Проспер Мериме «Хроника царствования Карла IX. Хроника царствования карла ix

За последнее время я прочитал довольно много мемуаров и памфлетов, относящихся к концу XVI века. Мне захотелось сделать экстракт прочитанного, и я его сделал.

В истории я люблю только анекдоты, а из анекдотов предпочитаю такие, в которых, как мне подсказывает воображение, я нахожу правдивую картину нравов и характеров данной эпохи. Страсть к анекдотам нельзя назвать особенно благородной, но, к стыду своему, должен признаться, что я с удовольствием отдал бы Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или Периклова раба, ибо только мемуары, представляющие собой непринужденную беседу автора с читателем, способны дать изображение человека , а меня это главным образом занимает и интересует. Не по Meзpe, а по Монлюку, Брантому, д"Обинье, Тавану, Лану́ и др. составляем мы себе представление о французе XVI века. Слог этих авторов не менее характерен, чем самый их рассказ.

У Этуаля сказано мимоходом:

«Девица Шатонеф, одна из милашек короля до его отъезда в Польшу, увлеклась флорентийцем Антинотти, начальником галер в Марселе, выскочила за него замуж, а потом, обнаружив, что он впал в блуд, взяла да собственными руками его и убила».

При помощи этого анекдота и множества других – а у Брантома их полно – я мысленно воссоздаю характер, и передо мной оживает придворная дама времен Генриха III.

Мне представляется любопытным сравнить тогдашние нравы с нашими и обратить внимание на то обстоятельство, что сильные чувства выродились, зато жизнь стала спокойнее и, пожалуй, счастливее. Остается решить вопрос: лучше ли мы наших предков, а это не так легко, ибо взгляды на одни и те же поступки с течением времени резко изменились.

Так, например, в 1500 году убийство и отравление не внушали такого ужаса, как в наши дни. Дворянин предательски убивал своего недруга, ходатайствовал о помиловании и, испросив его, снова появлялся в обществе, причем никто и не думал от него отворачиваться. В иных случаях, если убийство совершалось из чувства правой мести, то об убийце говорили, как говорят теперь о порядочном человеке, убившем на дуэли подлеца, который нанес ему кровное оскорбление.

Вот почему я убежден, что к поступкам людей, живших в XVI веке, нельзя подходить с меркой XIX. Что́ в государстве с развитой цивилизацией считается преступлением, то в государстве менее цивилизованном сходит всего лишь за проявление отваги, а во времена варварские, может быть, даже рассматривалось как похвальный поступок. Суждение об одном и том же деянии надлежит, понятно, выносить еще и в зависимости от того, в какой стране оно совершилось , ибо между двумя народами такое же точно различие, как между двумя столетиями .

Мехмет-Али, у которого мамелюкские беи оспаривали власть над Египтом, в один прекрасный день приглашает к себе во дворец на праздник их главных военачальников. Не успели они войти, как ворота за ними захлопываются. Спрятанные на верхних террасах албанцы расстреливают их, и отныне Мехмет-Али царит в Египте единовластно.

Что же из этого? Мы ведем с Мехметом-Али переговоры, более того: он пользуется у европейцев уважением, во всех газетах о нем пишут как о великом человеке, его называют благодетелем Египта. А между тем что может быть ужаснее совершенного с заранее обдуманным намерением убийства беззащитных людей? Но все дело в том, что подобного рода ловушки узаконены местными обычаями и объясняются невозможностью выйти из положения иначе. Ну как тут не вспомнить изречение Фигаро: Ма, per Dio, I"utilité!

Если бы в распоряжении одного министра, которого я здесь называть не стану, находились албанцы, готовые по его приказу кого угодно расстрелять, и если бы во время одного из званых обедов он отправил на тот свет наиболее видных представителей оппозиции, то фактически его деяние ничем бы не отличалось от деяния египетского паши, а вот с точки зрения нравственной оно в сто раз более преступно. Убивать – это уже не в наших нравах. Но тот же самый министр уволил многих либеральных избирателей, мелких правительственных чиновников, запугал других, и выборы прошли, как ему хотелось. Если бы Мехмет-Али был министром во Франции, он бы дальше этого не пошел, а французский министр, очутись он в Египте, непременно начал бы расстреливать, оттого что увольнения не произвели бы на умы мамелюков должного действия .

Варфоломеевская ночь была даже для того времени огромным преступлением, но, повторяю, резня в XVI веке – совсем не такое страшное преступление, как резня в XIX. Считаем нужным прибавить, что участие в ней, прямое или косвенное, приняла большая часть нации; она ополчилась на гугенотов, потому что смотрела на них как на чужестранцев, как на врагов.

Варфоломеевская ночь представляла собой своего рода национальное движение, напоминающее восстание испанцев 1809 года, и парижане, истребляя еретиков, были твердо уверены, что они действуют по воле неба.

Верно ли были поняты причины резни? Была ли она подготовлена заранее или же явилась следствием решения внезапного, быть может – делом случая?

На все эти вопросы ни один историк не дал мне удовлетворительного ответа.

В качестве доказательства историки приводят городские слухи и воображаемые разговоры, которые очень мало значат, когда речь идет о решении столь важной исторической проблемы.

