Сюжет повести В. Распутина строится вокруг подготовки к смерти старухи Анны. У её постели собрались почти все её дети. Не приехала только любимая дочь Татьяна, которую мать ласково называет Танчорой.

Анна хочет, чтобы все её дети успели с ней проститься. Неожиданно для окружающих старой женщине становится легче. Она уже может выходить из дома и есть. Дети Анны, ожидавшие самого худшего, чувствуют недоумение. Сыновья Илья и Михаил решают напиться, чтобы приготовленная для поминок водка не «простаивала». Опьянев, братья начинают рассуждать о жизни. Оказывается, что она перестала приносить им радость. Работа больше не доставляет удовольствия. Надежды на светлое будущее давно оставили, рутина всё больше и больше поглощает с каждым днём. Михаил и Илья любят и умеют работать. Но почему-то именно теперь труд не приносит желаемого удовлетворения. Их сестра Люся, пользуясь тем, что мать временно перестала нуждаться в посторонней помощи, отправляется на прогулку по окрестностям. Она вспоминает своё детство и любимого коня. Став взрослой, женщина уехала из родных мест. Люсе кажется, что она оставила в родной деревне что-то очень важное, без чего невозможно прожить.

Анна продолжает ждать любимую дочь Танчору. Она опечалена тем, что Таня не приехала. Танчора резко отличалась от своих сестёр Вари и Люси. У любимой дочери был очень добрый мягкий характер. Не дождавшись, старуха решает умереть. Она не хочет задерживаться на этом свете. Анна не находит себе места в новой жизни.

Старуха Анна

Пожилая женщина прожила долгую и трудную жизнь. Многодетная мать вырастила своих детей достойными людьми. Она уверена в том, что до конца выполнила своё предназначение.

Анна – настоящая хозяйка своей жизни. И не только жизни, но и смерти. Старуха сама приняла решение о том, когда ей уйти из этого мира. Она не трепещет перед смертью, не умоляет её продлить земное существование. Анна ждёт смерть, как гостью, и не испытывает перед ней никакого страха.

Старуха Анна считает детей своим главным достоянием и гордостью. Женщина не замечает, что давно стала им безразлична. У каждого из них своя жизнь, каждый занят собой. Больше всего старуху огорчает отсутствие любимой дочери Танчоры. Ни главной героине, ни читателю так и не стала известна причина, по которой она не приехала. Несмотря ни на что, Таня остаётся для матери любимой дочерью. Если она не смогла приехать, значит, на то есть веские причины.

Невидимая подруга

Смерть – невидимая и безмолвная собеседница Анны. Читатель ощущает её присутствие в течение всего повествования. Анна не видит в смерти врага, от которого нужно прятаться или обороняться. Старуха успела подружиться со своей постоянной спутницей.

Смерть как естественное явление
Смерть представлена без малейшего ужаса или трагизма. Её приход также естественен, как приход зимы после осени. Это неизбежное явление в жизни каждого человека нельзя оценивать положительно или отрицательно. Смерть служит проводником между двумя мирами. Без неё невозможно перейти из одного состояния в другое.

Невидимая подруга проявляет милость к тому, кто не отвергает и не проклинает её. Она согласна пойти на уступки каждому своему новому другу. Мудрая Анна понимает это. Дружба с самым страшным для каждого человека явлением даёт старухе право выбора. Анна выбирает, каким образом покинуть этот мир. Смерть охотно соглашается прийти к ней во сне и осторожно заменить сон мирской на сон вечный. Старуха просит отсрочку, чтобы успеть попрощаться с любимой дочерью. Смерть вновь уступает старой женщине и даёт необходимое количество времени.

Несмотря на то, что каждому читателю понятно, чем закончится повесть, автор оставляет одну из главных участниц своего произведения за его кулисами, что ещё больше позволяет подчеркнуть отсутствие трагизма ухода из жизни.

Дети Анны

Сыновья и дочери Анны давно живут собственной жизнью. Приближающаяся смерть старухи заставляет обратить внимание на мать. Однако никто из детей не смог удерживать это внимание слишком долго. Заметив, что Анне стало лучше, они стремятся вернуться к своим мыслям и занятиям. Братья немедленно выпивают оставленную для поминок водку и начинают жаловаться друг другу на жизнь. Сёстры, делившие у постели умирающей наследство, расходятся в разные стороны, чтобы также погрузиться в свои заботы.

Дети Анны стараются добросовестно выполнять свои обязанности перед матерью. Люся шьёт старухе погребальное платье. Варвара оплакивает мать, как того хотела сама Анна. Сыновья также готовы выполнить всё необходимое, чтобы проводить старуху в последний путь. В глубине души каждый из них ожидает того мгновения, когда самое неприятное останется в прошлом и можно будет вернуться к своим повседневным делам и обязанностям. Илья и Михаил не столько опечалены предстоящей смертью матери, сколько обеспокоены своей собственной. После ухода родителей они станут следующим поколением, которому предстоит уйти из жизни. Эта мысли настолько ужасает братьев, что они опустошают одну бутылку водки за другой.

Главная идея

В жизни нет хороших или плохих событий. Каждому событию человек сам даёт ту или иную оценку. Несмотря на своё нелёгкое существование, полное страданий и лишений, Анна не стремится сгущать краски. Она намерена покинуть этот мир спокойной и умиротворённой.

