Брюсов как основоположник символизма в русской поэзии. Не скажу тебе я сказки, Той, что шепчет мать, любя

В. Брюсов писал: "Где нет тайности в чувстве, нет искусства. Для кого все в мире просто, понятно, постижимо, тот не может быть художником" ("Ключи тайн"). Ключом же к тайне является символ .

В отличие от предшественников - реалистов - символисты отказались от слов в их прямых значениях, то есть, говоря словами З. Гиппиус, от слов "здешних", и обратились к лексике отвлеченной, "нездешней" - к символам. Одной из особенностей поэзии символистов является интерес к мистическому содержанию слов. "Символика говорит исполненным намеков и недомолвок, неясным голосом сирены или глухим голосом сибиллы, вызывающим предчувствие" (К. Бальмонт "Элементарные слова о символической поэзии", 1900).

Символы призваны помочь проникнуть в суть скрытых явлений, проникнуть из мира бытового в мир бытийный. По определению Вяч. Иванова, символы - это "знаки иной действительности". Символ увеличивает, расширяет смысл каждого слова, всего текста. Символ у символистов - не отражение, а знак иной действительности, он связывает земное, эмпирическое с мирами трансцендентными, с глубинами духа и души, с вечным. Символ многосмыслен, неопределенен и потому теснее связан с областью тайного.

У символа же значений всегда много, мы улавливаем только некоторые из них. Вяч. Иванов писал о том, что символ не только "многолик и многозначен", но еще и "всегда темен в последней глубине". То есть сколько бы значений символического слова мы ни называли, в нем остается еще что-то, быть может, самое существенное.

Как правило, в понимании символов особо важную роль играет контекст. Многие символы в стихотворениях А. Блока можно понять, лишь прочитав весь первый сборник "Стихи о Прекрасной Даме". Кстати, новые принципы циклизации стихотворений - это открытие символистов.

С многозначностью, неопределенностью символа у символистов связаны и особенности художественного образа. Живописный образ в символистской поэзии отодвигается на второй план, как и прямое значение слова. Образ у символистов почти отсутствует как зрительная реальность. Образ часто окутан мистической дымкой, его контуры и границы стираются. В один музыкальный аккорд, как правило, сливаются грустно-щемящий предмет, реальность и "нереальная" мечта, настроение.

Символистам важны не столько слова, сколько музыка слов. Музыкальность - это важнейший принцип символистов, отсюда стремление к музыкальности, гармонии. Категория музыки вторая по значимости (после символа) в эстетической и поэтической практике символизма. Это понятие использовалось символистами в двух аспектах - общемировоззренческом и "техническом":

• в мировоззренческом, философском значении музыка для символистов - не звуковая, ритмически организованная последовательность, а универсальная метафизическая энергия, первооснова всякого творчества;

• в "техническом" значении "музыка" для символистов - это принцип организации стиха, это пронизанная звуковыми и ритмическими сочетаниями словесная фактура стиха, то есть максимальное использование музыкальных композиционных принципов в поэзии. Стихотворения символистов порой строятся как завораживающий поток словесно-музыкальных созвучий и перекличек. В. Брюсов: "Цель символизма - рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нем известное настроение" ("Русские символисты"). Отсюда частые повторы слов и целых строк, развитие, варьирование заявленных в стихотворении мотивов. Хрестоматийно известным стало стихотворение В. Брюсова "Творчество" 1:

Творчество Тень несозданных созданий Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. Фиолетовые руки На эмалевой стене Полусонно чертят звуки В звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски, В звонко-звучной тишине, Вырастают словно блестки, При лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный При лазоревой луне... Звуки реют полусонно, Звуки ластятся ко мне. Тайны созданных созданий С лаской ластятся ко мне, И трепещет тень латаний На эмалевой стене. 1 марта 1895

Сумерки - излюбленное время суток для поэта-символиста, так как они находятся на границе дня и ночи, они "трещина между мирами", через которую возможно проникнуть в мир невидимого, неведомого.

Сложностью, отвлеченностью поэтического языка символизма обусловлена и еще одна особенность этого течения: по-новому строились отношения художника-символиста и читателя. Поэт-символист не стремится быть общепонятным, потому что такое понимание основано на обыденной логике. Поэт-символист обращается к "посвященным", избранным, к читателю-творцу, читателю-соавтору. Стихотворение должно не столько транслировать мысли и чувства автора, сколько пробуждать в читателе его собственные, помочь ему в постижении "высшей реальности". ("И зову мечтателей... Вас я не зову!" - К. Бальмонт.)

3. Расширение художественной впечатлительности

Символ расширяет значение слова, текста, становится важнейшим средством передачи мистического содержания, и это ведет к расширению художественной впечатлительности. Читателю предоставляется возможность воспринимать текст в его многозначности, читатель становится как бы соавтором произведения.

