдались в Петербурге в толпе, где было замечено множество "пришедших на работу мужиков". "Настроение низших классов населения очень неспокойное, - добавлял автор доноса. В особенности мало доверия заслуживают дворовые люди". Во времена Плутарха (50-125 гг. нашей эры) уже существовала поговорка, гласившая, что каждый человек "имеет столько врагов, сколько у него рабов".

Аграрный кризис, назревший после 1820- 1821 г.г. вынудил помещика увеличить барщину и оброк, что привело к полному разорению крестьянства. Теряя в цене продаваемого хлеба, помещик компенсировал себя количеством выбрасываемого на рынок хлеба. Яркую картину настроений "низов" в столице дает тайное донесение полиции в июле 1826 г., после казни декабристов. "О казни и вообще о показаниях преступников, - докладывал агент, - в простом народе и, в особенности в большей части дворовых людей и между кантонистами, слышны такие для безопасности империи вредные выражения: "Начали бар вешать и ссылать на кaтopry, жаль, что всех не перевешали, да хоть бы одного кнутом отодрали и с нами поровняли; да долго ли, коротко ли, им не миновать этого". "Всеобщая безденежность,сообщал, далее, агент, - нищета у многих и у некоторых совершенная невозможность существования имеет свою опасность. Голодный превращается в зверя и не имеет никаких способов к пропитанию; неимущие могут решиться резать и грабить тех, кои имеют что-либо. Самая столица наводнена людьми, которые, проснувшись, совершенно не знают, чем пропитать себя... и пропитываются низкими или преступными средствами."

Слухи о событиях 14-го декабря 1825 г., о вооруженном бунте против "вышнего правительства", быстро облетели всю страну, породив нежелательные для власти "недоумения" и "толки". Как сообщал флигель-адъютанту гр. Строганову ярославский губернатор, "со времени бывших в Петербурге в декабре месяце происшествий различные нелепые слухи в народе бесперестанно распространялись и доселе распространяются. Слухи сии в Ярославской губернии более, нежели в других, имеют возможность доходить и сосредоточиваться в мнении народа, "ибо треть жителей губернии беспрестанно в отлучке, по торговле и промыслам, большей частью проживают в Петербурге и Москве и из сих мест, обращаясь в домы свои, приносят вести, часто самые нелепые, но тем не менее среди собратий своих доверие заслуживающие. Сии-то люди, приходящие из столиц, распространили слухи между помещичьими крестьянами о мнимо ожидаемой к весне вольности".

К тридцатым годам устои крепостничества были уже поколеблены. Встревоженное дворянство тщетно пыталось внушить себе иллюзии "общего благополучия" и, закрывая глаза на истинное положение, в идиллиях Жуковского искало забвения суровой действительности. - Между тем, в крестьянских массах росло напряженное ожидание "воли".

Всякое внешнее событие, как например, заключение правительством мирного договора, вплоть до очередных дворцовых празднеств, все казалось счастливым поводом к "объявлению воли". При постоянных разъездах Николая I по России, несмотря на все препятствия, чинимые администрацией и помещиками, крестьяне забрасывали свиту царя тысячами жалоб и прошений. То же самое повторялось и при проезде царя в Петербурге. Поэтому, в целях "пресечения непорядка" в 1853 г. последовало "высочайшее повеление" дежурным флигель-адътантам: "чтобы при принятии прошений от простолюдинов, а особливо господских крепостных людей, спрашиваемы были паспорты и отобраны для приложения к просьбам; если же паспортов кто не будет иметь, таковых отправлять в полицию". Фактически этим приказом воспрещалась впредь подача каких-либо прошений царю.

Между тем, страна уже зашла в безвыходный тупик, как неминуемое следствие отсталости всех форм хозяйственной системы государства. Наряду с внутренним экономическим pacпадом крепостничества, появились и внешние грозные факторы в форме все учащавшихся поджогов, убийств помещиков и бегства крепостных.

"По частным, но достоверным сведениям, писал в начале 50-х годов Ю. Ф. Самарин, - в последние годы в некоторых подмосковных губерниях, Тульской, Рязанской, Тверской, крестьяне стали довольно часто подвергать своих помещиков телесным исправительным наказаниям, чего прежде не бывало." Известны случаи, когда, выведенные из терпения крестьяне сжигали барские усадьбы, бросали в огонь господ, жгли амбары и конюшни. Иногда такие бунты переходили в подлинные восстания, требовавшие вмешательства военной силы.

Настало время, когда, по выражению Ленина, на смену оседлому, забитому, приросшему к своей деревне крепостному крестьянину, выросло новое поколение, побывавшие на отхожих промыслах в городах и принесшее оттуда опыт и смелость. Не случайно в числе губерний, с наибольшим процентом высланных "за дурное поведение" в Сибирь крепостных, стоят на первом месте, как сообщает С. Максимов, обе столичные губернии. По далеко не полным данным министерства внутренних дел, всего лишь за девять лет, с 1835 г. по 1843 г., было сослано в Сибирь, за убийство помещиков, 416 человек крепостных. Кроме того, с 1826 г. по 1834 г. последовало 148 крестьянских восстаний, с 1835 г. по 1844 г. - 216 и с 1845 г. по 1854 г. - 348. С каждым годом крестьянское движение все более разрасталось.

По последним подсчетам, в 1858 г. было уже 86 крестьянских бунтов, в 1859 г. - 90, в 1860 г.- 108.

Кровавыми расправами отвечало издавна царское правительство на бунты крестьян. Взрослых, детей и стариков жестоко избивали плетьми и розгами. Целые деревни предавались пламени, а их население ссылалось в Сибирь. Предлогом для расправы с крестьянами являлись не только мятежи, но даже неплатеж помещику повинностей или неповиновение приказчику, Когда во времена Павла I, в имении Брасово, Орловской губ., вспыхнули волнения, прибывший, для усмирения, с войсками генерал-фельдмаршал кн. Репнин сжег взбунтовавшуюся деревню. Убитые были зарыты в общей яме, у которой поставили столб с надписью: "Тут лежат преступники против бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом по закону божию и государеву".

Яркую картину крестьянских волнений рисуют отчеты III Отделения Николаю I, опубликованные в 1931 г. Центрархивом.

Они свидетельствуют о необычайно упорной борьбе крестьянства, значительно повлиявшей на политику дворянства и правительства. Недаром Бенкендорф отметил в своем отчете за 1839 г., что "крепостное состояние есть пороховой погреб под государством".

Полоса волнений не миновала и Петербурга.

Еще в ХVIII веке здесь был зарегистрирован ряд "дерзких неповинений" среди дворовых людей. Однажды группа их осмелилась даже подать челобитную на своих господ самому Павлу I. В ответ на это император приказал тотчас же дать каждому из челобитчиков столько плетей, сколько пожелает его барин. "Поступком сим, - говорит современник, - Павел приобрел себе всеобщую похвалу и благодарность от всего дворянства".

Тем не менее, в Петербурге имел место целый ряд "дерзких" убийств дворян их крепостными. Особое внимание обратило на себя в первые годы XIX века убийство кн. Яблоновского. Возвращаясь с дачи Строганова на Черной речке, он был убит своим кучером, который ударил его колесным ключом, а затем задушил вожжами. Убийца был вскоре задержан близ Ладоги и присужден к 200 ударам кнута. Приговор был приведен в исполнение 20 сентября 1806 г. на "площади, где торговали скотом, близ Невы", то есть на обычном лобном месте Петербурга - Конной площади.