Иные утверждают, что Карл IX – это воплощение двуличия, другие рисуют его человеком угрюмым, взбалмошным и вспыльчивым. Если он задолго до 24 августа грозил протестантам – значит, он исподволь готовил их избиение; если он обласкал их – значит, он двуличен.

В доказательство того, как легко подхватываются самые неправдоподобные слухи, я хочу рассказать только одну историю, которую вы можете найти везде.

Будто бы уже приблизительно за год до Варфоломеевской ночи был составлен план резни. Вот в чем он заключался: в Пре-о-Клер должны были построить деревянную башню; туда решено было поместить герцога Гиза с дворянами и солдатами-католиками, а адмирал с протестантами должен был разыграть атаку – якобы для того, чтобы король поглядел, как происходит осада. Во время этого своеобразного турнира по данному знаку католикам надлежало зарядить свое оружие и перебить врагов, прежде чем они успеют изготовиться к обороне. Чтобы разукрасить эту историю, рассказывают еще, будто фаворит Карла IX Линьероль из-за собственной неосторожности разоблачил заговор – когда король словесно изничтожал протестантских вельмож, он ему сказал: «Государь! Потерпите немного. У нас есть крепость, и она отомстит за нас всем еретикам». Прошу, однако, заметить, что никто еще не видел ни одной доски от этой крепости. Король велел казнить болтуна. План этот будто бы составил канцлер Бираг, а вместе с тем ему приписывают фразу, свидетельствующую о совершенно иных намерениях: дабы избавить короля от его недругов, ему, Бирагу, нужно, мол, всего несколько поваров. Последнее средство было гораздо более доступным, тогда как план с башней в силу своей необычности представляется почти неосуществимым. В самом деле: неужто у протестантов не возбудили бы подозрений приготовления к военной игре, в которой два стана, еще недавно – враждебных, столкнулись бы лицом к лицу? Да и потом, кто хочет расправиться с гугенотами, тот вряд ли станет собирать их всех в одном месте и вооружать. Ясно, что если бы заговорщики ставили своей задачей истребление всех протестантов, то насколько же целесообразнее было бы перебить их, безоружных, поодиночке!

По моему глубокому убеждению, резня была непреднамеренной, и мне непонятно, что заставляет придерживаться противоположного мнения авторов, которые, однако, сходятся на том, что Екатерина – женщина очень злая, но что это один из самых глубоких политических умов XVI века.

Проспер Мериме

Хроника царствования Карла IX

Предисловие

За последнее время я прочитал довольно много мемуаров и памфлетов, относящихся к концу XVI века. Мне захотелось сделать экстракт прочитанного, и я его сделал.

В истории я люблю только анекдоты, а из анекдотов предпочитаю такие, в которых, как мне подсказывает воображение, я нахожу правдивую картину нравов и характеров данной эпохи. Страсть к анекдотам нельзя назвать особенно благородной, но, к стыду своему, должен признаться, что я с удовольствием отдал бы Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или Периклова раба, ибо только мемуары, представляющие собой непринужденную беседу автора с читателем, способны дать изображение человека , а меня это главным образом занимает и интересует. Не по Мезре, а по Монлюку, Брантому, д"Обинье, Тавану, Ланý и др. составляем мы себе представление о французе XVI века. Слог этих авторов не менее характерен, чем самый их рассказ.

У Этуаля сказано мимоходом:

«Девица Шатонеф, одна из милашек короля до его отъезда в Польшу, увлеклась флорентинцем Антинотти, начальником галер в Марселе, выскочила за него замуж, а потом, обнаружив, что он впал в блуд, взяла да собственными руками его и убила».

При помощи этого анекдота и множества других - а у Брантома их полно, - я мысленно воссоздаю характер, и передо мной оживает придворная дама времен Генриха III.

Мне представляется любопытным сравнить тогдашние нравы с нашими и обратить внимание на то обстоятельство, что сильные чувства выродились, зато жизнь стала спокойнее и, пожалуй, счастливее. Остается решить вопрос: лучше ли мы наших предков, а это не так легко, ибо взгляды на одни и те же поступки с течением времени резко изменились.

Так, например, в 1500 году убийство и отравление не внушали такого ужаса, как в наши дни. Дворянин предательски убивал своего недруга, ходатайствовал о помиловании и, испросив его, снова появлялся в обществе, причем никто и не думал от него отворачиваться. В иных случаях, если убийство совершалось из чувства правой мести, то об убийце говорили, как говорят теперь о порядочном человеке, убившем на дуэли подлеца, который нанес ему кровное оскорбление.

Вот почему я убежден, что к поступкам людей, живших в XVI веке, нельзя подходить с меркой XIX. Чтó в государстве с развитой цивилизацией считается преступлением, то в государстве менее цивилизованном сходит всего лишь за проявление отваги, а во времена варварские, может быть, даже рассматривалось как похвальный поступок. Суждение об одном и том же деянии надлежит, понятно, выносить еще и в зависимости от того, в какой стране оно совершилось , ибо между двумя народами такое же точно различие, как между двумя столетиями.

Мехмет-Али, у которого мамелюкские беи оспаривали власть над Египтом, в один прекрасный день приглашает к себе во дворец на праздник их главных военачальников. Не успели они войти, как ворота за ними захлопываются. Спрятанные на верхних террасах албанцы расстреливают их, и отныне Мехмет-Али царит в Египте единовластно.