Основная тема повести – уход из жизни пожилого человека, подведение итогов. Однако есть в произведении другие темы, о которых автор предпочитает говорить менее открыто.

Не только о личных чувствах героев хочет поведать читателю Валентин Распутин. «Последний срок», краткое содержание которого рассказывает лишь о том, как каждый персонаж относится к смерти, это, в первую очередь, повесть о смене исторических эпох. Анна и её дети наблюдают разрушение старого строя. Колхозы прекращают своё существование. Молодёжь вынуждена покидать село из-за отсутствия работы, отправляться на поиски заработков в неизвестном направлении.

Повесть содержит в основе сюжета идею человеческих взаимоотношений, взаимовыручки и равнодушия, которые особо ярко проявляются на чужом горе.

Еще одно чудесное произведение рассказывает о человеческой доброте, силе духа и терпении.

На смену человеколюбивому социализму грядёт безжалостный капитализм. Прежние ценности обесценены. Сыновья Анны, привыкшие трудиться ради всеобщего блага, должны теперь работать ради выживания своих семей. Не принимая новую действительность, Илья и Михаил пытаются заглушить свою боль алкоголем. Старуха Анна чувствует своё превосходство над своими детьми. Её смерть уже пришла к ней и лишь ожидает приглашения, чтобы войти в дом. Михаил, Илья, Люся, Варвара и Татьяна молоды. Им ещё долго придётся жить в незнакомом для них мире, который так не похож на тот, в котором они когда-то родились. Им придётся стать другими людьми, отказаться от прежних идеалов, чтобы не погибнуть в новой реальности. Никто из четырёх детей Анны не изъявляет желания меняться. Только мнение Танчоры остаётся неизвестным для читателя.

Недовольства людей новой жизнью не способны изменить ход событий. Безжалостная рука истории всё расставит по своим местам. Молодое поколение обязано адаптироваться, чтобы воспитать своё потомство иначе, чем было воспитано оно само. Старое поколение не сможет принять новые правила игры. Ему придётся покинуть этот мир.

5 (100%) 2 votes

В. Распутин — повесть «Последний срок». Проблему раз­рыва связей между поколениями ставит В. Распутин в повес­ти «Последний срок». Семья — это таинство, особый мир, все обитатели которого должны быть объединены любовью, ува­жением к близким. Грустно, когда ослабляются и рвутся род­ственные связи. «Без памяти народа своего, рода своего, се­мьи жить и работать нельзя. А иначе мы настолько разъеди­нимся, почувствуем себя одинокими, что это может погубить нас», — писал В. Распутин.

Сюжет повести «Последний срок» — прощание умираю­щей матери со своими детьми. Старуха Анна собирает своих детей, чтобы увидеться с ними перед смертью. Но радость от свидания придает ей новые силы, и она продолжает жить. Дети уезжают. А она ночью она умирает. Начинается произведение такой фразой: «Старуха Анна лежала на узкой железной кро­вати возле русской печки и дожидалась смерти, время для ко­торой вроде приспело: старухе было под восемьдесят». Закан­чивается просто и лаконично: «Ночью старуха умерла». В повести немного событий, но она насыщена философскими и нравственными вопросами.

Главная героиня, старуха Анна, противопоставлена здесь своим детям. Это великая труженица, жизнь которой проста, на первый взгляд, обыкновенна. «А старуха жила нехитро: рожала, работала, ненадолго падала перед новым днем в по­стель…». «Всегда одно и то же: теребили с чем-нибудь ребя­тишки, кричала скотина, ждал огород, а еще работа в поле, в лесу, в колхозе — вечная круговерть, в которой ей некогда было вздохнуть и оглядеться по сторонам». В жизни героини было много страданий, несчастий. Она пережила войну, смерть не­которых детей, смерть мужа. Но Анна никогда не жаловалась на судьбу. В душе ее жила вера в Бога, любовь к миру, добро, совестливость, терпение и смирение. Жизнь героини напоми­нает нам жизнь праведников. «И никогда никому она не за­видовала, как бы удачно он ни жил и с каким бы красивым лицом ни ходил… — для нее это было нисколько не лучше, чем хотеть себе в матери чужую мать или в дети чужого ребенка. Своя жизнь — своя краса». В другом месте читаем: «Справ­лять свою жизнь для нее было то радостью, то мучением — мучительной радостью, она не знала, где они сходились и где расходились и что из них для нее было полезней, она прини­мала их для себя же, для своего продолжения…» Анна смирен­но переносит все испытания, выпавшие на ее долю. Она жи­вет в семье старшего сына Михаила, но старается не досаж­дать ему своим положением, болезнью. Прикованная к по­стели, умирающая, она просит детей не ссориться, помириться друг с другом, всегда помнить о том, что они — семья. Даже на смертном одре она устремлена к живому, к тому, что останется после нее. Все мечты героини о том, чтобы между сыновьями и дочерьми царило согласие. Мать не в состоянии осудить их даже тогда, когда они явно того заслуживают. Она может их только жалеть, хотя «почему жалела, она и сама не знала, не умела понять». В свои последние дни она вспоминает и трево­жится и о своей одинокой подружке Миронихе, посылает де­тей ее проведать.

