Евгений Поливанов – Трагедия гения при тоталитаризме. языковед, полиглот, педагог, общественный деятель

Евгений Дмитриевич Поливанов (28 февраля (12 марта) 1891, Смоленск - 25 января 1938, Московская область) - русский и советский лингвист, востоковед и литературовед. Один из основателей ОПОЯЗа, участник Гражданской войны, в конце 1917 - начале 1918 годов - заведующий Восточным отделом Наркомата иностранных дел РСФСР и один из двух заместителей Л. Д. Троцкого, сотрудник Коминтерна, профессор ряда университетов, активный критик марризма. Один из основоположников советской социолингвистики и исторической фонологии, создатель оригинальной теории языковой эволюции, автор множества работ по языкам Востока (в частности, создатель используемой ныне русской транскрипции для японского языка) и Средней Азии, разработчик методик обучения русскому языку нерусских, участник языкового строительства.

Прикладные начала в языковедении для Е. Д. Поливанова являлись необходимым поступком к лингвистической теории. Поэтому разрешение важных теоретических задач у него всегда имело выход в практику - лингвопедадгогику, методику обучения языку и сопоставительную грамматику. Новизна языкового материала, знакомство с малоизученными языками позволяли впервые сформулировать положения, которые и сегодня не утратили своей актуальности.

В. Г. Ларцев, автор книги «Е. Д. Поливанов: Страницы жизни и деятельности», так пишет об этом ученом: «Неординарностью поведения, поступками, удивлявшими многих, врожденным талантом этот поразительный человек так просился на страницы романа. Неудивительно, что он стал одним из героев романа В. А. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» и рассказа «Большая игра».

В 1901 г. Евгений поступил в Рижскую Александровскую гимназию. В 1908 году он ее заканчивает с серебряной медалью и поступает в Петербургский университет на словесное отделение историко-филологического факультета.

Поливанов слушал Зелинского и Платонова, Шахматова и Щербу – многих замечательных ученых. Но Евгений Дмитриевич с самого начала выделил среди них одного и остался его учеником до конца дней своих. Это был Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ, вступивший в то время в седьмое десятилетие своей жизни.

По окончании университета (1912) Е. Д. Поливанов получил сразу два приглашения от литературоведа И. А. Шляпкина и от Бодуэна. Поливанов выбрал Бодуэновскую кафедру сравнительного языкознания.

Поливанов – представитель особого направления в русской, а затем

советской ориенталистике: он, как и Н. И. Конрад, соединял в себе филолога и лингвиста-теоретика.

Два года Поливанов интенсивно работает над магистерской диссертацией. В 1914 году Поливанов становится приват-доцентом восточного факультета по японскому языку, хотя читает курсы и по китайскому.

Свою первую поездку в Японию Поливанов совершил в мае 1914 года; средства на неё выделило Русско-японское общество. По прибытии в Нагасаки учёный, как позже выяснил японский лингвист Ситиро Мураяма, отправился в рыбацкую деревню Миэ. Изучая местный диалект, в значительной степени отличавшийся от литературного языка, Евгений Дмитриевич провёл в деревне большую часть лета. После Нагасаки Поливанов отправился в Киото - бывшую столицу Японии, где изучал киотский диалект

В конце своего путешествия Евгений Дмитриевич посетил Токио. Как и прежде, он изучал местную речь; кроме того, в столице можно было повстречать носителей разнообразных диалектов. В период с 5 по 13 октября 1914 года учёный работал в фонетической лаборатории, располагавшейся в Токийском императорском университете. Поливанов общался с японскими лингвистами, а также повстречался в Токио с двумя отечественными японистами: О. О. Розенбергом и Н. И. Конрадом.

Однако средства, полученные от Русско-японского общества, стали подходить к концу, и в конце октября - начале ноября Евгений Дмитриевич вернулся в Петербург, ставший за это время Петроградом. Вплоть до весны он занимался обработкой полученных материалов, сдал магистерские экзамены и стал планировать свою следующую поездку в Японию. Средства в этот раз выделил Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии, который возглавлялся в то время академиком В. В. Радловым.

Перед возвращением в Россию Евгений Дмитриевич ещё раз побывал в Токио, где продолжал изучать говор уроженцев Киото, префектуры Нагасаки (учёным был составлен фонетический словарь одного из нагасакских говоров приблизительно на 10 000 слов) и Рюкюских островов (говор Наха). В сентябре Поливанов покинул столицу. В ходе этой поездки он общался не только с Розенбергом и Конрадом, но и с молодым японистом Н. А. Невским.

В Петрограде Поливанов, зарекомендовавший себя публикациями по японистике, был приглашён на должность приват-доцента по кафедре японского языка (это было вопреки традициям - людей, не окончивших факультет, на эту должность не брали). Евгения Дмитриевича пригласил декан Восточного факультета - Н. Я. Марр. Поливанов читал различные курсы, уделяя особое внимание вопросам фонетики и диалектологии. Началась публикация экспедиционных результатов, а в 1917 году вышла книга «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами».

Таким образом, за время своих поездок Поливанов ознакомился почти со всеми основными японскими диалектными группами: северо-восточной (Аомори, Акита), восточной (Токио), западной (Киото, Мороги), южной (Нагасаки, Кумамото, Оита) и обособленной группой диалектов Рюкю (Наха).

Научное наследие Поливанова огромно. Даже если говорить пока только об изданных работах, одних книг (включая брошюры) он успел опубликовать 28, а всего число работ, изданных при его жизни, достигает 140. Основными трудами в области японистики считаются:

Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков. 1914

Материалы по японской диалектологии. Говор деревни Мие, префектуры Нагасаки, уезда Ниси-Соноки. Тексты и перевод. 1915

Акцентуация японских прилагательных с двусложной основой. 1917

Японский язык. 1931 и еще множество трудов.

Так же стоит отметить, что известная транскрипционная система записи японских слов кириллицей, была также разработана Поливановым в 1917 году.

ПОЛИВАНОВ, ЕВГЕНИЙ ДМИТРИЕВИЧ (1891–1938), русский языковед. Родился 28 февраля (12 марта) 1891 в Смоленске. В 1912 окончил Петербургский университет и Практическую восточную академию. В 1913–1921 преподавал на восточном факультете, затем на факультете общественных наук Петербургского университета, с 1919 – профессор. В 1914–1916 был в научных командировках в Японии. С 1917 активно участвовал в революционной деятельности, в конце 1917 – начале 1918 годов возглавлял Восточный отдел Наркомата иностранных дел. Будучи выдающимся полиглотом, успешно выполнил правительственное задание по переводу и публикации секретных договоров царского правительства с другими государствами. Участник Гражданской войны, с 1919 член Коммунистической партии (членство приостановлено в 1926 в связи с наркоманией Поливанова), в 1921 работал в Коминтерне. В 1921–1926 профессор Среднеазиатского университета в Ташкенте, в 1926–1929 заведовал лингвистическим отделом Российской ассоциации научных институтов общественных наук в Москве. В 1929 публично выступил в Коммунистической академии с докладом, направленным против «нового учения о языке» Н.Я.Марра, после чего подвергся травле и был вынужден вновь уехать в Среднюю Азию. Вел научно-педагогическую работу в Самарканде (1929–1931), Ташкенте (1931–1934), Фрунзе (ныне Бишкек) (1934–1937). В августе 1937 был арестован, объявлен «японским шпионом» и расстрелян в Москве 25 января 1938.

Поливанов – лингвист широкого профиля, он занимался многими языками, прежде всего русским, японским, узбекским, дунганским и др., и самыми разнообразными проблемами лингвистики. Ученик И.А.Бодуэна де Куртенэ, Поливанов сохранил его понимание фонологии как «психофонетики». Много занимался проблемами ударения, в частности, еще в 1910-е годы впервые в мировой науке определил характер японского ударения. Общий очерк фонологии и ударения в языках мира содержится в книге Поливанова Введение в языкознание для востоковедных вузов (1928; второй том Введения остался неизданным и был утерян). Им впервые описан ряд японских диалектов.

Активно изучая современные языки, Поливанов стремился выявить и закономерности исторических изменений в языке, развивая идеи И.А.Бодуэна де Куртенэ и (косвенно) Н.В.Крушевского и выдвинув, в частности, принцип экономии звуковых усилий, в дальнейшем развитый Р.Якобсоном и А.Мартине. Стремился создать общую теорию языкового развития, которую называл лингвистической историологией, и разработал ее фрагмент – теорию фонологических конвергенций и дивергенций. Одновременно он ставил и проблему (поныне остающуюся в основном нерешенной) лингвистического прогнозирования, предсказания будущего развития языков.

Открыто выступив против Марра, Поливанов предпринимал свои собственные попытки построить марксистское учение о языке (За марксистское языкознание , 1931) и в связи с этим одним из первых занялся вопросами социолингвистики, соотношения внутриязыковых и социальных факторов в развитии языка, отношений между литературным языком и диалектами, изучал изменения в русском языке после революции. Участвовал в создании письменностей и литературных норм для языков народов СССР, особенно языков Средней Азии; последним его делом стала разработка дунганского алфавита, принятого незадолго до ареста и гибели ученого.

Поливанов занимался также поэтикой, был близок к литературоведам русской формальной школы. Переписывался с Р.Якобсоном, печатался в изданиях Пражского лингвистического кружка. В конце жизни составил второй в СССР после словаря Н.Н.Дурново словарь лингвистических терминов, изданный лишь в 1991. Многие труды Поливанова не были изданы и не сохранились.

Незадолго до 30 октября, дня политзаключенного в СССР, я вернулся из командировки в Ташкент, где проходила всесоюзная научно-практическая конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора Евгения Поливанова, гениального русского лингвиста.

И в тот памятный вечер, когда на полутемной, инфернальной площади Дзержинского отец Глеб Якунин* служил панихиду по миллионам жертв тоталитарного режима, когда был открыт в сквере на Лубянке памятный знак – , а стены мрачных (но явно напуганных!) зданий КГБ билось гневным эхом слово Сергея Ковалева и Льва Разгона, Алеся Адамовича, Юрия Карякина и Сергея Станкевича, я зажег близ соловецкого камня свою поминальную свечу.

У Евгения Дмитриевича Поливанова нет «официальной» могилы, она неизвестна, ибо он также был казнен палачами с «чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем» – в 1938 году. Но теперь, как и миллионы наших убиенных циничным режимом сограждан, Евгений Дмитриевич обрел хотя бы такой, «условный» памятник. И ему тоже была провозглашена Вечная память…

Холодный ветер трепал хрупкое пламя наших свечей, как будто смертное дыхание лубянских зданий-айсбергов хотело их уничтожить, заморозить. Но пламя памяти о жертвах режима теперь, хочу надеяться, нами надежно защищено. Ибо в этой защите – гарантия нашей собственной свободы. И даже жизни…

Жизнь же профессора Поливанова была фантастична. Его вклад в российское и мировое языкознание – просто огромен. Очень весомы его заслуги и в деле языкового строительства, в создании новых алфавитов для ряда народов нашей страны.

Однако, если славянский просветитель Мефодий (он вместе с братом Кириллом создал славянскую письменность), уже будучи в сане архиепископа, преследовался немецким духовенством и был ввергнут на некоторое время в тюремное узилище, то просветитель нового, «революционного» времени Евгений Поливанов подвергся политическому шельмованию научными оппонентами, изгнанию из ведущих научных центров, а в итоге был просто уничтожен своими же соотечественниками в годы сталинских репрессий. История во многом любит повторения, только зачастую вовсе не в виде фарса, как это принято считать, а в более жестоком варианте.

У одного из известных поэтов я встретил мысль о том, что главная общность поэтов – в их отличии друг от друга: поэзия – моноискусство, где судьба, индивидуальность доведены порой до крайности. Такой индивидуальностью, доведенной до крайности, был и профессор Поливанов.

