Поведение князя андрея в аустерлицком сражении. Аустерлицкое сражение в романе "война и мир""

/ / / Андрей Болконский на поле боя под Аустерлицем (анализ эпизода из романа Толстого «Война и мир»)

Роман «Война и мир» наполнен разноплановыми героями, которые имеют индивидуальные характеры, которые наделены своими исключительно личными убеждениями. А все это благодаря таланту и мастерству автора, который был не только успешным писателем, а и замечательным психологом.

В тексте романа читатель встречается с образом князя Андрея, который по первой задумке должен был стать второстепенным образом. Однако в ходе написания романа Лев Николаевич определяет Болконскому главную роль, делает его действующей фигурой на протяжении всего произведения.

В самом начале романа изображен, как человек–протест. Он противится от всего, что его окружает. По мнению Андрея, светское общество, и все, что его окружает, просто остановилось в развитии. Герой желает уйти от этого, вырваться на волю, стать дальше и выше обыденности. По этой причине, Андрей определяет перед собой цель – совершить военный подвиг, прославится. Образцом для подражания для Болконского становится сам Наполеон.

День битвы под Аустерлицем является необычайно важным для главного героя. Честолюбивые планы Андрея не осуществляются. В его душе происходит настоящий перелом, который повлечет за собой изменение мировоззрения князя, его переосмысление жизни и поиск новой истины.

Вчитываясь в эпизод сражения, читатель переносится на местность Працежной горы. Там упал князь Андрей, его ранило. Теперь, голова его совершенно не занята мыслями о битве. Всматриваясь в небо, герой осознал, что ничего не знал об этой жизни ранее.

Находясь в таком состоянии, Болконский смог переосмыслить свое отношение к Наполеону. Возле князя пробегали воины. А вот и голос его кумира слышался издалека. Только теперь Наполеон казался маленьким, ничтожным человеком, тщеславным и жестоким лидером, который мог наслаждаться несчастьем других.

Душа Андрея была переполнена необъяснимыми ощущениями. Желание совершить военный подвиг было разрушено. Болконский находился в растерянности. Однако высоченное небо дарило успокоение. Болконский осознал, что счастье нужно искать в другом месте. Теперь герой задумался о Всевышнем, о своей семье, о жене и сыне. Мысль спокойного домашнего уюта завладела ним. Она приносила ему удовольствие.

Находясь на грани смерти, в герое происходит полное переосмысление жизни. Он отказывается от военной службы и больше интересуется семьей.

Эпизод боя под Аустерлицем открывает читателям совершенно другого Болконского, объясняет причину его внутреннего перелома. Конечно, мысли князя Андрея о жизни и смерти, о важнейших жизненных ценностях заставляют и нас задуматься над этими же вопросами.

Аустерлицкое сражение.

«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут идти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.

Под предлогом увода раненых не расстраивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.

"В пять часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно, но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали все лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, все лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.

Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего-то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.

Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших."

"Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники".

"Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.

Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно, в разных промежутках: трат-та… тат, а потом все складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.

Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая вовремя приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.

В низах, где началось дело, был все еще густой туман, наверху прояснело, но все не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас, или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.

Было девять часов утра. Туман сплошным морем расстилался понизу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, все по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другою скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он все еще не начинал дела.

Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и, здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором все кажется возможным и все удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из-за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.

Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые все более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину".

"Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда-то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там-то со знаменем в руке я пойду вперед и сломлю все, что будет предо мной».

Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему все думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется идти впереди войск".

"Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.

«Вот оно!» – думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него. Несколько солдат упало.

– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.

И действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер-офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в двадцати шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым набок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.

«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них. – Зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».

Действительно, другой француз, с ружьем наперевес, подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, все еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.

«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», – подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

"Теперь все равно! Уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» – думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять – пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.

В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что действительно в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер-гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней налево он видел кого-то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уж не надеясь найти кого-нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, Ростов увидал около огорода, окопанного канавой, двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему-то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову), подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура, показавшись знакома Ростову, почему-то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого обожаемого государя.

«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», – подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова".

«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали, и потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуты побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.

«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь четвертый час вечера и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему, не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», – решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на все еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.

В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что-то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.

«И это я мог бы быть на его месте!» – подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет".

"В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.

Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.

Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.

В шестом часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам".

«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? – было первою его мыслью. – И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да и ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»

Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по-французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять все то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.

Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей, стреляющих по плотине Аугеста, и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.

– De beaux hommes! – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.

– Les munitions des pièces de position sont épuisées, sire! – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.

– Faites avancer celles de la réserve, – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).

– Voilà une belle mort, – сказал Наполеон, глядя на Болконского.

Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.

– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и снести на перевязочный пункт!

Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить".

На вопрос Всем привет нужна помощь по Литературе! "Война и мир" заданный автором Ivashka лучший ответ это На Аустерлицком поле князь Андрей Болконский совершил подвиг - это был пусть и незначительный подвиг, когда он взял знамя и увлекал людей за собой. Но мне кажется, его же подвиг показался ему незначительным после неба над головой, увиденного после ранения.... Внутренний подвиг - увидев небо, отринуть прежние убеждения и всю суетность жизни... .
Полезные фразы:
Во время Аустерлицкого сражения Андрей Болконский полностью прозревает. Ему удается совершить небольшой подвиг. Во время отступления князь хватает знамя и своим примером побуждает рядом стоящих броситься в атаку. Интересно, что знамя он не высоко несет над собой, а волочит его за древко, кричит «Ребята, вперед! » «детски пронзительно» . Далее его ранили. «Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову» Автор специально принижает князя Андрея - Болконский делает поступок для себя, забывая о других. Естественно, это уже не подвиг.
Только с ранением приходит к князю прозрение. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, - совсем не так ползут облака по этому высокому, бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!… »
И Наполеон, бывший кумир, кажется уже мелкой мухой. «…В эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущим по нему облаками. »
До этого момента Болконский не считал смерть и боль важными. Теперь он понял, что жизнь любого человека дороже всяких Тулонов. Он понял всех тех, кем хотел пожертвовать ради удовлетворения собственных мелких нужд.
Очень интересным мне показался пейзаж при Аустерлицком сражении - туман у военных и светлое, чистое небо у командующих ими. У военных нет определенных целей - туман. Природа полностью отражает их душевную картину. У командиров же всё ясно: им не нужно думать - от них теперь ничего не зависит.
Еще тут интересное рассуждение на эту тему
война не средство достижения карьеры, а грязная, тяжелая работа, где совершается античеловеческое дело. Окончательное осознание этого приходит к князю Андрею на Аустерлицком поле. Он хочет совершить подвиг и совершает его. Но вспоминает он позже не свой триумф, когда бежал на французов со знаменем в руках, а высокое небо Аустерлица. Знамя и небо - важные символы в романе. Знамена в произведении фигурируют несколько раз, но все же это не столько символ, сколько простая эмблема, не заслуживающая серьезного отношения. Знамя олицетворяет собой власть, славу, некую материальную силу, что отнюдь не приветствуется Толстым, отдающим предпочтение духовным ценностям человека.

Осенью 1805 года в сражении под Шенграбеном победили русские войска. Победа была неожиданной и легкой в силу сложившихся обстоятельств, поэтому Третья коалиция, ведущая войну с Наполеоном, окрылилась успехом. Императоры России и Австрии решили дать французской армии очередной урок под городом Аустерлицем, недооценив противника. Лев Толстой описывает Аустерлицкое сражение в романе «Война и мир» на основе изученных документов, диспозиций войск и фактов, найденных во многочисленных исторических источниках.

Рассвет перед битвой

В бой выступали с первыми лучами солнца, чтобы успеть поубивать друг друга до темноты. Ночью не видно было кто свои, а кто солдаты противника. Первым зашевелился левый фланг русской армии, его по диспозиции направляли разбить правый фланг французов и отбросить их в Богемские горы. Жгли костры, чтобы уничтожить все, что нельзя было нести с собой, дабы не оставить врагу стратегические ценности в случае поражения.

Солдаты чувствовали скорое выступление, угадывали приближение сигнала по молчаливым австрийским колонновожатым, мелькающим среди русского войска. Колонны двинулись, каждый солдат не знал, куда он направляется, но шел привычным шагом в толпе тысячей ног своего полка. Туман был очень густой, а дым выедал глаза. Не видно было ни той местности, откуда все выступали, ни тех окрестностей, куда приближались.

Те, кто шли в середине, спрашивали, что там видно по краям, но никто ничего не видел перед собою в десяти шагах вперед. Все передавали друг другу, что со всех сторон, даже сзади идут русские колоны. Новость успокаивала, потому каждому было приятно, что вся армия идет туда, куда направляется он. Лев Толстой со свойственным ему гуманизмом раскрывает простые человеческие чувства людей, которые идут туманным рассветом убивать и быть убитыми, как требует воинский долг.