Эту казнь подробно описали в своих мемуарах два английских путешественника Д. Грин и художник Р. Портер. Собравшаяся со всех концов города громадная толпа, по словам Портера, "была куда ужаснее шумной толпы, собиравшейся в Лондоне на публичных казнях перед Ольд-Бэлей". Но вот несколько палачей с кнутами в руках окружили жертву. Забил барабан и истязание началось. Палач, нанеся шесть ударов, уступал место другому, подходившему со свежим кнутом в руках. Наказуемый испустил вопль лишь при первых ударах, на двенадцатом ударе он уже умолк и лишь вздрагивания тела показывали, что он еще жив. Истязание длилось час. Когда положенное количество ударов было отсчитано, преступника подняли. Он оказался жив. Ему прокололи на лбу и на щеках надпись "вор" и вырвали ноздри. Он имел еще в себе достаточно силы, чтобы надеть кафтан. Как говорит Портер, "этот кучер убил своего господина за жесточайшие притеснения не только его самого, но и всех других крепостных". Убийца был "красив, молод, хорошо сложен".

В сороковых и пятидесятых годах шеф жандармов в своих ежегодных всеподданнейших докладах отметил три покушения на убийство со стороны петербургских дворовых.

В 1848 г. дворовые люди Кривошеев и Лагошев покушались на жизнь своей владелицы гр. И. Воронцовой. В 1857 г. трое дворовых избили камер-юнкера кн. Сибирского. а затем пытались его задушить. "Произведенным исследованием обнаружено, что означенные люди выведены были из терпения вспыльчивым и раздражительным характером своего господина".

Наконец. в 1854 г. возникло громкое дело "об убийстве в Петербурге 25 декабря 1854 г. действительного статского советника Оленина двумя крепостными людьми", потребовавшее назначения особой следственной комиссии. Как выяснилось, "поводом к означенному злодеянию последовало дурное обращение Оленина с людьми его и что, по жалобам их, местное начальство делало ему неоднократно внушения. В то же время, по управлявшимся Олениным собственным и принадлежащим жене его имениям в Тверской, Московской и Тульской губерниях, произведены особые исследования, которыми доказано, что крестьяне указанных имений от обременения повинностей находятся большей частью в бедном положении и нуждаются в продовольствии. Поэтому сделано распоряжение, как об отпуске им хлеба, так и об учреждении особого надзора местных властей за управлением наиболее расстроенной тульской вотчины. Убийцы Оленина заключены в петербургский тюремный замок, а прочие дворовые люди, 12 человек, отправлены на родину". Убийство Оленина, - писал Ю. Ф. Самарин, "который в самом Петербурге, в глазах явной и тайной полиции мучил свою прислугу и, наконец, поплатился жизнью за долговременную безнаказанность, еще яснее засвидетельствовало всю недействительность предупредительного надзора со стороны правительства для ограждения крепостных людей от злоупотреблений помещичьей власти".

В 1856 г. ординатор 2-го спб. Военно-сухопутного госпиталя А. П. Бородин, впоследствии известный композитор, должен был, в качестве дежурного врача, извлекать занозы из спин "проведенных сквозь строй" шести крепостных людей некоего полковника В. Возмущенные его жестоким обращением, крепостные, заманив своего барина на конюшню, избили его там кнутом. "С братом три раза делался обморок при виде болтающихся клочьями лоскутов кожи. У двух из наказанных виднелись даже кости", - записал брат композитора.

Характерно, что даже III Отделение склонно было считать основными причинами волнений крестьян тяжелые оброки и повинности, а также жестокое обращение помещиков с крепостными. Опасность бунтов среди дворовых значительно возросла вследствие быстрого увеличения числа дворовых людей. Как разъяснял Ю. Ф. Самарин, »дворовые гораздо быстрее размножаются, чем крестьяне". Это объяснялось тем, что из дворовых обычно не брали рекрут. Дворовый попадал на военную службу лишь в виде наказания. "Кроме того, - пишет Самарин, дворовые не изнуряются тяжелыми работами, их жены не жнут и не молотят и оттого смертность между ними, как от обыкновенных, так и от повальных болезней, никогда не бывает так значительна, как между надельными крестьянами. Класс непроизводительный плодится за счет производительного". В 1838 г. дворовые составляли 4% всего количества крепостных. К концу же 50-x годов число их дошло почти до 7%, увеличившись с 914 000 чел. до 1 467 000 чел. Стремление помещиков к переводу своих крестьян в дворовые объяснялось тем, что по закону земля крестьянина, переведенного в дворовые, отбиралась "на барина", расширяя таким образом площадь помещичьей запашки. Наконец, в 1858 г., в виду все возраставших волнений среди крестьян, правительство вынуждено было воспретить перевод крестьян в дворовые.

О бунтарских настроениях дворовых людей правительство было достаточно осведомлено. Не даром в своей речи к депутатам петербургского дворянства Николай охарактеризовал дворовых, как "класс весьма дурной". "Будучи взяты из крестьян, - сказал Николай, - они отстали от них, не имея оседлости и не получив ни малейшего образования. Люди эти вообще развратны и опасны для общества, как и для господ своих. Я вас прошу быть крайне осторожными с ними. Часто за столом или в вечерней беседе вы рассуждаете о делах правительственных и других, забывая, что люди эти вас слушают и по необразованности своей и глупости толкуют суждения ваши по-своему, то есть превратно. Господа! - закончил свою речь Николай, - у меня полиции нет. Я не люблю ее: вы моя полиция. Каждый из вас мой управляющий".

Аналогичные слова произнес некогда отец Николая, сказавший, что у него столько полицеймейстеров, сколько помещиков. Однако все усердие этой добровольной полиции было бессильно затушить разгоравшееся пламя мятежа. Целый ряд семейных хроник дворянских родов пестрит сообщениями о насильственной смерти дворян-помещиков, убитых за жестокое обращение с крепостными. Известный деятель периода "реформ" 1860-х годов П. П. Семенов-Тян-Шанский рассказывает в своих мемyapax, что его прадед Г. Г. Семенов, женатый на кн. Мещерской, был убит своими крепостными. Все следы преступления были скрыты. Крепостные оберегали малолетних сыновей убитого помещика и, когда настало время, отвезли их в Петербург в Шляхетский кадетский корпус. Старший из них Петр Григорьевич, по окончании корпуса, состоял некоторое время на военной службе, затем, выйдя в отставку уехал в свое имение. Он женился на Бахтеевой, от которой имел трех детей. Но вскоре после смерти жены, он стал проявлять в отношении своих крепостных ту же жестокость, которой славился его отец. Кончилось это тем, что крестьяне, не выдержав истязаний, убили своего помещика.

Дед шлиссельбуржца Морозова, Алексей Петрович, мологский предводитель дворянства, человек очень жестокий, был взорван своими крепостными. Его дворецкий и камердинер вкатили в подвал под спальней барского дома бочонок с порохом и взорвали его. Дед и бабка Морозова погибли от обвала печи. Известно, что дядя Лермонтова, один из Арсеньевых, также был убит своими крепостными за жестокое обращение.