Что же из этого? Мы ведем с Мехметом-Али переговоры, более того: он пользуется у европейцев уважением, во всех газетах о нем пишут как о великом человеке, его называют благодетелем Египта. А между тем что может быть ужаснее совершенного с заранее обдуманным намерением убийства беззащитных людей? Но все дело в том, что подобного рода ловушки узаконены местными обычаями и объясняются невозможностью выйти из положения иначе. Ну как тут не вспомнить изречение Фигаро: Ma, per Dio, l"utilità!

Если бы в распоряжении одного министра, которого я здесь называть не стану, находились албанцы, готовые по его приказу кого угодно расстрелять, и если бы во время одного из званых обедов он отправил на тот свет наиболее видных представителей оппозиции, то фактически его деяние ничем бы не отличалось от деяния египетского паши, а вот с точки зрения нравственной оно в сто раз более преступно. Убивать - это уже не в наших нравах. Но тот же самый министр уволил многих либеральных избирателей, мелких правительственных чиновников, запугал других, и выборы прошли, как ему хотелось. Если бы Мехмет-Али был министром во Франции, он бы дальше этого не пошел, а французский министр, очутись он в Египте, непременно начал бы расстреливать, оттого что увольнения не произвели бы на умы мамелюков должного действия.

Варфоломеевская ночь была даже для того времени огромным преступлением, но, повторяю, резня в XVI веке - совсем не такое страшное преступление, как резня в XIX. Считаем нужным прибавить, что участие в ней, прямое или косвенное, приняла бóльшая часть нации; она ополчилась на гугенотов, потому что смотрела на них как на чужестранцев, как на врагов.

Варфоломеевская ночь представляла собой своего рода национальное движение, напоминающее восстание испанцев 1809 года, и парижане, истребляя еретиков, были твердо уверены, что они действуют по воле неба.

Верно ли были поняты причины резни? Была ли она подготовлена заранее или же явилась следствием решения внезапного, быть может - делом случая?

На все эти вопросы ни один историк не дал мне удовлетворительного ответа.

В качестве доказательства историки приводят городские слухи и воображаемые разговоры, которые очень мало значат, когда речь идет о решении столь важной исторической проблемы.

Иные утверждают, что Карл IX - это воплощение двуличия, другие рисуют его человеком угрюмым, взбалмошным и вспыльчивым. Если он задолго до 24 августа грозил протестантам, - значит, он исподволь готовил их избиение; если он обласкал их, - значит, он двуличен.

В доказательство того, как легко подхватываются самые неправдоподобные слухи, я хочу рассказать только одну историю, которую вы можете найти везде.

Будто бы уже приблизительно за год до Варфоломеевской ночи был составлен план резни. Вот в чем он заключался: в Пре-о-Клер должны были построить деревянную башню; туда решено было поместить герцога Гиза с дворянами и солдатами-католиками, а адмирал с протестантами должен был разыграть атаку - якобы для того, чтобы король поглядел, как происходит осада. Во время этого своеобразного турнира по данному знаку католикам надлежало зарядить свое оружие и перебить врагов, прежде чем они успеют изготовиться к обороне. Чтобы разукрасить эту историю, рассказывают еще, будто фаворит Карла IX Линьероль из-за собственной неосторожности разоблачил заговор, - когда король словесно изничтожал протестантских вельмож, он ему сказал: «Государь! Потерпите немного. У нас есть крепость, и она отомстит за нас всем еретикам». Прошу, однако, заметить, что никто еще не видел ни одной доски от этой крепости. Король велел казнить болтуна. План этот будто бы составил канцлер Бираг, а вместе с тем ему приписывают фразу, свидетельствующую о совершенно иных намерениях: дабы избавить короля от его недругов, ему, Бирагу, нужно, мол, всего несколько поваров. Последнее средство было гораздо более доступным, тогда как план с башней в силу своей необычности представляется почти неосуществимым. В самом деле: неужто у протестантов не возбудили бы подозрений приготовления к военной игре, в которой два стана, еще недавно - враждебных, столкнулись бы лицом к лицу? Да и потом, кто хочет расправиться с гугенотами, тот вряд ли станет собирать их всех в одном месте и вооружать. Ясно, что если бы заговорщики ставили своей задачей истребление всех протестантов, то насколько же целесообразнее было бы перебить их, безоружных, поодиночке!

1. Мериме и романтическая традиция: "Театр Клары Гасуль" и Гусли".

2. Роман Мериме "1572. Хроника времен Карла IX

3. Мериме-новеллист. Особенности жанра и принципы реалистического психологизма.

1. Мериме и романтическая традиция: "Театр Клары Гасуль" и Гусли"

Проспер Мериме, выдающийся представитель критического реализма, вступил в литературу как зрелый художник в 1820-е годы, в период активного противоборства романтизма и классицизма. Романтический отсвет сопровождает творческое развитие всех французских реалистов первой трети XIX века. Интерес Мериме к романтизму в немалой степени связан с состоявшимся в 1822 году знакомством со Стендалем и его влиянием на эстетическую борьбу: "Воззрения Стендаля сильно окрасили мои". Примечательно, что известность Мериме обрел ранее своих великих современников - Бальзака и Стендаля. Этому способствовали его блестящие литературные мистификации (характерные для романтизма!) - "Гюзла" ("Гусли", 1827) и "Театр Кла ры Гасуль" (1825).