Мудрый и цепкий словом Виктор Шкловский, знавший Поливанова в молодости по работе в известном ОПОЯЗЕ (Общество изучения поэтического языка) вместе с В.А. Кавериным, О.М. Бриком, В.Б. Томашевским, Б.М. Эйхенбаумом, В.М. Жирмунским, уже в наше время отозвался о Поливанове переполненной внешним парадоксом, но абсолютно точной фразой:

«Поливанов был обычным гениальным человеком. Самым обычным гениальным человеком».

Поливанов, как принято в таких случаях писать, был сыном своей эпохи, человеком, преисполненным революционного романтизма и честно служившим режиму, установившемуся после октябрьского переворота 1917 года.

Его вера и верность достойны уважения.

«Я встретил революцию как революцию труда. Я приветствовал именно свободный любимый труд, который для меня стал рисоваться полезным именно в революционной обстановке».

Под этими словами Е.Д. Поливанова могли бы поставить свою подпись десятки отечественных ученых, поверивших большевикам и принявших революцию не только сердцем, но и умом.

Действительно ли Поливанов был уникальным человеком? Один из основных отечественных биографов ученого, увы, уже покойный профессор В.Г. Ларцев из Самарканда (автор вышедшей крохотным тиражом в 1988 году книги о Евгении Дмитриевиче), совершенно справедливо отмечал, что Е.Д. Поливанов, будучи прежде всего языковедом, занимался кроме того педагогикой, этнографией, фольклористикой, текстологией, литературоведением, логикой, психологией, социологией, историей, статистикой и другими науками (причем познания в этих областях знания, как и владение десятками языков и диалектов, конечно же, непосредственно отразились на многочисленных открытиях Е.Д. Поливанова в лингвистике, часть из которых имеет мировое значение).

Уникальность ученого помимо всего заключалась и в степени его вовлеченности в общественную жизнь страны, что шло параллельно с его научными изысканиями: выполнение ответственнейшего задания Ленина, работа под руководством первого наркоминдела Троцкого, тесное сотрудничество с Коминтерном и многое другое, о чем многие одаренные ученые-лингвисты той поры не могли даже и помыслить.

А чего стоит поединок Поливанова с марризмом? Самоотверженность, граничащая с безрассудностью, исключительная научная объективность и природный дар пытливого исследователя заставили его открыто и почти в одиночестве выступить против «пролеткультовского» учения академика Н.Я. Марра о языке и одновременно против складывавшегося культа личности Марра в науке!

И когда в 1950 году под видом «свободной дискуссии о языке» в газете «Правда» кремлевский горец, желавший стать Корифеем Всех Наук, раздраконил «аракчеевский режим в языкознании» (им же самим, между прочим, во многом и порожденный) и само «новое учение о языке» Н.Я. Марра и его верных последователей, то в своей критике этой псевдонаучной теории Сталин… повторил многое из того, что Поливанов доказывал марристам еще в конце 20-х годов!

Удивительная своеобычность Евгения Дмитриевича Поливанова заключалась и во многом другом.

Например, в его собственной литературной деятельности поэта и переводчика (он писал интересные стихи, о чем свидетельствует сборник «Метаглоссы», поэма «Ленин», был одним из первых и наиболее эрудированных переводчиков киргизского народного эпоса «Манас» на русский язык).

Или в особенностях его быта, крайне аскетического, а порой и с элементами, как бы заимствованными из авантюрных романов.

Или, например, в степени овладения другими языками: когда ученый приехал в Нукус, то ему понадобился лишь месяц для того, чтобы изучить каракалпакский язык и совершенно безупречно прочитать на нем доклад перед каракалпакской аудиторией!

Однако – как ни страшно об этом говорить – судьба такого одаренного человека не была уникальной для тоталитарного режима, для эпохи сталинщины, ибо он разделил горькую участь многих других выдающихся деятелей отечественной науки: историков и литературоведов, математиков и физиков, биологов и экономистов, тысяч и тысяч незаурядных исследователей.

Поливанов родился 28 февраля (12 марта) 1891 года. 25 января 1938 года он был расстрелян. Посмертная реабилитация пришла к ученому лишь в 1963 году.

Вениамин Александрович Каверин написал о Поливанове такие строки:

«И сам Е.Д. Поливанов, и то, что он сделал, и его судьба – необыкновенны и должны войти в историю русской науки».

Слова эти звучат как эпитафия. Но нет могилы, на которой мог бы быть установлен памятник Е.Д. Поливанову, а на нем – начертаны эти строки Каверина…

Забегая вперед, хочу сказать, что несмотря ни на какие преграды и противодействия неосталинистов, неомарристов (противодействие это – не миф, знаю о нем на своем личном опыте, чуть не ставшем горьким…), истина все же торжествует. И легендарный профессор Поливанов занимает ныне одно из наиболее почетных мест в истории нашей филологии (хотя огромный его вклад в науку до конца еще не оценен и даже не полностью известен, а многие рукописи безвестно канули в бездонные подвалы НКВД или уничтожены их хозяевами). И я просто по долгу совести обязан самым добрым словом вспомнить и назвать тех советских ученых, которые способствовали торжеству справедливости в отношении Евгения Дмитриевича: это – В.М. Алпатов, Ф.Д. Ашнин, В.П. Григорьев, В.К. Журавлев, С.И. Зинин, Вяч.Вс. Иванов, Л.Р. Ройзензон, А.Д. Хаютин и другие.

Конечно, совсем особая роль в исследовании научного наследия Поливанова принадлежит нашему уважаемому современнику Вячеславу Всеволодовичу Иванову, другу Пастернака, лауреату Ленинской премии, народному депутату СССР, академику. Он был не только «подписантом» 60-70-х годов, не только был изгнан из МГУ в 1959 году «в рамках антипастернаковской кампании»; это именно Вячеслав Всеволодович, движимый вечной идеей справедливости, заставил неуклюже оправдываться бывшего генерального прокурора СССР А.Я. Сухарева прямо во Дворце съездов Кремля при ответе на вопрос об участии Сухарева в гонениях на советских диссидентов…

Хочу подчеркнуть, что еще до официальной реабилитации Евгения Дмитриевича Вяч.Вс. Иванов опубликовал в журнале «Вопросы языкознания» (№ 3 за 1957 год) статью «Лингвистические взгляды Е.Д. Поливанова» (замечу также – с первой библиографией трудов Е.Д. Поливанова).

Большим событием стал выход в свет книги Е.Д. Поливанова «Статьи по общему языкознанию» (М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1968), составителем которой выступил профессор А.А. Леонтьев.

А в начале лета 1968 года читатели получили прекрасную книгу профессора В.Г. Ларцева «Евгений Дмитриевич Поливанов: Страницы жизни и деятельности» (М.: «Наука»), в которой можно найти и своеобразный творческий портрет ученого, и подробный рассказ о многих этапах его жизни, и интереснейшие воспоминания людей, знавших Евгения Дмитриевича, и своеобразную краткую антологию его литературных работ.

Вовсе не случайно, что в других воспоминаниях – «Мой путь в науке», – принадлежащих перу бывшего директора Института русского языка АН СССР Ф.П. Филина (а эти воспоминания, опубликованные в журнале «Русская речь» № 2 за 1988 год, нам пытаются навязать чуть ли не как «наиболее объективный взгляд» на историю советской лингвистики), имя Е.Д. Поливанова среди трех десятков названных Филиным фамилий крупных советских филологов вообще даже не упоминается.

Эта фигура умолчания имеет свои причины. Филин был одним из наиболее энергичных адептов «нового учения» о языке Н.Я. Марра и одним из последовательных продолжателей линии своего учителя как жесткого идеологического «организатора» филологической науки (уже в конце 60-х – начале 70-х годов Филин печально прославился своими гонениями на инакомыслящих филологов, которые он весьма успешно организовывал в духе марристских расправ с оппонентами, и творил это по указанию отдела науки ЦК КПСС и «компетентных органов»).

Поэтому теперь, когда по многим первоисточникам и архивным материалам, по исследованиям названных мною ученых и воспоминаниям современников Е.Д. Поливанова нам довелось наконец-то близко встретиться с жизнью и творчеством Евгения Дмитриевича, мне иногда кажется, что некоторые строки Пастернака были посвящены именно этому ученому:

Кому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мертв и хулим,
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.

Жизнь и творчество Е.Д. Поливанова были настолько необычны и насыщенны, что даже автор единственной книги о нем В.Г. Ларцев, как мне показалось, был в некоторой растерянности от этой биографической стихии и явно не смог в заданный объем своего издания поместить все, что хотел бы. Мне это в кратком очерке тем более не удастся. Но все же попробую хотя бы кратко вам показать, что судьбе вовсе не случайно было угодно избрать именно Евгения Дмитриевича Поливанова главным научным оппонентом Николая Яковлевича Марра (ибо Марр тоже во многом был – и это объективный факт! – личностью незаурядной!..), а затем отдать на заклание Ее Величеству Системе.

Е.Д. Поливанов окончил Петербургский университет, где он был учеником академика И.А. Бодуэна де Куртенэ и Л.В. Щербы, в 1912 году. Одаренного молодого ученого оставили работать на кафедре сравнительного языкознания (а обучался он в университете на славянско-русском отделении историко-филологического факультета и факультета восточных языков, где, кстати, Поливанов слушал у Марра курс грузинского языка).

И до событий октября 1917 года, и после них Е.Д. Поливанов занимался педагогической и научно-исследовательской работой самым активным образом.

Трудно перечислить все его места работы и должности. Назовем лишь некоторые: приват-доцент факультета восточных языков Петроградского университета (по японскому языку), профессор факультета общественных наук Петроградского университета (это уже с 1919 года), профессор японского языка Института живых восточных языков в Петрограде, заместитель председателя Научного совета Наркомпроса Туркестанской АССР, профессор Туркестанского восточного института в Ташкенте и Среднеазиатского государственного университета, член Научного совета Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита, председатель лингвистической секции Института языка и литературы Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), профессор кафедры языка и литературы Узбекской государственной педагогической академии, Узбекского государственного научно-исследовательского института культурного строительства в Ташкенте, профессор Киргизского института культурного строительства и педагогического института в г. Фрунзе и так далее. Да разве дело в этих серьезных должностях?!

Е.Д. Поливанов был основоположником многих направлений, по которым развивается ныне отечественная и мировая лингвистика. Вот как однажды отозвался об ученом Вяч.Вс. Иванов:

«Создание Е.Д. Поливановым… оригинальной лингвистической концепции и ее обоснование фактами очень большого числа самостоятельно изученных языков различных семей было возможно благодаря объединению в его лице исключительно одаренного полиглота, талантливого япониста, китаеведа, тюрколога и лингвиста-теоретика, хорошо знакомого не только с русской и западноевропейской, но также дальневосточной и арабской лингвистикой».

Кстати, о знании языков: думаю, что и сам Е.Д. Поливанов точно не знал числа языков, которыми владел, хотя считал, что знает французский, немецкий, английский, латинский, греческий, испанский, сербский, польский, китайский, японский, татарский, узбекский, туркменский, казахский, киргизский, таджикский – то есть шестнадцать языков. Учтите, что он владел тонкостями многих диалектов восточных языков; в 1964 году знавший Поливанова старый дехканин Махмуд Хаджимурадов на вопрос о том, как говорил на его диалекте узбекского языка Евгений Дмитриевич, ответил коротко и исчерпывающе: «Лучше меня…»

Биографы Поливанова считают, что помимо названных он владел еще и (по крайней мере, лингвистически) абхазским, азербайджанским, албанским, ассирийским, арабским, грузинским, дунганским, калмыцким, каракалпакским, корейским, мордовским (эрзя), тагальским, тибетским, турецким, уйгурским, чеченским, чувашским, эстонским и некоторыми другими языками…

Весьма значителен вклад Евгения Дмитриевича Поливанова в изучение конкретных языковых систем: для многих из них он создал научные грамматики, описания диалектов, провел анализ звукового строя, создал словари, учебные пособия. Не случайно Поливанов и ряд его современников-языковедов, участвовавших в сложнейшем деле языкового строительства в СССР, называют новыми Кириллами и Мефодиями.