Конечно, выдвинутые символистами эстетические принципы, как это всегда бывает в искусстве, оказались уже объективного художественного содержания символистских произведений. Каждый из символистов - это прежде всего своеобразный поэт, со своим неповторимым художественным миром (если, конечно, речь идет о подлинном поэтическом таланте).

Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай!
Строки, взятые как эпиграф, были написаны Брюсовым в 1902 году, когда вся читающая Россия видела в нем лидера русского символизма, истинно декадентского поэта. Однако в этих строках мечта, долженствующая по расхожим канонам декаданса парить, прорываться в иррациональное, ловить уходящие, ускользающие образы, обращается в тяжко влекущего свой груз вола.

Русский символизм был прочно связан в читательском представлении с визионерством, неустойчивостью и туманностью чувств, мнений, красок, со стремлением уловить нечто запредельное, с мистицизмом. У Брюсова можно встретить немало стихов, казалось бы отвечающих таким представлениям, стихов, где поэтизируется одиночество, отъединенность человека в людском море, духовная опустошенность. Но даже в первые годы творческого пути у него нередки стихи о “молодой суете городов”, ему свойственна четкая картинность, фламандская живописность в передаче жизненных впечатлений и исторических образов.
Этот контраст, соединение, казалось бы несоединимых черт представляет собой одну из особенностей брюсовской поэзии и его творческого пути.

Быть может, никто из русских поэтов столь быстро и остро не почувствовал бесперспективность символизма, ограниченность его литературной программы; но именно Брюсова критика нарекла классиком символизма. Причем это суждение держалось и тогда, когда символизм был давно мертв, сообщество поэтов, его исповедовавших, распалось, а сам четко объяснил свое отношение к нему и причины перехода на иные литературные позиции. Правда, Брюсов давал немало оснований для подобных утверждений. Обращаясь к новым темам, властно раздвигая горизонты поэтического творчества, открывая новые возможности стиха, он в то же время оставался адептом тех учений, от которых сам же уходил...

Три с небольшим десятилетия продолжалась его творческая жизнь. Брюсов умер, когда ему едва минуло пятьдесят лет. За эти относительно короткие годы он прошел необычайно яркий путь. Один из самых рьяных участников разного рода декадентских изданий и манифестаций, он позже сближается с М.Горьким, после революции открыто переходит на сторону победившего народа, не только принимает совершившийся исторический поворот, но становится одним из активных строителей новой жизни, вступает в Коммунистическую партию, ведет большую работу по организации издательского дела, подготовке литературных жанров, налаживанию литературной жизни в молодой Советской стране.

Есть нечто общее, что соединяло между собой все этапы творческого пути этого выдающегося писателя. Убежденность в неумирающей ценности завоеваний человеческого духа, вера в силу человека, уверенность в его способности преодолеть все сложности жизни, разгадать все мировые загадки, решить любые задачи и построить новый мир, достойный человеческого гения,- неизменно одушевляли Брюсова. Он оставался верен этим представлениям- не только как содержательной, сюжетной линии творчества, но как позиции, точке зрения на историю и современность - оставался верен всю свою жизнь.

Одной из первых книг, выпущенных “Скорпионом”, стал сборник Брюсова “Третья стража”. Ставшие самыми известными и популярными стихи этой книги были объединены в раздел “Любимцы веков”. Этот заголовок будет встречаться не раз в его последующих сборниках. Практически в каждом сборнике будет появляться раздел или цикл стихотворений, посвященных истории.

В “Третьей страже” перед нами проходят древняя Ассирия, Двуречье, Египет, Греция, Рим, европейское средневековье и Возрождение, первые века отечественной истории, наполеоновская эпопея. Под пером поэта возникают и реальные исторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных эпох, долженствующие выразить характерные черты своего времени. Стихи Брюсова написаны по-разному: одни - как бы от лица самих героев (“Клеопатра”, “Цирцея”), другие - от имени автора, словно бы ставшего свидетелем тех или иных событий (“Скифы”, “Данте в Венеции”), или в виде размышлений поэта о судьбе иных цивилизаций и героев прошлого. Но все эти стихи меньше всего напоминают реконструкцию прошлого; стремление поэта вовсе не в том, чтобы рисовать картины на исторические темы. В них ощутимо бьется пульс современности. Безумцы и поэты наших дней. В согласном хоре смеха и презренья Встречают голос и родных теней,- так начинает Брюсов свое стихотворение об одном из своих любимых героев - .

Героев Брюсова объединяет ясность и определенность характера, дерзновенность мысли, преданность избранному пути, страстность служения своему призванию и своему историческому назначению. Брюсова привлекает сила ума и духа этих людей, дарующая им возможность возвыситься над сиюминутными будничными заботами и мелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к новым рубежам. Правда, герои Брюсова всегда одиноки, ими движет рок, или личная жажда познания, или страсть к власти. Никому из них не свойственно чувство служения людям, никто не идет на самопожертвование.