В "Гусли" вошли 29 баллад Мериме и одна переведенная им поэма из сербской народной книги. Мистификация удалась, заинтересовала Пушкина и Мицкевича, которые приняли книгу Мериме как собрание подлинно фольклорных произведений и перевели их. В свои "Песни западных славян" Пушкин включил 11 стихотворений-переработок из Мериме. Значительный интерес вызвал и "Театр Клары Гасуль", где в духе романтической иронии авторство было приписано испанской актрисе: в сборнике был помещен якобы ее портрет - в действительности портрет самого Мериме в женском платье.

Как прозаические баллады, так и пьесы, вошедшие в "Театр ", обнаруживают характерные черты художественного метода Мериме: он четко схватывает местный быт, пейзаж, обычаи, особенности национальной психологии, видит историчес­кую взаимосвязь наций. В пьесах Мериме обнаруживает стрем­ление к разработке индивидуальных психологических характеристик. Воспитанный в вольнодумной и либеральной среде родителями-живописцами, Мериме воспринял и их антибуржуазность, неприязнь к религиозному ханжеству, лицемерию. Поэтика театра Мериме художественно утверждала принципы, близкие к теоретическим положениям манифеста Стендаля "Расин и Шекспир", а по своему общественному содержанию драмы были глубоко злободневны.

Творчество Мериме охватывает свыше четырех десятилетий. Первый период завершается созданием исторического романа "1572. Хроника времен Карла IX ", написанного перед Июльской революцией 1830 года во Франции. Невозможно переоценить значение освоенного Мериме в "Жакерии" (1828) опыта исторической драмы Шекспира, Шиллера, Гёте в осмыслении круп­ных исторических конфликтов и воссоздании широкого фона национальной жизни.

2. Роман Мериме "1572. Хроника времен Карла IX”.

Особенности жанра и принципы исторической реконструкции.

Роман Мериме "1572. Хроника времен Карла IX " - произведение, принципиально важное не только для понимания творчества Мериме (эволюции мировоззрения, эстетики и поэтики), но и для уяснения характера одной из значительных национальных традиций литературы в становлении и развитии жанра исторического романа, формировавшейся в полемике с историческим романом В. Скотта и романтическим творчеством Ф. Р.Шатобриана ("Мученики"), А. де Виньи ("Сен-Map"). Свои творческие принципы реконструкции истории Мериме излагает в предисловии к роману, а также в разговоре с читателем, который состоялся в главе VIII. В парадоксальной форме писатель заявляет в предисловии: "В истории я люблю только анекдоты и среди них предпочитаю те, где, как мне кажется, нахожу правдивое изображение врагов и характеров данной эпохи" , - и поясняет свое понимание исторических анекдотов следующим комментарием: "... Я охотно бы отдал Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или какого-нибудь Периклова раба" .

Характер декларации Мериме свидетельствует о становлении новой эстетической традиции во французской литературе, которой следовали и Стендаль, и Бальзак, - человек с его страстями, интересами, нравами и иллюзиями рассматривается в качестве "фокуса" общественной истории, история нравов выдвигается на передний изобразительный план. Эта установка писателя проявляется прежде всего в том, что в структуре романа на первом плане оказываются братья Мержи ("Я буду рассказывать о своем друге Мержи"), хотя в романе есть и реальные истори­ческие выдающиеся личности - Карл IX, адмирал Колиньи. По­лемика о характере и возможностях исторического прогресса, так очевидно проступавших в историческом методе Скотта, слы­шится в ответе на вопрос "Лучше ли мы наших предков?": "Лю­бопытно, мне кажется, сравнить эти нравы с нашими и просле­дить в последних, как выродились страсти в наши дни, сменив­шись спокойствием и, может быть, счастьем" . Произведение написано нака­нуне Июльской монархии, и обращение писателя к перелом­ным событиям французской истории связано с волнующими со­бытиями современности.

Роман Мериме продолжает наметившуюся национальную тра­дицию воспроизведения истории в политическом аспекте. В ро­манном действии, как и в предисловии, автор выступает в каче­стве активного интерпретатора и комментатора происходящего. Национальная трагедия, разыгравшаяся 24 августа 1572 года, - не результат заговора, а неизбежное следствие политической борьбы трех партий, распространившейся на всю нацию: «Вся Фран­ция разделилась тогда на три больших партии, на партию проте­стантов, во главе которой после смерти принца Конде стоял адмирал, на королевскую партию, самую слабую из всех трех, и на партию Гизов - тогдашних "ультрароялистов"» . Партия короля оказалась к этому времени наиболее слабой и потому была особо заинтересована во взаимном истреблении гугенотов и католиков: "Король... должен был для сохранения своей власти стараться, чтобы обе эти стороны находились в состоянии борьбы. Уничтожить одну из них значило отдать себя на милость другой" .