Утреннее сражение

Долго шли маршем солдаты в молочном тумане. Потом почувствовали беспорядок в своих рядах. Хорошо, что причину суеты можно было списать на немцев: австрийское командование решило, что между центром и правым флангом большое расстояние. Свободное пространство надо заполнить австрийской кавалерией с левого фланга. Вся кавалерия по приказу высшего начальства свернула резко влево.

Генералы ссорились, дух войска падал, а Наполеон наблюдал за противником сверху. Императору хорошо было видно противника, который копошился внизу, как слепой котенок. К девятому часу утра то там, то там слышно было первые выстрелы. Русским солдатам не видно было, куда надо стрелять и где перемещается враг, вот упорядоченная стрельба завязалась над речкой Гольдбах.

Приказы не поступали своевременно, потому что адъютанты долго блуждали с ними в густой утренней мгле. Беспорядочно и расстроенно начали сражение три первых колонны. Четвертая колонна во главе с Кутузовым оставалась на высоте. Через пару часов, когда русские солдаты уже устали и ослабели, а солнце полностью осветило долину, Наполеон отдал приказ к наступлению в направлении Праценских высот.

Ранение Андрея Болконского

Князь Андрей начинал Аустерлицкое сражение рядом с генералом Кутузовым, он с завистью смотрел в долину. Там в холодной молочной тьме слышались выстрелы, а на противоположных склонах угадывалась неприятельская армия. Михаил Илларионович со свитой стоял на краю деревни и нервничал, он подозревал, что колонна не успеет выстроиться в нужном порядке, пройдя деревню, но подъехавший генерал настаивал, что французы еще далеко по диспозиции.

Кутузов послал князя к командиру в третью дивизию с приказом приготовиться к бою. Адъютант Болконский исполнил поручение командующего. Полевой командир третей дивизии очень удивился, ему не верилось, что неприятель так близко. Боевому начальству казалось, что впереди имеются другие колонны солдат, которые первыми встретят неприятеля. Наладив упущение, адъютант вернулся обратно.

Встреча Кутузова с Александром I

Командующий выжидал, по-старчески, зевая. Вдруг с тыла послышалось приветствие полков по всей линии наступавшей русской армии. Скоро эскадрон всадников в разноцветных формах можно было различить. В направлении из Працена следовали императоры России и Австрии, окруженные своей свитой.

Фигура Кутузова преобразилась, он застыл, поклонившись перед монархом. Теперь это был верноподданный его величества, не рассуждающий и уповающий на волю государя. Михаил Илларионович переигрывал, салютуя молодому императору. Болконский подумал, что царь красив, у него прекрасные серые глаза с выражением возрастной невинности. Александр велел начинать сражение, хотя командующий всячески старался подождать, пока полностью рассеется туман.

Полковое знамя

Когда русское командование в силу погодных условий смогло рассмотреть и оценить расположение армии, оказалось, что противник находится в двух верстах, а не в десяти, как предполагал Александр по своей неопытности. Андрей успел заметить, что враги наступают в пятистах метрах от самого Кутузова, хотел предупредить апшеронскую колонну, но по рядам пробежала паника молниеносно.

Еще пять минут назад по тому месту проходили стройные колонны перед императорами коалиции, теперь бежали толпы перепуганных солдат. Масса отступавших не выпускала попавшего в нее и хаотично захватила Кутузова. Все происходило очень быстро. На спуске горы еще отстреливалась артиллерия, но французы были слишком близко.

Рядом стояла пехота в нерешительности, вдруг по ней открыли огонь, и солдаты без приказа начали отстреливаться. Раненый прапорщик уронил знамя. С криком «Урааааа!» князь Болконский подхватил упавшее полотнище, ни на миг не сомневаясь, что батальон последует за своим знаменем. Нельзя было сдавать французам пушки, потому что они сразу же повернут их против бегущих и обратят их в кровавое месиво.

За орудия уже кипел рукопашный бой, когда Андрей почувствовал удар по голове. Он не успел увидеть, чем закончился бой. Небо. Только синие небеса, не вызывающие никаких чувств и мыслей, как символ бесконечности разверзлись над ним. Наступила тишина и покой.