Между прочим, у Евгения Дмитриевича есть интереснейшие работы, посвященные преподаванию русского языка как народного и ряда языков народов СССР русскому населению, в том числе – взрослым (что оказалось чрезвычайно актуальным делом в наши, сложные и противоречивые 80-90-е годы XX столетия!).

Можете представить себе мое волнение, когда, уже в течение двух лет занимаясь судьбами репрессированных филологов и, в первую очередь, Поливанова, совершенно неожиданно в одном из забытых книжных шкафов библиотеки деда я нашел небольшую книжечку в матерчатом, выцветшем зеленом переплете, на титульном листе которой было напечатано: «Профессор Востфака САГУ, Д. Член Росс. Асс. Научно-Исслед. Ин-тов (по восточной секции) Е.Д. Поливанов. Краткий русско-узбекский словарь. Акц. О-во «Туркпечать», 1926»… С волнением читал я предисловие, написанное Евгением Дмитриевичем к этому очень интересному учебному словарю! Вышел он тогда, во второй половине 20-х годов, тиражом в 10 тысяч экземпляров…

Особенно много сделал Поливанов для развития теории языка, для теоретической лингвистики. Приведу опять-таки лишь некоторые примеры.

…Первым в науке он распространил принцип системности на историю языка. …Поливанов разработал теорию фонологических изменений во всем многообразии их взаимосвязей и взаимообусловленности (именно эту теорию разовьет позже Роман Якобсон, и она получит мировое признание). …Многое сделал Евгений Дмитриевич для вскрытия причин языковых изменений (его концепцию, правда, не вполне в духе Е.Д. Поливанова, позже использует французский лингвист А. Мартине, например, в книге «Принцип экономии в лингвистике»). …Е.Д. Поливанов, по сути дела, явился основоположником советской социолингвистики. …Немало нового внесено ученым в теоретическое осмысление языковых контактов, в частности, их механизмов.

Да разве перечислишь все области науки, в которых ощутимы результаты его исследований: ведь это еще и изучение типологии ударения, фонологической роли слога, описание «звуковых» жестов и многое другое.

Разумеется, волновали его и пути создания марксистской лингвистики. Поливанов не только в ряде статей, а затем и в публичной дискуссии (получившей название «поливановской») 1929 года выступил против идей Марра, но сумел даже в 1931 году, находясь уже практически в научном изгнании, выпустить в издательстве «Федерация» сборник научно-популярных статей под наименованием «За марксистское языкознание»: эта книга на общем фоне триумфа «пролеткультовской» теории Марра, столь нужной в ту пору утверждающемуся сталинизму, была сильным ударом по позициям марристов и, пожалуй, последним контрнаступлением традиционного языковедения…

Научное наследие Поливанова огромно. По данным Л.Р. Концевича, одна только библиография его работ, изданных при жизни Евгения Дмитриевича и после его смерти, охватывает свыше 200 названий.

Около 60 рукописей хранится в разных архивах – они известны. Но при этом удалось собрать около 220 (!) названий тех неопубликованных работ, которые еще не обнаружены. И, возможно, большая часть из них уже безвозвратно утрачена – таков удел конфискованных архивов практически всех репрессированных ученых.

Хотя в последнее время вдруг из потайных сундуков госбезопасности то и дело «всплывают» рукописи некоторых поэтов, писателей, естествоиспытателей. Еще и еще раз приходится спрашивать нынешних руководителей КГБ: когда мы перестанем быть иванами-не-помнящими-родства и с этих тайных хранилищ падут наконец все замки? Сохранилось ли в них что-либо из наследия Е.Д. Поливанова?!

Революционное движение он принял всем сердцем. Биографы пишут, что первым политическим выступлением был его протест против империалистической войны: Поливанов написал на испанском (!) языке антивоенную пьесу, за что был арестован и отсидел неделю в тюрьме. Сам Евгений Дмитриевич писал о себе, что от пацифизма пришел к интернационализму. До октября 1917 года Е.Д. Поливанов несколько месяцев работал в отделе печати МИД Временного правительства (он был тогда левым меньшевиком, мартовцем).

В 1919 году петроградский профессор вступил в РКП(б).

Но еще до этого он стал широко известен как друзьям революции, так и ее противникам и оппонентам. Советской же власти особенно пригодилось его знание языков: талант полиглота и дарование исследователя получили необычное применение – Поливанову было поручено заниматься в Народном комиссариате иностранных дел всеми связями со странами Востока (по должности это был уровень одного из руководителей наркомата), а параллельно с этим – поиском и публикацией тайных договоров царского правительства. Такова была идея Ленина, выраженная в Декрете о мире: «Тайную дипломатию Правительство отменяет (правда, отменено это было, как мы теперь знаем, ненадолго… – М.Г.)», со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 7 ноября (25 октября) 1917 г..

Следует заметить, нисколько не умаляя «заслуг» известного революционера, балтийского матроса Николая Маркина, чье имя традиционно связывается с публикацией договоров, что очень большая роль в этом деле принадлежит именно Е.Д. Поливанову. Не случайно в ноябре 1917 года «буржуазная» газета «Наша речь» озабоченно писала:

«В министерстве (иностранных дел. – М.Г.) все время хозяйничает г. Поливанов, приглашенный на амплуа специалиста по расшифровке тайных договоров, и секретарь народного комиссара г. Залкинд».

В 1918 году Е.Д. Поливанову было поручено еще одно необычное, но важное дело. Он ведет политическую работу среди петроградских китайцев (их с начала XX века в городе на Неве было очень много). Молодой востоковед стал одним из организаторов «Союза китайских рабочих», редактировал первую китайскую коммунистическую газету, был связан с китайским Советом рабочих депутатов и с теми китайскими добровольцами, которые сражались на фронтах гражданской войны…

С 1921 года Поливанов работал в Коминтерне: переехав в Москву, он становится помощником заведующего Дальневосточной секцией Коминтерна (именно Коминтерн в том же году командирует его в Ташкент)…

А сколько сделал «красный профессор» и интернационалист Поливанов для решения национально-языковых проблем в молодом Советском государстве! И все это – лишь отдельные этапы той другой стороны жизни, которую в наше время привыкли определять казенным советским словосочетанием «общественная работа»…

К тому же Поливанов был инвалидом: еще в юношеском возрасте он при достаточно таинственных обстоятельствах потерял кисть левой руки!

Стоит согласиться – то был человек необыкновенной судьбы, энергии, дарования и работоспособности. Вениамин Каверин сделал Евгения Дмитриевича одним из своих литературных героев – вспомним роман «Скандалист, или вечера на Васильевском острове», образ профессора Драгоманова, а также рассказ «Большая игра».

И тот же Вениамин Александрович так писал в своих мемуарах:

«Это нужно быть человеком огромной воли и огромной чести и огромной веры в советскую науку для того, чтобы действовать так, как действовал Поливанов».

Одаренный, образованный исследователь Евгений Дмитриевич Поливанов понял, какую опасность для языкознания, для философии и политики, для обстановки свободного творчества в науке представляет вульгарно-материалистическая и псевдомарксистская теория академика Н.Я. Марра, а также вносившаяся окружением академика обстановка идеологической нетерпимости к научным оппонентам. Открыто выступив против марризма в 1928-1929 годах, он продолжал неравную схватку с ним буквально до самого ареста.

В подборке читательских откликов на роман В. Дудинцева «Белые одежды» встретил я следующую мысль:

«Так трудно и так опасно ходить в чистых, белых одеждах – все норовят кинуть в тебя ком грязи. А в сером балахоне притворства – ужели ты так же чист?! Нет! Вот и получается, что истинным, хотя и безрассудным мужеством обладают лишь те, кто идет по жизни в белых одеждах правды, презирая серые балахоны полуправды и лжи…»

В белых одеждах правды шел к быстро приближавшемуся концу жизни и профессор Поливанов.

В «поливановской» дискуссии Евгений Дмитриевич дал объективный научный анализ теории Марра, причем указал и на ряд ее интересных сторон. Однако марристы, рвавшиеся к Олимпу власти в науке (как и их последователи уже в 60-70-е годы…), напрочь отвергли идею демократического обмена мнениями, чисто научного спора и в духе эпохи обрушили на Поливанова ушат политических обвинений: он был назван «идеологическим агентом международной буржуазии», «разоблаченным монархистом-черносотенцем», «кулацким волком в шкуре советского профессора» и т.п.

Примечательно, что материалы этой дискуссии были опубликованы 1 марта 1929 года в газете «Вечерняя Москва» в рубрике с откровенным названием – «Классовая борьба в науке»…

Когда сталинщина еще только разворачивала репрессивную машину, когда обстановка террора и избиения лучших кадров (от дипломатии до армии, от науки до молодежных организаций) еще не стала обыденной и злой, навет еще не сразу мог привести человека в застенок, научные противники не могли быстро устранить Поливанова, а заодно сломать или уничтожить других ученых.

Но пули постепенно отливались. Правда, поначалу они были не из свинца. Но кто сказал, что в те времена СЛОВО всегда было намного слабее ПУЛИ? Или все-таки еще было слабее?

Уже к концу 1929 года Е.Д. Поливанов был снят со всех должностей, отстранен от научной и педагогической деятельности в Москве (даже изымались из рабочих планов издательств его книги, а уже имевшие наборы в типографиях рассыпались…) и вынужден был уехать в Среднюю Азию, сначала – в Самарканд. От жизни ведущих научных центров страны он был отлучен, имя его там старались не упоминать (или только с руганью)…

Еще один пример. В октябре 1931 года был сдан в печать седьмой том «Яфетического сборника», готовившегося Н.Я. Марром и его последователями. В нем была опубликована рецензия на книгу Е.Д. Поливанова «За марксистское языкознание», во многом примечательная. И даже не тем, что автор скрыл свое имя за инициалами.

Сейчас известно: она вышла из-под пера одного из ближайших подручных (тут уж, простите, другое слово трудно подобрать) академика Н.Я. Марра – некоего С.Н. Быковского. Заметка эта составлена в классических выражениях политического доноса (чем марристы и немарристы любили пользоваться во все времена, вплоть до 80-х годов):

«Основная цель сборника (книга Поливанова была сборником статей. – М.Г.) так сказать, его социальный заказ – это реабилитация современной буржуазной лингвистики. Но так как чрезмерно открытое выступление в Советском Союзе в защиту буржуазной науки, хотя бы в такой до сих пор мало разработанной области, как языкознание, – дело рискованное, – то отсюда и название сборника «За марксистское языкознание», в то время как все содержание сборника направлено против (выделено Быковским. – М.Г.) марксизма».

Завершалась эта рецензия тоже «достойно»:

«Только полной неосведомленностью руководителей наших издательств в элементарных вопросах марксистского языкознания можно объяснить появление антимарксистской книги в 1931 г. на советском рынке».

Конечно же, это был не единственный «отклик» на книгу Е.Д. Поливанова. В том же духе была выдержана и рецензия Сухотина, опубликованная журналом «Культура и письменность Востока». Вот как она заканчивалась (хотя А.М. Сухотин был в целом – антимарристом):

«Рабочий класс будет продолжать строить не только новое общество, но и свою науку, невзирая ни на смех своих врагов, ни на жалкие потуги своих мнимых попутчиков, силящихся под вывеской «марксизма» протащить старый хлам близкой к окончательному банкротству буржуазной методологии» (выделено Сухотиным. – М.Г.).