24 августа - день национального безумия, гражданской войны, народного восстания, в развязывании которого приняли уча­стие все партии, все национальные слои, преследовавшие свой интерес: "Парижский народ в эти времена был до крайности фанатичен" ; гугеноты вызывали ненависть своей за­носчивостью (одна из сестер короля была замужем за гугено­том); герцог Гиз, удаленный от двора, искал опоры в народе. Мериме настойчиво проводит мысль о массовом безумии, фа­натизме, разделившем нацию и приведшем к 6400 жертвам.

В трактовке Варфоломеевской ночи Мериме удалось найти один из важнейших путей объективной характеристики собы­тия. Избежав традиционного толкования, согласно которому 24 августа было подготовлено Карлом IX и злобной и властолюби­вой его матерью, Екатериной Медичи, писатель воссоздает кар­тину всеобщего безумия, нетерпимости и фанатизма. Хотя крик "бей!" исходил из Лувра, простонародье рассчитывало на грабеж, проповедники (и гугеноты, и католики) призывали в церквах к жестокости.

Предварив роман комментирующим введением, писатель изоб­разил кульминационное событие французской истории XVI века, не ставя, однако, вопроса о его роли в будущем развитии нации. Однако в преддверии революции 1830 года роман был остро ак­туальным. Он не утратил своей актуальности и впоследствии как образец анализа тех исторических ситуаций, которые могут быть охарактеризованы как состояние национального безумия, возникшее внезапно, но готовившееся всем ходом политичес­кой борьбы, конфессиональных распрей, разжиганием в народе самых низменных и агрессивных инстинктов демагогическими проповедями.

В романе, написанном в 1829 году - последнем году Реставрации отразился "современный взгляд на прошедшее", "скорбная дума" об исторических неразумиях в общественно-истори­ческом развитии: в немалой степени это объясняется самой слож­ностью социально-политической ситуации 1572 года.

Общий исторический взгляд Мериме, отмеченный скепти­цизмом, наложил отпечаток на его метод и жанр исторического романа. Своеобразие исторического метода писателя декларируется им в VIII главе - "Диалоге между читателем и автором ", где отстаивается право на изображение приватной жизни исторического лица в историческом романе: "Я буду рассказывать о своем друге Мержи" . Однако описание приватной жизни не только становится структурным остовом для изобра­жения исторической эпохи, но и отвечает авторской концепции истории как гигантской драмы, в которой участвуют наряду с царственными особами люди со своими страстями, нравами, обы­чаями, своей частной жизнью.

История предстает в движении судеб людей, она говорит их голосами, она проступает в их нравах. Исторический колорит как вид "местного колорита" представляется также через изоб­ражение частного и социального интереса участников истори­ческой жизни. В воспроизведении этого колорита значительную роль играет диалог, он господствует над авторской речью, кото­рая сохраняет, как в драме, свои позиции в многочисленных описаниях-ремарках, в кратких портретах, описаниях мест ра­зыгрывающихся событий, в авторском аналитическом коммен­тарии сцен, происходящих на глазах читателей.

Композиция романа отражает общий взгляд Мериме на ис­торию как драму (вспомним, что первым историческим произ­ведением писателя была драма "Жакерия" - 1828). Линия Берара Мержи делает композицию романа достаточно "воль­ной", но одновременно строгой и логичной. Композиция и сам характер всей романной структуры свидетельствуют, что "национальный" роман (выражение А. де Виньи) формировался в отталкивании от принципов исторической реконструкции В. Скот­та. В "Диалоге между читателем и автором" выпады против Скот­та приобретают прямо-таки саркастический характер: французский читатель, чей вкус сложился на основе романов "шотланд­ского чародея", ждет описания двора, великих личностей эпохи: "Сколько вещей сейчас мы узнаем!" и далее, в конце диалога: "- Ах, я замечаю, что в вашем романе я не найду того, чего искал. - Боюсь, что так" .

Мериме решительно отвергает описание "царственных особ", развернутое портретирование героев, эпически неторопливые зарисовки дворцов, замков, предпочитая этому психологичес­кую развернутость частных (с точки зрения большой истории) характеров. Это была та же позиция, которую в своих манифестах отстаивал Стендаль, - требование развития национальной психолого-аналитической традиции в разработке характера.

В предельно сжатой форме (критика всегда подчеркивала рационалистический лаконизм письма Мериме) писатель вводит нас во время и место действия. Глава "Рейтары" - драматическая экспозиция к последующему развертыванию художественного конфликта. Авторское описание глубоко аналитично, его детали "комментируют" драматическую напряженность сложившегося национального противостояния: иноземные наемники призваны защищать за хорошую плату интересы протестантов, уличные стены покрыты оскорбительными для обеих партий надписями, "короля и его мать щадили не более, чем вождей партии", ста­туя Богоматери испещрена гугенотскими пулями, мы видим трак­тирный стол, "потемневший от жира и копоти", солдат, чистя­щих лошадей.

Композиция романа подчинена принципу реалистического социального аналитизма. Путь Бернара, покинувшего суровый протестантский отцовский дом и добравшегося до Па­рижа, вводит нас в главе III в атмосферу той же религиозной нетерпимости, но уже на уровне королевского двора.