Насильственной смертью, зарубленный своими дворовыми, погиб в 1834 г. и дядя поэта А. Полежаева А.Н.Струйский. Это была месть "страшному барину" за частые аресты, бритье головы, жестокую порку и т. д. В 1842 г. был убит крестьянами Петр Катенин, брат пушкинского приятеля. В те же годы был убит своими крепостными отец Ф. М. Достоевского - Михаил Андреевич Достоевский. "Зверь был человек, - говорили о нем крестьяне. - Душа у него была темная".

Напрасны были все усилия власти скрыть от постороннего взора все учащавшиеся случаи убийств помещиков и поджогов имений. Мемуары того времени полны упоминаний о "своевольстве" и "упорстве" бунтующих крестьян. Один французский врач отметил, что "каждый год подобного рода печальные факты имеют место на московской земле. Но самая глубокая тайна их окутывает и если по крайней мере, вы не проезжаете по таким зловещим местам, вы ничего обо всем этом не услышите". Автор изданного в Лондоне в 1846 г. памфлета "Eastern Europe and the emperor Nicholas" также подтверждает, что "полная тайна окутывает все, касающееся убийства крепостными их господ". Столичные дворяне, записал известный художник Орас Верне, посетивший Петербург в начале 40-х годов, - весьма часто не решаются даже выехать в свои поместья из боязни бунтов. Дворяне же, открывшие несколько лет тому назад в своих поместьях школы, -сообщает Ле-Дюк, - частью их закрыли. "Они удваивают строгости: боязнь увидеть ускользнувшую из под их власти добычу заставляет взять в руки молот, чтобы еще крепче заковать кандалы."

В это время, - пишет о сороковых и пятидесятых годах П. П. Семенов-Тян-Шанский - не проходило года без того, чтобы кто-либо из помещиков в ближайшем или более отдаленном округе не был убит своими крепостными. В газетах об этом, конечно, никогда не писали, но известия о таких случаях были совершенно достоверны, подтверждаясь и снизу, через крепостных, и сверху, через общих наших родных и знакомых, так как дворянство всех губерний нашей центральной черноземной области было непосредственно в родстве, свойстве или знакомстве. Это продолжалось непрерывно до 1858 г."

Если в этот грозный период крестьянских восстаний являлась необходимость сосредоточить где-либо большое количество крестьян, за ними устанавливался особый полицейский надзор. Когда в конце 40-х годов приступили к постройке Петербургско-Московской ж. д., то для надзора над 35 000 крестьян, завербованных на работу, было организовано особое железнодорожное управление, во главе с генералом кн. Белосельским-Белозерским. В виду сложности задачи по поддержанию "порядка" при столь значительном скоплении крепостных людей, предусмотрительный генерал рекомендовал строителям дороги "устраивать места для наибольших скопищ рабочих в тех пунктах, которые были бы окружены непроходимыми болотами и имели бы выход только по немногим дорогам, хорошо защищаемым".

Когда началась Крымская война, - пишет П. Кропоткин, - и по всей России стали набирать ратников, возмущения крестьян распространились с невиданной до тех пор силой. Бунты приняли такой грозный характер, что для усмирения приходилось посылать целые полки с пушками, тогда как прежде небольшие отряды солдат нагоняли ужас на крестьян и прекращали возмущения".

Крестьянское движение несомненно сыграло крупнейшую роль в деле уничтожения крепостного права. И когда, наконец, борьба крестьян с крепостническим дворянством достигла, в середине XIX столетия, предельного напряжения, последовали вынужденные "реформы 1861 года". Новое положение устраняло дотоле непреодолимое препятствие к экономическому развитию отсталой страны. В период, предшествовавший реформам, стало уже совершенно очевидным, что крепостной крестьянин является дурным работником, а его хозяин - плохим предпринимателем, не умеющим ни управлять имением, ни крепостной "мануфактурой". С другой стороны, непомерная эксплоатация помещиками труда крепостных вредно отражалась на естественном при росте крестьянского населения, на что не могло не обратить внимания и правительство. Все это привело к тому, что против крепостного труда стала высказываться влиятельнейшая часть буржуазно-либеральных элементов дворянства, самым тесным образом связанных с бюрократическими верхами. Они стали понимать, - заметил один историк, что "сук, на котором они не без удобства сидели, дал серьезную трещину и чтобы не упасть, им приходится подумать о том, как бы удобнее сойти с него самим".

Министр государственных имуществ Киселев в середине 40-х годов докладывал комитету по устройству дворовых людей, что "в отношении фабричного и заводского дела ныне признано уже за неоспоримую истину, что наемный труд несравненно выгоднее работ, производимых крепостными, тем более, что владелец, для содержания одного крепостного работника, должен кормить целую семью и уплачивать за нее подати и повинности".

Даже такой отъявленный крепостник, как гр. Ал. Бобринский, был вынужден резко изменить свои взгляды, когда ему пришлось спешно восстанавливать расстроенные имения отца. Прославившиеся впоследствии сахарные заводы Бобринского, положившие основание его огромному состоянию, дали ему возможность на деле убедиться в преимуществах наемного труда, вследствие чего старый кpeпостник оказался сторонником реформ.

Ликвидация крепостного труда давала возможность свободного выбора рабочей силы, а также включения в оборот скрытых дотоле капиталов крепостной буржуазии, открывая, таким образом, широкий путь росту внутреннего рынка. Однако, ни огромные преимущества наемного труда, ни даже разразившийся экономический кризис не убедили бы правительство в необходимости реформ без наличия упорной борьбы со стороны самого крестьянства. Потребовались десятки лет упорной борьбы, целые потоки крови, тысячи семей, сосланных за "бунты" в Сибирь, чтобы правящие верхи осознали, наконец, необходимость уничтожения крепостного права.

Тем не менее, в 50-х годах среди крупного дворянства, близкого к правящим сферам и лучше других осведомленного о катастрофическом положении страны, еще оставался целый ряд непримиримых крепостников. Когда Александр II высказал впервые свое намерение осуществить крестьянские реформы, министр юстиции гр. Панин, как передает В. В. Берви (Н. Флеровский), "не стесняясь кричал на весь Петербург, что нужно повесить того, кто подал императору подобную мысль".

Неудивительно, что при таких условиях проект осуществления "реформ" почти не двигался вперед. Белинский писал Анненкову: "Дело об освобождении крестьян идет и вперед не подвигается". Характерно, что в изданном в 1852 г. наставлении для образования воспитанниц женских учебных заведений еще говорилось: "Берегите крепостное право, как учреждение божественное, как божью заповедь".

Когда в 1861 г. последовали, наконец, новые крестьянские законы, дворянство громко заявило о своем протесте, указывая, что освобождение крестьян приведет помещика к полному разорению. Между тем, пишет П.Кропоткин, - "для многих помещиков освобождение крестьян оказалось, в сущности, выгодной сделкой. Так, например, та земля, которую отец мой, предвидя освобождение, продавал участками по 11 руб. за десятину, крестьянам ставилась в 40 руб., то есть в 3 1/2 раза больше. Так было везде в нашем округе. В Тамбовском же степном имении отца мир снял всю землю на 12 лет и отец получал вдвое больше, чем прежде, когда землю обрабатывали ему крестьяне".