Героиня Распутина очень одухотворенный, мудрый чело­век. Перед смертью она задумывается: ради чего мы живем? «Интересно, куда денется ее жизнь?» «Знать хотя бы, зачем и для чего она жила?». С образом старухи Анны в повести не­разрывно связан образ Дома как некоего духовного центра, основания личности. Дети забыли родительский дом, почти не приезжают к матери. Таньчора, любимая дочка, не отозва­лась даже на телеграмму о смерти матери, не приехала совсем. Приехавшие же дети, Илья, Люся, Валентина ведут себя низ­ко, недостойно. Собрала их всех не любовь, а обязанность, желание соблюсти формальности. Неожиданное выздоровле­ние матери вызывает у них не радость, а замешательство и досаду Словно мать попусту вызвала их, спутала их планы. В постигшем семью несчастье они держатся порознь, бранят­ся между собой, Михаил и Илья пьянствуют. «Напоминание об умирающей матери не отпускало, но сильно и не мучило их: то, что надо было сделать, они сделали — один дал известие, другой приехал, и вот водку вместе принесли — все остальное зависело от самой матери или от кого-то там еще, но не от них — не копать же в самом деле могилу неготовому человеку!»

Смерть матери — серьезное испытание для ее взрослых де­тей. Пожалуй, никто из них не выдерживает его. Старуха Анна словно обнажает внутренний мир своих детей, просвечивает его лучами своей души. Мы видим в этих героях эгоизм, нрав­ственную глухоту, непорядочность. Михаил пытается облег­чить страдания матери, обманув ее, сказав, что просил сестру Таньчору не приезжать. Уезжают дети, даже не дождавшись смерти Анны, хотя она и просит их побыть еще.

Время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко – в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль , старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

– Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. – И учила Нинку: – Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам – сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее – откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто – чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела – покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы – чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

– Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

– Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

– Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

– Мать, – тормошил Михаил, – Варвара приехала, погляди.

– Матушка, – старалась Варвара. – Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу – где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка , пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские – Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

– Матушка-то наша… Матушка-а-а!

– Погоди ты, – опять остановил ее Михаил. – Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати – и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло – то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

– Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

– Зеркало, – вспомнила она. – Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

– Жива, – с облегчением выдохнула она. – Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

– Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол – сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню – чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

– Татьяна наша сегодня уж не приедет, – сказал он. – Ждать не будем.

– Сегодня не на чем больше, ага, – согласился Илья. – Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит , а машины на ночь не идут – ага.

– Или в городе.

– Завтра будет.

– Завтра обязательно.

– Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

– Давайте. За встречу надо.

– А чокаться-то можно ли? – испугалась Варвара.

– Можно, можно, мы не на поминках.

– Не говорите так.

– А, теперь говори, не говори…

– Давно мы вот так все вместе не сидели, – с грустью сказала вдруг Люся. – Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

– Где уж там – не уезжали! – стал обижаться Михаил. – Уехали – и совсем. Одна Варвара заглянет, когда картошки или еще чего надо. А вас будто и на свете нету.

– Варваре тут рядом.

– А вам прямо из Москвы ехать, – поддела Варвара. – День на пароходе – и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!

– Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить, – разволновалась Люся. – При чем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.

– Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Чё с ней разговаривать? Так, пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек, а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары – не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.

– Давно не была – чего там! – поддержал Варвару Михаил. – У нас еще Нинка не родилась, приезжала. А Илья в последний раз был – когда с севера переехал. Еще Нинку Надя от груди отнимала. Помнишь, горчицей соски мазали, ты смеялся.

Илья помнил, кивнул.

– Не могла, вот и не приезжала, – обиженно сказала Люся.

– Захотела, смогла бы, – не поверила Варвара.

– Что значит смогла бы, если я говорю, не могла? У меня такое здоровье, что если в отпуск не подлечиться, потом весь год будешь по больницам бегать.

– У Егорки всегда отговорки.

– При чем здесь какие-то Егорки и отговорки?

– А так, ни при чем. Вам уж и слова сказать нельзя. Важные стали.

– Ладно вам, – сказал Михаил. – Поехали еще по одной. Чего она будет киснуть?

– Поди, хватит, – предупредила Варвара. – Вам, мужикам, только бы напиться. Матушка при смерти лежит, а они тут разгулялись. Не вздумайте еще песни петь.

– Песни никто и не собирался петь. А выпить можно. Мы сами знаем, когда можно, когда нельзя – не маленькие.

– Ой, да с вами только свяжись.

Вот так они сидели и разговаривали за длинным деревянным столом, сколоченным их покойником-отцом лет пятьдесят назад. Все они, пожив отдельно, теперь мало походили друг на друга. Посмотреть на Варвару, она по виду годилась им в матери, и хотя только в прошлом году ей пошел шестой десяток, смотрелась она много хуже этого и уже сама походила на старуху, да еще, как никто в родове, была толстой и необоротистой. Одно она переняла от матери: рожала тоже много, одного за другим , но к той поре, когда она стала рожать, ребятишек научились оберегать от смерти, а войны на них еще не было – поэтому все они находились в целости и сохранности, только один парень сидел в тюрьме. Радости в своих ребятах Варвара видела мало: она мучилась и скандалила с ними, пока они росли, мучится и скандалит сейчас, когда выросли. Из-за них раньше своих годов и состарилась.