Между прочим, рецензия Быковского показательна еще и тем, что автор уже «освятил» ее, избрав в качестве эпиграфа цитату из Иосифа Виссарионовича Сталина:

«Клевету и мошеннические маневры нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссии».

Ох, как уже чесались у марристов руки! Как быстро они поняли, какие неограниченные возможности дает им сталинщина в борьбе с научными оппонентами!

Всякий раз, когда на моем рабочем столе появляются новые свидетельства геноцида тоталитарного режима в нашей стране, новые доказательства, как целенаправленно велась властью война с собственным народом, я невольно вспоминаю яркий отрывок из первого послания князю Курбскому, написанного в 1564 году:

«…Русская земля держится Божьим милосердием, и милостью Пречистой Богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями… Не предавали мы своих воевод различным смертям, а с Божью помощью мы имеем у себя много воевод и помимо вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда вольны, вольны были и казнить… Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет; когда же мы находим доброжелателей, полагающих за нас душу искренно, а не лживо… то мы награждаем их великим жалованьем; тот же, который, как я сказал, противится, заслуживает казни за свою вину. А как в других странах, сам увидишь, как там карают злодеев – не по-здешнему!.. А в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою. А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали; если же ты говоришь об изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят…»

В годы массовых репрессий «враги народа» подразделялись в специальных списках, как мы теперь знаем, на три категории. В первую зачислялись самые «опасные»: их уделом преимущественно становилась смертная казнь.

В списки «врагов» по первой категории был зачислен и Евгений Дмитриевич Поливанов, арестованный, по-видимому, в августе 1937 года. 25 января 1938 года тройка приговорила его к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно – в тот же день.

Долгое время повод для ареста оставался для всех загадкой. Но версий и слухов было предостаточно. По одной, Поливанов был арестован как «троцкист», ибо некоторое время работал под началом Троцкого, даже писал стихи, посвященные Льву Давидовичу. По другой, причиной ареста стали знакомство и связь с Бухариным по линии Коминтерна. Третий «слух» проводил связь ареста Евгения Дмитриевича с делом известного среднеазиатского партийного работника А.И. Икрамова (хотя Икрамов был арестован позже, в сентябре 1937 года).

Размышляя о трагической жизни Евгения Дмитриевича, я думаю, что прав тот современный журналист, который в очерке о жертвах сталинских репрессий и их настрадавшихся детях (у Поливанова, слава Богу, их не было, а жена Бригитта бесследно сгинула в жутких глубинах архипелага ГУЛАГ) написал очень точно и остро, «поймав» ощущение многих людей, державших в своих руках реабилитационные справки репрессированных:

«Две справки о посмертной реабилитации. Короткий стандартный текст. Стиль, чем-то напоминающий «похоронки» фронтовых лет. Нет, эти справки, пожалуй, пострашнее «похоронок». В тех было написано: «Погиб в боях за родину». Здесь же: «Посмертно реабилитирован за отсутствием состава преступления». Там вражья пули, а тут?..»

Вот именно такую, страшную и скорбную похоронку напомнило мне официальное письмо из Военной коллегии Верховного суда на имя Федорова Дмитриевича Ашнина.

Ф.Д. Ашнин – филолог, тюрколог, пожилой человек, давно и последовательно (один из немногих!) занимающийся восстановлением «белых пятен» в истории советского языкознания и судьбами репрессированных филологов. Иначе говоря, Федор Дмитриевич – как раз тот человек, который без всяких указаний «сверху», без широковещательных общественных «инициатив», а просто по велению души уже на деле приступил к составлению «Мартиролога советских языковедов».

Много занимается Ф.Д. Ашнин и судьбой, творческим наследием, обстоятельствами жизни и гибели профессора Е.Д. Поливанова. Вот что ответила ему Военная коллегия на один из запросов:

Военная Коллегия
Верховного Суда
Союза СССР
31 декабря 1987 г.
№ 4н-316/63

тов. Ашнину Ф.Д.
г. Москва

На Ваше заявление, поступившее из КГБ СССР, сообщаю, что Поливанов Евгений Дмитриевич 25 января 1938 года был необоснованно осужден и приговорен к расстрелу.
Приговор в отношении Поливанова Е.Д. был приведен в исполнение в тот же день, т.е. 25 января 1938 года.

тов. Ашнину Ф.Д.
Начальник секретариата Военной коллегии
Верховного Суда СССР
А. Никонов

Только в 1990 году, Ф.Д. Ашнину удалось получить для работы некоторые материалы дела Е.Д. Поливанова. Они позволят прояснить некоторые факты, впрочем, оставляя многое еще «за кадром»…

Теперь абсолютно ясно, что жизнь Поливанова прекратилась насильственным образом – он был казнен. Но произошло это не во Фрунзе, не в Ташкенте, не в северных лагерях. Это случилось в Москве, куда Поливанов был доставлен чекистами после ареста из Средней Азии; здесь, на Лубянке, велось следствие, и в каком-то потаенном уголке Москвы земля приняла прах расстрелянного Евгения Дмитриевича Поливанова.

Ф.Д. Ашнину удалось познакомиться с двумя протоколами допросов Поливанова лубянским следователем из плеяды сталинских инквизиторов. В них нет упоминаний ни о Троцком, ни о Бухарине, ни об Икрамове.

Обвинения – по различным разделам страшной 58-ой статьи с главным упором на… шпионаж! Поливанову было вменено в главную вину перед народом то, что он был якобы завербован японской (!) разведкой и стал ее агентом. Вербовка же, по мнению чекистов, произошла в 1916 году во время поездки Поливанова в Японию…

Пока в документах не обнаружено следов доноса, о котором было известно нескольким современниками Поливанова. По некоторым сведениям, автором навета был ученый-филолог (что совсем не удивительно!). Однако пока это не установлено документально, будем называть его условной фамилией, например, Ратманов.

Лишь в апреле 1963 года Е.Д. Поливанов был посмертно реабилитирован Верховным Судом СССР на основании ходатайства Института языкознания АН СССР (у самого Евгения Дмитриевича не осталось родственников, которые могли бы обратиться с подобным прошением). Верховный Суд отмел все выдвигавшиеся против Поливанова обвинения в «измене Родине».

Но память! Научные работы Поливанова собирались по советским и зарубежным городам и весям: сталинизм и послушные ему научные круги умели уничтожить и саму память об ученых, подвергшихся репрессиям. А когда в сентябре 1964 года в Самарканде была созвана предварительная лингвистическая конференция «Актуальные вопросы советского языкознания и лингвистическое наследие Е.Д. Поливанова», то устроители ее не могли найти тогда даже фотографию Евгения Дмитриевича…

Вот так: исчезали труды, письма, фотографии Поливанова, а труды Марра стояли на самых видных полках, его портреты становились чуть ли не иконой для многих лингвистических учреждений. Имя Поливанова надолго было вообще вычеркнуто из науки, а имя Марра было при жизни его присвоено Институту языка и мышления АН СССР (я уже не говорю об учениках Марра, которые резво расхватывали академические и профессорские звания, престижные и «сытые» должности, места в издательских планах, продолжая благоденствовать даже до нашего времени)…

Прискорбно, но факт: Венский университет установил на своем здании памятную доску в честь русского ученого-эмигранта, выдающегося лингвиста Н.С. Трубецкого. Мы же пока не смогли отнестись с таким же уважением к памяти своего выдающегося ученого Е.Д. Поливанова, вклад которого в мировое языкознание равнозначен вкладу Трубецкого, а в чем-то и превосходит его.

"Грамматика современного китайского языка". 6-е изд., 2010 г.

Не выполнены решения самаркандской конференции об издании избранных трудов Евгения Дмитриевича (хотя что может быть важнее для науки?!), о дальнейшем целенаправленном поиске его рукописей, о присвоении имени профессора Поливанова улицам в тех городах Средней Азии, где работал Евгений Дмитриевич, сделавший так много для развития и культуры, и образования, и даже национального самосознания народов этой части мира в нашей стране, в первую очередь – узбекского и киргизского народов.

Хотя… Вот, как видите, в октябре 1990 в Ташкенте прошла большая научно-практическая конференция, посвященная столетию профессора Поливанова, на которую приехали ученые из десятков городов разных республик СССР. Узбекскому педагогическому институту русского языка и литературы, главному организатору конференции, хотели даже присвоить имя Е.Д. Поливанова (таково было пожелание ее участников); это, кстати, очень важно для сейчас, в наше непростое время, ибо Поливанов был настоящим интернационалистом – на деле , а не на словах. Изданы три тома трудов этой конференции, и на обложке – помещен один из известных ныне портретов ученого. В будущем, надеюсь, поливановские чтения станут регулярными и, как это предложили лингвисты из разных городов страны, будут поочередно проходить в Москве, Ленинграде, Фрунзе, Ташкенте, Самарканде. Хорошо это? Без сомнения!

И все же думая о трагической судьбе этого гения, я еще и еще раз мысленно возвращаюсь на Лубянскую площадь, в вечер 30 октября…

Отец Глеб Якунин* продолжал служить панихиду по жертвам тоталитаризма, оплывали слезами свечи и все больше мрачнели стены здания бывшего НКВД.

Я глядел на камень, привезенный с Соловков, а в памяти вставал другой мемориал – в польском местечке Майданек под городом Люблин. Там, на краю бывшего концлагеря, установлена огромная чаша с куполом. В чаше – пепел десятков тысяч умерщвленных людей из разных стран, который вандалы XX века не успели вывезти на поля в качестве удобрений. Знаете, какая надпись окаймляет эту поистине горькую чашу и вырублена в камне?

«НАША СУДЬБА – ВАМ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!»

Октябрь, 1990 г.
Ташкент-Москва

В сокращенном виде очерк М.В.Горбаневского был опубликован в журнале «Грани» издательства «Посев» во Франкфурте-на-Майне: 1991, № 160, с. 173-193, рубрика «Дневники. Воспоминания. Документы».

Примечание:

*Глеб Якунин – общественный и политический деятель.

8 октября 1993 года на расширенном заседании Священного Синода РПЦ, где рассматривалось дело священника Глеба Якунина, было принято решение предписать священнослужителям воздержаться от участия в российских парламентских выборах в качестве кандидатов в депутаты. Соответствующим Синодальным определением было установлено, что нарушившие его священнослужители подлежат извержению из сана.

В 1993 году лишён Московской Патриархией сана священника за отказ подчиниться требованию о неучастии православных клириков в парламентских выборах.

В 1997 году Якунин был отлучён от церкви за самочинное ношение иерейского креста и священнических одежд, а также общение с самозванным патриархом Киевским Филаретом.

«Невозможное – возможно, а возможное – должно!»