"Мы невольно поражаемся умственным и нравственным убожеством господствующего сословия, отметил один историк. В нравственном отношении они гораздо ниже тех, над кем им приходится властвовать, в умственном - нисколько не выше их".

Известному историку А. Шлецеру встретился в Петербурге, - в доме, где он поселился, мальчик слуга 14 лет, очень развитой и исполнительный. Он совершенно правильно говорил по-русски, немецки и фински. "Однажды я нашел его полупьяным, - рассказывает Шлецер, - но так как он на другой день, уже совсем трезвый, исполнял все свои обязанности и исполнял их особенно хорошо, то я прочитал ему наставление, что он легко мог бы составить себе счастье в свете, если бы вел порядочную жизнь и трудился, потому что он пишет уже так хорошо, как немногие в его лета. Он выслушал меня и когда я кончил свое наставление, отвечал: "Я крепостной человек". Эти слова проняли меня до костей. По прошествии 37 лет все стоит предо мной 14-летний мальчик в своем голубом сюртуке; я все еще вижу равнодушное лицо, слышу глухой голос, каким он, по-видимому, бесчувственно, без всякого выражения горести, произнес эти слова. Да будет проклято крепостное право!"

От редакции

Крепостное право в России было отменено в 1861 году.

О том, что в России существовало крепостное право, знают все. Но что оно представляло собой на самом деле - сегодня не знает почти никто
Весь строй крепостного хозяйства, вся система хозяйственных и бытовых взаимоотношений господ с крестьянами и дворовыми слугами были подчинены цели обеспечения помещика и его семьи средствами для комфортной и удобной жизни. Даже забота о нравственности своих рабов была продиктована со стороны дворянства стремлением оградить себя от любых неожиданностей, способных нарушить привычный распорядок. Российские душевладельцы могли искренне сожалеть о том, что крепостных нельзя совершенно лишить человеческих чувств и обратить в бездушные и безгласные рабочие машины.

Звериная травля не всегда была основной целью помещика, выезжавшего во главе своей дворни и приживальщиков в «отъезжее поле». Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов или погромом усадеб неугодных соседей, насилием над их домашними, в том числе женами. П. Мельников-Печерский в своем очерке «Старые годы» приводит рассказ дворового о своей службе у одного князя:

«Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына: за увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он ее из Литвы, али из Польши… Князю Алексею Юрьичу Солоничиха приглянулась… Выехали однажды по лету мы на красного зверя в Ундольский бор, с десяток лисиц затравили, привал возле Крутихина сделали. Выложили перед князем Алексеем Юрьичем из тороков зверя травленого, стоим…

А князь Алексей Юрьич сидит, не смотрит на красного зверя, смотрит на сельцо Крутихино, да так, кажется, глазами и хочет съесть его. Что это за лисы, говорит, что это за красный зверь? Вот как бы кто мне затравил лисицу крутихинскую, тому человеку я и не знай бы что дал.

Гикнул я да в Крутихино. А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил. „Потешайтесь, мол, ваше сиятельство, а мы от службы не прочь“. Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал… Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить…»

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа дворянская жена или дочь - в эпоху крепостного права было немало. Причину самой возможности такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство - «богатым все было можно».

Но очевидно, что если жены незначительных дворян подвергались грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своем отчете:

«Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей».

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными женщинами, звучал так:

«Должна идти, коли раба!»

Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность - своеобразную «барщину для женщин».

Один мемуарист рассказывал про своего знакомого помещика, что у себя в имении он был «настоящим петухом, а вся женская половина - от млада и до стара - его курами. Пойдет, бывало, поздно вечером по селу, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем - и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему…»

В других имениях насилие носило систематически упорядоченный характер. После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку - дочь или сноху, к барину на ночь. Причем по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину:

«Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину»…

В.И. Семевский писал, что нередко все женское население какой-нибудь усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти. Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней:

«Когда список истощался, он уезжал в другие деревни, и вновь приезжал на следующий год».

Все это не было чем-то исключительным, из ряда вон выходящим, но, наоборот, носило характер обыденного явления, нисколько не осуждаемого в дворянской среде. А.И. Кошелев писал о своем соседе:

«Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».

Приходится признать, что двести лет дворянского ига в истории России по своим осуществленным разрушительным последствиям на характер и нравственность народа, на цельность народной культуры и традиции превосходят любую потенциальную угрозу, исходившую когда-либо от внешенего неприятеля. Государственная власть и помещики поступали и ощущали себя как завоеватели в покоренной стране, отданной им «на поток и разграбление». Любые попытки крестьян пожаловаться на невыносимые притеснения со стороны владельцев согласно законам Российской империи подлежали наказанию, как бунт, и с «бунтовщиками» поступали соответственно законным предписаниям.

Причем воззрение на крепостных крестьян как на бесправных рабов оказалось столь сильно укорененным в сознании господствующего класса и правительства, что любое насилие над ними, и сексуальное в том числе, в большинстве случаев юридически не считалось преступлением. Например, крестьяне помещицы Кошелевой неоднократно жаловались на управляющего имением, который не только отягощал их работами сверх всякой меры, но и разлучал с женами, «имея с ними блудное соитие». Ответа из государственных органов не было, и доведенные до отчаяния люди самостоятельно управляющего «прибили». И здесь представители власти отреагировали мгновенно! Несмотря на то, что после произведенного расследования обвинения в адрес управляющего в насилии над крестьянками подтвердились, он не понес никакого наказания и остался в прежней должности с полной свободой поступать по-прежнему. Но крестьяне, напавшие на него, защищая честь своих жен, были выпороты и заключены в смирительный дом.

Вообще управляющие, назначаемые помещиками в свои имения, оказывались не менее жестокими и развратными, чем законные владельцы. Не имея уже совершенно никаких формальных обязательств перед крестьянами и не испытывая необходимости заботиться о будущих отношениях, эти господа, также часто из числа дворян, только бедных или вовсе беспоместных, получали над крепостными неограниченную власть. Для характеристики их поведения в усадьбах можно привести отрывок из письма дворянки к своему брату, в имении которого и владычествовал такой управляющий, правда, в этом случае - из немцев.

«Драгоценнейший и всею душою и сердцем почитаемый братец мой!.. Многие помещики наши весьма изрядные развратники: кроме законных жен, имеют наложниц из крепостных, устраивают у себя грязные дебоши, частенько порют своих крестьян, но не злобствуют на них в такой мере, не до такой грязи развращают их жен и детей… Все ваши крестьяне совершенно разорены, изнурены, вконец замучены и искалечены не кем другим, как вашим управителем, немцем Карлом, прозванным у нас „Карлою“, который есть лютый зверь, мучитель… Сие нечистое животное растлил всех девок ваших деревень и требует к себе каждую смазливую невесту на первую ночь. Если же сие не понравится самой девке либо ее матери или жениху, и они осмелятся умолять его не трогать ее, то их всех, по заведенному порядку, наказывают плетью, а девке-невесте на неделю, а то и на две надевают на шею для помехи спанью рогатку. Рогатка замыкается, а ключ Карла прячет в свой карман. Мужику же, молодому мужу, выказавшему сопротивление тому, чтобы Карла растлил только что повенчанную с ним девку, обматывают вокруг шеи собачью цепь и укрепляют ее у ворот дома, того самого дома, в котором мы, единокровный и единоутробный братец мой, родились с вами…»

Впрочем, автор этого письма, хотя и отзывается нелицеприятно об образе жизни русских помещиков, все-таки склонна несколько возвышать их перед «нечистым животным Карлою». Изучение быта крепостной эпохи показывает, что это намерение вряд ли справедливо. В том циничном разврате, который демонстрировали по отношению к подневольным людям российские дворяне, с ними трудно было соперничать, и любому иноземцу оставалось только подражать «природным» господам.