За Варварой у старухи шел Илья, потом Люся, Михаил и последней была Татьяна, которую ждали из Киева.

Илью из-за малого роста до армии звали Ильей-коротким, и хоть длинного Ильи в деревне не было, прозвище это так и пристало к нему. Оттого что больше десяти лет он прожил на севере, волосы у него сильно повылезли, голова, как яйцо, оголилась и в хорошую погоду блестела, будто надраенная. Там, на севере, он и женился, да не совсем удачно, без поправки; брал за себя бабу нормальную, по росту, а пожили, она раздалась в полтора Ильи и от этого осмелела – даже до деревни доходили слухи, что Илья от нее терпит немало.

Люсе тоже уже больше сорока, но ей ни за что столько не дашь: она не по-здешнему моложавая, с чистым и гладким, как на фотокарточке, лицом и одета не как попало. Люся уехала из деревни сразу после войны и за столько лет научилась, конечно, у городских за собой доглядывать. Да и то сказать: какие у нее еще заботы без ребятишек? А ребятишек Люсе бог не дал.

У Михаила не то что у Ильи – волосы густые и кудрявые, борода и та курчавится, завивается в колечки. Лицом он тоже черный, но чернота эта не столько от родовы, сколько от солнца да от мороза – летом у реки на погрузке , зимой в лесу на валке – круглый год он на открытом воздухе.

Вот так они сидели и разговаривали за длинным кухонным столом, чтобы не мешать умирающей матери, ради которой впервые за много лет собрались в родном доме. Не хватало только Татьяны, самой младшей. У Михаила с Ильей еще было что выпить, женщины отставили от себя рюмки, но не вставали – сидели, размякнув от встречи и разговоров, от всего, что выпало им в этот день, боясь того, что выпадет завтра.

– Надо было мне сразу и Володьке телеграмму отправить, – говорил Михаил. – Теперь бы уж здесь сидел, возле нас. Охота на него посмотреть, какой стал.

– Он где? – спросил Илья.

– В армии. Второй год уже доходит. Летом обещался приехать в отпуск, да, видать, проштрафился – не пустили. Пишет, что кто-то там из его отделения с поста ушел, а его, как командира, наказали. Может, и сам что натворил, там это недолго. Как думаешь, отпустят его, нет, если к бабке?

– Должны отпустить.

– Надо было вчера сразу и отбить. Дурака свалял. Думаю, как написать, чтоб не прискреблись? Внук все же, не сын.

– Так бы и написал: бабка плохая, срочно приезжай, – посоветовала Варвара.

Надя вся натянулась от потерянного счастья уже сейчас видеть перед собой сына.

– Я ему это же говорила, так он разве будет слушать?

– Подождите уж немножко, – сказала Люся.

– Лучше подождать, ага. А то можно только все испортить. Потом уж сразу: так и так.

– Ой-ёй-ёшеньки, – вздохнула Варвара. – Не думали, не гадали. Одна матушка на всех, и вот.

– Сколько тебе их надо? – хмыкнул Илья. Варвара обиделась:

– Ты прямо как не родной! Все с подковыркой. Все хочешь из меня дуру делать. А я. не дурней тебя, можешь не подковыривать.

– Я и не думаю, что дурней. Чего, это ты взъелась?

– Ага, не думаешь.

Люся тихонько спросила у Нади:

– У вас швейная машинка есть?

– Есть, только не знаю, шьет ли она. Давно уж не открывала.

– Сегодня стала смотреть, а у меня, как назло, ни одного черного платья, – объяснила Люся. – Побежала в магазин, материал купила, а шить, конечно, некогда было, только скроила. Придется здесь.

– Не успеете сегодня.

– Успею, я быстро шью. Потом, когда лягут, тут, в кухне, и устроюсь.

– Ладно, я достану, посмотрите.

Перед тем как укладываться, сошлись опять возле матери, чтобы знать, с чем ложиться. Люся попробовала найти пульс и кое-как нащупала его – чуть живой. Михаил не утерпел и подергал мать за плечо, и тогда вдруг услыхали, как откуда-то изнутри донесся стон не стон, храп не храп, будто и не материн вовсе, чужой, будто, занятая своим делом, огрызнулась смерть. На Михаила зашикали, но от этого звука сделалось всем не по себе, даже Нинка полезла к Наде , присмирела.

– Хоть бы до белого дня дожила, – всхлипнула Варвара и умолкла.

Стали укладываться. Изба была большая, но по-деревенски перегорожен всего на две половины: в одной лежала старуха, в другой спала Михайлова семья. Надя себе и Михаилу постелила на полу, а свою кровать отдала Люсе. Для Варвары нашлась раскладушка, которую поставили на старухиной половине, чтобы Варвара присматривала за матерью. Там же собирались положить на пол Илью, но он захотел спать в бане, баня у Михаила была чистая, без сажи и прелого духа и стояла в ограде. Илье дали доху и фуфайки под низ, а наверх ватное одеяло, и он ушел, наказав, чтобы в случае чего будили.

Электричество у старухи выключили, зажгли лампу. Решили держать свет всю ночь, только убавили фитиль.

Надя достала машинку, поставила ее на тот же стол, за которым сидели, и Люся сначала испробовала ее ход на тряпке. Машинка шила хорошо.