– теоретик языкознания, ученый-востоковед, автор фундаментальных трудов по общему языкознанию, научных грамматик, словарей по русскому, японскому, китайскому, дунганскому, узбекскому, кыргызскому и другим языкам; профессор Петроградского и Среднеазиатского университетов, Киргизского педагогического института, научный сотрудник Киргизского института культурного строительства, консультант республиканского издательства.
Переехал в Киргизию из Самарканда по личному приглашению К. Тыныстанова в июне 1934 года. За небольшой срок, который Е.Д. Поливанов провел в республике, он сумел выполнить огромную работу, прежде всего как исследователь, переводчик эпоса «Манас». Написал несколько статей о принципах русского перевода эпоса, а также организовал и успешно провел одну из крупнейших экспедиций по изучению дунганского языка и этнографии дунган в Кыргызстане.
Сегодня последователями и почитателями его творчества обнаружены некоторые труды Евгения Дмитриевича. Они исследуются и публикуются. Изучать же его творческий и особенно жизненный путь приходится в основном по протоколам допросов «начальников» НКВД или кратким биографиям, написанным рукой самого Е.Д. Поливанова на бланках этих же протоколов. Краткая биография, изложенная Евгением Дмитриевичем в экстремальных условиях, поражает своей подробностью и точностью. 
Поливанов Евгений Дмитриевич родился в 1891 г. в г. Смоленске. Сын служащего – дворянина, образование: среднее – гимназия в г. Риге, высшее – в г. Ленинграде, в 1912 г. окончил университет и Восточную академию, в 1914 г. сдал экзамены на магистра.
Владеет языками: французским, немецким, английским, испанским, китайским, узбекским, кыргызским, туркменским, дунганским, таджикским, латинским, греческим, польским, сербским, татарским, эстонским, русским.
Самостоятельную жизнь начал с 1912 г.
Работал в 1912–1915 гг. при университете в Ленинграде, готовился к профессуре, в это же время преподавал в частной гимназии… и на курсах в г. Ленинграде. В 1915–1920 гг. – приват-доцент в университете, в то же время с мая 1917 г. – член кабинета военной части при Совете крестьянских депутатов в г. Ленинграде, с октября 1918 г. по декабрь 1919 г. – зав. восточным отделом информационного бюро при Совете Народных Комиссаров, одновременно по апрель 1921 г. – организатор китайской коммунистической секции при Ленинградском комитете партии и преподавал в школах при китайской и корейской коммунистических секциях. С апреля по сентябрь 1921 г. работал в Москве зав. восточным сектором КУТВ и помощником заведующего дальневосточным отделом ИККИ, с сентября 1921 г. по 1924 г. – в Ташкенте, профессор САГУ и заместитель председателя ученого совета Туркестанской Республики. Одновременно с 1923 г. – пом. зав. главлита. В 1924 г. четыре месяца в г. Москве – преподаватель восточного отделения Восточной академии. С конца 1924 г. по начало 1926 г. работал в Ташкенте в тех же должностях. В начале 1926 г. выехал в г. Владивосток, где работал профессором университета по сентябрь 1926 г. С сентября 1926 г. по октябрь 1929 г. в Москве – зав. секцией КУТВ, одновременно – председатель Ленинградского РАНИОН. С осени 1929 г. по осень 1931 г. – в Самарканде, в научно-исследовательском институте Узбекистана в качестве профессора. С осени 1931 г. по июль 1934 г. – в Ташкенте, в том же институте (который именовался тогда как Институт культурного строительства, а затем Институт языка и литературы). С июня 1934 г. – во Фрунзе, в научно-исследовательском институте, в то же время – профессор педагогического института (периодически) и консультант Госиздата.
Бывал за границей – в Японии в 1915 и 1916 гг. в каникулярное время в научных командировках, в эти же годы бывал в Маньчжурии (Китай) и Корее.

Исторический портрет лингвиста Е.Д. Поливанова (1)