Поражение русской армии

К вечеру французские генералы говорили об окончании сражения на всех направлениях. Враг завладел более, чем сотней орудий. Корпус генерала Пржебышевского сложил оружие, другие колоны бежали хаотичными толпами.

У деревни Аугеста осталась горстка от солдат Дохтурова и Ланжерона. Вечером можно было услышать разрывы снарядов, впущенных из пушек, так французы расстреливали отступавшие военные части.

Сочинение

на тему: Андрей Болконский в Шенграбенском и Аустерлицком сражениях

болконский аустерлицкий сражение война

Андрей Болконский - один из главных героев романа Л. Н. Толстого Война мир. «...Небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами». С ним мы встречаемся уже на первых страницах романа. Человек, которому наскучило глупое светское общество и хорошенькая жена, он жаждет такого подвига, который необходим для военного человека. Болконский решил, что война - это то место, где он может проявить себя. Его кумиром был Наполеон. Болконский, как и большинство молодых людей того времени, также желал прославиться.

Шенграбенское сражение является одним из ключевых моментов в романе Л.Н.Толстого Война и мир. Голодные, разутые, измученные солдаты должны были остановить армию неприятеля, гораздо более сильного, чем они. Зная от Кутузова, что шансов выжить у отряда Багратиона совсем не много, Андрей Болконский упрашивает великого полководца разрешить ему участвовать в этом сражении. Князь Андрей, постоянно находившийся при главнокомандующем, даже попав на передовую, продолжал мыслить крупными категориями, представляя ход событий в самых общих чертах. Но вот французы открыли огонь, битва началась. Началось! Вот оно! Но где же? Как же выразится мой Тулон?- думал князь Андрей. Но все происходило совсем не так, как представлялось князю Андрею, как преподавалось и говорилось в теории. Солдаты то сбиваются в кучи и бегут, то контратакуют, и уже противник вынужден отходить. А генерал почти не отдавал приказов, хотя и делал вид, что все происходит согласно с его намерениями. Однако, сам факт его присутствия, спокойная манера говорить творили чудеса, поднимая дух командирам и солдатам. Андрей наблюдал, как вернувшись с поля боя, многие твердят о своих подвигах. Истинный же герой Шенграбенского сражения - капитан Тушин. Именно его батарея остановила французов, дала возможность своим отступить, а не быть полностью разгромленными. Про него забыли, орудия остались без прикрытия. Фактически Андрей был единственным из штабных офицеров, кто не испугался доставить на батарею приказ об отступлении и кто под интенсивным обстрелом помогал вывести уцелевшие орудия и артиллеристов. Истинный герой остался неоцененным. И это происшествие начало разрушать мечты и представления Болконского. Толстой показывает, что основную роль в этом бою сыграли простые и незаметные воины, такие как ротный командир Тимохин и капитан Тушин. Не численное превосходство, не стратегические планы мудрых полководцев, а воодушевление и бесстрашие ротного, увлекшего за собой солдат, повлияло на ход сражения. Болконский не мог этого не заметить.

Аустерлицкое сражение, как считал князь Андрей, - это шанс найти свою мечту. Именно в этом сражении ему удастся совершить хоть и небольшой, но подвиг. Его героический поступок заметил и оценил по достоинству даже Наполеон. Во время отступления князь хватает знамя и своим примером побуждает батальон броситься в атаку. Вот оно! - подумал князь. Он бежал с криками «ура!» и ни минуты не сомневался в том, что весь полк побежит за ним. Андрей едва удерживал знамя и просто волочил его за древко, крича по-детски пронзительно: Ребята, вперед! На поле Аустерлица у Андрея Болконского происходит переоценка ценностей. Тяжелораненый он лежал и смотрел в бесконечное небо. То, что казалось ему прекрасным и возвышенным, оказалось пустым и тщеславным. И сам Наполеон, его герой, казался теперь «маленьким и ничтожным человеком», а его слова - не более чем жужжание мухи.

Шенграбенское сражение, несомненно, сыграло положительную роль в жизни князя Андрея. Благодаря Тушину Болконский меняет свой взгляд на войну. Оказывается, война - не средство достижения карьеры, а грязная, тяжелая работа, где совершается античеловеческое дело. Окончательное осознание этого приходит к князю Андрею на Аустерлицком поле. После этих боев, а главное после ранения, Андрей меняет свои взгляды на жизнь. Он понимает, что исход сражения зависит не от подвига одного человека, а от подвига народа.