– Ложись, – сказала Люся Наде. – Усни, пока можно. Неизвестно еще, какая сегодня будет ночь.

Надя ушла. Ее о чем-то спросил Михаил, она что-то ответила – все шепотом.

Застрекотала машинка, и Люся сама испугалась, выпустила ручку – до того громким, как стрельба, показался ее стук. На него тут же пришлепала напуганная Варвара. Увидев Люсю, чуть остыла:

– Слава тебе, господи! Думаю, кто тут такой. Прямо всю затрясло. Чё это тебе приспичило?

Люся не ответила, шила.

– На похороны, чё ли, черное-то приготовляешь?

– Не понимаю: неужели об этом обязательно надо спрашивать?

– А чё я такого сказала?

– Ничего.

– Шей, я тебе ничё не говорю. Я вот посижу возле тебя маленько и уйду. Мешать не буду.

Варвара придвинула табуретку, пристроилась сбоку. Она так и не разделась, только отцепила чулки, и они стянутой кожей болтались ниже колен.

Где-то на реке отдаленно и сдавленно гуднул пароход, потом еще и еще. Варвара подняла голову, прислушиваясь, от напряжения сморщилась.

– Чё это он кричит?

– Не знаю. Сигналы кому-то подает.

– Другого места не нашел, где подавать. Прямо всю перевернуло.

Она еще посидела и нехотя поднялась:

– Пойду. Ты долго здесь будешь?

– Пока не сошью.

– Не надо было нам сегодня ложиться, ох, не надо было, – покачала головой Варвара. – Сидели бы, разговаривали – все веселей.Чует мое сердце – не к добру это.

Она ушла, но скоро воротилась, пугая Люсю, прислонилась к стенке.

– Что? – спросила Люся.

– Или уж мне кажется, или правда. Иди, посмотри. Иди.

Люся не поверила, но сказать, что не верит, не смогла, пошла к матери. Она держала ее руку, но слышала за своей спиной только тяжелое, со свистом, дыхание Варвары: и-а, и-а, й-а… Пришлось отогнать ее, и лишь тогда, и то не сразу, до Люси донеслись, угадываясь, будто за много-много километров, совсем тихие, теряющиеся толчки. Ей показалось, что с прошлого раза они стали еще слабей и шли не подряд, а через один.

– Ты ложись, – жалея сестру, сказала Люся. – Я пока шью, буду смотреть, а потом разбужу тебя.

– Да разве я усну? – по-ребячьи захныкала Варвара. – Илья хитрый какой , ушел из избы, а тут как хошь. Разве мне теперь до сна? Все буду думать, как да что. Лучше я возле тебя посижу.

– Сиди, если хочешь.

– Я тихонько буду.

Она опять пристроилась рядом, вздыхая, трогала материал, смотрела, как Люся шьет.

– Ты это платье после с собой обратно повезешь, нет? – спросила она.

– Я к тому, что, если не повезешь, я могла бы взять.

– Зачем оно тебе? Оно же на тебя не полезет.

– Я не себе. У меня девка уж с тебя вымахала. На нее как раз будет.

– А что, твоей девке носить нечего?

– Оно, можно сказать, и нечего. Есть у нее платьишки, да уж все поизносились. А девке, известно, пофорсить охота.

– В черном-то какой же форс?

– Она у меня не привередливая. В дождь когда выйти. В цветастом не пойдешь.

Люся пообещала:

– Уезжать буду, отдам.

– Я так и скажу: от тетки, – обрадовалась Варвара.

– Говори, как хочешь.

Когда замолчали и Люся остановила машинку, стало слышно, как кто-то храпит на Михайловой половине. Варвара насторожилась:

– Кто бы это? – Потом, когда храп окреп, рассердилась: – Бессовестный какой. Нашел время. Прямо ни стыда, ни совести у людей. Сын родной называется. – Она умолкла и вдруг жалостно попросила: – Пойдем, еще раз посмотрим. Я одна боюсь.

Старуха была все так же: жива и не жива. Все умерло в ней, и только сердце, разогнавшись за долгую жизнь, продолжало шевелиться. Но видно было: совсем-совсем мало осталось ему держаться. Может, только до утра.

Пока Люся шила, Варвара так и не легла. И то потом Люсе пришлось положить ее на свою кровать, а самой идти на старухину половину – иначе Варвара все равно не дала бы ей уснуть.

Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко – в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль, старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

– Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. – И учила Нинку: – Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам – сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее – откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто – чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела – покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы – чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

– Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

– Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

– Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

– Мать, – тормошил Михаил, – Варвара приехала, погляди.

– Матушка, – старалась Варвара. – Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу – где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка, пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские – Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

– Матушка-то наша… Матушка-а-а!

– Погоди ты, – опять остановил ее Михаил. – Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати – и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло – то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

– Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

– Зеркало, – вспомнила она. – Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

– Жива, – с облегчением выдохнула она. – Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

– Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол – сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню – чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

– Татьяна наша сегодня уж не приедет, – сказал он. – Ждать не будем.

– Сегодня не на чем больше, ага, – согласился Илья. – Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит, а машины на ночь не идут – ага.

– Или в городе.

– Завтра будет.

– Завтра обязательно.

– Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

– Давайте. За встречу надо.