Уже при жизни он стал всемирно известным ученым, признанным лидером нового направления в лингвистике. Его труды переводились на иностранные языки, особенно ценились и переводились в Японии. В то же время в родном отечестве делалось все возможное, чтобы замолчать его исследования. Опубликованные научные труды были изъяты из обращения, а неопубликованные рукописи и сейчас находятся за «семью печатями» в секретных фондах недосягаемых архивов. И хотя в последнее время стали появляться статьи и книги о жизненном и творческом пути Е.Д. Поливанова, организуются конференции, посвященные его памяти, изданы избранные произведения, имя его все еще не заняло достойного места в исторической науке. В Кыргызстане, где проходили последние три года жизни и научные исследования выдающегося лингвиста современности, где им написаны труды по дунганскому и кыргызскому языкознанию, по манасоведению, пока что не создано серьезных публикаций о Е.Д. Поливанове, не собраны и не изданы последние его исследования, память о его пребывании в республике не увековечена мемориально.
Институтом истории Академии наук Кыргызстана из Самаркандского областного государственного архива получена «Ведомственная анкета Наркомпроса Уз. ССР» Евгения Дмитриевича Поливанова. Анкета из 46 пунктов, заполнена лично Е.Д. Поливановым с подробными ответами на большинство вопросов.  Она отражает основные вехи жизни, причем упор делается не на научно-педагогическую, а на общественно-политическую деятельность. Евгений Дмитриевич даже слегка мистифицирует свою биографию. Так, в графе «год, месяц, число рождения» он выводит: «28 февр. 1892 г.». Хотя, судя по архивной справке, он родился в 1891 г. (именно эта дата была известна всем ученым, исследователям жизненного пути и творчества Поливанова). В другой – из Ташкентского архива – он упорно повторяет 1892 г. Ясно, что это не ошибка ученого, а склонность к сознательной ироничности. Примеры такого рода встречаются неоднократно.
Сохраняя особенности стиля изложения Евгения Дмитриевича, приводим «Краткую биографию» анкеты, в которой он сообщает: «Сын железнодорожника и матери-писательницы, участницы освободительного движения (о ней – в «Историческом вестнике» за 1910 год). По окончании гимназии поступил в университет и одновременно в Восточную академию (окончил их в 1911–1912 гг.). Получил предложение остаться в университете для подготовления к профессуре по кафедрам: 1) русской литературы: 2) сравнительного языкознания; 3) тибетского языка. Избрал сравнительное языкознание, в 1914 году закончил магистерский экзамен и с 1915 года стал приват-доцентом (по японскому языку, а затем по сравнительному языкознанию). В 1917 г. принимал участие в политработе еще до Октябрьской революции (в Совете крестьянских депутатов, где в бюро печати был одним из двух всего имевшихся там интернационалистов), печатался в «Новой жизни» Горького, с Октябрьской революции (с самого первого дня ее) стал на работу Советской власти. Среди всего состава профессуры Петербургского университета стали на сторону Советской власти только двое: проф. Рейснер и я. С тех пор работаю по специальности и в разных должностях на практической работе».
В графе «Научные труды, какие и год их издания» Е.Д. Поливанов записал: «Свыше ста научных работ (из них свыше 20 научных изданий) 1913–1931». В графе «Какими языками владеете?» скромно ответил: «французским, японским, китайским, узбекским, английским и некоторыми другими». На самом деле ученый был полиглотом, поскольку в другой анкете писал о том, что владеет 16 языками (а лингвистически еще двумя десятками). Все это, разумеется, не мистификация.
Обратим внимание еще на один пункт анкеты: «Перерывы в Вашей работе и причины их», ученый ответил: «Конец 1917 года и начало 1918 года ввиду исполнения обязанностей наркома (зам. наркома)». Ответ на вопрос, поставленный в графе, сыграл роковую роль в судьбе Е.Д. Поливанова. Дело в том, что по рекомендации М.С. Урицкого ученый в ноябре 1917 г. был принят в Наркомат иностранных дел, где вскоре стал заместителем наркома по Востоку. Народным комиссаром иностранных дел молодой советской республики в это время был Л.Д. Троцкий (будущий главный враг И. Сталина). В 1931 г., когда заполнялась анкета, о связи с Л. Троцким, даже служебной, упоминать было крайне опасно.
В это время, выполняя непосредственное задание В.И. Ленина по опубликованию тайных договоров царского правительства, ввиду владения восточными языками Е.Д. Поливанов принимал активное участие и в других практических делах. Известна, например, телеграмма, отправленная за подписью Поливанова из Петрограда в Бухару, датированная 21 февраля 1918 года: «Прежде всего требуем публичного признания власти Совета Народных Комиссаров. Отвечайте немедленно» (2).
В 1918–1920 гг. Е.Д. Поливанов активно работает в Коминтерне, одно время он занимал даже должность заведующего восточным отделом. В 1919 г. он вступает в партию большевиков (в анкете даже указан номер его партийного билета – 360054). Но, как он отмечает сам, «выбыл с правом обратного поступления ввиду отъезда на Дальний Восток в 1926 году». В те времена, очевидно, существовало правило: на время загранкомандировки член партии временно выбывает из ее рядов. В. Ларцев, однако, приводит сообщение (со ссылкой на архив АН СССР – ф. 677, оп. 6, д. 224, л.311 об.), что в 1935 г. Поливанов был принят кандидатом в члены ВКП(б). Это был уже фрунзенский период жизни ученого, однако ни в партийных архивах, ни в фондах Киробкома, ни в фондах Фрунзенского горкома партии документов, связанных с партийностью Евгения Дмитриевича, обнаружить не удалось. Не отмечено и присутствие Е.Д. Поливанова на партийных собраниях Института кыргызского языка и письменности, где он в тот период работал.
Но обратимся к научному «багажу», с которым прибыл Евгений Дмитриевич летом 1934 г. в Кыргызстан, и попытаемся определить, каков его научный вклад в лингвистику?
Профессор Е.Д. Поливанов уже в 20-е гг. – автор целого ряда основополагающих трудов, занимал ведущее место среди ученых, занимающихся проблемами сравнительного языкознания, являлся признанным лингвистом-востоковедом… до тех пор, пока не выступил с ревизией яфетической теории «нового учения о языках» Н.Я. Марра. Выступив 4 февраля 1929 г. в Коммунистической академии с докладом «Проблема марксистского языкознания и яфетическая теория», Е.Д. Поливанов оказался в оппозиции к официальному марровскому языкознанию, которое поддерживали А.В. Луначарский и многие представители власти.
Единственным, кто поддержал Е.Д. Поливанова в дискуссии по его докладу против марризма в Коммунистической академии, был Г.А. Ильинский, главные творческие интересы которого находились в области сравнительного изучения славянских языков и издания памятников: старославянских, среднеболгарских и сербских. «Красный профессор» Поливанов и «старорежимный» Ильинский различались возрастом, специализацией, научными и политическими взглядами и едва знали друг друга. Объединяло их лишь беспокойство за науку, позднее они сблизятся трагической судьбой. Не упомянув о позитивной части поливановского выступления с программой построения марксистской лингвистики, Г.А. Ильинский остановился на критике Марра: «Яфетическая теория не только не представляет никакого научного завоевания, не только не заключает в себе никаких новых достижений, но она представляет собой рецидив, возвращение к той младенческой эпохе языкознания, когда, по счастливому заявлению Вольтера, согласные значили мало, а гласные совсем ничего» [см. Поливанов Е.Д. Избранные работы. Труды по восточному и общему языкознанию. – М., 1991. – С. 581]. Фрагменты выступления Г.А. Ильинского напечатаны в комментариях к первому изданию доклада Е.Д. Поливанова в Коммунистической академии. В начале 20-х гг., когда сущность марризма еще не была вполне ясна, живший в Саратове Г.А. Ильинский сотрудничал (как и Е.Д. Поливанов в те же годы) с марровским Яфетическим институтом [см. Мещанинов И.И. Предисловие. – Язык и мышление. – Вып. XI. Л., 1948. – С. 7]. Но теперь ученый не мог молчать.
Следует заметить, что список выступавших в дискуссии по докладу Е.Д. Поливанова готовился заранее. Включение в него Г.А. Ильинского на фоне 17 выступлений в пользу Марра явно имело целью обвинить докладчика в союзе с учеными старой школы против «марксистов», а также дискредитировать и его защитника Е.Д. Поливанова. После этого выступления Г.А. Ильинскому работалось тяжело. Его труды представлялись в лучшем случае неактуальными, а то и вредными. О дальнейшей судьбе Г.А. Ильинского можно прочесть в книге Ф.Д. Ашнина, В.М. Алпатова «Дело славистов: 30-е годы». – М., 1994.
После дискуссии, которая превратилась в шельмование, Е.Д. Поливанов фактически был отстранен от активной научной деятельности, его перестали публиковать в центре, и он вынужден был уехать в Среднюю Азию – сначала в Самарканд, а затем в Ташкент. Здесь он много и упорно работает над письменностью и грамматикой языков коренных народов Средней Азии, продолжает заниматься общетеоретическими проблемами языкознания, основными способами образования языков, их интеграции и интерференции, фонетической эволюцией и… с большим трудом печатается. Современные лингвисты считают, что если бы идеи Е.Д. Поливанова были признаны своевременно, то современное сравнительное языкознание в своем развитии ушло бы далеко вперед. Его идеи были сразу признаны за рубежом, развиты и на родину возвратились гораздо позднее через… иностранную науку.
Уже в начале 30-х гг. вокруг Е.Д. Поливанова сложилась такая грозная атмосфера, что государственные издательства (а других просто не было) опасались публиковать работы «антимарксистского» профессора, вокруг него начали плестись интриги. Общая невыносимая атмосфера усугубилась обострившейся болезнью. Для того чтобы как-то заглушить физические и духовные страдания, он все чаще прибегает к морфию. С годами недуг стал необратимым и в свое время, возможно, стал одним из поводов расправы над ученым.
Известный кыргызский организатор науки, лингвист и тюрколог, поэт и ученый, Касым Тыныстанов, прибывший в Ташкент в это время, не мог оставить без внимания судьбу выдающегося ученого и приглашает его в Кыргызстан. Приказом по Институту культурного строительства от 21 июля 1934 г. профессор Е.Д. Поливанов зачисляется «научным сотрудником института в должности действительного члена по дунганскому сектору…».
Некоторое время он продолжает совмещать научно-педагогическую деятельность в Кыргызстане и Узбекистане. В г. Фрунзе Евгений Дмитриевич с женой Бригиттой Альфредовной Нирк (эстонкой по национальности) поселился вначале в гостинице, а затем в однокомнатной квартире дома № 32 по ул. Дзержинского, ныне проспект Эркиндик – самый элитный в центре столицы республики.
По воспоминаниям современников, Евгений Дмитриевич был худощавым, без левой руки. По некоторым данным, потерял руку в молодости при неосторожной посадке на трамвай; по другим – будучи гимназистом, он на пари положил руку под колесо поезда – еще один пример мистификации, к которой любил иногда прибегать Е.Д. Поливанов.
И сегодня некоторые наши современники могут рассказать удивительные истории, большие и малые о Е.Д. Поливанове. В частности, член-корреспондент Национальной академии наук Арон Абрамович Брудный любезно предоставил возможность опубликовать свои воспоминания: «Евгений Дмитриевич Поливанов был личностью поистине легендарной: иными словами, о нем ходили легенды. Рассказывали, что, читая во Фрунзе лекцию, он привел латинскую пословицу, увлекся и затем еще долго говорил по-латыни, иногда комментируя, что сейчас он говорит на средневековой «варварской» латыни, а вот сейчас – на классической латыни, причем понимал его только один среди сидевших в зале – мой учитель латинского языка Николай Николаевич Ивановский. Или такой рассказ: в Самарканде, уже во второй половине ХХ века проходит симпозиум и возникает дискуссия: насколько хорошо владел Е.Д. Поливанов разговорным узбекским (грамматику он знал блестяще, это признавали все). Обратились к почтенному узбеку, знавшему Евгения Дмитриевича: «Как говорил Поливанов по-узбекски?». Старик встал и спокойно ответил: «Лучше меня».
Академик И. Батманов рассказывал мне такую историю. Он зашел к Евгению Дмитриевичу: дело было вечером, и у того блестели глаза, что означало, что он принял известный фармакологический препарат. Ученые вышли во двор, обсуждая, есть ли «рациональное зерно» в учении академика Марра (что Поливанов решительно отрицал). Батманова укусил комар. Поливанов с полным спокойствием протянул руку – комар немедля сел на нее, стал сосать кровь – и мертвым свалился с его руки. Батманов был поражен. «Кровь» – в виде пояснения сказал Поливанов и продолжал беседу о семантике.
Это легенды, но в нашей семье имя ученого упоминалось с глубоким уважением.
Мой отец знал Евгения Дмитриевича Поливанова и отзывался о нем очень высоко. Он говорил, что Евгений Дмитриевич был живым примером того, что личная честность и научная принципиальность – это ветви одного ствола («как рогатка», объяснил он мне). Выдающийся ученый Виктор Борисович Шкловский, с которым я имел честь быть знакомым, Е.Д. Поливанова знал очень близко и ценил его талант. В.Б. Шкловский рассказал мне, что герой романа В. Каверина «Вечера на Васильевском острове» Драгоманов буквально «срисован» с Поливанова, и этот образ странного, исключительно одаренного человека займет свое место не только в истории литературы, но и в работах биографического характера».
Основная его работа в Институте культурного строительства, вскоре переименованном в Институт кыргызского языка и письменности, кыргызский и дунганский языки, составление учебников, словарей, изучение и перевод на русский язык эпоса «Манас». Но приходилось по совместительству в пединституте преподавать даже… политэкономию. Ученый владел многими языками, быстро мог освоить тот, которым еще не владел; имел обширный круг знакомых среди научной и творческой интеллигенции; увлекательно читал лекции.
Для Кыргызстана, только что вступившего в полосу культурного развития, Е.Д. Поливанов, привлекающий к себе людей огромной эрудицией, ораторским красноречием и каким-то особым внутренним, непередаваемым обаянием, был поистине драгоценной находкой.
Для составления учебника дунганского языка Е.Д. Поливанову необходимы были экспедиции, в которых он смог бы черпать материал. По разным причинам они откладывались, и тогда Евгений Дмитриевич вместе с поэтом Ясыром Шиваза переводит на дунганский язык «Интернационал», заявляет серию научных работ в исследовательский план института, а 28 декабря 1935 г. выступает с большим докладом на манасоведческой конференции в г. Фрунзе.
Только 23 июня 1936 г. Е.Д. Поливанов вместе с молодым научным сотрудником Ян-Шан-Сином отправились в лингвистическую экспедицию, но… согласно жестко расписанному и утвержденному маршруту: в села Александровка, Ырдык, в город Пржевальск и село Каракунуз (Казахской ССР). Как вспоминал Ян-Шан-Син, профессор Е.Д. Поливанов, чтобы скрасить дорогу на тарантасе, обладая феноменальной памятью, наизусть читал «Илиаду» и «Одиссею» на греческом языке несколько часов подряд. В это время он занимался переводом эпоса «Манас», и в пути он также декламировал сотню строф.
Об условиях работы экспедиции свидетельствует распоряжение по институту:
«Начальнику дунганской экспедиции профессору Поливанову.
1.Категорически предлагается следовать по маршруту экспедиции и исключительно с Яншансином. Ваши самостоятельные выезды (без Яншансина) дезорганизуют работу экспедиции.
2.Изменения маршрута (Каракунуз – Каракол) будем рассматривать как нарушение плана работы института, а дорожные расходы и суточные во время уклонения от общего маршрута будем списывать на Ваш счет.
3.Предлагаю из каждого телеграфного пункта сообщать в институт о времени выезда и въезда с указанием общего состояния работы.
4.Работы экспедиции должны быть закончены до 10 августа.
Зам. директора института И. Батманов».
Несмотря на жесткие ограничения, экспедиция состоялась. Евгений Дмитриевич в отчете отметил: «Только благодаря ценным качествам своего сотрудника тов. Яншансина, которого я искренне считаю отличным товарищем по работе, экспедиция смогла сделать то, что она сделала, и в общем удовлетворить тем требованиям, которые ей ставились: в результате экспедиции нами 1) установлен диалектологический состав дунганских наречий на территории сел… 2) сделаны фонетические и морфологические описания дунганских наречий, в том числе доселе мне неизвестного шаньсийского наречия».
В рукописных фондах Института кыргызского языка и литературы сохранились две работы и «Отчет о дунганской лингвистической экспедиции», написанный Е.Д. Поливановым 15 августа 1936 г. В фондах института имеются еще четыре рукописные тетрадки (в свое время их было не менее восьми) по кыргызскому языкознанию, написанные рукой Евгения Дмитриевича и «узнанные» Е.Н. Криницкой, когда-то перепечатывающей его работы.
Более подробно о пока неизученных работах Е.Д. Поливанова и о судьбе когда-то молодой машинистки Жени Криницкой, сосланной в Киргизию жены «врага народа», можно подробнее узнать из исследований академика Национальной академии наук, профессора В.М. Плоских.
В 1935 г. в газете «Советская Киргизия» и в 1936 г. в журнале «Литературный Узбекистан» были опубликованы подстрочные переводы фрагментов эпоса «Манас», выполненные Е.Д. Поливановым. По мнению И.А. Батманова, их можно считать первым подлинно научным переводом с обширными (если не сказать исчерпывающими) комментариями.
Сам Е.Д. Поливанов писал: «Манас» бесспорно занимает первое место среди памятников устно-литературного творчества турецких народов как по художественному, так и по научному своему значению (в качестве ценнейшего объекта литературного исследования). А по своему объему этот колоссальный эпос, в несколько раз превосходящий «Илиаду», должен занять и мировое первенство как самый длинный (и представляющий собою вместе с тем единое сюжетное построение) эпос из всех известных нам народных эпосов других национальностей».
Надо сказать, что ученого никак не удовлетворяла та неорганизованность, которая сопутствовала коллективному переводу эпоса «Манас» на русский язык. Он неоднократно обращался к руководству республики с предложениями о необходимости организации всей работы на научной основе, с использованием всех необходимых и имеющихся в то время в республике возможностей. Но «Манас» в 1936 г. на русском языке так и не был издан.
Небезынтересны и сегодня, причем не только для специалистов, занимающихся этой проблемой, рассуждения ученого о проблемах истории кыргызского языка и этногенеза кыргызского народа. Е.Д. Поливанов поддерживал гипотезу енисейского происхождения кыргызов, связывая с ним отсутствие в Средней Азии другого тюркского языка, близкого кыргызскому. В то же время он говорит о многочисленных этнических компонентах кыргызской народности – как миграционных, так и местных тянь-шаньских. При этом ученый подчеркивал: «смешение вполне различных народностей – в отдельных частностях процесс этот (а значит, и история киргизов) остается еще далеко не освещенным и содержит в себе много спорных для современного востоковедения моментов».
Этот тезис большого ученого сохраняет свое научное значение и для современного кыргызоведения, ибо процесс этногенеза кыргызского народа окончательно еще не выявлен, и в современной науке противоборствуют несколько гипотез.
Е.Д. Поливанов стоял у истоков реформы национальных языков Средней Азии, а вместе со своим коллегой и другом К. Тыныстановым – у истоков реформы кыргызского языка. Он целиком поддерживает классификацию кыргызского языка по четырем диалектам, установленную, как утверждал Е.Д. Поливанов, «выдающимся местным исследователем К. Тыныстановым», – юга Кыргызстана, долины Таласа, Чуйской долины, восточной части Северного Кыргызстана.
Следует отметить, что Евгений Дмитриевич очень высоко ценил лингвистические способности своего коллеги. В одной из рукописных тетрадей ученого читаем: «Исследовательская работа Тыныстанова заслуживает безусловного внимания, так как в ней он вполне самостоятельно подошел к той проблеме морфонологии (т.е. дисциплины, изучающей соотношения и взаимные причинные зависимости фонологической и морфологической систем языка), которая лишь в последние годы… стала разрабатываться западноевропейскими лингвистами». Касыму Тыныстанову, одному из выдающихся первых кыргызских ученых, лингвистов, литераторов и поэтов, в 1936 г. присваивается звание профессора. В этот год только два ученых, глубоко уважающих и поддерживающих друг друга, – Е.Д. Поливанов и К. Тыныстанов удостоены были этого высокого звания.
Путевку в профессоры талантливому кыргызскому ученому К. Тыныстанову также дал Е.Д. Поливанов. Приведем часть его отзыва о научных записках Тыныстанова:
«… считаю нужным указать, что:
1.Тов. Тыныстанов, без сомнения, занимает первое место среди языковедов, занимающихся вопросами националов Киргизии.
2.Начав с задания лексикологического характера, тов. Тыныстанов самостоятельно изобрел оригинальный способ (и технический прибор) для исчерпывающего обследования словарного запаса в индивидуальном языковом мышлении (изобретение это может иметь большое теоретическое и прикладное значение).
3.Работа над словарем привела тов. Тыныстанова к вопросам так называемой «морфонологии»…
4.В области языкового строительства Киргизии в деле преподавания киргизского языка тов. Тыныстанов играл и продолжает играть важнейшую роль.
Ввиду вышеизложенного я считаю, что, несмотря на необходимость пополнить свою подготовку чтением европейской лингвистической литературы, тов. Тыныстанов заслуживает звания профессора по своей специальности. Профессор Поливанов. 10.04.35 г.».
Учеником Е.Д. Поливанова был и К.К. Юдахин, создавший уникальнейший Русско-кыргызский и Кыргызско-русский словари. Очевидно, Е.Д. Поливанов помогал в этой многотрудной работе К. Юдахину. Своим учителем считал Е.Д. Поливанова в те времена молодой кыргызский ученый, а впоследствии крупнейший манасовед Х. Карасаев. Дунганский ученый Ян-Шан-Син до конца жизни помнил экспедицию в дунганские села со своим знаменитым учителем Е.Д. Поливановым. Оказал он большое влияние и на воспитание первых фольклористов Т. Байджиева и З. Бектенова.
Обстановка в институте, да и во всей стране, была непростой. Самое тяжкое заключалось в том, что обоим профессорам приходилось постоянно «оправдывать» свои научные изыскания, которые не вписывались в общеидеологические установки. От К. Тыныстанова неоднократно требовалось «признание» идеологических ошибок, которые он якобы допускал в своих творениях. Продолжал оставаться «под колпаком» и Е.Д. Поливанов. Их постоянно шельмовали, хотя в тематическом плане научно-исследовательских работ института на 1936–1937 гг. их труды по лингвистике значились как основополагающие.
В это же время Е.Д. Поливанов приступил к составлению картотеки кыргызско-русского словаря, научному описанию дунганского языка, готовил очерк истории дунганского письма, исследовал поэтику и принципы русского перевода кыргызского эпоса «Манас», намечал большие научные планы. Ученый активен и в общественной жизни: он ставит вопрос о создании дунганского театра, организации пушкинского юбилея и др. Предпринимает попытку выехать на международный лингвистический конгресс в Данию. В конце июля (или начале августа), находясь в экспедиции, он направляет письмо секретарю обкома партии Белоцкому: «… я получил письмо из Дании от секретаря Комитета по созыву IV Международного лингвистического конгресса с официальным предложением участвовать в этом конгрессе (от 27.VIII. до 4.IX. в Копенгагене, в Дании).
Прошу разрешить вопрос: уместно ли мне выехать на этот конгресс?..». Далее ученый обосновывает (секретарю обкома?!) необходимость своего участия в конгрессе, поскольку его доклады высылались ранее, печатались на французском языке и «теперь же есть важный теоретический вопрос, в котором важно было бы отстоять марксистскую линию историко-лингвистического исследования…». И несмотря на «марксистскую линию», резолюция–отписка: «Это дело не обкома, а Центрального правительства – кому ездить на заграничные конгрессы». В Данию на конгресс Е.Д. Поливанов так и не поехал.
Наступил 1937 год. Ни одна из научных работ ученого в этот год не была издана. Не увидели свет и непревзойденные лингвистические труды К. Тыныстанова. Не пришлось друзьям и коллегам тем летом побывать в лингвистических экспедициях. Оба профессора 1 августа 1937 г. были арестованы. А 3 августа появляется приказ по институту: «§ 1. К. Тыныстанова как неоправдавшего доверия и на протяжении ряда лет не дававшего научной продукции институту с работы 1 августа сего года снять.
§ 2. Е.Д. Поливанова как неоправдавшего доверия и срывавшего выполнение производственного плана сего числа с работы снять».
Тем же приказом из обращения были изъяты сборники трудов института – «Вопросы орфографии киргизского языка», «Вопросы орфографии дунганского языка» и работа И. Батманова «Части речи в киргизском языке», изданная под редакцией Поливанова. Из набора была изъята работа Е.Д. Поливанова «Принципы терминологии дунганского языка». Работу Ян-Шан-Сина «Ганьсуйский и шансийский диалекты», находящуюся в стадии набора, решено было приостановить до пересмотра.
Е.Д. Поливанов был арестован по распоряжению из Москвы, переданному телеграммой через Алма-Ату наркому внутренних дел Киргизской ССР Четвертакову 30 июля 1937 г.: «Основание телеграммы товарища Фриновского арестуйте и направьте спецконвоем Москву третий отдел востоковеда Поливанова Евгения бывшего 1917 году заместителем Троцкого. Наркоминдела Турбина работающего научной работе Киргизии. Задин».
Арестован был Е.Д. Поливанов 1 августа 1937 г., на квартире предварительно провели обыск, но протокол составили лишь на следующий день. Имущество и обстановка в квартире были настолько скудны, что опись в протоколе состояла буквально из нескольких строк: «Изъято для представления в УНКВД следующее: разной переписки, книги, письма в одном рюкзаке, паспорт за № АЖ 118431».
Первый допрос ученого был произведен 4 августа в г. Фрунзе, и по неизвестным причинам протокол оказался в деле жены Евгения Дмитриевича – Бригитты Альфредовны. Протокол допроса – фактически краткая биография ученого.
Арестованного Е.Д. Поливанова перевозят в Москву и устраивают допрос с «пристрастием». Сохранилось заявление Евгения Дмитриевича от 1 октября 1937 г. «начальству следователей, ведших допросы»: «Я обвиняюсь в шпионаже в пользу Японии по ст. 58-1а. Прошу о прекращении тяжелых приемов допроса (физического насилия), так как эти приемы заставляют меня лгать. Добавлю, что я близок к сумасшествию».
То же Е.Д. Поливанов повторил во время суда 25 января 1938 г., добавив, что работал всегда честно и шпионом никогда не был. И все-таки обвинительное заключение от 31 октября 1937 года по делу Е.Д. Поливанова звучало так: «Виновным себя признал…
1. В 1916 г. японским разведчиком Яманаси был завербован в японскую разведку.
2. По заданию японцев поступил в царскую разведку.
3. После Октябрьской революции занимал пост замнаркоминдела (наркомом был Троцкий), сообщая японцам о всей деятельности Наркоминдела.
4. Проводил определенную шпионскую и террористическую работу по заданию японской разведки.
5. Находясь на работе в Средней Азии, передавал японцам по этому вопросу свои развернутые соображения, т.е. обвиняется в преступлениях ст. 58’а УК РСФСР.
Вследствие изложенного Поливанов Е.Д. подлежит преданию суду Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1.XII.1934 г.».
Жена Евгения Дмитриевича Бригитта Альфредовна долгое время ничего не знала о судьбе мужа. После безрезультатных хлопот во Фрунзе выезжает в Ташкент, предполагая, что его туда переправили, и пишет письма в Москву.
Черновик одного из писем на имя прокурора СССР Вышинского от января 1938 года в следственном деле Б.А. Поливановой в архиве КГБ Кыргызстана обнаружил академик В.М. Плоских. Ему разрешено было сфотографировать это письмо. А автору этих строк довелось буквально трясущимися от волнения руками перепечатывать на машинке с трудом читаемые из-за слез слова, разъединенные порывами черновика. Трудно передать, какой неподдельной болью друга и соратника, беспокоящегося за судьбу великого ученого, отдает все содержание письма. Сердце холодеет, когда думаешь об отчаянии и безысходности этой героической женщины в те страшные годы репрессий, когда царил полный беспредел.
Письмо очень плохо сохранилось, отдельные слова читаются с трудом, имеются пропуски. Совершенно очевидно, что Бригитта Альфредовна находилась в состоянии тяжелейшего морального кризиса все эти трагические шесть месяцев после ареста Е.Д. Поливанова. Приведем некоторые выдержки из этого письма: «Глубокоуважаемый товарищ! Шесть месяцев я терпеливо ждала каких-нибудь результатов – и только теперь, когда я убеждаюсь, что мне без Вашей помощи не обойтись, я решаюсь отнять у Вас частицу Вашего времени и просить Вашего любезного внимания к моему делу.
Я – жена профессора Евгения Дмитриевича, хорошо известного в лингвистической науке и своими открытиями в области лингвистики, и своей бесконечной работоспособностью, и преданностью науке…
Арест был неожиданным и сильным ударом (…) для мужа, ибо все окружающие лица (…) знали, что мой муж был совершенно (…). Кроме того, он уже 27 лет подряд (…был? … [тяжело болен?]…».
Далее на обороте страницы:
«Примерно в середине августа, придя в НКВД г. Фрунзе, я узнаю от коменданта, который, возвращая мне часть взятых при обыске вещей, сказал, что мужа моего нет во Фрунзе, что он переведен. Но никакими способами я не могла узнать о его местонахождении. Следователь Маргайтис, ведший дело, меня упорно не желал принять после перевода мужа, а заявление начальнику управления НКВД с моей просьбой указать мне место нахождения моего мужа оставалось без ответа.
Муж мой, взятый в летних брюках и рубашке, в таком виде и пропал неизвестно куда. Напрасно прождав (полтора…?) месяца, я выехала из Фрунзе в Ташкент в надежде…».
Второй лист, видимо, продолжение и окончание письма, лучше сохранился: «Я снова послала запрос во Фрунзе, к тому же следователю Маргайтису и, кроме того, просьбу наркому внутренних дел Киргизии тов. Лоцманову – сообщить мне, где находится мой муж, куда он мог бесследно исчезнуть?.. Скоро уже 1 ½ месяца, как я отправила упомянутые запросы во Фрунзе, но ответа нет до сих пор ни от тов. Маргайтиса, ни от т. Лоцманова. Я просто в отчаянии, я не знаю, куда мне еще обратиться.
И вот теперь опять во мне загорелась искра надежды – я знаю, что Вы, тов. Вышинский, не оставите без ответа отчаявшегося человека. Я прошу Вас посоветовать мне – как узнать мне судьбу мужа? Я прошу Вас дать распоряжение соответствующим органам о том, чтобы они известили меня о судьбе моего мужа. Может быть, он в Москве? Кончено ли следствие, был ли суд и в чем его обвиняют? Обо всем этом прошу Вас помочь мне узнать…
Простите за беспокойство, за отнятое у Вас время.
глубоким уважением Б. Поливанова.
Мой адрес: Ташкент, гл. почтамт, до востребования. Б. Поливановой.
Домашний адрес: Ташкент, Сенная площадь, коллектив № 8, дом 83».
Разумеется, никакого ответа от Вышинского не последовало. Возможно, он не дошел до нее. А вот домашним адресом воспользовались работники НКВД для ареста Бригитты Альфредовны 10 апреля 1938 г.
Постановлением тройки НКВД от 13 ноября 1938 г. она была обвинена в том, что «являлась агентом польской разведки, собирала шпионские сведения и дискредитировала карательную политику Сов. власти. Поливанова Бригитта Альфредовна приговорена к исправтрудлагерю на десять лет».
По некоторым отрывочным данным, Б.А. Поливанова о