В “Третьей страже” Брюсов продолжает развивать урбанистическую тему, основы которой были заложены в ранних сборниках. Он любуется городом, прямо говорит:

Я люблю большие дома
И узкие улицы города,

но это не заглушает для него режущих диссонансов, не закрывает давящей, античеловечной сути жизненных отношений, жизненного неустройства. Доминирующее ощущение - одиночество, мертвенность обстановки. Город подчиняет себе человека, подавляет его, делает беззащитным и слабым. В брюсовских стихах варьируются строки: “В ущелье безжизненных зданий”, “Среди неподвижных зданий”. Мертвыми он называет дома, мертвенно-бесстрастными - улицы. Его начинает преследовать видение мертвого города, конца света, не то чтобы бренности, а обреченности жизни. Современный мир представляется незавершенным зданием, где по шатким строительным лесам двигаются растерянные, не ведающие смысла этого блуждания люди.

Спустя 3 года после появления “Третьей стражи”, в конце 1903 года, вышел следующий сборник Брюсова - “Городу и миру”(“Urbi et Orbi”). Вспоминая в “Третьей страже” свои первые выступления в печати, Брюсов писал:
Далеко первая ступень.
Пять беглых лет как пять столетий.

Еще более далекими видятся эти годы ему сейчас. Он повторяет: ”Давно ушло начало”, и на то, “чем прежде был”, смотрит уже как бы со стороны.

Надо сказать, что в эти годы произошли серьезные перемены в самом лагере символистов. Наряду с так называемыми “старшими” символистами (Бальмонт, Сологуб) возникли новые имена. В московских литературных кружках начал все чаще появляться сын известного математика профессора Н.В.Бугаева, студент естественного отделения математического факультета Московского университета Борис Бугаев (литературную известность он получил под псевдонимом Андрей Белый); в Петербурге, а потом и в Москве заговорили о молодом поэте Александре Блоке; в среду символистов вошел племянник известного философа Вл. Соловьева Сергей Соловьев и другие. Их стали называть “младшими” символистами. Между ними и Брюсовым изначально обнаружились существенные разноречия. В обращенном к этой группе стихотворении (оно так и было названо - “Младшим”) Брюсов писал:

Они Ее видят! Они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.

А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.

По свидетельству одного из близких знакомых Брюсова П.Перцова, стихотворение было написано после длительного разговора о только-только появившихся первых стихах Блока. Та, которую они видят и слышат, - это Вечная Женственность, Прекрасная Дама, Мировая Душа. Услышать ее - значит приобщиться к некоему иррегальному свету, который озарит душу поэта поведет ее за собой, даст возможность достичь высшего знания и высшей гармонии, очищения души. Эти мистические упования рационалист Брюсов разделить никак не мог. Поэтому он рисует себя за оградой, говорит о непонятном свете, о том, что напрасно ищет не небе звезду, что не в силах сорвать тяжелые запоры, чтобы проникнуть в храм, где твориться священное действо. “Младшим” было написано в начале 1903 года, когда едва начиналась литературная жизнь этих писателей. Пока это еще не выявленное, не прояснившееся противостояние, но сам факт внутреннего разъединения говорит о многом.

Если от “младших” Брюсова отделяет их мистицизм, нездешний свет, который они стремятся ощутить и увидеть, то не более близким ему, по сути дела, оказывается к этому времени и один из старых его сподвижников - К.Бальмонт. Нераскрытая оппозиционность Брюсова ясно читается в послании к нему:
Будь же тучкой бесполезной,
Как он лови закат!

Не ищи, где жаждет поле,
На раздумья снов не трать.
Нам забота...

Это многозначительное “нам забота” говорит о том, что Брюсовым уже осознано отличие его пути, его творчества от пути и творчества Бальмонта. Он еще не судит его, еще признает его право на безответственность, интуитивность, как “другу и брату” посвящает ему сборник “Urbi et Orbi”, но уже ясно понимает, куда тот идет.

Роковые семена эстетизма, которые изначально были заложены в символизме, давали всходы. Они вели к общественной индифферентности стиха, к погруженности в бездну субъективности, индивидуализма и мистики. Это не могло не тревожить Брюсова. Он еще не пришел к рубежу, за которым начинается размежевание с былыми союзниками, но уже близок к этому.
Брюсов ощущает себя одиноким в символистском движении. Отчасти и из этого рождается его странное и неожиданное признание:
Желал бы я не быть “Валерий Брюсов”...

Баюн О.Б.

Творческое наследие Валерия Брюсова разнообразно и многопланово как в жанровом, так и в стилистическом отношении. Он - автор более чем десяти стихотворных сборников, нескольких романов, а также повестей, рассказов и новелл, драм, эссе, литературных и критических статей. В творчестве Брюсова отразились основные тенденции развития не только русского символизма, но и, шире, всей русской литературы конца XIX - начала XX веков.