~– А чокаться-то можно ли? – испугалась Варвара.

– Можно, можно, мы не на поминках.

– Не говорите так.

– А, теперь говори, не говори…

– Давно мы вот так все вместе не сидели, – с грустью сказала вдруг Люся. – Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

– Где уж там – не уезжали! – стал обижаться Михаил. – Уехали – и совсем. Одна Варвара заглянет, когда картошки или еще чего надо. А вас будто и на свете нету.

– Варваре тут рядом.

– А вам прямо из Москвы ехать, – поддела Варвара. – День на пароходе – и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!

– Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить, – разволновалась Люся. – При чем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.

– Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Чё с ней разговаривать? Так, пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек, а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары – не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.

– Давно не была – чего там! – поддержал Варвару Михаил. – У нас еще Нинка не родилась, приезжала. А Илья в последний раз был – когда с севера переехал. Еще Нинку Надя от груди отнимала. Помнишь, горчицей соски мазали, ты смеялся.

Повесть «Последний срок»

Повесть «Последний срок», которую сам Распутин назвал главной из своих книг, затронула многие нравственные проблемы и пороки общества.

В повести речь идёт о жизни и смерти. Природой предусмотрено так, что решающий факт жизни - рождение человека - навсегда остаётся для него тайным и неизвестным: никто не знает и не помнит своего рождения, не знает и не помнит своего раннего младенчества, смерть же факт сознательный.

Едва ли не каждый взрослый человек, тем более человек преклонного возраста, хоть раз да заглянул в лицо своей смерти, почувствовал её очевидную близость при каких - то экстремальных обстоятельствах. И если рождение человек не может приложить к себе, то чуждая смерть приложима к каждому из нас... Немногие прослеживали её так внимательно на протяжении многих страниц, как это сделал Распутин в «Последнем сроке».

«Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой уже пришло, старухе было под восемьдесят», - так начинается повесть. «Ночью старуха умерла» - так она заканчивается.

Главное действующее лицо повести - старуха Анна. Ей было уже восемьдесят лет. Единственная цель, оставшаяся в её жизни, - это увидеть перед смертью всех своих детей и со спокойной совестью отправиться на тот свет. Анна не боится умереть, более того - она готова к этому последнему шагу, ибо уже устала, чувствует, что «изжилась до самого донышка, выкипела до последней капельки» («Восемьдесят годов, как видно, одному человеку все-таки много, если она поизносилась до того, что теперь только взять да выбросить...»). И немудрено, что устала, - вся жизнь бегом, на ногах, в труде, в заботах: ребятишки, дом, огород, поле, колхоз...

И вот пришло время, когда сил не осталось вовсе, разве что попрощаться с детьми. Анна не представляла себе, как это она может уйти навсегда, не увидев их, не сказав им прощальных слов, не услышав напоследок их родных голосов.

Дети Анны - типичные представители современного общества, люди занятые, имеющие семью, работу, но вспоминающие о матери, почему-то очень редко. Их мать очень страдала и скучала по ним и, когда пришёл срок умирать, только ради них осталась ещё на несколько дней на этом свете и прожила бы она ещё сколько угодно, лишь бы они были рядом.

«За свою жизнь старуха рожала много, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко - в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век...»

Вот он-то, Михаил, и оповестил всех телеграммами о том, что мать плоха и чтоб приезжали: мало ли что может случиться.

И они приехали - хоронить: Варвара, Илья и Люся настроились именно на это, временно одев мысли в подобающие случаю одежды и закрыв зеркала души темной тканью предстоящего расставания. Каждый из них, конечно, по-своему любил мать, но все они одинаково отвыкли от нее, давно отделились, и то, что связывало их с нею и между собою, превратилось уже в нечто условное, принимаемое разумом, но не задевающее душу. Они обязаны были приехать на похороны, и исполнили эту обязанность.

Но Анна, находясь «то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти», ждала их живой; потому и жила еще, что ждала. Она сама себе назначила срок, и организм ее, следуя последней воле и зная, что подождать - это единственное усилие, которое теперь от него требуется, неведомо, откуда черпал энергию, необходимую лишь для дыхания да для прерывистой работы мысли. Все главное, для чего он был создан и существовал, «если для того и приходит в мир человек, чтобы мир никогда не скудел без людей и не старел без детей», было давно исполнено. Дети, за исключением далеко живущей Татьяны, прибыли, собрались, ждут.

Старуха Анна лежит без движения, не открывая глаз; она почти застыла, но жизнь еще теплится. Дочери понимают это, поднеся к губам кусок разбитого зеркала. Оно запотевает, значит, мама еще жива. Однако Варвара, одна из дочерей Анны, полагает возможным уже оплакать, «отголосить ее», что она самозабвенно делает сначала у постели, потом за столом, «где удобнее». Дочка Люся в это время шьет скроенное еще в городе траурное платье. Швейная машина стрекочет в такт Варвариным всхлипам.

И Анна, находясь уже одной ногой на том свете, сумела найти в себе силы возродиться, расцвести, и всё ради своих детей. «Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, только увидав своих ребят, старуха стала оживать».