Эта глава важна и тем, что в ней появляется Жорж де Мержи - во многом авторский герой, то есть литературный герой, который в значительной мере представляет идейный мир автора. Жорж - отступник, его обращение в католицизм отдалило героя от семьи, его главная особенность - умение думать са­мостоятельно. Жорж - жизнелюб, человек большой культуры. Мериме продолжает традиции XVIII века с его опорой на мысль и критикой религии, когда воспроизводит историю Жоржа де Мержи, постигшего ханжество пресвитерианства и суеверие католиков-папистов. Жорж видит и ложность пафоса гугенотов, призывающих иноземцев на родину, видит он и распутство, и продажность служителей католической веры.

Конфликт нации не только развел братьев на разные истори­ческие позиции, но и разделил влюбленных. Конфликт в душе католички Дианы де Тюржи достигает наивысшего предела также 24 августа. Развитие конфликтного действия идет по драмати­ческому принципу: все сюжетные линии ускоренно развивают­ся в направлении к главному действию. Своеобразие романа Ме­риме состоит в том, что он изображает основное историческое событие через диалог, через небольшие сценические зарисовки, быстрая смена которых создает впечатление крайнего напряже­ния. В эту страшную ночь Бернар оказывается у Дианы (гл. XXI "Последнее усилие"), которая пытается обратить его в католи­чество. Их диалог идет на фоне усиливающегося шума, криков страдания, красноватых языков пламени - избиение началось.

Эта драматическая сцена рисует огромное психическое на­пряжение в душе героев, завершающееся победой высших чело­веческих чувств: Бернар не изменяет себе, и это возвышает его в глазах Дианы, умолявшей Бернара принять католичество. Таким образом, историческая жизнь определяет личную жизнь героев : оба возлюбленных возвысили себя через разрешение внутреннего конфликта.

Носителем авторской идеи является в романе Ла-Ну. Автор уделяет ему наибольшее внимание из всех выведенных в романе исторических лиц. С этим образом в XXIV-XXV главы проникает стиль "хроники", драматическое действие тормозится, "останов­ка" свидетельствует о принципиальной важности фрагмента для Мериме. "Осада Ларошели" - глава, свидетельствующая об известном постижении автором социальной сущности движения гугенотов. Мериме пишет об "активном и грозном мужестве... горожан, рыбаков, матросов", которые "не дали овладеть собой чувству тупой покорности" . Ла-Ну проводит в романе авторскую идею национального единства. Он призван осуществить компромисс - "одновременно соблюсти верность присяге и преданность вере". Для это у него, казалось бы, есть все: он ревностный кальвинист, мужественный воин, прозванный "Железной рукой" из-за потерянной в сраже­нии и замененной искусственной руки, человек, отмеченный не только храбростью, но и военным талантом. Однако историческое неразумие народных масс очень часто делает великие идеи вели­ких людей бесплодными. Для враждующих партий он предатель "Католики кричали, что он нарушил слово, данное королю, а про­тестанты обвиняли его в том, что он их предает" . Ла-Ну, "исполнившись отвращения к гражданской войне и мучимый уг­рызениями совести" , покидает крепость.

Более полному прояснению авторской позиции способствует образ Жоржа Мержи. Для него переход в католицизм не означал смены веры, он атеист, гуманистические воззрения как бы вы­водят его к близким для писателя духовным ценностям Просве­щения. Участие в событиях 24 августа обнаруживает бессилие его гуманистической позиции, происходит утрата веры в воз­можность разумного развития событий. В заключительных гла­вах романа мы видим, что Жорж ищет смерти: он ежедневно разгуливает ("будто дразнит") на глазах ларошельцев и погибает от выстрела брата. Жорж для Мериме - герой, как и Хуан Диас ("Испанцы в Дании"), хотя в нем нет действенной энергии пос­леднего: Жорж стремился быть "над схваткой".

Последние эпизоды последней главы романа, представляю­щие Жоржа в его смертный час, воспроизводят окончательный и бескомпромиссный расчет писателя с религиозным мракобесием: авторский сарказм сопровождает описание "схватки" между гугенотским пастором и католическим монахом за душу умирающего. Однако атеизм Жоржа остается основой его нравствен­ности и честного мужества и в последние минуты жизни возвышающие его.

«"Хроника времен Карла IX" – одно из наиболее глубоких проявлений убежденного антиклерикализма Мериме», - заключает Ю. Б. Виппер анализ критики писателем религиозного фанатизма .

21. Исторический роман Мериме. « Хроника царствования Карла 9».

Мериме Проспер - знаменитый французский писатель, член французской академии, историк архитектуры, драматург, археолог, романист, особенно знаменитый своими психологическими новеллами и повестями.