Валерий Брюсов родился 1 декабря (13 декабря по новому стилю) 1873 г. в Москве в купеческой семье, где царила атмосфера материализма и атеизма. По свидетельству самого Брюсова, он в восемь лет прочел Добролюбова и Писарева. Обучался в частных гимназиях, окончил историко-филологический факультет Московского университета (1899 г.). С детства любимым поэтом Брюсова был Н. Некрасов, позднее - С. Надсон. Однако настоящим откровением для Брюсова стало знакомство с поэзией французских символистов Ш. Бодлера, П. Верлена, С. Малларме. Напряженно искавший собственного неповторимого пути в искусстве и движимый сильнейшим ощущением своей, в общем-то, самим на себя возложенном миссии и гипертрофированным юношеским честолюбием, Брюсов 4 марта 1893 года записывает в дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало. Надо выбрать иное... Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается, и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я! Да, Я!»

И тогда Брюсов (вместе с немногочисленными соратниками, из которых профессиональным литератором был один А. Миропольский) совершает небывалый по своей дерзости эксперимент. Он пытается насадить в России новое литературное направление, символизм, выпуская три сборника под названием «Русские символисты» (1894-1895 гг.), состоявшие большей частью из его собственных, помещенных и под вымышленными именами, стихов, произведений его друзей, поэтов-любителей, а также из многочисленных переводов. Резонанс, вызванный появлением этих сборников, превзошел самые смелые ожидания автора. Парадоксально, но популярности едва заявившего о себе направления немало поспособствовали блестящие иронические рецензии и пародии Вл. Соловьева, который, впрочем, Брюсовым почитался как предтеча русского символизма.

Конечно, столь быстрый успех и распространение символистских идей имели основания в самой литературной ситуации того времени. Уже начала складываться новая поэтика, черты которой находят в творчестве так называемых предсимволистов (к ним относят А. Фета, А. Апухтина, А. Голенищева-Кутузова, К. Р., Вл. Соловьева. Иногда к этому списку добавляют имена К. Фофанова, К. Случевского, М. Лохвицкой). Однако эти черты пока сводятся лишь к выражению стремления противостоять «убогому реализму».

Теоретические основания нового искусства были изложены в лекции Д. Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях в современной русской литературе» (издана в 1893 г.). Мережковский выделил три особенности, которые должны характеризовать искусство будущего: мистическое содержание, символы, расширение художественной впечатлительности. Под мистическим содержанием понимался художественный идеализм, «возвращение к вечному, никогда не умиравшему». Символы - категория центральная в позднейшей символистской эстетике, разрабатывавшаяся такими выдающимися теоретиками символизма, как Вяч. Иванов и А. Белый (только в «Эмблематике смысла» дается 23 определения символа), - у Мережковского определялась то через сопоставление со словом, ограничивающим мысль, в отличие от символа, выражающего ее безграничную сторону, то через противопоставление его аллегории, которая не «взята из глубины действительности», а «искусственно придумана».

Искусство, по словам Д. Долгополова и И. Роднянской, понималось символистами как интуитивное постижение мирового единства через символические «соответствия» и аналогии, праосновой жизни и искусства считалась музыка. В творчестве символистов господствует лирико-стихотворное начало, основывающееся на вере в близость внутренней жизни поэта к абсолютному и в надреальную или иррационально-магическую силу поэтической речи. Однако не всем этапам развития символизма эти характеристики присущи в одинаковой мере. Так, старшие символисты уделяли большое внимание поэтике «соответствий» (в связи с ориентированностью на французскую литературу) и разработке новых форм и приемов «художественной впечатлительности», тогда как младшие - теории символа и мистическому содержанию, воплощая идею «нового религиозного искусства».

Брюсов предпочитает метафоры и перифразы символам и аллегориям, считая последние вовсе необязательным признаком символистского произведения. После «Русских символистов» он выпускает два сборника стихов: «Chefs d’oeuvre» («Шедевры», 1895 г.) и «Me eum esse» («Это -я», 1896 г.), которыми завершается первый период его творчества. В этих сборниках некоторые современники усматривали «установочность», эпатажность, в полной мере проявившиеся в самом начале творческого пути поэта. Но именно в «Chefs d’oeuvre» и «Me eum esse» уже звучат темы и мотивы, по праву считающиеся открытиями Брюсова.

В первую очередь, это тема города, «страшного мира» (позднее подхваченная Блоком, которому и принадлежит данное определение). Брюсов сочетает описательный стиль со стилем «эстетического преображения, пересоздания вещей», являющимся в символизме одним из путей освобождения от законов реальности. Этой цели служат и экзотизмы, которые играют у Брюсова ту же роль, что стилизация у К. Бальмонта, М. Кузмина и А. Белого. Опять-таки по-новому, нетрадиционно для русской литературы раскрывается в эротических стихотворениях поэта («Поцелуи» (1895), «К моей Миньоне» (1895)) тема любви.