Имя Евгения Дмитриевича Поливанова, крупнейшего отечественного лингвиста-полиглота, теоретика языкознания, создателя букварей и учебников для народов нашей страны, известно во всем мире. Трудно оценить подлинные масштабы дарования этого человека. Поливанов оставил богатейшеенаследие в языкознании, педагогике, литературоведении, истории, этнографии. «Даже если говорить пока только об изданных работах,одних книг, (включая брошюры) он успел опубликовать 28, а всего число работ, изданных при его жизни, достигает 140…- пишет А.А.Леонтьев. – Из чего этонаследиескладывается? Основное место в нем занимают две темы: японоведение и тюркология. Самая перваяпубликация Поливанова посвящена японскому языку; самая последняя – китайскому». Известно, что с 1913 по 1931 год Поливанов создал свыше сотни научных трудов. Но и меньшая ихчасть, которая дошла до наших дней, позволяет считать Евгения Дмитриевича выдающимся языковедом XX столетия. Поливанов знал лингвистическине менее35 языков. Л.В. Щерба называл его «мой гениальный ученик». Онеобыкновенных способностях ученого ходили легенды. Говорили, что Поливанов мог всего за несколько часов написать научный труд! Для него важнее всего был поиск научной истины и удовольствие от самого процесса исследования.