Интерес к истории у Мериме всегда совмещался с желанием понять своего современника. Роман « Хроника царствия Карла 9» переносит читателя в 1572 год. К этому времени исторический роман В. Скотта был уже широко известен, однако сами французы по-своему восприняли открытия шотландца; принимая необходимость связывать обычаи с историческими фактами, они (Виньи, Гюго) большее внимание уделяли нравственной основе происходящих событий и душевному миру персонажей. Хроника времён Карла 9 формально основана на конфликте католиков и протестантов, который завершился избиением протестантов в ночь на святого Варфоломея, однако его подлинная сущность 0 в противостоянии гуманизма и антигуманизма во всех их проявлениях. Роман Миримее направлен против военного разрешения конфликтов, против гражданской войны. Для Франции эта проблема имела первостепенное значение после революции 1789 года, когда чуть ли не каждый год был отмечен восстаниями в том или ином регионе, жестоко подавляемыми правительственными войсками. И на той, и на другой стороне были французы. Один из героев романа замечает, что страшно убивать человека, который просит у тебя пощады на французском. Противоестественность гражданской войны в романе приводит к тому, что по разные стороны бастиона оказываются два родных брата - Жорж и Бертран. Жорж погибает по вине Бертрана, брат, проливший кровь брата не может найти себе оправдание.

Роман, в основе которого социально - нравственная проблематика, строится как произведение о частной жизни двух братьев, стремящихся сделать карьеру, добиться любви очаровательной придворной дамы. Такое перенесение акцентов на события личной жизни основано на концепции историзма Мериме.

В предисловии к роману автор пишет, что прочитал множество мемуаров и памфлетов, относящихся к концу 16 века., в том числе Сен-Симона, а он был придворным, и де Реца. Свое представление о воспроизведении прошлого Мриме изложил в предисловии к роману и главе 8 « Диалог между читателем и автором». В предисловии Мериме сообщает, что в истории любит только анекдоты (т. е. события их жизни частных лиц). Мемуары Аспазии или ПЕриклова раба он предпочёл бы всем томам историка Фукидида. О нравах избранного им 16 века он получает из мемуаров. Второе условие - требование соблюдений нравов эпохи. « Убийство или отравление в 1500 году не внушали такого ужаса, какой они внушают теперь», - отмечает писатель. Вспомним, Стендаля, который утверждал, что в истории всё меняется каждые 50 лет. Следуя этому суждению, Мериме делает вывод, что парижские горожане, умерщвляя еретиков, твердо верили в то, что повинуются Небу.

Глава 8 - это полемика с принципами историзма В. Скотта. Мериме отказывается подробно описывать и королевские покои и одежды участников королевской охоты. Портреты персонажей он предлагает посмотреть в музее. В лучшем случае, он передаёт лишь физические черты, и замечает, что на лице монарха нельзя было прочитать « Варфоломеевская ночь», так же как и на лице Марии Медичи не отражалось убийство Жанны дАльбре. То есть Мериме отказывается от принципа делать лицо зеркалом души. Персонаж его романа проявляется в действии.

Мериме не всегда даёт однозначное объяснение поведения персонажа. Особенно многозначителен финал, утешится ли Бертран и появился ли у Дианы де Тюржи новый любовник - остаётся только догадываться.

1572-й г. Во Франции - в разгаре религиозные войны между католиками и гугенотами. Идёт жестокая борьба за власть, в которой сталкиваются интересы трёх основных партий - протестантов или гугенотов (ее после смерти принца Конде возглавляет доблестный адмирал Гаспар де Колиньи), королевской партии, слабейшей из трёх, и партии ультрароялистов герцогов Гизов. Король Карл IX, следуя принципу Людовика XI «разделяй и властвуй», старательно разжигает вражду между крайними партиями. В неё поневоле втянута большая часть нации. Страсти накалены, стычки на религиозной почве постоянно случаются на улицах, в тавернах, частных домах, при дворе.

Молодой человек из небогатой дворянской семьи - его зовут Бернар де Мержи - едет в Париж, чтобы служить при адмирале Колиньи. Он надеется также, что его представят ко двору. В Париже живёт его брат Жорж. Бернар, как и его отец, - убеждённый протестант, а Жоржа семья считает отступником, поскольку он перешёл в католичество. По пути Бернар из-за своего легкомыслия лишается коня и всех денег. Но первым, кого он встречает, оказывается его брат Жорж, которого он когда-то горячо любил и которого даже после его отступничества не может считать врагом. Жорж и его друзья приглашают Бернара отобедать. В этот момент мимо проезжает верхом на муле незнакомка в маске. Жорж сообщает брату, что это графиня Диана де Тюржи, одна из самых красивых дам при дворе. Ее синие глаза, прекрасные чёрные волосы и белоснежная кожа поражают воображение юного провинциала. Жорж приводит Бернара домой и рассказывает ему, что причиной его отступничества было недостойное поведение принца Конде, который жестоко унизил его. Вообще же он не верит ни во что, и Библию заменяет ему Рабле. Просто католичество для него более удобно, поскольку, соблюдая внешние обряды, можно не вкладывать в религию душу. У адмирала Колиньи Бернара принимают благосклонно благодаря рекомендательному письму отца, а также проявленной им самим храбрости - он не задумываясь распечатывает принесённое адмиралу послание, которое окружающие считают отравленным, поскольку оно исходит от Гизов, известных своим коварством и ненавистью к Колиньи.