Одно из самых известных стихотворений сборника «Chefs d’oeuvre» - «Ночью» демонстрирует все особенности брюсовского стиля того периода. В нем город описывается через экзотические соответствия, Москва сравнивается с «самкой спящего страуса», раскинувшей крылья и вытянувшей шею («беззвучную, черную Яузу»), метафора разворачивается. Первоначально служившие для сравнения образы ственное участие в спиритических сеансах, вошедших в моду в начале XX века, и до конца своих дней сохранил веру в них. В Брюсове сочеталось тяготение к таинственному и желание научно его объяснить. Эту возможность и предоставлял спиритизм в сочетании с оккультизмом африканской природы обретают самостоятельное значение, превращая московское небо в тропическое, где «ярко сверкают созвездия».

Брюсовские метафоры отличаются импрессионистичностью, то есть для поэта восприятие вещи становится важнее самой вещи, которая тем самым «развеществляется», а слово освобождается от предмета. Стихотворная техника обогащается неточными и усеченными рифмами (например, лес - крест, облако - около). Использование экзотизмов приводит к появлению изысканных, неожиданных рифм.

В начале 900-х годов Брюсов создает ряд прозаических и драматических произведений. Новеллы и футурологическую драму «Земля» он включает в книгу «Земная ось» (1907). В 1905-06 годах пишет свой самый знаменитый роман «Огненный ангел», основанный на материале немецкой истории. Позднейшие романы «Алтарь Победы», «Юпитер поверженный», «Рея Сильвия» (1911-16) посвящены истории Древнего Рима, периоду борьбы язычества и христианства. Именно переходные периоды больше всего интересовали Брюсова, некоторые давно уже были в русской поэтической лексике.

Второй период творчества Брюсова ознаменован выходом нескольких сборников стихов: «Tertia Vigilia» («Третья стража», 1900) «Urbi et Orbi» («Городу и миру), 1903), «Στεφανος» («Венок»), 1906), «Все напевы» (1909).

Начало XX века - время вступления на литературную арену младших символистов, поэтов и писателей, обладавших новым видением жизни и искусства, последователей и проповедников идей Вл. Соловьева. Брюсов, создавший символистскую литературную школу в России, не мог остаться в стороне от этих веяний и пытался понять или хотя бы приблизиться к пониманию того, что владело умами младосимволистов. Однако их мистические устремления были чужды Брюсову. Пресловутый рационализм не позволял ему безоглядно верить во что-либо одно, отдаваясь ему целиком. И все-таки младшее поколение очаровало Брюсова, повлияло на него, что, в частности, сказалось на понимании им искусства.

В трактате «Ключи тайн» Брюсов пишет: «искусство - то, что в других областях мы называем откровением. Создание искусства - это приотворенные двери в вечность», тогда как в более ранней статье «О искусстве» настаивал на том, что оно - только выражение души художника.

Нельзя сказать, будто мистика вовсе не интересовала Брюсова. Он принимал непосредкавшего в истории аналогий с состоянием современного ему мира и пытавшегося через эти аналогии («соответствия») постичь современность.

Действие романа «Огненный ангел» происходит в Германии XVI века, когда там утверждался протестантизм и сторонники Лютера воевали со сторонниками Папы Римского. По первоначальному замыслу исторические события должны были занимать в романе гораздо больше места, чем оказалось в окончательном варианте. В «Огненном ангеле» слышны лишь отголоски религиозных войн, основной акцент перенесен на историю любви.

Главный герой романа ландскнехт Рупрехт после долгих скитаний по Европе и Новому Свету попадает на родину в Германию в надежде увидеть родителей, от которых когда-то сбежал, и похвалиться своими успехами. Однако в гостинице на Дюссельдорфской дороге он встречает женщину, в которую влюбляется и которая изменяет не только намеченный героем путь, но и всю его жизнь.

Рената, так звали эту женщину, ищет графа Генриха фон Оттергейма, в которого якобы воплотился являвшийся ей с детства огненный ангел. На поиски графа отправляется и Рупрехт, и для него это путешествие оказывается следованием и по пути страсти, и по пути познания. Он попадает на шабаш, встречается с автором «Оккультной философии» Агриппой Неттесгеймским, с Фаустом, пытаясь понять себя и окружающий мир. Но роман построен так, что на любой возникающий в нем вопрос дается несколько равноправных вариантов ответа. В конце концов, остается неизвестным, кем же является огненный ангел - действительно ангелом или демоном, кто такая Рената - святая, одержимая или ведьма, и так далее. В этом отразился так называемый «протеизм» Брюсова - стремление к утверждению всех возможных истин о мире.