Возможностей для заработка на растлении своих крепостных рабов у русских душевладельцев существовало немало, и они с успехом ими пользовались. Одни отпускали «девок» на оброк в города, прекрасно зная, что они будут там заниматься проституцией, и даже специально направляя их силой в дома терпимости. Другие поступали не так грубо и подчас с большей выгодой для себя. Француз Шарль Массон рассказывает в своих записках:

«У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти-двенадцати лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванью, и причесыванию и др., так что дом ее, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые - к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход».

Императорское правительство всегда чрезвычайно гостеприимно относилось к иностранцам, пожелавшим остаться в России. Им щедро раздавали высокие должности, жаловали громкие титулы, ордена и, конечно, русских крепостных крестьян. Иноземцы, оказавшись в таких благоприятных условиях, жили в свое удовольствие и благословляя русского императора. Барон Н.Е. Врангель, сам потомок выходцев из чужих земель, вспоминал о своем соседе по имению, графе Визануре, ведшим совершенно экзотический образ жизни. Его отец был индусом или афганцем и оказался в России в составе посольства своей страны в период правления Екатерины II. Здесь этот посол умер, а его сын по каким-то причинам задержался в Петербурге и был окружен благосклонным вниманием правительства. Его отдали на учебу в кадетский корпус, а по окончании наделили поместьями и возвели в графское достоинство Российской империи.

На российской земле новоявленный граф не собирался отказываться от обычаев своей родины, тем более что его к этому никто и не думал принуждать. Он не стал возводить у себя в имении большого усадебного дома, но вместо этого построил несколько небольших уютных домиков, все в разных стилях, по преимуществу восточных - турецком, индийском, китайском. В них он поселил насильно взятых из семей крестьянских девушек, наряженных сообразно стилю того дома, в котором они жили, - соответственно китаянками, индианками и турчанками. Устроив таким образом свой гарем, граф наслаждался жизнью, «путешествуя» - т. е. бывая поочередно то у одних, то у других наложниц. Врангель вспоминал, что это был немолодой, некрасивый, но любезный и превосходно воспитанный человек. Посещая своих русских невольниц, он также одевался, как правило, в наряд, соответствующий стилю дома - то китайским мандарином, то турецким пашой.

Но крепостные гаремы заводили у себя в имениях не только выходцы из азиатских стран - им было чему поучиться в этом смысле у русских помещиков, которые подходили к делу без лишней экзотики, практически. Гарем из крепостных «девок» в дворянской усадьбе XVIII–XIX столетий - это такая же неотъемлемая примета «благородного» быта, как псовая охота или клуб. Конечно, не всякий помещик имел гарем, и точно так же не все участвовали в травле зверя или садились когда-нибудь за карточный стол. Но не добродетельные исключения, к сожалению, определяли образ типичного представителя высшего сословия этой эпохи.

Из длинного ряда достоверных, «списанных с натуры» дворянских персонажей, которыми так богата русская литература, наиболее характерным будет именно Троекуров. Каждый русский помещик был Троекуровым, если позволяли возможности, или хотел быть, если средств для воплощения мечты оказывалось недостаточно. Примечательно, что в оригинальной авторской версии повести «Дубровский», непропущенной императорской цензурой и до сих пор малоизвестной, Пушкин писал о повадках своего Кириллы Петровича Троекурова:

«Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома жили шестнадцать горничных… Окна во флигель были загорожены решеткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодыя затворницы в положенные часы ходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место…» (Семевский В.И. Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в. Т. 2. СПб., 1888 г., с. 258.)

Большие и маленькие Троекуровы населяли дворянские усадьбы, кутили, насильничали и спешили удовлетворить любые свои прихоти, нимало не задумываясь о тех, чьи судьбы они ломали. Один из таких бесчисленных типов - рязанский помещик князь Гагарин, о котором сам предводитель дворянства в своем отчете отзывался, что образ жизни князя состоит «единственно в псовой охоте, с которою он, со своими приятелями, и день и ночь ездит по полям и по лесам и полагает все свое счастие и благополучие в оном». При этом крепостные крестьяне Гагарина были самыми бедными во всей округе, поскольку князь заставлял их работать на господской пашне все дни недели, включая праздники и даже Святую Пасху, но не переводя на месячину. Зато как из рога изобилия сыпались на крестьянские спины телесные наказания, и сам князь собственноручно раздавал удары плетью, кнутом, арапником или кулаком - чем попало.

Завел Гагарин и свой гарем:

«В его доме находятся две цыганки и семь девок; последних он растлил без их согласия, и живет с ними; первые обязаны были учить девок пляске и песням. При посещении гостей они составляют хор и забавляют присутствующих. Обходится с девками князь Гагарин так же жестоко, как и с другими, часто наказывает их арапником. Из ревности, чтобы они никого не видали, запирает их в особую комнату; раз отпорол одну девку за то, что она смотрела в окно».

Примечательно, что дворяне уезда, соседи-помещики Гагарина, отзывались о нем в высшей степени положительно. Как один заявлял, что князь не только что «в поступках, противных дворянской чести не замечен», но, более того, ведет жизнь и управляет имением «сообразно прочим благородным дворянам»! Последнее утверждение, в сущности, было абсолютно справедливо.

В отличие от причуд экзотического графа Визанура, гарем обычного помещика был лишен всякой театральности или костюмированности, поскольку предназначался, как правило, для удовлетворения совершенно определенных потребностей господина. Гагарин на общем фоне еще слишком «артистичен» - он обучает своих невольных наложниц пению и музыке с помощью нанятых цыганок. Совершенно иначе устроен быт другого владельца, Петра Алексеевича Кошкарова.

Это был пожилой, достаточно состоятельный помещик, лет семидесяти. Я. Неверов вспоминал:

«Быт женской прислуги в его доме имел чисто гаремное устройство… Если в какой-ибо семье дочь отличалась красивой наружностью, то ее брали в барский гарем».

Около 15 молодых девушек составляли женскую «опричнину» Кошкарова. Они прислуживали ему за столом, сопровождали в постель, дежурили ночью у изголовья. Дежурство это носило своеобразный характер: после ужина одна из девушек громко объявляла на весь дом, что «барину угодно почивать». Это было сигналом для того, чтобы все домашние расходились по своим комнатам, а гостиная превращалась в спальню Кошкарова. Туда вносили деревянную кровать для барина и тюфяки для его «одалисок», располагая их вокруг господской постели. Сам барин в это время творил вечернюю молитву. Девушка, чья очередь тогда приходилась, раздевала старика и укладывала в постель. Впрочем, то, что происходило дальше, было совершенно невинно, но объяснялось исключительно преклонным возрастом хозяина - дежурная садилась на стул рядом с господским изголовьем и должна была рассказывать сказки до тех пор, пока барин не уснет, самой же спать во всю ночь не разрешалось ни в коем случае! Утром она поднималась со своего места, растворяла запертые на ночь двери гостиной и возвещала, также на весь дом: «барин приказал ставни открывать»! После этого она удалялась спать, а заступившая ее место новая дежурная поднимала барина с кровати и одевала его.