Бернар становится корнетом адмирала. Братья отправляются на королевскую охоту, где Жорж намерен представить Бернара ко двору. Сбор назначен в Мадридском замке. В центре внимания придворных - прекрасная Диана де Тюржи. Проходя мимо Бернара, она роняет перчатку. Грубо оттолкнув Бернара, её поднимает наглый поклонник Дианы Коменж. Бернару объясняют, что он должен вызвать обидчика на дуэль, что он и делает. Во время охоты Диана остаётся наедине с Бернаром и даёт ему чудодейственную ладанку. На дуэли ладанка спасает Бернару жизнь - смертоносная рапира скользит по ней и лишь слегка задевает юношу. Он убивает Коменжа ударом толедского кинжала. Раненого Бернара помещают в уединённом доме, где о нем заботится целительница, знающая толк в белой магии. Однажды ночью выздоравливающий Бернар случайно видит сцену колдовства - Диана и знахарка заклинают тайные силы исцелить Бернара и приворожить его к Диане. Однако юноша уже и без того страстно влюблён. Ему грозит суровое наказание за убийство на дуэли. Жорж пытается добиться для Бернара помилования, но адмирал Колиньи, к которому он обращается с просьбой о заступничестве перед королём, резко и унизительно отказывает ему. Жорж взбешён, но не даёт воли своим чувствам. Бернар помилован королём по просьбе королевы, точнее - Дианы де Тюржи.

После дуэли Бернара замечают при дворе. Ему оказывают знаки внимания и слегка подшучивают над его провинциальной наивностью. Диана даёт Бернару ключ и назначает свидание. Король приглашает Жоржа на аудиенцию. Он показывает Жоржу аркебузу и как бы невзначай предлагает ему отомстить адмиралу Колиньи за оскорбление, убив его выстрелом в спину. Жорж решительно отказывается. Король приказывает ему через некоторое время привести в Париж легкоконный отряд, которым он командует. Вернувшись домой, Жорж предупреждает адмирала об опасности анонимной запиской, но Колиньи оставляет её без внимания. 22 августа он ранен выстрелом из аркебузы Морвелем, которого прозвали за это «убийцей на службе короля». В Париже сгущаются тучи, но влюблённый Бернар ничего не замечает вокруг. Каждую ночь Бернар и Диана встречаются в уединённом доме. Диана не оставляет надежды обратить возлюбленного в свою веру, но ей это не удаётся. После выстрела в Колиньи между молодыми дворянами - протестантами и католиками возникают стычки. Озверевшая толпа горожан набрасывается на Бернара, и он лишь чудом спасается от смерти.

Вечером 24 августа по приказу короля Жорж приводит в Париж свой отряд. Близится одна из самых страшных страниц в истории Франции - Варфоломеевская ночь. Все готово к акции, о которой известно лишь узкому кругу посвящённых: стянуты верные королю войска, вооружены ополченцы, отмечены белыми крестами дома гугенотов. Морвель привозит Жоржу приказ вместе со своим отрядом и ополченцами истребить ночью протестантов - врагов короля. Жорж с негодованием отказывается, срывает знаки отличия и покидает солдат, которых смущает поступок командира, но пересиливает желание пограбить дома гугенотов.

Бернар отправляется на свидание к Диане. По пути он встречает друга-католика, который настойчиво советует ему спешно покинуть город. Диана умоляет Бернара переменить веру, иначе он погибнет, как его единомышленники. В городе уже полыхают пожары и слышен рёв исступлённой толпы. Бернар непреклонен. Он готов умереть, но не может изменить себе. В конце концов Диана с отчаянием говорит, что таким она любит его ещё больше. Появляется Жорж. Он приносит в дом Дианы ребёнка, которого протянула ему умирающая мать. Диана обещает позаботиться о нем.

Резня продолжается ночь, день и ещё несколько дней, из Парижа она переходит в провинцию. Убийцы упиваются кровью инакомыслящих, а протестанты, многие из которых проявляли чудеса храбрости на войне, безропотно погибают, не оказывая сопротивления. Сам Карл IX «стреляет по дичи» из любимой длинной аркебузы. Жоржа сажают в тюрьму за неповиновение королю. Бернар пережидает несколько дней в доме Дианы, а затем отправляется в крепость Ла-Рошель, самый стойкий оплот гугенотов на юге Франции. Вместе с решительными жителями города и такими же, как он, беглецами он собирается дорого продать свою жизнь в случае осады крепости. Король пытается склонить мятежный город к миру и посылает туда друга адмирала Колиньи храброго вояку протестанта Лану. Он возглавляет оборону города, чтобы вызвать доверие ларошельцев, и оказывается между двумя огнями. Бернар становится его адъютантом и не жалеет себя в рискованных вылазках против католиков, осадивших город. Одна из вылазок оказывается для него роковой. С группой солдат он устраивает засаду на отряд католиков. Когда он приказывает солдатам стрелять, двумя пулями сражён предводитель отряда. Бернар узнает в нем Жоржа. Жорж умирает в Ла-Рошели. Протестантский священник и католический монах оспаривают право последнего причастия, но Жорж от него отказывается. Перед смертью он произносит горькие слова: «Я не первый француз, которого убил брат... Полагаю, что и не последний». И затем, чтобы утешить Бернара: «Госпожа де Тюржи просила передать, что она любит тебя по-прежнему». Бернар безутешен. Через некоторое время Лану покидает Ла-Рошель, королевское войско снимает осаду, подписывают мир, и вскоре умирает Карл IX. Автор предлагает читателям самим решить, каковы были дальнейшие судьбы Бернара и прекрасной Дианы де Тюржи.