Еще одна символистская черта поэтики романа - рассказанное в нем отражает историю реальных взаимоотношений Брюсова, Нины Петровской и Андрея Белого. И это не просто описание того, что уже произошло. Брюсов сознательно моделировал в жизни ситуации, которые входили в замысел его произведения. Жизнь становилась литературой, а литература - жизнью. Только после прочтения романа Белый, по собственному признанию, понял смысл всего поведения Брюсова и отношения к нему. Много позже Нина Петровская, перейдя в католичество, приняла имя Рената.

Стремление к экспериментаторству было свойственно Брюсову всегда. Жизнь, в том числе и личная, становилась своего рода сценой. На ней разыгрывались спектакли, результаты которых потом «заносились» в произведения. В кружке символистов Брюсов играл роль выразителя темных сил (одна из его поэтических масок - древнескандинавский бог Локи) в противовес светлому богу (Белому).

В поэзии этого периода совершенно отчетливо определяется приоритетная роль темы по отношению к другим техническим средствам стиха; импрессионистичность соседствует с относительной «вещностью» (поэмы «Замкнутые», «Мир»); сочетаются противоречивые тенденции рациональности и чувственности, воли и стремления отдаться во власть стихийных начал. Д. Максимов выделяет два направления, в которых протекает внутренняя жизнь лирического героя Брюсова: «нисхождение» и «восхождение», иначе говоря, самоотдача сумрачным силам «страшного мира» и волевое противостояние, самоутверждение. Последнее преобладает в зрелом творчестве Брюсова, в том числе и в третьем его периоде, в течение которого созданы «Зеркало теней» (1912), «Семь цветов радуги» (1916), «Девятая камена» (1916-17), «Последние мечты» (1917-19).

После революции Брюсов организовал и возглавил Высший литературно-художественный институт. В 1919 году вступил в РКП(б), факт, подчеркивающий его стремление преодолеть замкнутость, присоединиться к новому обществу, в котором, как ему казалось, возможно воплощение героического идеала, долгое время занимавшего воображение поэта. В творчестве происходит поворот к «научной поэзии» (сборники «Дали» (1922), «Mea» (1924)). Идею Рене Гиля о возможности таковой Брюсов поддерживал уже давно. Однако стихи эти были перегружены именами и терминами, а открытия, воспеваемые поэтом, быстро старели.

С «научной» эпопеей Рене Гиля была связана идея Брюсова о создании грандиозного поэтического цикла «Сны человечества», в котором должны бьли воплотиться формы лирики всех времен и народов: австралийских туземцев, египтян, ранних христиан, немецких романтиков, французских символистов и даже жителей легендарной Атлантиды. Этот замысел не был осуществлен в полном объеме, что, однако, не отменяет блестящего стилизаторского таланта Брюсова, написавшего продолжение «Египетских ночей» Пушкина и, кстати, предложившего использовать при публикации собрания его сочинений метод девинации - досоздания черновиков и набросков. Роман «Огненный ангел», стилизованный под автобиографическую повесть XVI века, был воспринят одним немецким коллекционером как настоящий перевод древней рукописи. Этот коллекционер хотел даже купить оригинал.

В творчестве Брюсова соединились разные черты: глубина мысли и стремление к мистификации, научность и интерес к таинственному. Вклад Брюсова в развитие русской поэзии огромен. Он обогатил ее новыми формами и темами, занимался теорией стиха, много переводил (с французского, английского, немецкого, латинского, армянского). Брюсов повлиял на таких непохожих друг на друга поэтов, как Блок, Есенин, Заболоцкий. Его творчество парадоксальным образом отразилось в поэтике футуристов. Изучение брюсовского наследия, часто выходящего за рамки собственно символизма, поможет глубже понять историю русской литературы XX века.

Ключевые слова: Валерий Брюсов, русский символизм, критика на творчество Валерия Брюсова, критика на стихи Валерия Брюсова, анализ стихов Валерия Брюсова, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века

Давно установилась и всем хорошо известна репутация Брюсова как одного из инициаторов и вождей русского символизма. Но не менее известно и то, что эта очевидная истина без пояснений и коренных поправок становится односторонней, то есть перестает быть истиной. Брюсов в первую половину своей творческой жизни был действительно глубоко связан с русским символизмом, главным образом с его «декадентской», индивидуалистической стихией, господствующей, прежде всего в 90-х годах (Ф. Сологуб, З. Гиппиус, отчасти Бальмонт), но сохранившей свое представительство и в начале нового века. Отсюда - отталкивание Брюсова от позитивистской и материалистической философии, от демократического реализма, и борьба с натуралистическими тенденциями в искусстве.

Однако позиция Брюсова, его мировоззрение, эстетика и поэтика не исчерпываются общими чертами, объединяющими его с символизмом.