При всем при том быт старого самодура все же не лишен некоторой доли извращенного эротизма. Неверов пишет:

«Раз в неделю Кошкаров отправлялся в баню, и его туда должны были сопровождать все обитательницы его гарема, и нередко те из них, которые еще не успели, по недавнему нахождению в этой среде, усвоить все ее взгляды, и в бане старались спрятаться из стыдливости, - возвращались оттуда битыми».

Побои доставались кошкаровским «опричницам» и просто так, особенно по утрам, во время между пробуждением и до чаепития с неизменной трубкой табаку, когда престарелый барин чаще всего бывал не в духе. Неверов подчеркивает, что наказывали в доме Кошкарова чаще всего именно девушек из ближней прислуги, а наказаний дворовых мужчин было значительно меньше:

«Особенно доставалось бедным девушкам. Если не было экзекуций розгами, то многие получали пощечины, и все утро раздавалась крупная брань, иногда без всякого повода».

Так развращенный помещик проводил дни своей бессильной старости. Но можно себе представить, какими оргиями были наполнены его молодые годы - и подобных ему господ, безраздельно распоряжавшихся судьбами и телами крепостных рабынь. Однако важнее всего, что происходило это в большинстве случаев не из природной испорченности, но было неизбежным следствием существования целой системы социальных отношений, освященной авторитетом государства и неумолимо развращавшей и рабов и самих рабовладельцев.

С детства будущий барин, наблюдая за образом жизни родителей, родственников и соседей, рос в атмосфере настолько извращенных отношений, что их порочность уже не осознавалась вполне их участниками. Анонимный автор записок из помещичьего быта вспоминал:

«После обеда полягутся все господа спать. Во все время, пока они спят, девочки стоят у кроватей и отмахивают мух зелеными ветками, стоя и не сходя с места… У мальчиков-детей: одна девочка веткой отмахивала мух, другая говорила сказки, третья гладила пятки. Удивительно, как было распространено это, - и сказки и пятки, - и передавалось из столетия в столетие!

Когда барчуки подросли, то им приставлялись только сказочницы. Сидит девочка на краю кровати и тянет: И-ва-н ца-ре-вич… И барчук лежит и выделывает с ней штуки… Наконец молодой барин засопел. Девочка перестала говорить и тихонько привстала. Барчук вскочит, да бац в лицо!.. „Ты думаешь, что я уснул?“ - Девочка, в слезах, опять затянет: И-ва-н ца-ре-вич…»

Другой автор, А. Панаева, оставила только краткую зарисовку всего нескольких типов «обычных» дворян и их повседневного быта, но и этого вполне достаточно, чтобы представить среду, в которой рос маленький барчук и которая формировала детскую личность таким образом, чтобы в старости превратить его в очередного кошкарова.

В упоминавшееся уже в предыдущей главе дворянское имение, для раздела имущества после умершего помещика, собрались близкие и дальние родственники. Приехал дядя мальчика. Это старый человек, имеющий значительный общественный вес и влияние. Он холостяк, но содержит многочисленный гарем; выстроил у себя в усадьбе двухэтажный каменный дом, куда и поместил крепостных девушек. С некоторыми из них он, не стесняясь, приехал на раздел, они сопровождают его днем и ночью. Да никому из окружающих и не приходит в голову стесняться данным обстоятельством, оно кажется всем естественным, нормальным. Правда, через несколько лет имение этого уважаемого человека правительство все же будет вынуждено взять в опеку, как сказано в официальном определении: «за безобразные поступки вопиюще-безнравственного характера»…

А вот младший брат развратника, он отец мальчика. Панаева говорит о нем, что он «добряк», и это, наверное, так. Его жена, мать мальчика, добропорядочная женщина, хорошая хозяйка. Она привезла с собой несколько дворовых «девок» для услуг. Но дня не проходило, чтобы она, на глазах у сына, не била и не щипала их за любую оплошность. Эта барыня хотела видеть своего ребенка гусарским офицером и, чтобы приучить его к необходимой выправке, каждое утро на четверть часа ставила его в специально устроенную деревянную форму, принуждавшую без движения стоять по стойке смирно. Тогда мальчик «от скуки развлекал себя тем, что плевал в лицо и кусал руки дворовой девушке, которая обязана была держать его за руки», - пишет Панаева, наблюдавшая эти сцены.

В целях выработки в мальчике командных навыков мамаша на лужайку сгоняла крестьянских детей, а барчук длинным прутом немилосердно бил тех, кто плохо перед ним маршировал. Насколько обычной была описанная картина, подтверждает множество свидетельств очевидцев и даже невольных участников. Крепостной человек Ф. Бобков вспоминал о развлечении господ, когда они приезжали в усадьбу:

«Помню, как барыня, сидя на подоконнике, курила трубку и смеялась, глядя на игру сына, который сделал из нас лошадок и подгонял хлыстом…».

Эта достаточно «невинная» на первый взгляд барская забава в действительности несла в себе важное значение прививки дворянскому ребенку определенных социальных навыков, стереотипов поведения по отношению к окружающим рабам. Можно сказать, что эта «игра» в лошадок и чудливые, но неизменно уродливые или трагикомические формы. Будущее этого гнезда, целой дворянской фамилии, предстоит продолжать внебрачным детям. Но их психика в немалой степени травмирована осознанием своей социальной неполноценности. Даже получая со временем все права «благородного российского дворянства», они не могут забыть тяжелых впечатлений, перенесенных в детские годы.

Нравственное одичание русских помещиков доходило до крайней степени. В усадебном доме среди дворовых людей, ничем не отличаясь от слуг, жили внебрачные дети хозяина или его гостей и родственников, оставивших после своего посещения такую «память». Дворяне не находили ничего странного в том, что их собственные, хотя и незаконнорожденные, племянники и племянницы, двоюродные братья и сестры находятся на положении рабов, выполняют самую черную работу, подвергаются жестоким наказаниям, а при случае их и продавали на сторону.