А что же они - дети? А они решают свои проблемы, и, похоже, что их мать не очень-то волнует, а если они и интересуются ею, так только для приличия. И все они живут только для приличия. Не обидеть кого, не заругать, не сказать лишнего - всё для приличия, чтобы не хуже, чем у других. Собравшись вокруг старухи утром следующего после прибытия дня, дети, видя воспрянувшую мать, не знают, как им реагировать на ее странное возрождение.

Каждый из них в тяжёлые для матери дни занимается своими делами, и состояние матери их мало волнует. Михаил и Илья ударились в пьянство, Люся гуляет, Варвара решает свои проблемы, и никому из них не пришла в голову мысль уделить матери больше времени, поговорить с ней, просто посидеть рядом. Вся их забота о матери началась и закончилась с «манной каши», которую все они бросились варить. Все давали советы, критиковали других, но никто ничего не сделал сам. С самой первой встречи этих людей между ними начинаются споры и ругань. И так проходили дни: постоянные споры и ругань, обиды друг на друга и пьянство.

Анна ждала детей, чувствуя настоятельную внутреннюю потребность благословить их на дальнейший путь по жизни; дети торопились к ней, стремясь как можно тщательней исполнить внешний долг. Невидимый и, быть может, даже неосознаваемый во всей его полноте, этот конфликт миропонимании в повести находит свое выражение, прежде всего, в системе образов. Не дано выросшим детям понять трагизм явленного им надлома и грядущего разрыва - так что ж поделать, коль не дано? Распутин выясняет, почему так случилось, почему они - такие?

«Михаил и Илья, притащив водку, теперь не знали, чем им заняться: все остальное по сравнению с этим казалось им пустяками, они маялись, словно через себя пропуская каждую минуту». Забившись в амбар, они напиваются почти без закуски, если не считать тех продуктов, что таскает для них маленькая дочь Михаила Нинка. Это вызывает законный женский гаев, но первые стопки водки дарят мужикам ощущение неподдельного праздника. В конце концов, мать жива. Не обращая внимания на девочку, собирающую пустые и недопитые бутылки, они уже не понимают, какую мысль на этот раз они хотят заглушить, может быть, это страх. «Страх от сознания, что мать вот-вот умрет, не похож на все прежние страхи, которые выпадают им в жизни, потому что этот страх всего страшнее, он идет от смерти… Казалось, смерть уже заметила их всех в лицо и уже больше не забудет».

Напившись основательно и чувствуя себя на следующий день так, «будто их через мясорубку пропустили», Михаил и Илья основательно опохмеляются и на следующий день. «А как не пить? -- говорит Михаил. -- Лень, второй, пускай даже неделю -- оно еще можно. А если совсем до самой смерти не выпить? Подумай только, ничего впереди нету. Сплошь одно и то же. Сколько веревок нас держит и на работе, и дома, что не охнуть, столько ты должен был сделать и не сделал, все должен, должен, должен, должен, и чем дальше, тем больше должен -- пропади оно все пропадом. А выпил, как на волю попал, все сделал, что надо. А что не сделал, не надо было делать, и правильно сделал, что не делал». Это не значит, что Михаил и Илья не умеют работать и никогда не знали другой радости, кроме как от пьянства. В деревне, где они когда-то все вместе жили, случалась общая работа -- «дружная, заядлая, звонкая, с разноголосицей пил и топоров, с отчаянным уханьем поваленных лесин, отзывающимся в душе восторженной тревогой с обязательным подшучиванием друг с другом. Такая работа случается один раз в сезон заготовки дров -- весной, чтобы за лето успели высохнуть, приятные для глаза желтые сосновые поленья с тонкой шелковистой шкуркой ложатся в аккуратные поленницы». Эти воскресники устраиваются для себя, одна семья помогает другой, что и сейчас возможно. Но колхоз в селе разваливается, люди уезжают в город, некому кормить и выращивать скот.

Вспоминая о прежней жизни, горожанка Люся с большой теплотой и радостью воображает любимого коня Игреньку, на котором «хлопни комара, он и повалится», что в конце концов и случилось: конь сдох. Игрень много таскал, да не сдюжил. Бродя вокруг деревни по полям и пашне, Люся понимает, что не сама выбирает, куда ей идти, что ее направляет какая-то посторонняя, живущая в этих местах и исповедующая ее сила. …Казалось, жизнь вернулась назад, потому что она, Люся, здесь что-то забыла, потеряла что-то очень ценное и необходимое для нее, без чего нельзя…

Пока дети пьют и предаются воспоминаниям, старуха Анна, съев специально сваренной для нее детской манной каши, еще больше взбадривается и выходит на крыльцо. Ее навешает долгожданная приятельница Мирониха. «Оти-моти! Ты, старуня, никак, живая? -- говорит Мирониха. -- Тебя пошто смерть-то не берет?.. Я к ей на поминки иду, думаю, она как добрая укостыляла, а она все тутака».

Горюет Анна, что среди собравшихся у ее постели детей нет Татьяны, Танчоры, как она ее называет. Танчора не была похожа ни на кого из сестер. Она стояла как бы между ними со своим особым характером, мягким и радостным, людским. Старуха ждет приезда дочери, но та, к сожалению, не приехала, и тогда «в старухе вдруг что-то оборвалось, что-то с коротким стоном лопнуло». Из всех детей только Михаил оказался в состоянии понять происходящее с матерью, и он взял на свою душу грех. «Не приедет Ваша Таньчора, и нечего ее ждать. Я ей телеграмму отбил, чтоб не приезжала», - пересиливая себя, ставит он точку. И этот акт его жестокого милосердия стоит сотен ненужных слов.