Среди отечественных и зарубежных лингвистов трудно найти человека столь яркого, каким был Поливанов. Революционер, организатор отряда красных китайцев в годы гражданской войны, дипломат, автор первоначального варианта Брестского мира, просветитель, один из основателей первого в Средней Азии университета, - многое было в жизни это по истине удивительного человека, судьба которого сложилась трагически. Недолгим был творческий путь Евгения Дмитриевича. Дворянин по происхождению, он всем сердцем принял Октябрь 1917, но сначала тридцатых годов оказался в изоляции.

Мыслям Поливанова, который не всеми современниками был принят и достойно оценен, созвучны слова Маяковского:

Я хочу быть принят своей страной,

Я не буду понят - что ж.

По родной стране пройду стороной,

Как проходит косой дождь.

Работы Евгения Дмитриевича не публиковались в Москве и Ленинграде: он потерял работу и смог ее найти лишь в Киргизии. В августе 1937 года Поливанов был арестован по ложному обвинению и в январе 1938 года расстрелян.

Десятки научных трудов ученного- таки не были напечатаны, потому что многое из его научного наследия пропало при аресте или еще раньше.

«Поливанов был обычным гениальным человеком. Самым обычным гениальным человеком», - сказал о немлитературовед В.Б.Шкловский. Однако признание к Поливанову, как это часто бывает с гениями,пришло через много лет после его смерти.

Поливанов был на десять лет старше XXвека. Евгений Дмитриевич родился 28 февраля(12 марта - по новому стилю) 1891 года в Смоленске. Его отец, Дмитрий Михайлович, титулярный советник, был железнодорожным служащим; мать, Екатерина Яковлевна, - журналисткой, переводчицей и писательницей.

В 1901 году десятилетним подростком Евгений Поливанов поступил в Александровскую гимназию в Риге, которую окончил с серебряной медалью в 1908 году. По окончанию гимназии Поливанов был зачислен на славяно-русское отделение историко-филологического факультета и факультета восточных языков Петербургского университета. Вероятно, именное поступление Евгения в университет связан переезд семьи Поливановых в Санкт- Петербург.

Будущий лингвист был всерьез увлечен восточными языками, традициями и культурой народов Востока, поэтому он одновременно становится и слушателем Практической восточной академии по японскому разряду.

Евгений Дмитриевич был учеником знаменитогоязыковеда И.А.Бодуэна де Куртенэ, профессора Петербургского университа. От своего наставника Поливанов воспринял идею о равноправии всех языков, который оставался, верен до конца.

В 1912 году Евгений Дмитриевич окончил Петербургский университет и получил сразу два приглашения остаться в вузе для подготовки магистерской диссертации: на кафедреу литературоведа И.А. Шляпкина и на кафедре сравнительного языкознания у И.А. Бодуэна де Куртенэ. Поливанов выбрал кафедру сравнительного языкознания.Над магистерским исследованием Поливанов работал два года. Время было нелегким, но плодотворным. Евгений Дмитриевич преподавал в гимназии, читал лекции ради заработка. «По сравнению с лекциями многих знаменитых ученых лекции Поливанова были очень интересными. Студенты внимательно слушали его лекции по несколько часов подряд, забывая о том, что наступает вечер. Когда он выступал на лингвистическом кружке университета или на заседаниях Восточного отделения Археологического общества, всегда было много слушателей. Он был не только образованным ученым, но и прекрасно говорил», - вспоминал о Поливанове один из его современников.

Е.Д. Поливановзащитил диссертацию в 1914 году и вскоре стал приват-доцентом восточного факультета по японскому языку.

В течение четырех лет, с 1912 по 1915 г., Евгений Дмитриевич преподавал русский, французский и латинский языки в частной гимназии и на Женских педагогических курсов новых языков в Петербурге.

Важным событием в научной биографии Поливанова стали диалектологические экспедиции в Японию летом 1914 – 1916 гг., а также в Кореюи Китай. «Главным результатом поездки было ознакомление с киотским говором», - писал в отчете (1914г.) Евгений Дмитриевич. – «Мне удалось составить довольно полный (около 14 000 слов) фонетический словарь киотского говора, а также записать несколько текстов <…>.Некоторые из записанных текстов могут иметь фольклористическийинтерес».

Из этого краткого отчета видно,как много и плодотворно Поливанов работал в Японии. Поездку 1915 года он посвятил изучению западного и восточного диалектов японского языка, всячески старался пополнить материалы по южнояпонским диалектам. Такая масштабная исследовательская работа прежде никем не проводилась. В этой области Поливанов был первооткрывателем. Третье путешествие в Страну Восходящего солнца летом 1916 года позволило ученому собрать исключительно богатый диалектологический материал, который он тщательно обработал и подготовил к печати. Однако судьба этихисследований оказалась сложной. Частично они были опубликованы в 1915-1917 гг., но трудности первых лет советской власти и изменившиеся условия жизни Поливанова помешали полному изданию этих работ.

Вернувшись из Японии в Петербург, Поливанов начал работать на Высших педагогических курсах и преподавателем курсов учителей глухонемых. В те годы (1915-1920) он по- прежнему был приват-доцентом факультета восточных языков Петроградского университета.

После Октябрь 1917 года исследования японских диалектов отошли у Поливанована второй план. Теперь все силы он отдает общественной работе. Так, в ноябре – декабре 1917 года Поливановзанимался расшифровкой и переводом тайных договоров царского правительства. Евгений Дмитриевич был сотрудником Кабинета военной печати при Всероссийском Совете крестьянских депутатов, работал заведующим Отделом печати Министерства иностранных дел, а с октября-ноября 1918 года являлся уполномоченным по иностранным делам и одним из организаторов Союза китайских рабочих в Петрограде. В том же 1918 году Поливанов стал редактором первой китайской коммунистической газеты «Китайский работник» и возглавил Восточный отдел Информбюро при Коминтерне. С этого времени и до 1921 года Евгений Дмитриевич работалв Политотделе Балтфлота. Все силы, богатый жизненный опыт, талант исследователяорганизаторские способности он отдавал общественной работе.

В 1921 году Поливанов переехал в Москву и стал помощником заведующего Дальневосточной секцией Коминтерна и одновременно преподавал в Коммунистическом университете трудящихся Востока.

Осенью 1921 Коминтерн отправил его в командировку в Ташкент. В Узбекистане он оживил работу местных лингвистов - этнографов, собирал и исследовал диалекты, помогал учебной литературойнациональным школам. Совместно с Л.И. Пальминымв двадцатые годы Поливанов составил русский букварь для нерусских детей Туркестана, «Краткую грамматику узбекского языка», «Краткий узбекско-русский словарь». Командировка продолжалась целых пять лет. Возможно, это было связано с болезнью жены, Брегитты Альфредовны Поливановой – Нирх, а также и самого ученого: в 1922 – 1923 гг. Поливанов перенес тяжелое заболевание, из-за которого на несколько месяцев оставил работу, а в 1925 г., во время одной из поездок по Туркестану, он заболел воспалением легких. Возвращение в Москву все время откладывалось.

Только в 1926 году Евгений Дмитриевич вернулся из Средней Азии и вскоре был избран профессором Московского институтавостоковедения. Московский период (1926 – 1929 гг.) для ученого был самым плодотворным временем. К эти м годам относятся все его основные общелингвистические публикации: «Введение в языкознаниедля востоковедных вузов», статьи «О литературном (стандартном) языке современности», «Русский язык сегодняшнего дня» и другие. В конце двадцатых – начале тридцатых годов Поливанов составлял новые алфавиты для народов СССР, в частности, разработал тюркскийалфавит на основе азбуки – кириллицы.

В 1929 г. Народный комиссариат просвещения Узбекистана пригласил Евгения Дмитриевича на работу в Узбекский государственный научно – исследовательский институт. Поливанов это приглашение принял. В 1934 г. из-за разногласий с руководством института по принципиальным вопросам ученый переехал во Фрунзе (ныне г. Бишкек) и стал сотрудником Киргизского института культурного строительства.

Что помогло Поливанову стать полиглотом? Наверное, вот что: Евгений Дмитриевич много путешествовал, общался с разными людьми и стремился изучать каждый новый язык в среде его носителей. Он начинал говорить на родном языке, когда знал всего лишь сотню слов, постепенно расширяя словарный запас.

Как много сделал Евгений Дмитриевич в области теории языка и его эволюции, сравнительной грамматики и фонетики индоевропейских языков, этимологии, русской лексикологии и фонетики японского, китайского и других восточных языков! Научный вклад Поливанова мог быть несоизмеримо большим, но 25 января 1938 года жизнь ученого трагически оборвалась.

В истории отечественного языкознания Е.Д.Поливанов занимает особое почетное место не только как необычно разносторонний и глубокий исследователь языка, но и как мужественный человек, который был бескомпромиссно предан научной истине и последовательно ее отстаивал.

Вопросы и задания

1.Скажите, чем знаменит Е.Д Поливанов?

2.Назовите самые яркие эпизоды из жизни описания ученого?

3.Согласны ли вы, что Е.Д.Поливанов был поистине гениальным человеком?

4.Какие научные труды создал Е.Д.Поливанов?

5.Вспомните, где обучался будущий филолог?

6. Какие языки преподавал Е.Д. Поливанов в 1912-1915 гг.?

7.Раскажите о диалектологических экспедициях Е.Д.Поливанова. Каковы их результаты?

8. Какой общественной работой занимался Е.Д.Поливанов в первые годы после Октябрьской революции?

9.Над чем работал Е.Д.Поливанов во время поездки в Узбекистан?

10. Чем знаменателен московский период жизни Е.Д.Поливанов?

11. Что создал Е.Д.Поливанов для бесписьменных народов нашей страны?

Литература

1.Журавлев В.К. Обыкновенный гений (К 100-летию со дня рождения Е.Д.Поливанова)// Русский язык в школе.1991.№5.С.78-82.

2.Крысин Л.П. Поливанов-социолог языка (К 90-летию со дня рождения) //Русский язык в школе.1981.№2.С.98-103.

3.Ларцев В.Г.Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности.М.,1988.

4.Ларцев В.Г. Самый обыкновенный гениальный человек//Русский язык в школе.1989.№3.С.98-102.

5.Леонтьев А.А. Евгений Дмитриевич Поливанови его вклад в общее языкознание.М.,1983.

6.Энциклопедический словарь юного филолога (языкознания)/Сост. М.В.Панов. М.,1984.С.295.

7.Энциклопедия для детей. Т.10:Языкознания. Русский язык/Глав. Ред.М.Д.Аксенова.М.,1998.С.642-643.