Е. Водовозова описала, как в доме ее матери жила такая дворовая женщина - «она была плодом любви одного нашего родственника и красавицы-коровницы на нашем скотном дворе». Положение Минодоры, как ее звали, пока был жив отец мемуаристки, страстный любитель домашнего театра, было довольно сносным. Она воспитывалась с дочерьми хозяина, даже могла немного читать и говорить по-французски и принимала участие в домашних спектаклях. Мать Водовозовой, взявшая на себя управление имением после смерти мужа, завела совершенно иные порядки. Перемены тяжело отразились на судьбе Минодоры. Как на беду, девушка и хрупким сложением и изысканными манерами напоминала скорее благородную барышню, чем обычную дворовую «девку». Водовозова писала об этом:

«То, что у нас ценили в ней прежде - ее прекрасные манеры и элегантность, необходимые для актрисы и для горничной в хорошем доме, - было теперь, по мнению матушки, нам не ко двору. Прежде Минодора никогда не делала никакой грязной работы, теперь ей приходилось все делать, и ее хрупкий, болезненный организм был для этого помехою: побежит через двор кого-нибудь позвать - кашель одолеет, принесет дров печку истопить - руки себе занозит, и они у нее распухнут. У матушки это все более вызывало пренебрежение к ней: она все с большим раздражением смотрела на элегантную Минодору. К тому же нужно заметить, что матушка вообще недолюбливала тонких, хрупких, бледнолицых созданий и предпочитала им краснощеких, здоровых и крепких женщин… В этой резкой перемене матушки к необыкновенно кроткой Минодоре, ничем не провинившейся перед нею, наверно, немалую роль играла вся ее внешность „воздушного созданья“. И вот положение Минодоры в нашем доме становилось все более неприглядным: страх… и вечные простуды ухудшали ее слабое здоровье: она все сильнее кашляла, худела и бледнела. Выбегая на улицу по поручениям и в дождь и в холод, она опасалась накинуть даже платок, чтобы не подвергнуться попрекам за „барство“».

Наконец барыня, видя, что извлечь практическую пользу от такой слишком утонченной рабы не удастся, успокоилась на том, что продала свою крепостную родственницу вместе с ее мужем знакомым помещикам.

Если добропорядочная вдова, заботливая мать для своих дочерей, могла поступать так цинично и жестоко, то о нравах помещиков более решительных и отчаянных дает представление описание жизни в усадьбе генерала Льва Измайлова.

Информация о несчастном положении генеральской дворни сохранилась благодаря документам уголовного расследования, начатого в имении Измайлова после того, как стали известны происходившие там случаи несколько необыкновенного даже для того времени насилия и разврата.

Измайлов устраивал колоссальные попойки для дворян всей округи, на которые свозили для развлечения гостей принадлежащих ему крестьянских девушек и женщин. Генеральские слуги объезжали деревни и насильно забирали женщин прямо из домов. Однажды, затеяв такое «игрище» в своем сельце Жмурове, Измайлову показалось, что «девок» свезено недостаточно, и он отправил подводы за пополнением в соседнюю деревню. Но тамошние крестьяне неожиданно оказали сопротивление - своих баб не выдали и, кроме того, в темноте избили Измайловского «опричника» - Гуська.

Взбешенный генерал, не откладывая мести до утра, ночью во главе своей дворни и приживалов налетел на мятежную деревню. Раскидав по бревнам крестьянские избы и устроив пожар, помещик отправился на дальний покос, где ночевала большая часть населения деревни. Там ничего не подозревающих людей повязали и пересекли.

Встречая гостей у себя в усадьбе, генерал, по-своему понимая обязанности гостеприимного хозяина, непременно каждому на ночь предоставлял дворовую девушку для «прихотливых связей», как деликатно сказано в материалах следствия. Наиболее значительным посетителям генеральского дома по приказу помещика отдавались на растление совсем молодые девочки двенадцати-тринадцати лет.

В главной резиденции Измайлова, селе Хитровщине, рядом с усадебным домом располагалось два флигеля. В одном из них размещалась вотчинная канцелярия и арестантская, в другом - помещичий гарем. Комнаты в этом здании имели выход на улицу только через помещения, занимаемые собственно помещиком. На окнах стояли железные решетки.

Число наложниц Измайлова было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. В гарем набирались нередко девочки 10–12 лет и некоторое время подрастали на глазах господина. Впоследствии участь их всех была более или менее одинакова - Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м году.

Одна из затворниц генерала, Афросинья Хомякова, взятая в господский дом тринадцати лет от роду, рассказывала, как двое лакеев среди белого дня забрали ее из комнат, где она прислуживала дочерям Измайлова, и притащили едва не волоком к генералу, зажав рот и избивая по дороге, чтобы не сопротивлялась. С этого времени девушка была наложницей Измайлова несколько лет. Но когда она посмела просить разрешения повидаться с родственниками, за такую «дерзость» ее наказали пятидесятью ударами плети.

Содержание обитательниц генеральского гарема было чрезвычайно строгим. Для прогулки им предоставлялась возможность только ненадолго и под бдительным присмотром выходить в сад, примыкавший к флигелю, никогда не покидая его территории. Если случалось сопровождать своего господина в поездках, то девушек перевозили в наглухо закрытых фургонах. Они не имели права видеться даже с родителями, и всем вообще крестьянам и дворовым было строжайше запрещено проходить поблизости от здания гарема. Тех, кто не только что смел пройти под окнами невольниц, но и просто поклониться им издали - жестоко наказывали.

Быт генеральской усадьбы не просто строг и нравственно испорчен - он вызывающе, воинствующе развратен. Помещик пользуется физической доступностью подневольных женщин, но в первую очередь пытается растлить их внутренне, растоптать и разрушить духовные барьеры, и делает это с демоническим упорством. Беря в свой гарем двух крестьянок - родных сестер, Измайлов принуждает их вместе, на глазах друг у друга «переносить свой позор». А наказывает он своих наложниц не за действительные проступки, даже не за сопротивление его домогательствам, а за попытки противостоять духовному насилию. Авдотью Коноплеву он собственноручно избивает за «нежелание идти к столу барскому, когда барин говорил тут непристойные речи». Ольга Шелупенкова также была таскана за волосы за то, что не хотела слушать барские «неблагопристойные речи». А Марья Хомякова была высечена плетьми потому только, что «покраснела от срамных слов барина»…

Измайлов подвергал своих наложниц и более серьезным наказаниям. Их жестоко пороли кнутом, одевали на шею рогатку, ссылали на тяжелые работы и проч.

Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал ее, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. Причем разгневавшись за что-то, он подверг девушку целому ряду жестоких наказаний:

«сначала высекли ее плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась она по прежнему в запертом гареме усадьбы, и во все это время была наложницей барина…»

Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.

Но следователями было выяснено совершенно шокировавшее их обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как ее мать сама была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким образом, эта несчастная девушка оказывается еще и побочной дочерью Измайлова! А ее брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев Хорошевский - служил в «казачках» в господской дворне.

Сколько в действительности у Измайлова было детей, так и не установлено. Одни из них сразу после рождения терялись среди безликой дворни. В других случаях беременную от помещика женщину отдавали замуж за какого-нибудь крестьянина.

К.А. Трутовский. Отдых помещика.

Барыня из «Муму» — собирательный образ эпохи. А кто они были — реальные жестокие помещики?

Крепостное право существовало на Руси де-факто с XI века, официально же подтверждено Соборным уложением от 1649 года и отменено только в 1861 году.

В 1741 году императрица Елизавета Петровна издала грамоту о запрете крепостных на верноподданичество, обозначив тем самым, что невольные люди не входят даже в ранг членов общества. Насилие над крепостными в России в XVIII веке было нормой.

К крестьянам относились как к домашнему скоту, женили по эстетическим соображениям (например, по росту — очень удобно и красиво), не разрешали удалять больные зубы, чтобы не потерялся «товарный вид» (объявления о продаже крепостных соседствовали в газете с заметками о продаже самовара, черемуховой муки, гончих собак и свиноматок). Бить подневольного можно было сколько душе угодно, главное, чтобы крепостной не умер в течение 12 часов. О самых главных злодеях эпохи — ниже.