Так и не дождавшись дочери, старуха решает умереть. Анна взмолилась: «Господи, отпусти меня, я пойду. Пошли к мине смерть мою, я готовая». Делать на этом свете больше ей было нечего и отодвигать смерть стало ни к чему. Пока ребята здесь, пускай похоронят, проводят, как заведено у людей, чтобы другой раз не возвращаться им к этой заботе. Тогда, глядишь, приедет и Танчора…

Старуха много раз думала о смерти и знала ее как себя. Свою смерть, «матушку-смертыньку», она представляла такой же древней, изможденной старухой. За последние годы они стали подружками, старуха часто разговаривала с ней, а смерть, пристроившись где-нибудь в сторонке, слушала ее рассудительный шепот и понимающе вздыхала. Они договорились, что старуха отойдет ночью, сначала уснет, как все люди, чтобы не пугать смерть открытыми глазами, потом та тихонько прижмется, снимет с нее короткий мирской сон и даст ей вечный покой. Так все оно и выходит.

Собственный уход в «дальнюю сторонушку» распутинская героиня провидит с удивительной поэтической отчетливостью, во всех его стадиях и деталях. Уходя, Анна вспоминает своих детей в те моменты, когда те выразили в себе все лучшее: молодой Илья очень серьезно, с верой принимает материнское благословение перед уходом на фронт; Варвара, выросшая такой плаксивой, несчастной бабой, видится в раннем детстве роющей ямку в земле просто так посмотреть, а что в ней есть, «отыскивая то, что никто еще в ней не знает», Люся отчаянно, всем существом рвется с уходящего парохода навстречу матери, покидаемому дому; Михаил, ошеломленный рождением своего первенца, вдруг пронзается пониманием неразрываемой цепи поколений, в которой он накинул «новое кольцо».

И себя Анна вспомнила в самый дивный момент своей жизни: «Она не старуха - нет, она еще в девках, и все вокруг нее молодо, ярко, красиво. Она бредет вдоль берега по теплой, парной после дождя реке... И до того хорошо, счастливо ей жить в эту минуту на свете, смотреть своими глазами на его красоту, находиться среди бурного и радостного, согласного во всем действа вечной жизни, что у нее oт этого кружится голова и сладко, взволнованно ноет в груди».

Поведав о жизни и смерти простой русской женщины писатель приблизил нас к неброской святящейся красотою изнутри русского народного характера. Анна умирает долго и трудно. Силы то совсем её покидают, то вдруг возвращаются вновь, обманув, хоть ненадолго, стоящую у постели смерть. В этот период в сознании Анны возникает её прошлое и настоящее, перед нами проходит вся её жизнь, жизнь человека с глубоко индивидуальной и в то же время такой типичной для её поколения, для всего послереволюционного крестьянства женской судьбой.

Во внутренних монологах Анны, в её непрерывных раздумьях, когда каждое суждение, каждая сценка словно омыта чистотой и бескорыстием последнего, предсмертного чувства, здесь слышится голос мудрости, доброты и всепрощения - особенно тогда, когда трое из детей покидают мать в самый канун её смерти... Да, всепрощение и надежда, выстраданные собственной жизнью, которая подошла к концу и в которой было всё: рождения и смерть, разлуки, радости, письма, ожидания и встречи. Будничный и навсегда поэтичный труд, которым создано всё вокруг неё...

Задав с самого начала произведению философский настрой, сообщенный уже одним присутствием смерти рядом с человеком, Валентин Распутин, не снижая этого уровня, когда речь заходит уже и не об Анне, но, может быть, именно из философской насыщенности черпая тонкий психологизм, создает портреты детей старухи, с каждой новой страницей доводя их до филигранности. Складывается впечатление, что этой скрупулезной работой, этим воссозданием мельчайших подробностей их лиц и характеров, он оттягивает и саму по себе смерть старухи: не может же она умереть, пока читатель не увидит воочию, до последней морщинки, тех, кого она родила, кем гордилась, кто, наконец, остается вместо нее на Земле и будет продолжать ее во времени. Так и сосуществуют они в повести, мысли Анны и поступки ее детей, то - изредка - сближаясь, почти до соприкосновенья, то - чаще - расходясь до невидимых далей. Трагизм не в том, что они ее не понимают, а в том, что им и в голову не приходит, что действительно-таки не понимают.

Не ради смерти старухи Анны была написана повесть «Последний срок», а ради живых, эта долгая смерть нужна была, чтобы показать сполна характеры каждого из детей Анны, каждого из живых в окружении умирающей. А перипетии смерти - это перипетии их жизней, их отношений друг к другу.

В этой повести Распутин очень хорошо показал взаимоотношения современной семьи и их недостатки, которые ярко проявляются в критические моменты, раскрыл нравственные проблемы общества, показал чёрствость и эгоизм людей, потерю ими всякого уважения и обыкновенного чувства любви друг к другу. Они, родные люди, погрязли в злобе и зависти. Их волнуют лишь свои интересы, проблемы, только свои дела. Они не находят времени даже для близких и родных людей: не нашли времени и для матери - самого родного человека.