Когда историк литературы П. Н. Сакулин, приветствуя Брюсова на его 50-летнем юбилее, назвал его «наиболее трезвым, наиболее реалистом» и даже «утилитаристом» среди символистов, Брюсов в своей ответной речи горячо поддержал эту характеристику. В самом деле, на фоне романтически приподнятого, экстатического, мистически окрашенного мировоззрения символистов, повлиявшего в значительной мере и на брюсовское творчество, Брюсов выделялся рационалистическим складом своего поэтического сознания, в котором стихия страсти и порывание к тайне («космическое любопытство») сочетались с творческим самообладанием и трезвой мыслью - сочетание, к которому можно было бы применить формулу Блока: «жар холодных числ».

Более того, владевшие Брюсовым центробежные силы, стремление к неограниченному расширению своего творческого кругозора, а также приобщение к традициям классического искусства выводили его за грани литературной школы, к которой он принадлежал, побуждали его с течением времени и под воздействием времени преодолевать ее ранее сложившиеся каноны. Да и сам символизм, многие из его представителей не оставались на месте, отходили от камерных, «келейных» форм своего литературного бытия, расширяли свою базу, осваивали широкие пласты общечеловеческой культуры и по-своему понятые гуманистические заветы русских классиков, то есть также преодолевали свои изначальные основы и в этом смысле не тормозили внутреннее развитие Брюсова.

Эта сложная диалектика проявлялась во всех сферах брюсовского творчества - в его поэзии, в его художественной прозе и, конечно, в его критике. Она отразилась и на его понимании искусства, на его критическом методе и на его конкретных критических оценках.

Направление теоретических и литературно-критических высказываний Брюсова, как и его поэзия, в то время не могли быть терпимы ни в одном русском журнале. Брюсову оставалось надеяться лишь на будущее и на собственную издательскую инициативу.

В центре внимания Брюсова в те годы стоял вопрос о символизме, о его сущности и его признаках. При этом Брюсов в своих ранних высказываниях не столько боролся за идеи символизма и декларировал их, как это делают теоретики-идеологи вновь возникающей школы, сколько пытливо присматривался к явлениям «нового искусства» (главным образом к французской поэзии) и, как историк литературы, пытался - пока еще робко - вывести генерализующие их принципы.

Молодой Брюсов считает, что главной задачей этого искусства, идущего на смену реалистического творчества с его устремлением к объективному миру, является обнажение субъективного начала, личности творца, его души как первоэлемента художественного созидания. Параллельно с этим основным утверждением Брюсов останавливался на особенностях «конкретной поэтики» символизма, в частности, на «теории намеков» («суггестивного построения») французского символиста Малларме, которая его особенно привлекала.

Эстетические взгляды Брюсова начала 900-х годов, как и прежде, не выливались в строго разработанную систему. Брюсов отчасти развивал, но частично и перестраивал те мысли об искусстве, которые были высказаны им в предшествующий период. Индивидуалистические тенденции конца века оформлялись у Брюсова в лозунг «свободного искусства». Вместе с тем именно этой позицией, как и общим характером модернистских пристрастий и вкусов, определялась наиболее общая линия связи Брюсова начала века с эстетикой раннего индивидуалистического символизма - «декадентства» - и с той литературой, в которой эти эстетические тенденции были продолжены.

Брюсов вместе со своими соратниками выступал в те годы как критик, боровшийся с враждебными символизму идейно-эстетическими направлениями - с философией позитивизма и материализма, с реализмом и тем более с натурализмом, а также - и это еще характерней для его позиции - со всеми видами того, в чем он видел «тенденциозные», «предвзятые» установки, особенно с «гражданским направлением» в искусстве.

Сочинение

1. Брюсов и русский символизм.
2. Творческий путь поэта.
3. Ранняя лирика Брюсова.
4. Упорный труд - путь поэта к истинному мастерству.

Свой поэтический путь В. Я. Брюсов начал как «потрясатель основ», который с завидным упорством и настойчивостью продвигал в русскую литературу новое направление - символизм. К тому времени, когда Брюсов появился на литературной сцене, главные принципы символизма уже были провозглашены - вышла книга стихов Мережковского «Символы» (1892), однако Брюсов сумел взять на себя роль вождя символистов и, кроме того, труднейшую задачу формирования нового типа читателя. Более того, личная судьба поэта настолько прочно переплелась с историей символизма, что справедливо будет сказать, что Брюсов и русский символизм являются одним целым.