Николай Струйский

1749-1796

Владения : имение Рузаевка, земли в Симбирской, Оренбургской
и Казанской губерниях

2700

Струйский был владельцем богатого пензенского имения Рузаевка. Согласно описанию в Русском биографическом словаре (РБС), помещик слыл в народе самодуром. Каждый день наряжался в стиле разных эпох и народов. Обожал поэзию и сочинял стихи. По этому поводу даже открыл частную типографию на территории имения. Мемуаристы отзываются о нем как о чудаке-графомане. «По имени струя, ‎а по стихам — болото», — иронизировал Державин.

Усадьба Рузаевка

Но самым главным развлечением помещика были ролевые игры, в особенности уголовные. Струйский придумывал сюжет для «преступления», выбирал среди своих крестьян тех, кто будет обвиняемым, а кто — свидетелем, устраивал допросы и лично выносил приговор. Наказания между тем были реальными. В подвале у Струйского располагалась коллекция орудий пыток, любовно собранная по свету. Также здесь была зона с «живым тиром». Жертвы бегали от стенки до стенки, издавая звуки уток, в то время как Струйский стрелял. На счету «режиссера» и «поэта» — жизни около 200 крепостных.

Струйский остался безнаказанным. Умер после известия о смерти Екатерины II, «слег горячкой, лишился языка и закрыл навсегда свои глаза».

Лев Измайлов

1764-1834

Владения : имения Тульской и Рязанской губерний

Количество крепостных во владении :

около 1000

У кавалерийского генерала Льва Дмитриевича Измайлова было две страсти: собаки и девушки. Собак у помещика было около семи сотен, и были они самых благородных пород. Если Измайлов хотел заполучить какого-то нового замечательного пса, то предлагал обмен на своих крестьян в любом количестве. В пьесе А. С. Грибоедова «Горе от ума» в следующих словах Чацкого речь идет именно об Измайлове: «Тот Нестор негодяев знатных, толпою окруженный слуг; усердствуя, они в часы вина и драки и честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг на них он выменял борзые три собаки!!!». Жили измайловские собаки в царских условиях: у каждой — отдельная комната и отборная еда.

О том, что собак Измайлов почитает превыше людей, доказывает его диалог с камердинером, которому богатый самодур на возражение «нельзя сравнивать человека с бестолковой тварью» проткнул руку вилкой. Про своих же работников, спавших вповалку и евших кое-как, да к тому же лишенных права заводить семью, Измайлов говаривал так: «Коли мне переженить всю эту моль, так она съест меня совсем».

И. Ижакевич. Крепостных меняют на собак

Что касается второй страсти Измайлова, ее утолял личный гарем, в котором всегда было ровно 30 девушек, самым юным едва исполнилось 12. Условия их проживания можно сравнить с тюрьмой: под замком и с решеткой на окнах. Выпускали наложниц только для прогулки в саду или похода в баню. Когда к Измайлову приезжали гости, он непременно отсылал к ним в комнаты девушек, и чем важнее гость, тем те были моложе.

Слухи о злодействах помещика дошли до самого императора. В 1802 году Александр I написал тульскому гражданскому губернатору Иванову следующее: «До сведения моего дошло, что отставной генерал-майор Лев Измайлов <…> ведя распутную и всем порокам отверзтую жизнь, приносит любострастию своему самые постыдные и для крестьян утеснительные жертвы. Я поручаю вам о справедливости сих слухов разведать, без огласки, и мне с достоверностью донести». Губернские власти долгие годы вели следствие по делу Измайлова, но, благодаря своим связям и богатству, он остался, по сути, безнаказанным. Только в 1831 году по Сенатскому докладу его имения взяты в опеку, а сам он признан невыездным из своих имений.

Отто Густав Дуглас

1687-1771

Владения : имения Ревельской губернии

Количество крепостных во владении : неизвестно

Удивительно, что иностранцы, поступавшие на царскую службу, легко перенимали свирепый метод общения с крепостными, соревнуясь с соседями в беспощадности. Одним из таких людей был русский генерал-аншеф Отто Густав Дуглас, шведский военный и российский государственный деятель, участник Великой Северной войны, генерал-губернатор Финляндии и губернатор Ревельской губернии. Будучи на госслужбе, запомнился истории тем, что придерживался тактики выжженной земли, разоряя финские земли, и отправил в Россию «в рабство», по разным данным, от 200 до 2000 финских крестьян.

Н. А. Касаткин. «Крепостная актриса в опале, кормящая грудью барского щенка»

А наблюдая за извращенным садизмом «дворянской вольности», он создал свой собственный садистский почерк: спинной фейерверк. Сначала Дуглас не жалеючи бил кнутом крестьян, после этого приказывал присыпать их спины порохом, чтобы затем подойти к несчастным с горящей свечой и поджечь раны.

Было на его счету и убийство — правда, вроде как неумышленное, и не крепостного, а некоего капитана. За оное он был приговорен судом к пожизненному заключению, но, будучи любимцем Петра I, отделался трехнедельными работами в Летнем саду в Санкт-Петербурге.

Дарья Салтыкова (Салтычиха)

1730-1801

Владения : Московская, Вологодская и Костромская губернии

Количество крепостных во владении :

около 600

«Мучительница и душегубица, которая бесчеловечно <...> людей своих убивала до смерти» — такова характеристика Салтыковой из Высочайшего указа 1768 года. Фамилию «душегубицы» очень часто можно встретить не только в списке самых жестоких помещиков, но даже среди серийных убийц. Овдовев в возрасте 26 лет, Салтыкова получила в свою полную власть шесть сотен душ в Московской, Вологодской и Костромской губерниях. Возможно, именно гибель мужа повлияла на спокойную до тех пор барыню в совершенно кошмарном ключе. Жертвами помещицы, по свидетельствам современников, стало от 75 до 138 человек.

С самого утра она шла проверять, как ведется хозяйство: постираны ли платья, помыты ли полы, чиста ли посуда. Салтыковой достаточно было заметить на полу залетевший из окна лист с яблони, чтобы начать избивать поломойку первым попавшимся под руку предметом. Когда уставала бить, призывала на помощь конюха. Сама же сидела и, упиваясь, наблюдала за экзекуцией. Если провинившаяся выживала, ее полумертвую отправляли снова мыть полы. Салтыкова была нечеловечески изобретательна и беспощадна: обливала жертв кипятком, жгла им кожу раскаленными щипцами, выставляла голыми на мороз или отправляла сидеть в прорубь на часок.

Иллюстрация работы Курдюмова к энциклопедическому изданию «Великая реформа», на которой изображены истязания Салтычихи «по возможности в мягких тонах»

Жалоб на неистовую хозяйку было множество, но связей среди должностных лиц и влиятельных людей у Салтыковой было еще больше. Всех доносчиков отправляли в ссылку. Но двоим крестьянам, Савелию Мартынову и Ермолаю Ильину, жен которых она убила, все же удалось передать жалобу императрице Екатерине II. Около шести лет велось следствие, после чего помещицу приговорили к пожизненному заключению в подземной тюрьме без света и лишению дворянского рода.

В подлиннике указа Екатерина II вместо «она» написала «он», намекая, что Салтычиха недостойна считаться особой милосердного пола, и приказала всем в дальнейшем именовать Салтыкову местоимением «он».