Стихи писать Брюсов начал уже в восьмилетнем возрасте, а в гимназии вместе с товарищами издавал литературный журнал. А затем последовал выпуск первых поэтических сборников под названием, а которых начинающий поэт сделал попытку объяснить суть нового направления под названием символизм. Брюсов говорил о том, что это новое направление - «поэзия оттенков», которая должна сменить «поэзию красок». Однако в критике его сборники вызвали не только непонимание, но и насмешки. В. С. Соловьев критически высказался по поводу нового автора и его стихов. Впоследствии он не пропускал ни одного выпуска стихов Брюсова, и всякий раз беспощадно критиковал поэта. В одной из рецензий Соловьев писал: «...если бы даже я был одушевлен самою адскою злобой, то все-таки мне было бы невозможно исказить смысл этих стихотворений - по совершенному отсутствию в них всякого смысла». После такого отзыва Брюсов мог, конечно, чувствовать себя не только раздавленным, но вообще не состояться как поэт. Но он сумел обернуть поражение в свою пользу, и скандальный дебют только утвердил в поэте решимость двигаться в избранном направлении. Он выпускает сборник стихов, пишет теоретические работы, сотрудничает с «Миром искусства», что приносит Брюсову известность.

Брюсов не только пишет стихи, но и пробует свои силы в прозе. В 1908 году выходит его лучшее прозаическое произведение - роман «Огненный ангел». Кроме того, поэт берется и еще за многие дела: руководит издательством «Скорпион», организует альманах «Северные цветы», является ведущим автором и символистического журнала «Весы». Вершиной славы Брюсова стало первое десятилетие XX века, после чего его популярность медленно, но неуклонно шла на убыль.

Раннюю лирику большинство его современников не только не принимали, но и считали полной бессмыслицей. Например, стихотворение Брюсова «Творчество». Особенно раздражали того же В. С. Соловьева строки:

Входит месяц обнаженный
При лазоревой луне...

Критик писал по этому поводу: «Обнаженному месяцу всходить при лазоревой луне не только неприлично, но и вовсе невозможно, так месяц и луна только два названия для одного и того же предмета». Да и само начало стихотворения казалось полнейшей несуразицей, при том еще и вычурной:

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски
В звонко-звучной тишине
Вырастают, словно блестки
При лазоревой луне..,

А ведь этот, на первый взгляд, нереальная картина - точное описание того, что видел каждый вечер перед собой поэт. В. Ф. Ходасевич, который частенько бывал в доме Брюсова писал: «Дом на Цветном бульваре был старый, нескладный, с мезонинами и пристройками, с полутемными комнатами и скрипучими деревянными лестницами. Было в нем зальце, средняя часть которого двумя арками отделялось от боковых. Полукруглые печи примыкали к аркам. В кафелях печей отражались лапчатые тени больших латаний и синева окон. Эти латании, печи и окна дают расшифровку одного из ранних брюсовских стихотворений, в свое время провозглашенного верхом бессмыслицы».

То есть символист Брюсов не писал замысловатую картину - он всего лишь достоверно изобразил ту обстановку, в которой и проходил его творческий процесс. В те мгновения, когда в сознании поэта рождаются образы, мир реальный и вымышленный сливаются воедино и «тень несозданных созданий» облекается в реальные формы. В этих формах - единство фантазии и действительности:

Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне...
Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

В газете «Новости» Брюсов объяснял свое стихотворение: «...какое мне дело до того, что на земле не могут быть одновременно видны две луны, если для того, чтобы вызвать в читателе известное настроение, мне необходимо допустить эти две луны, на одном и том же небосклоне». М. И. Цветаева писала о том, что Брюсов будет скорее понят и принят потомками, чем современниками: «Творение Брюсова больше творца. На первый взгляд лестно, на второй - грустно. Творец, это все завтрашние творения, все Будущее, вся неизбывность возможности: неосуществленное, но не неосуществимое - неучтимое - в неучтимости своей непобедимое: завтрашний день». Однако ранняя лирика не ограничивается стихотворениями «непонятными». В его лирике появляются и те, в которых и образы и звуковые сочетания подчинены определенной логике, а поэт проявляет себя как скульптор, совершенствуя свой стих:

Верю, дерзкий! Ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил...

А в других стихах мы можем услышать и нотки романтизма:

Побледневшие звезды дрожали,
Трепетала листва тополей,
И, как тихая греза печали,
Ты прошла по заветной аллее.
По аллее прошла ты и скрылась...
Я дождался желанной зари,
И туманная грусть озарилась
Серебристою рифмой Марии.

Часто среди критиков слышалось мнение о том, что Брюсов, не имея особого таланта стихотворца, упорным трудом достиг подлинного мастерства. Б. Л. Пастернак написал к 50-летию Брюсова стихотворение, в котором говорил:

Что мне сказать? Что Брюсова горька
Широко разбежавшаяся участь?
Что ум черствеет в царстве дурака?
Что не безделка - улыбаться, мучась?
Что сонному гражданскому стиху
Вы первый настежь в город дверь открыли?
Что ветер смел с гражданства шелуху
И мы на перьях разодрали крылья?..

К. В. Мочульский писал после смерти Брюсова о нем: «Его историческое значение огромно. Он поставил ремесло подножием искусству: упорной и тяжелой работой дошел до мастерства, и навсегда оградил поэзию от дилетантизма... Он был своего рода Ломоносовым, и вся современная русская поэзия многим ему обязана».